Текст книги "В тени богов. Императоры в мировой истории"

Глава IV
Римская императорская монархия

В этой книге я решил сосредоточиться на истории Римской империи с последних десятилетий I века до н. э. до 630-х годов н. э., то есть с момента установления монархии Августом до распространения ислама на Ближнем Востоке. Учитывая, какой теме посвящена книга, начать с первого императора вполне логично, тогда как вторая граница не столь очевидна. В конце концов, Западная Римская империя пала в 476 году. Здесь я иду по стопам великого бельгийского историка Анри Пирена, который уже очень давно высказал мнение, что именно пришествие ислама в VII веке действительно положило конец Древности¹. После него единый прежде Средиземноморский мир со временем разделился на христианский север и мусульманский юг. Хотя это разделение – как идеологическое, так и геополитическое – никогда не было полным, оно по сей день остается ключевым рубежом в мировой истории. В сравнении с ним 476 год не имел особенной значимости. К тому времени геополитический и экономический центр Римской империи переместился из Италии в Константинополь, восточные провинции и Северную Африку. Они пребывали в составе (Восточной) Римской империи до распространения ислама. В период с 476 по 630 годы несложно было поверить, что настанет день, когда важнейшие провинции старой империи снова отвоюют ее западные территории, что в середине VI века частично удалось Юстиниану I.

Как и многие империи древнего Ближнего Востока, Римская империя была образована и изначально управлялась городом-государством главным образом в интересах населяющих его элит. К началу правления Августа она достигла огромных размеров и занимала 3,5 миллиона квадратных километров, простираясь от Британии до Красного моря и от Португалии до Армении. Эту территорию необходимо было контролировать в достаточной мере, чтобы взимать налоги и привлекать рекрутов для ее обороны. Римская империя была основана на аграрной экономике железного века. В экономическом отношении она не всегда превосходила своих потенциальных противников, но в тот период экономическое превосходство не обязательно обеспечивало военную мощь. В правление Августа примерно половина государственного бюджета расходовалась на содержание армии численностью 300 тысяч человек. К тому времени в нее входили профессиональные воины, служившие много лет, которые обладали большими компетенциями, чем их предшественники из армий бывшей республики, но и требовали больших трат. Типичная для республики армия, сформированная из итальянских солдат-резервистов, не могла патрулировать дальние рубежи империи. Около 300 тысяч солдат, какими бы профессионалами они ни были, едва хватало для защиты 27 тысяч километров границ. В эпоху Августа внешних угроз было немного. Когда при более поздних императорах их число стало расти, увеличилось и налоговое бремя.

Британия доставляла неудобства, поскольку быстро укрепить оборону этого региона было непросто, а следовательно, там приходилось постоянно содержать многочисленный римский гарнизон, наличие которого не оправдывалось размерами и стратегическим значением провинции, но главные театры военных действий находились на Рейне и верхнем Дунае в Европе и на Персидском фронте в Азии. Генеральные штабы этих фронтов располагались, соответственно, в Кельне и Антиохии. В ходе одного сезона военных кампаний силы подкрепления не могли перемещаться между ними. В случае неожиданного нападения резервные армии также не успели бы добраться до фронтов из столицы и сердца империи в Центральной Италии: переход от Рима до Кельна занимал 67 дней, а до Антиохии – 124 дня. Пользоваться более коротким путем по Средиземному морю на протяжении полугода было слишком опасно, учитывая, какие в тот период строились корабли. Стратегический кризис в Римской империи в первую очередь развивался, когда угрозы возникали одновременно на Персидском и Европейском фронтах. В такие моменты в каждый из театров приходилось отправлять по многочисленной и независимой армии.

Римская империя всегда делилась на грекоязычный восток и латиноязычный запад, но это сглаживалось введением восточных элит в имперский сенаторский класс и тем, что старая римская аристократия сама испытывала большое влияние высокой греческой культуры, которая часто воспринималась как более важная, чем римская. После того как в 313 году император Константин принял христианство по Миланскому эдикту, вся империя в IV веке превратилась в государство, объединенное принадлежностью к религии спасения, зародившейся на Востоке. Возможно, в долгосрочной перспективе этнокультурные различия и раскололи Римскую империю, но изначально раскол на восточную и западную империи объяснялся геополитическими, а не этнокультурными и не религиозными факторами².

