Текст книги "Пандемониум"

Действие второе

Картина 10
Автопортрет с Рембрантом или преобладание темноты

(В темноте воркуют голуби и поет КАРНЕГИ. Свет падает на РЕМБРАНДТА, окруженного темнотой. Перед ним на мольберте картина, над которой он работает).

КАРНЕГИ (поет).

 
Любовь, что роза красная,
В июне расцвела.
Любовь моя, как песенка,
Что столь нежна была.
 

(КАРНЕГИ продолжает петь, а из темноты выходит ФРИК, остается на границе света и тьмы, наблюдая за работой РЕМБРАНДТА):

 
Лишь с красотой твоей одной
Моя любовь сравнится,
И буду я любить тебя
Пока не высохнут моря.
 

ФРИК. Рембрандт?

РЕМБРАНДТ (увлеченный работой). Кто?

ФРИК. Это же вы, так? Вы – Рембрандт?

РЕМБРАНДТ. Нет, я так не думаю.

ФРИК. Да. Вы – Рембрандт. Я узнаю вас по автопортретам. Один принадлежит мне. Я заплатил за него маленькое состояние. Сэр, не могу выразить словами, какая это для меня честь, какое глубокое уважение я питаю…

РЕМБРАНДТ. Отойдите от света.

ФРИК. Что?

РЕМБРАНДТ. Свет. Отойдите от света. Я не могу рисовать в темноте, понимаете? И эти чертовы голуби на стропилах продолжают срать на меня.

ФРИК. Сожалею. Я просто… Очень рад, что наконец-то встретился с вами. Вы – один из моих считанных героев. Я не из тех людей, которые верят в героев.

РЕМБРАНДТ. Я думаю, вы путаете меня с кем-то еще. Я художник. Я пишу картины.

ФРИК. Да, я знаю, кто вы. Долгие годы я восхищаюсь вашей работой. Особенно меня завораживает, что вы снова и снова рисуете себя, бородавки и все такое.

РЕМБРАНДТ. Я снова и снова рисую себя, потому что никак не могу сделать все правильно. Я провожу полжизни, глядя в зеркала. И я – уродливый сукин сын, так?

ФРИК. Да, конечно, но результаты неописуемо прекрасны.

РЕМБРАНДТ. Красота – это уродство, правдиво представленное. Или оно стало бы красотой, если бы мне удалось сделать все, как должно.

ФРИК. Я хочу купить все ваши картины, и мне без разницы, сколько они стоят. А я человек, который предпочитает не тратить и цента, если есть возможность его не тратить. Я не знаю, сможете вы это понять или нет. Я знаю, деньги для вас ничего не значат. Творчество – это все.

РЕМБРАНДТ. Я был богат, потом обеднел. Подцепил ту же болезнь, что и вы. Не мог остановиться в коллекционировании. Произведения искусства, антиквариат, разные диковины. Трехголовые козлы, зародыш единорога, тому подобное. Теперь все ушло. Напрасный труд, знаете ли.

ФРИК. Ваши произведения так меня утешают. Вы и представить себе не можете, как.

РЕМБРАНДТ. Утешают?

ФРИК. В горе. Два моих ребенка умерли.

РЕМБРАНДТ. Мои дети умерли. Жена умерла. Пары краски вредны для здоровья. Но остановиться я не мог. Начал пить. Ничего не помогало, кроме этого, но и это помогало не так, чтобы очень. Вселенная, по большей части, темнота. Если бы было иначе, мы бы ничего не видели. Свет ослепил бы нас. Не существование света, а преобладание темноты позволяет нам видеть. Нет живописи без темноты. Инь-ян.

ФРИК. Что?

РЕМБРАНДТ. В свете толика темного мира. В темноте крохотная искорка света. Смотри на свет. Рисуй темноту. Почему вы здесь?

ФРИК. Почему я здесь?

РЕМБРАНДТ. Да. Чего вы хотите?

ФРИК. Я хочу стать вами. Больше всего на свете я хочу быть вами.

РЕМБРАНДТ. Правда?

ФРИК. Да.

РЕМБРАНДТ. Что ж, я не хочу становиться вами. А теперь уходите.

ФРИК. Но мне принадлежит это место.

РЕМБРАНДТ. Неужели?

ФРИК. Я за него заплатил.

РЕМБРАНДТ. Вы платите за все. Вам ничего не принадлежит. А теперь, прошу меня извинить, но я хочу закончить этот чертов автопортрет там, где больше света, меньше шума и нет голубей.

(Берет мольберт с картиной и уходит).

ФРИК. Подождите. Не уходите. Если вы уйдете, она опять умрет. Она умирает снова и снова всякий раз, когда я засыпаю. Я теряюсь в вашей картине и на мгновение забываю. Но потом отвожу взгляд, вспоминаю, и она снова умирает. Голуби вылетают из зеркала, и она снова умирает.

(Стоит, глядя в темноту, в которой растворился РЕМБРАНДТ, а мы слышим, как поет КАРНЕГИ).

Картина 11
Девочка, которой не дали допеть, или Голуби, вылетающие из зеркала

(Свет падает на РОЗИ, сидящую со своей куклой на балконе в глубине сцены по центру, тогда как КАРНЕГИ поет):

 
Пусть даже высохнут моря,
Жара расплавит камни,
Любовь останется моя,
Такой же, как была.
 

РОЗИ. Ты должна быть очень осторожна, Элен, дорогая моя. Никогда не проглатывай булавку, потому что булавка, видишь ли, длинный, заостренный предмет, и входя в тебя, она приводит к образованию ужасного яда, и твои внутренности начинают чернеть и гнить, как опавшие осенние листья, и боль ужасная.

ФРИК. Нет, думай о чем-нибудь еще. Я езжу на «Серебряном призраке». Соболиный мех на темно-синем. Алый – ее цвет. Выкидыш. Мой дом полон клюквы и призраков.

РОЗИ. Но девочка должна быть храброй ради ее мамы, которая очень милая, но растерянная, и, главное, ради папы, который сильный, когда должен быть жестоким, и беспомощный, когда любит, который боится, когда влюбляется, и не знает, как ему быть, когда он не на войне.

ФРИК. Земляника в лесу. Яхты на озере. Тикающие часы. После бала я брожу по дому. Мы никогда не спим. Вороны жрут падаль. Розмарин – цветок воспоминания. Рута – цветок покаяния.

РОЗИ. Когда я умирала, папа позволял мне кусать его руку, если боль становилась невыносимой, и никогда не вскрикивал, ни разу.

ФРИК. Голландские интерьеры. Змеи под громадными старыми деревьями.

РОЗИ. Шрамы от моих укусов останутся на его руки до его смерти. Вот так любовь оставляет на человеке свои отметины.

ФРИК. В темноте маленькие существа пожирают друг друга, и голуби вылетают из зеркал. Открываются окна в аду, и голуби вылетают.

РОЗИ. Ты должна быть храброй, дорогая, и когда булавка выходит, вся покрытая гноем, ты должна стараться не кричать, потому что от твоих криков папе становится совсем плохо, и когда он стоит в коридоре, и стонет, и плачет, и пытается сдержать рыдания, ты должна делать вид, что не замечаешь этого, потому что папы всегда сильные, любовь моя.

ФРИК. Они вылетают из зеркал в наш мир.

РОЗИ. И если ты очень хорошая маленькая девочка, Элен, когда-нибудь ты вырастешь и выйдешь за симпатичного принца, который будет таким же, как папа. Это же будет хорошо!

ФРИК. Почему ты убил моего ребенка? Почему убил моего ребенка?

РОЗИ. А когда ты умрешь, он будет скорбеть по тебе веки вечные, и рана эта никогда не заживет, потому что любовь – это рана, которая не заживает, которая отравляет тебя навечно, ибо любовь – это божий яд, дорогая моя. Любовь – это божий яд.