Римская императорская монархия была во всех отношениях военной. Не все, но многие самые знаменитые и успешные императоры были талантливыми полководцами. Ничто не укрепляло легитимность правления больше, чем победа в войне, особенно во времена кризиса. Траян и Адриан в первой половине II века н. э. были первыми императорами, родившимися не в Италии, и оба прославились как полководцы. Именно их сокрушительные победы над врагами Рима наделили легитимностью Диоклетиана и его иллирийских военачальников, что позволило им спасти империю и реформировать систему управления в разгар экзистенциального кризиса в конце III века. На протяжении столетия после восшествия Диоклетиана на престол в 284 году н. э. Римом управляли императоры-воители. Но после 395 года монархи по большей части отказались от командования армиями на поле боя. Один историк поздней Римской империи отмечает, что когда “императоры перестали лично принимать участие в кампаниях и обосновались во дворцах, способность империи защищать северные рубежи и удерживать западные провинции существенно снизилась”³.

Это указывает на важнейшую дилемму, стоявшую перед империями в целом и перед Римской империей в частности. История империй – яркая иллюстрация опасностей, связанных с участием императоров в военных походах. Шансы на стабильность и долгосрочное выживание империй значительно увеличивались, если в них складывались институты и традиции, благодаря которым это становилось необязательным. Рим не справился с этим, и это, пожалуй, стало его главной слабостью. Латинским словом imperator в республиканский период называли победоносных полководцев. Большинство императоров и династий приходило к власти в результате гражданских войн и военных переворотов. Императорские гвардейцы, или преторианцы, так поднаторели в этой игре, что в английском языке “преторианцами” порой называют путчистов. В свете римской истории и слабой династической легитимности римской монархии любой талантливый полководец мог лелеять мечты о престоле – и любого могли заподозрить в этом даже при отсутствии подобных амбиций. Во многих случаях это приводило к политической нестабильности, стратегическим провалам и потере огромного количества ресурсов в ходе гражданской войны. В сравнении с другими великими империями римские императоры в среднем правили недолго. За первые 311 лет, в эпоху так называемого принципата – с начала правления Августа в 27 году до н. э. до конца кризиса Римской империи в 284 году н. э., – Рим повидал 53 императора. Примерно за такое же время (1710–2021) в Великобритании сменилось всего 12 монархов. Возможно, лучше провести сравнение с величайшим противником Рима, династией Сасанидов в Иране. Если не учитывать хаоса, который наблюдался в последнее десятилетие правления Сасанидов, то в период с 224 по 628 год н. э. – чуть более чем за 400 лет – на престоле успели побывать 30 монархов. Римская императорская монархия существовала почти 500 лет даже на Западе, поэтому абсурдно называть ее хрупкой. Приверженность элит идеалам империи вкупе с исключительными талантами многих правителей долгое время более чем компенсировали уязвимость, вызванную слабостью династического принципа.

Историки давно разделили историю римской монархии на два периода – принципат и доминат. Первый представлял собой систему правления, созданную Августом через четыре года после того, как в 31 году до н. э. он вышел победителем из гражданских войн, которые разразились после убийства его дяди и приемного отца Юлия Цезаря в 44 году до н. э. Август был суровым и искусным политиком, власть которого опиралась на победу в гражданской войне и сохранение контроля над римской армией. Победив врагов на поле боя, он взялся за легитимизацию и консолидацию своего режима. Он понял, что римские традиции и ценности элит сделают чистую военную диктатуру или абсолютную монархию непопулярной и уязвимой. В связи с этим, сохранив в своих руках основные элементы власти, он передал небольшую ее часть сенатской аристократии, которой при этом гораздо более щедро раздавал высшие посты и оказывал покровительство. Он также внимательно следил за тем, чтобы не задеть гордость и самолюбие благородных классов, и вел себя с сенатской аристократией так, словно был не монархом, а дружелюбно настроенным первым из граждан империи. Научившись на ошибках Юлия Цезаря, он категорически запретил официально провозглашать себя живым богом и отказался перенимать королевские манеры и носить королевские одеяния в самом Риме, но с готовностью принимал божественный статус от местных элит в восточной половине империи, а также закрытых культов, почитавших его по всей западной части империи и даже в Риме.

Август был искусным и умелым политиком, но ему не приходилось брать на себя функции настоящего главного управленца. Центральная администрация была крошечной, рудиментарной и личной: ее ядро формировали собственные вольноотпущенники и рабы Августа. Управление империей было в высшей степени децентрализовано. Города вели свои дела и обращались к императору лишь в том случае, когда споры внутри сообщества или с другими городами не удавалось разрешить без арбитра. Август был главнокомандующим, важнейшим источником благ, выступал в роли первосвященника и руководил внешней политикой, однако во внутренних делах он был скорее верховным судьей, чем ведущим политиком. В этом отношении принципат не был исключением из ряда императорских монархий даже в период их расцвета, а представлял собой скорее одну из более децентрализованных империй. Удача и крепкое здоровье, благодаря которым Август дожил до необычайного (по римским меркам) возраста 77 лет, позволили принципату пустить глубокие корни⁴.

Созданный Августом режим по большей части сохранился до последней четверти III века, когда на смену ему пришел так называемый доминат, основателем которого стал Диоклетиан (пр. 284–305). Важнейшей причиной сдвига стала растущая внешняя угроза империи. Римские элиты впечатляющим образом адаптировались к новым испытаниям, подобно тому как Август со своими сторонниками адаптировался к новым испытаниям, с которыми республиканский режим столкнулся в I веке до н. э. После того как в 224 году н. э. на смену парфянской династии Аршакидов пришли куда более грозные Сасаниды, персидская угроза существенно возросла. Например, в 260 году сасанидский царь Шапур I разграбил Антиохию – крупнейший из восточных римских городов, который служил военной базой для всех кампаний, проводившихся в регионе. Шапур победил и взял в плен императора Валериана. Одновременно осложнилось и положение на европейском фронте, где германские племена стали объединяться в более крупные союзы – отчасти отвечая на вызов, а отчасти следуя примеру самих римлян. В свете растущих внешних угроз римскому режиму пришлось усиливать налоговое бремя и увеличивать численность армии. Вкупе с проблемами престолонаследия и военными мятежами это привело к возникновению внутренней напряженности и развитию конфликтов. С момента убийства Каракаллы недовольным солдатом в 217 году до восшествия на престол Диоклетиана в 284 году императоры сменяли друг с друга с головокружительной скоростью. Нередко мятежные полководцы управляли отдельными частями империи и воевали друг с другом. В лице Диоклетиана римская элита снова обрела правителя, который смог спасти империю и перестроить ее с учетом новых нужд.

Система правления, сформированная при Диоклетиане, отличалась от режима Августа и обликом, и методами администрирования. КIII веку армией уже не управляли сенаторы-аристократы из Рима. Теперь военачальниками стали закаленные в боях солдаты из провинций. Им часто не хватало образованности старой сенатской элиты, но они были всецело преданы римской имперской идее. Офицерский корпус спас Римскую империю в III веке, и Диоклетиан был его весьма компетентным лидером и представителем. Эти люди не понимали мысль Августа, что монарх – лишь первый среди равных аристократов в своей империи, и испытывали потребность в ритуалах и идеологиях, возвышающих их над подданными. На портретах императоров отныне изображали “в фиксированной фронтальной позе, доминирующими над всеми остальными”. Диоклетиана называли “государем и богом”. В то время как Август (и самые разумные из его преемников в эпоху принципата) позволяли, чтобы на приемах “их излюбленные друзья и люди, которым они благодетельствовали, [обращались к ним] так, как традиционно приветствуют покровителей”, перед Диоклетианом в глубоком поклоне склонялись даже представители элиты, которые целовали край императорской тоги на придворных церемониях. “Отныне только императору позволялось носить на публике пурпур” – император больше не был великодушным первым среди равных, которого в Риме традиционно описывали как справедливого, щедрого, добродетельного и мудрого человека, хотя и добавляли к его образу свойственное монархам милосердие. При Диоклетиане и его преемниках монарха изображали как “отстраненного, богоподобного, демонстративно воинственного и преимущественно вселяющего страх диктатора”. Необходимость соответствовать этому образу ложилась на императора тяжким бременем⁵.