(Она целует куклу, прижимает к груди и качает под меркнущий свет, а КАРНЕГИ поет):

 
По-прежнему люблю тебя,
Ты только не грусти.
Вернусь к тебе, пусть тыщу
Миль придется мне пройти.
 

Картина 12
Офицер и смеющаяся девушка или вас очень любят, дорогая моя

(ФРИК сидит в кожаном кресле. Появляется ЭЛЕН, стоит, глядя на него, пока не заканчивается песня. Уже очень поздно, и они в нью-йоркском особняке ФРИКА).

ЭЛЕН. Папа?

ФРИК. Рози?

ЭЛЕН. Не Рози, папа, Элен.

ФРИК. Элен.

ЭЛЕН. Извини, что разочаровала тебя.

ФРИК. Ты никогда не разочаровываешь меня.

ЭЛЕН. Тебе опять снилась она, да?

ФРИК. Раньше мне никогда ничего не снилось. А теперь я не могу остановиться. Просыпаюсь и засыпаю, и просыпаюсь, и сны сливаются во что-то еще.

ЭЛЕН. Во что?

ФРИК. Во что-то нереальное. Мою жизнь. То, что от нее осталось.

ЭЛЕН. Я тоже вижу сны, папа.

ФРИК. И это одно и те же сны, раз за разом. Пол в клетку у подножия лестницы, на картинах Вермеера, оркестрион, играющий на застекленном крыльце, солнечные часы в саду, поле тыкв, везде туман, и она поет. У нее маленькая кукла. Возможно, ты не помнишь.

ЭЛЕН. Я помню, папа. Она была моей большой сестрой. Она заботилась обо мне. У нас были секреты.

ФРИК. Она была таким храбрым маленьким существом, когда умирала. Ужасные страдания. Ты не помнишь.

ЭЛЕН. Ты по-прежнему любишь ее больше, чем кого-либо. Ты говоришь с ней, когда думаешь, что рядом никого нет. А не так, как говорят с ребенком.

ФРИК. Можешь ты дать мне что-то такое, чтобы я перестал просыпаться? Я соскальзываю в сон, и появляются эти странные и тревожащие видения, в которых люди из разных эпох и мест перемешиваются, как мусор в потоке воды при наводнении. Потом просыпаюсь, и выясняется, что прошло лишь несколько минут, и я опять соскальзываю, и вновь приходят сны, и я открываю глаза, и часы тикают, и я один, и по-прежнему ночь.

ЭЛЕН. Если бы я умерла вместо нее, ты бы сейчас любил меня?

ФРИК. Ты не умерла. Умерла Рози.

ЭЛЕН. Но если бы Рози жила, а умерла я, ты бы любил меня, а не ее?

ФРИК. Элен, что ты такое говоришь? Ты – мое солнышко. Я тебя обожаю.

ЭЛЕН. Обожание, заявленное на словах или нет, не любовь, папа.

ФРИК. Не любовь?

ЭЛЕН. Да, папа.

ФРИК. Тогда что такое любовь?

ЭЛЕН. Вопрос, который мог бы принести пользу, если бы великий человек задал его немного раньше в своей темной истории.

ФРИК. И что, черт побери, это должно означать? Ты пытаешься сказать мне, что не любишь меня?

ЭЛЕН. Я обожаю тебя, папа. Но люблю другого. Это грех?

ФРИК. Кого еще ты можешь любить? Ты про того солдата? Того доктора?

ЭЛЕН. Да. И он любит меня. По крайней мере, любил меня.

ФРИК. Романтическая любовь – несчастливое сочетание похоти и самообмана. Человеческие существа годятся для совокупления и необходимы для продолжения рода, но если ты хочешь любви, заведи собаку.

ЭЛЕН. Он меня любил. Он был ко мне добр, Он меня смешил. Собирался с духом, чтобы предложить мне стать его женой.

ФРИК. Но не предложил, так?

ЭЛЕН. Да. Не предложил.

ФРИК. Так чего сидеть и скорбеть об этом? В стенаниях проку нет. Спиши убытки и двигайся дальше. Терпеть не могу, когда ты далеко от меня. Когда ты была во Франции, столь близко от передовой, это была абсолютная агония.