Со времен Диоклетиана император постепенно брал на себя все больше обязанностей главного управленца, но продолжал играть и другие роли. Хотя в эпоху принципата имперская администрация разрослась и усложнилась, теперь ее численность еще сильнее увеличилась, а активность возросла. Даже в конце II века в Римской империи было всего несколько сотен штатных чиновников, но намного больше рабов и прикомандированных солдат выполняли функции посыльных, клерков и носильщиков. К концу IV века число штатных имперских чиновников достигло 30–35 тысяч человек. С помощью этого аппарата император мог собирать большую часть дополнительноых средств, необходимых для призыва и снабжения солдат, а также контролировать свои территории и поддерживать на них порядок. Историки расходятся во мнениях относительно того, правда ли новые громоздкие властные структуры обеспечили хоть что-нибудь, помимо краткосрочного увеличения чистого дохода императора. Неоспоримым представляется тот факт, что гнет этой административной машины ощущали на себе не только подданные, но и сам монарх. По словам одного историка, “бумажный след нарастал”. Бюрократы из элиты в имперской столице обычно были компетентны, но также имели множество политических и личных интересов. Формально разделенные на департаменты и специальности, они также формировали мощные патронажные сети в стремлении к повышению, обогащению и получению всевозможных привилегий. Расширение сферы деятельности департамента предполагало повышение доходов работающих в нем чиновников из тех областей экономики и общества, за которыми они осуществляли контроль. Результатом становилась ожесточенная борьба за сферы влияния⁶.

Ведущий современный эксперт по позднеимперскому аппарату власти наглядно описывает вариацию на тему, которая звучит в этой книге не раз: римский император, теоретически всемогущий и овеянный священным церемониалом, часто пребывал в заложниках у своих чиновников: “Бюрократия с ее предсказуемыми правилами и устоявшимися нормами не давала простора для капризов автократа. Императоры рисковали погрязнуть в роскоши закрытого от внешнего мира двора, невольно оказавшись в ловушке мерцающей паутины ритуалов, где их способности, наклонности и даже их время на вмешательство подчинялись бесконечной помпезности и церемониальное™”. В большинстве своем императоры чувствовали себя запертыми в этой позолоченной клетке. Многие из них намеренно и часто нарушали заведенный порядок вещей, чтобы показать своим подчиненным кто главный. Иногда вмешательство осуществлялось и по другим причинам. С некоторыми проблемами и большинством чрезвычайных ситуаций было невозможно справиться, следуя бюрократическим правилам и нормам. Решительное использование императорской власти порой было принципиально важно для быстрого и слаженного разрешения кризисов, из-за которых будущее государства оказывалось под угрозой. Но главное – правящая бюрократия была не только административным, но и политическим органом. Выбор верного политического курса часто имел большое значение для императора, но покровительство сторонникам имело такое значение всегда. Вкупе они имели собственную логику, которая для императора обычно стояла выше бюрократических правил⁷.

Разумеется, капризы и жестокость могли быть просто причудами монарха, не сдерживаемого никакими законами и жадного до власти. Они также могли быть реакцией на страх заговоров и опасностей, которые часто таились за почтительностью придворных, или просто способом распространить волю монарха на его бюрократов. Аммиан Марцеллин, прозорливый и прекрасно осведомленный наблюдатель за жизнью императорского двора в IV веке, вспоминал, что Константин II был во многих отношениях сдержанным человеком и правителем, но стоило ему заподозрить, что у него за спиной плетется заговор, как он обращался в дикого зверя. Даже в спокойные времена император и его шпионы постоянно вынюхивали, выслушивали и выслеживали любые намеки на заговор. Валентиниан I печально знаменит вспышками ярости: незначительные ошибки он порой карал ужасающими пытками и казнями. В назидание свите император держал возле своих покоев Золотинку и Невинность – двух свирепых и голодных медведей, готовых разорвать человека на куски⁸.