ЭЛЕН. А мне понравилось быть медсестрой. Впервые в жизни я отдавала что-то, помимо денег. Умирающих юношей не волновало, богатая я или нет. Они просто хотели, чтобы кто-то держал их за руку.

ФРИК. Дочери других могли поехать в Европу и держать умирающих за руку. Ты мне требовалась здесь.

ЭЛЕН. Знаешь причину, по которой он не предложил мне стать его женой, папа?

ФРИК. Все причины – ложь. Главное – то, что происходит. Правда в том, что большинству людей нельзя доверять с нашими привязанностями, да и со всем остальным, если на то пошло. И самые привлекательные люди всегда именно те, кому доверять можно меньше всего. Ты это еще не усвоила?

ЭЛЕН. Он не предложил мне стать его женой, потому что кто-то посчитал необходимым сообщить ему, что если бы я вышла за него, мой любящий отец оставил бы меня без единого цента.

ФРИК. Я никогда такого не говорил.

ЭЛЕН. Но разве это не так?

ФРИК. Если этот сукин сын не сделал тебе предложения, какое это имеет значение?

ЭЛЕН. Для меня имеет. Это моя жизнь, папа.

ФРИК. Все в твоей жизни дал тебе я, и в будущем любые полученные мною предложение по части твоей руки прямиком отправятся в мусорную корзину.

ЭЛЕН. То есть у меня никогда никого не будет? Этого это хочешь? Чтобы я осталась одна до скончания веков?

ФРИК. Каждый один до скончания веков. Поверь мне, дорогая, молодому человеку гораздо легче убедить себя, что он любит богатую девушку, а не бедную, потому что при прочих равных условиях деньги создают девушке определенную золотистую ауру, когда она молода и красива, и даже если не так молода и не очень красива. Но любовь к такой девушке со стороны мужчины маловероятна, а после того, как они женятся и он получает доступ к ее состоянию, просто сходит на нет. Если бы ему на хватает духа сделать предложение, это только доказывает, что он изначально был бы плохим вложением капитала. Любовь приходит и уходит, но деньги зарабатывают процент. Наслаждайся флиртом, если тебе того хочется, но не выпускай из рук чековой книжки. А теперь, пожалуйста, дай мне что-нибудь, чтобы помочь мне уснуть. Мои внуки приезжают завтра, и я не хочу напоминать сонную курицу. На прошлой неделе я при них заснул, так они украсили меня, как рождественскую елку. Я не знаю, сколько раз я еще сумею их повидать.

ЭЛЕН. Не волнуйся, папа. Ты никогда не умрешь.

ФРИК. Я и не собираюсь. Но шансы на вечную жизнь невелики. И если ты думаешь, что после моей смерти сможешь убежать со своим солдатом, то ошибаешься, потому что я внес в завещание поправки, которые отпугнут всех охотников за приданым. Ты меня еще за это поблагодаришь.

ЭЛЕН. Он не женится на мне после твоей смерти. Я только что получила письмо. Он влюбился в медсестру.

ФРИК. Вот видишь. Не заслуживал он твоего внимания. А теперь, пожалуйста, дай мне что-то такое, что поможет мне уснуть.

(Пауза. Она смотрит на него).

ЭЛЕН. Да, конечно, папа. (Идет к письменному столу, высыпает порошок в стакан с водой). Даже умерев, ты не уйдешь. Каждую ночь будешь вылезать из гроба, как Гудини. Или Дракула. У меня кровит шея.

ФРИК. Твоя шея?

ЭЛЕН. Ты это сказал, когда тебя привезли домой после того, как тот гротескный маленький человечек стрелял в тебя в твоем кабинете. Я сказала, у тебя кровит шея, папа, и ты ответил, что да, у меня кровит шея, а потом моя французская гувернантка увела меня учить наречия. Вот. (Протягивает ему снотворное).

ФРИК. Ты не должна задумываться над этим, любовь моя. (Маленькими глотками пьет содержимое стакана). Прошлой ночью мне приснилось, что я спускаюсь в ад, как Орфей, чтобы вызволить оттуда Рози. Играл оркестрион, и кроты скреблись, прокладывая тоннели в снегу маленькими кротовьими лапками, и за окнами визжали проклятые души.

ЭЛЕН. Выпей все, папа, если ты хочешь уснуть.

(Он допивает и возвращает ей стакан).

ФРИК. Тебя очень любят, дорогая моя. Ты не должна ни на секунду в этом сомневаться. А теперь поцелуй меня, прежде чем я засну. Наклонись и поцелуй меня.

ЭЛЕН (смотрит на него, не двигаясь). Я терпеть не могу целоваться.

(Поворачивается и уходит. ФРИК кивает, свет начинает меркнуть. Шумит ветер, пианино играет мелодию «Малышки Энни Руни», с разных концов сцены появляются люди, готовясь к следующей картине).

Картина 13
Выпивающие перед камином или о, это кладбище слонов

(Пианино играет в «Мясном ресторане Рокки». РОКФЕЛЛЕР одет барменом. За столом МОРГАН расправляется с курицей в энергичной манере Генриха Восьмого. Карнеги время от времени дует в волынку. ТЕДДИ РУЗВЕЛЬТ чистит крупнокалиберный карабин для охоты на слонов).

РОКФЕЛЛЕР (обращаясь к ФРИКУ). Что будешь пить?

ФРИК (просыпаясь, как от толчка, открывая глаза). Что?

РОКФЕЛЛЕР. Я спрашиваю, что будешь пить?

ФРИК. Что?

РОКФЕЛЛЕР. Энди, дай отдохнуть этой чертовой волынке. Здесь человеку не услышать даже собственного пердежа.

КАРНЕГИ. Волынка – благородный инструмент.

МОРГАН. Только для глухого шотландца.

РОКФЕЛЛЕР. Так что будешь пить?

ФРИК. Что ж, капелька спиртного поможет мне уснуть. Но, Джонни, ты не признаешь алкогольные напитки. Ты же баптист.

РОКФЕЛЛЕР. Никаких алкогольных напитков здесь нет. Только Божья святая огненная вода и змеиное масло, как они рекламируются в Книге откровений и в каталоге «Сирса-Роубака».

ФРИК. Божья святая что?

РОКФЕЛЛЕР. Ты просто выпей, и вскоре тебе будет наплевать, что это такое.

РУЗВЕЛЬТ. Слоны, знаете ли, пердят, как волынка, перед тем, как умирают.

ФРИК (пьет). Черт, неплохо. Забирает с первого глотка. Неужто здесь Тедди Рузвельт?

РУЗВЕЛЬТ. Привет, Генри. Опять встретились. До сих помню роскошный обед в твоем особняке. Я как раз рассказываю Моргану о предсмертном пердеже слонов. В моей последней кспедиции в Африку я побывал на кладбище слонов, чтобы изучить этот феномен. Это была захватывающая экспедиция. Подстрелил шестьдесят четыре буйвола, семь львов, трех жирафов, белого носорога, двенадцать слонов и одного несчастного француза, который справлял нужду в кустах. Привез домой все головы. Съездил не зря.

РОКФЕЛЛЕР. Я знаю, тебе не терпится спросить меня об этих двух бутылках, которые я держу за барной стойкой, так?

ФРИК. Каких двух бутылках?

РОКФЕЛЛЕР. Все знают об этих двух бутылках. Я унаследовал их от отца. Они – часть знаменитого шоу, которое он устраивал, колеся по стране, для привлечения покупателей своих снадобий, в том числе, и змеиного масла.

РУЗВЕЛЬТ. Слоны, похоже, чувствуют, когда смерть неминуема, и отправляются на тайное кладбище, чтобы остаться там навсегда. Крайне любопытно.

РОКФЕЛЛЕР. Видишь, Генри, в левой бутылке заспиртованный желудок здорового человека.

ФРИК. Ты держишь за барной стойкой желудок в бутылке? Это мерзко.