Как принципат, так и доминат, естественно, знали своих хороших и плохих императоров. Тем не менее монархический принцип быстро обрел практически повсеместное признание. Когда в 68 году н. э. самоубийство Нерона поставило крест на династии Юлиев-Клавдиев, к которой принадлежал Август, и привело к гражданской войне, ни один из авторитетных голосов не призвал к возрождению республики. К тому времени считалось, что только монархия может сдержать конфликты внутри элиты, которые едва не уничтожили Рим в последние десятилетия республики. История ее агонии стала политической притчей, с которой были знакомы и императоры, и римские элиты. Отныне господствовало мнение, что институты старого римского города-государства не подходят для управления огромной империей. С точки зрения провинций, монархия обеспечивала более эффективное администрирование и сдерживала безграничную алчность римских сенаторов, которых назначали губернаторами. В итоге в 68–69 годах н. э. звучали призывы не к восстановлению республики, но к возвращению “славных дней” Августа.

Хотя монархия – в тщательно замаскированной форме, созданной Августом, – теперь обладала огромной легитимностью, отдельные правители и династии были ее лишены. Римская империя была “наименее идеологизированной монархией Древнего мира”, поддерживаемой главным образом сложившимся в элите консенсусом, что на практике монархия – лучшее из возможных зол. С незапамятных времен Римское государство имело свой пантеон богов и в целом было овеяно священным ореолом. Со времени установления императорской монархии императоры стали олицетворением государства и переняли этот ореол. Сначала Август, а затем и все императоры, умершие на троне, были посмертно обожествлены. Таким образом они были включены в имперский культ, храмы и ритуалы которого распространились по всей империи. Но “поклонение” и “божественность” в глазах римлян не имели коннотаций, характерных для великих монотеистических религий. В представлении римлян не существовало огромной пропасти между мирами богов и людей. После смерти статус бога присваивался выдающимся личностям, которые были сверхлюдьми, а не богами в христианском смысле. Никто из римлян не верил, что император – хоть живой, хоть мертвый – был творцом и властителем вселенной. Представители римской элиты были реалистами, подкованными в политике. Когда посмертно стали обожествлять посредственных и даже ужасных императоров, эта честь потеряла весь смысл. Ни один представитель этой элиты, – включая даже жрецов, которые руководили жертвоприношениями в его честь, – не страшился и не стеснялся предполагаемого полубожественного статуса монарха, когда наступал момент всадить нож императору в спину⁹.

Если религия давала римскому императору лишь ограниченную поддержку, то династическая легитимность была еще слабее. Римское государство и империя существовали задолго до того, как Август создал монархию. Они отодвигали на задний план любую династию. Римская элита полностью отождествляла себя с государством и империей. Со временем она смирилась с тем, что монархия необходима для их сохранения. Лишь совершенно безумный и деспотичный император мог считать Римское государство и империю творением или владением его семьи на манер более поздних европейских феодальных монархий. Правителей с такими претензиями обычно ждал печальный конец. Периодически император пытался разделить власть между двумя своими сыновьями, но такая стратегия никогда не была основной.

По имперским стандартам римские династии существовали очень недолго. Династия Юлиев-Клавдиев, к которой принадлежал Август, правила 95 лет и продержалась у власти дольше, чем любая из тех, что последовали за ней. Поскольку древность династии почти везде служила важнейшим фактором ее легитимности, это объясняет, почему римские династии не находили верных сторонников и не занимали места в народном сознании. Даже в случае с Юлиями-Клавдиями, поскольку у Августа не было сыновей, линия наследования оказалась весьма запутанной. Движимая междоусобицами, усыновлениями, убийствами и неожиданными смертями, передача власти на протяжении четырех поколений происходила от одного потомка Августа и его жены Ливии к другому, пока династия не пресеклась со смертью Нерона. Это было характерно и для последующих династий. Как ни удивительно, за весь рассматриваемый в этой книге период императорский трон ни разу не переходил от отца к сыну хотя бы на протяжении трех поколений¹⁰.

Неспособность императорских династий к воспроизводству наблюдалась и во всей римской элите. Мужчины женились поздно и умирали рано. Город Рим в этом отношении был особенно нездоров. В I веке н. э. лишь один римлянин из десяти рождался при жизни своего деда по отцовской линии. Около трех четвертей консульских родов пресекались по мужской линии в каждом поколении. Учитывая малую ожидаемую продолжительность жизни, женщинам приходилось рожать по пять-шесть детей, чтобы поддерживать численность населения. Среди аристократок нормой считалось трое и менее детей. Римские женщины вовсе не были равны мужчинам, но обладали намного большим влиянием, чем во многих других древних обществах. Так, они могли по собственной воле разводиться с мужьями и часто прибегали к этому, не теряя своего имущества. Консервативно настроенные мужчины сетовали, что женщины из элиты предпочитают легкую и роскошную жизнь воспитанию детей. Август дважды принимал законы, обязывающие женатые пары заводить хотя бы трех детей и предполагающие штрафы и другие наказания в том случае, если они этого не делали, но эффект от них оказался лишь краткосрочным. Ни одному знакомому мне правителю ни в одной другой империи не приходилось отдавать такие приказы благородным семьям. Если отношение римской элиты к воспроизводству и было уникальным, то это, вероятно, отчасти объясняется столь же уникальным отношением Рима к усыновлениям: “Ни римское законодательство, ни общественное сознание не различало сыновей по рождению и усыновленных детей”¹¹.

Закон об усыновлении давал огромные преимущества императорской династии. Если император и его жена не имели детей или если их сыновья умирали, они могли усыновить подходящего кандидата в наследники. Обычно, хотя и не всегда, эти кандидаты были их родственниками. Некоторые из наиболее известных и успешных императоров в римской истории были усыновлены своими предшественниками на троне: например, так случилось с четырьмя великими монархами II века н. э. – Траяном, Адрианом, Антонином Пием и Марком Аврелием. Единственным недостатком прекрасного во всех остальных отношениях принципа было то, что прибегнуть к усыновлению разрешалось только при отсутствии у мужчины своих законнорожденных сыновей, которые могли бы унаследовать его собственность и статус. Подмена своего сына приемным обычно осуждалась.

В результате при наличии биологических наследников сыновья почти всегда сменяли своих отцов на престоле. С учетом средней продолжительности жизни большинство биологических сыновей наследовало трон в молодости, а чаще – в отрочестве. В связи с этим им недоставало знаний, зрелости и уверенности, чтобы справляться со своей ролью. Молодой император погружался в море соблазнов. Самодисциплина и самопознание имели чрезвычайную важность для монарха, но в отрочестве ни одно, ни другое не дается легко. Яркие представители римской золотой молодежи – Калигула, Нерон и Коммод – не желали нести тяжкую ношу управления империей и не подходили по характеру на роль императоров. В отличие от своих визави из других имперских систем, они не имели поддержки традиций, институтов и идеологий. Как отмечалось ранее, династическая и религиозная легитимность в Риме отличались слабостью. Кроме того, поскольку монархия Августа заявляла о себе как об очередном воплощении республики, она не претендовала на наследование престола, что делало положение молодого монарха еще более шатким.

Роль римского императора требовала очень многого. Он должен был властвовать, править и руководить политической и военной сферами. Одной из ключевых его задач было руководство гордыми и опытными сенаторами и полководцами, римская элита сохраняла многие черты республиканской аристократии. Неуверенный в себе или заносчивый молодой император, который задирал нос или пытался бороться с потенциальными заговорщиками, наживал себе много врагов. В значительной степени легитимность императора зависела от его талантов. Убийство было единственным способом устранения некомпетентного или деспотичного монарха, и римская политическая культура была кровава. Три первые династии принципата – Юлии-Клавдии, Флавии и Антонины – пресеклись после насильственной смерти молодых императоров (Нерона, Домициана и Коммода), которые настроили против себя важнейших представителей элиты, не считаясь с их интересами.

Отцом Коммода был Марк Аврелий, который родился в 121 году, взошел на трон в 161 году и умер в 180-м. Из всех римских императоров он имеет самую высокую репутацию. Отчасти она объясняется его достижениями, отчасти – тем, как им восхищаются в дошедших до нас источниках его времени, но также и тем, что он написал книгу “Размышления”, позволяющую заглянуть в мысли и душу правителя. Этот документ – личная исповедь, которая никогда не редактировалась и не готовилась к публикации. На языке католиков можно сказать, что, читая размышления Марка Аврелия, практически ставишь себя на место священника, слушающего исповедь императора.