МОРГАН (лицо измазано жиром). Это точно. Я едва не потерял аппетит.

РОКФЕЛЛЕР. Когда впервые смотришь на него – да, желудок довольно мерзкий, но, с другой стороны, а что нет?

РУЗВЕЛЬТ. Никто не знает, как слоны находят туда дорогу.

РОКФЕЛЛЕР. А теперь посмотри на бутылку справа. В ней желудок человека в прогрессивной стадии белой горячки, вызванной продолжительным употреблением алкогольных напитков.

ФРИК. Это самое отвратительное, что я видел за свою жизнь.

РУЗВЕЛЬТ. Ты не видел четыреста мертвых слонов, гниющих под африканским солнцем.

РОКФЕЛЛЕР. В сравнении с ним первый желудок достаточно хорош, чтобы его поцеловать, так?

РОКФЕЛЛЕР. И вонь. Святой Боже. Хуже, чем в Питтсбурге.

РОКФЕЛЛЕР. Все это доказывает мою точку зрения.

ФРИК. Какую? Оба желудка отвратительны.

РОКФЕЛЛЕР. Именно!

ФРИК. Именно что?

РОКФЕЛЛЕР. Генри, ты знаком с творчеством великого декадентского французского поэта Бодлера?

ФРИК. Нет.

РОКФЕЛЛЕР. Я тоже. Но из надежного источника мне известно, что великий декадентский французский поэт Бодлер описывает мир, как лес символов.

РУЗВЕЛЬТ. Я будто царь страны, где дождь извечно льет. Богат, но импотент. Я юн, но очень стар.

МОРГАН. Кто импотент?

РУЗВЕЛЬТ. Я цитирую Бодлера.

МОРГАН. Бодлер был импотентом?

РОКФЕЛЛЕР. Идя по жизни, мы пробираемся сквозь лес символов. И это два желудка – самые важные символы, которые я только знаю, для главной человеческой ситуации.

ФРИК. Боюсь, я упустил ход твоей мысли, Джонни.

РУЗВЕЛЬТ. Я шел за старым слоном. Так я нашел кладбище. Сначала подстрелил его. Потом шел по кровавому следу. Мужественный дьявол. Потребовалась вечность, чтобы он умер. Держу его голову в библиотеке.

РОКФЕЛЛЕР. Мы все перевариваемся в огромном желудке Бога. В какой-то момент ты, и я, и все дети Божьи, тонем в святых пищеварительных соках Господа нашего. Нас съедают заживо, даже когда мы еще говорим.

ФРИК. И это должно побуждать людей выпивать?

РОКФЕЛЛЕР. Нет у меня желания, Генри, побуждать людей потреблять обычные алкогольные напитки. Что я продаю – это божье святое змеиное масло и огненную воду. Как они рекламировались в Книге откровений, разливались по бутылкам и продавались папой Рокфеллером. За один десятицентовик человек мог купить достаточно Амброзии змеиного масла, чтобы проспать до Армагеддона, который, как я понимаю, может случиться в любую минуту. Выпей еще стакан этого напитка, и ты ничего не почувствуешь, когда святые пищеварительные соки Бога начнут пожирать твое лицо.

ФРИК. И люди действительно у тебя это покупают?

РОКФЕЛЛЕР. Наш бизнес процветает, сэр. Процветает. Святое змеиное масло не только смазывает все суставы, но и позволяет видеть мир в розовом свете, если тебя не смущает нос Моргана.

МОРГАН. Не говори о моем носе.

КАРНЕГИ. Господи, приехали.

МОРГАН. Вы можете насмехаться над моей художественной коллекцией, вы можете красть мои деньги, вы можете даже спать с моей женой, если вам удастся раздвинуть ее чертовы ноги, но если вы будете комментировать мой нос, я накручу ваши внутренности на теннисную ракетку.

РУЗВЕЛЬТ. Не думаю я, что твой нос такой и большой, Джей-Пи. Особенно если сравнивать с африканским слоном.