Марк Аврелий написал эту книгу под конец жизни и вложил в нее слова усталого и стареющего человека, который часто страдает от боли и размышляет о смерти. В таком состоянии пессимизм приходит ко многим. Но в словах императора видны и все разочарования, которые настигали его на протяжении жизни в политике. “Творя добро, слыть дурным – царственно”[9]9
  Цитаты из “Размышлений” Марка Аврелия приводятся в переводе А. Гаврилова. (Прим. пер.)


[Закрыть], – рассуждает он. Далекая от философии, но убедительная в эмоциональном отношении причина не бояться смерти, добавляет он, заключается в том, что смерть дарит избавление от знакомой ему жизни в политике, где он был окружен не единомышленниками, а людьми, одержимыми богатством, статусом, славой и властью. Даже некоторые его советники и министры – люди, “ради которых [он] столько боролся, молился, мучился”, – обрадовались бы его смерти. Он представлял, как им думается: “Наконец отдохну от этого воспитателя… я-то чувствовал, что втайне он нас осуждает”. Марк Аврелий всегда был консерватором и гордился римскими законами и традициями. На пике могущества и стабильности такой позиции придерживались почти все римские аристократы. Исключениями были реакционеры, которые жаждали возвращения воображаемого золотого века в культуре и политике. Ни один император не выстоял бы, если бы решил бросить вызов принципам и институтам, которые формировали фундамент общества, для которого было характерно значительное неравенство, отчасти основанное на рабовладении, но мысль об этом, вероятно, даже не приходила Марку Аврелию в голову. Безгранично честный и беспристрастный верховный судья, он был искренне привержен идее справедливости, как она понималась в его время, в его обществе, в его классе. В своих “Размышлениях” он отметил, что всемогущий, казалось бы, монарх по сути практически бессилен: “И на Платоново государство не надейся, довольствуйся, если самую малость продвинется. И когда хоть такое получится – за малое не почитай”.

В детстве будущий император был серьезен, усерден и дисциплинирован. Он предпочитал спать на походной койке, накрывшись плащом. Этим он отличался от благородной молодежи своего времени. В I веке н. э. богатство римской аристократии непомерно возросло – она стала куда состоятельнее, чем современная ей китайская имперская элита и европейская аристократия XVI века. Марк Аврелий тяготел к суровой дисциплине, характерной в прошлом для республиканской элиты, хотя и рос в окружении золотой молодежи, привыкшей к роскоши и наслаждениям. Кроме того, он был очевидно умен, и именно поэтому бездетный император Адриан увидел в нем будущего монарха, когда Марк Аврелий был еще подростком¹².

Поскольку для управления государством Марк был слишком юн, Адриан выбрал достойного, но немолодого аристократа Антония Пия, который должен был на время занять трон после его смерти (в 138 году). Жена Антонина приходилась Марку теткой, но теперь он усыновил его и женил на своей дочери. На тот момент Антонину был 51 год – по римским меркам он приближался к старости, и никто не ожидал, что он проживет еще 23 года. Большинству наследников пришлось бы не по нраву такое затянувшееся ожидание восшествия на престол, и некоторые, пожалуй, даже вступили бы в заговор, чтобы устранить приемного отца. Марк, однако, был всецело предан человеку, к которому он питал глубокую симпатию как к отцу, наставнику и образцовому правителю. Упоминая об Антонине в “Размышлениях”, он не только описывает его, но и излагает свои соображения о качествах, необходимых правителю. Антонин был добр и терпелив, и Марк замечал в нем “благое напряжение в том, что предпринимается разумно”, а также считал его “старательным наблюдателем нравов и людских дел”. Антонин не слушал сплетен, принимал критику, даже когда она была несправедлива, и был гораздо выше зависти, мелочности и злости. Неутомимый, бережливый и предельно ответственный, он изучал вопросы в мельчайших деталях, но быстро разбирался в их сути. В совете он поощрял дебаты, но проявлял “неколебимое пребывание в том, что было обдумано и решено”. Антонин не любил пышности и церемоний и вел себя как президент аристократической республики, а не как абсолютный монарх. Марк брал с него пример и писал, что и сам выступает за “единодержавие, которое всего более почитает свободу подданных”.