МОРГАН. Я собственноручно удерживал на плаву казначейство Соединенных Штатов, пока этот психопат убивал слонов, жирафов, зебр, скунсов и всех остальных, в ком ему нравилось проделывать здоровенные дыры…

РУЗВЕЛЬТ. Не подстрелил ни одного скунса. Однажды подстрелил ежа. По вкусу не отличается от хорька.

МОРГАН. Наш великий охотник такой близорукий, что однажды едва не прострелил зад Уильяму Говарду Тафту.

РУЗВЕЛЬТ. Просто ошибся. Принял его за гиппопотама. Он наклонился, чтобы поднять сэндвич.

МОРГАН. Я столько сделал для этой чертовой страны, а что люди помнят обо мне? Мой большой, уродливый нос.

КАРНЕГИ. Если ты не хочешь, чтобы мы говорили о нем, зачем таскаешь посреди лица?

РОКФЕЛЛЕР. Время от времени я тревожусь только об одном: что станет с этими двумя желудками, когда прорвет дамбу? Честно вам скажу, я к ним привык с тех пор, как моя собака убежала со странствующим продавцом кастрюль и сковородок. А с такими дождями ее прорвет в любую минуту.

ФРИК Дамбу не прорвет никогда. Прошу меня извинить, мне надо домой. У меня болеет ребенок.

РОКФЕЛЛЕР. Может, сначала что-нибудь съешь?

ФРИК. Я не голоден.

МОРГАН (рот набит курицей). Конечно, голоден. Не голодные у нас только неамериканцы. Американский бизнес – это потребление. Поверь мне, я перепробовал все. Собирал книги, картины, скульптуры, хористок. Покупал в огромных количествах, в отчаянных попытках отвлечь внимание от моего носа.

КАРНЕГИ. Не срабатывает.

МОРГАН. Разумеется, не срабатывает. Ничего не срабатывает. Но еда лучше хористок. Попробуй устрицы, Фрик. Укрепляют пенис, знаешь ли. Бодлеру следовало есть их почаще.

ФРИК. С моим пенисом все в порядке, можешь не беспокоиться. Мне просто нужно… (Откуда-то доносится стон). Что это за звук?

РУЗВЕЛЬТ. Я слышал такой на кладбище слонов. То еще зрелище. Везде кости. И вороны.

РОКФЕЛЛЕР. Ели стонут в долине. Надвигается сильная гроза. Может, она и вызовет Апокалипсис.

(Под завывания ветра, входит БЕРКМАН).

БЕРКМАН. Это «Мясной ресторан Рокки»? Мне нужно выпить. Запишите на счет Ницше. Мне нужно набраться храбрости, чтобы застрелить одного человека.

КАРНЕГИ. Мы его знаем?

БЕРКМАН. Если на то пошло, это он. Что он здесь делает?

ФРИК. Я как раз ухожу.

РОКФЕЛЛЕР. Не стоит тебе уходить, Генри. Дамбу вот-вот прорвет.

ФРИК. Мне нужно домой, к моей семье. Моя маленькая девочка ждет меня.

БЕРКМАН. Стоять! На этот раз тебе от меня не уйти, ублюдок.

(Вытаскивает револьвер, нацеливает на ФРИКА, но жуткий порыв ветра едва не сбивает их с ног. Гром, молния, сцена темнеет, гроза усиливается).

РОКФЕЛЛЕР. Дамбе конец.

МАРГАН. Задраить люки! Сейчас рванет!

(БЕРКМАН стреляет во ФРИКА, но того отбрасывает ветром. В суете РОКФЕЛЛЕР пытается спасти свои бутылки, КАРНЕГИ – волынку, РУЗВЕЛЬТ – крупнокалиберный карабин, МОРГАН – недоеденную курицу).

РУЗВЕЛЬТ. Так это кладбище слонов?

ФРИК. Рози? Рози?

РУЗВЕЛЬТ (которого уносит со сцены). В АТА-А-А-А-АКУ!

(Молнии, раскаты грома, стоны, рев мчащейся воды).