Текст книги "Как написать прорывной роман. Секреты мастерства от знаменитого литературного агента"

Четыре признака трех великих романов

Довольно восторгов, теперь задумайтесь. Что общего у ваших трех романов? С виду, пожалуй, немного. Но попробуйте фокусироваться не на жанре, атмосфере или стиле каждого романа, а на ощущении, которое вы испытывали, читая его.

Наверное, все ваши любимые романы вскружили вам голову, затянули в свои миры, перенесли в другие времена или места и пленили вас. Это важный момент. Возможность перенестись куда-то – это признак великого произведения. И я имею в виду не банальный эскапизм или правдоподобные исторические декорации. Я говорю о создании выдуманного мира, убедительного, цельного, ни на что не похожего и совершенно самостоятельного.

В вашем прорывном романе таким миром может стать тот, что знаком вам вдоль и поперек, как Марку Твену – река Миссисипи, возле которой он провел свои юношеские годы. Либо вам придется провести исследование. Главное, чтобы мир этот отличался от обыденности и погружение в него было опытом, с которым большинство людей не знакомы, а если и знакомы, то не настолько близко. К примеру, все мы бывали в аэропортах, но многие ли из нас знают, как пахнет выдохшийся кофе в диспетчерской вышке? Политический мир Вашингтона многим знаком по телевизионным новостям, но кто из нас знает, какого цвета ковры в западном крыле Белого дома? Великий вымышленный мир – это сумма деталей, неизвестных большинству читателей.

В выбранной вами тройке, скорее всего, задействованы незабываемые персонажи. Попросите большинство людей назвать запомнившегося им героя или героиню, и первыми наверняка всплывут имена Шерлока Холмса или Скарлетт О’Хары, за которыми последует Ганнибал Лектер (который технически был злодеем).

Выберите своего. Великих персонажей однозначно объединяет то, что все они невероятные личности. И я не подразумеваю под этим, что они нереалистичны. Скорее наоборот. Я о том, что они ведут себя, говорят и думают совсем не так, как вы или я (большую часть времени или вообще). Они произносят то, что мы не осмеливаемся сказать вслух. Они делают то, что мы мечтаем делать. Они растут и меняются так, как хотелось бы нам самим. Они смотрят своим чувствам в лицо и не отрекаются от них. Это и шестиклассница Маргарет Саймон из книги Джуди Блум, которая обращается к Богу в ожидании прихода месячных, и Дирк Питт из романа Клайва Касслера, который поднимает со дна «Титаник».

Опять-таки я отнюдь не утверждаю, что великие литературные творения помогают воплощать лишь всяческие мелкие фантазии; скорее имею в виду, что они вместо нас говорят вслух о наших величайших целях и сокровенных желаниях. Они – это мы. Вот почему они западают нам в душу.

Неразрывно связан со всем этим еще один признак, который, вероятно, также объединяет ваши любимые романы: на протяжении истории с персонажами происходит нечто необычное, драматичное и значимое. Грандиозная история подразумевает грандиозные события. Не обязательно войны или чудеса, но непременно такие события, которые оставляют свой след.

Возьмем, к примеру, шедевр Вирджинии Вулф «На маяк» (To the Lighthouse, 1927). Много ли событий происходит в нем с точки зрения сюжета? Не так уж много. Семейство Рэмзи отдыхает на острове Скай в 1910–1920-х годах, обсуждает, что надо бы сплавать к расположенному неподалеку маяку, но так и не может собраться в поездку. Сомнительный замысел для напряженного романа, от которого не оторваться. Но, несмотря на это, «На маяк» покорил не одно поколение читателей. Даже изменил чью-то жизнь. Почему? Потому что действие – а в данном случае бездействие – имеет значение для персонажей романа, в особенности для миссис Рэмзи, чья потребность понимать родных и окружающих выписана столь подробно и прочувствованно, что она превращается в общечеловеческую проблему – необходимость примириться с тем, с чем человек не может примириться по своей натуре. Производит ли отсутствие событий в романе «На маяк» впечатление? Да. И оно впечатляет читателей по сей день.

Есть ли романы, которые изменили вашу жизнь? Конечно. Как они ее изменили? Вот последний признак, которым, подозреваю, отмечены все выбранные вами книги: вне зависимости от того, какими персонажами, сюжетом или декорациями снабжен каждый из них, эти романы, вероятно, изменили ваши взгляды на мир. Даже если они не повлияли на ваши взгляды или убеждения, то как минимум рассказали вам о человечестве (или божественном мире) нечто такое, чего вы раньше, возможно, не осознавали. Все они несут какую-то мысль. Демонстрируют точку зрения. Некий посыл.

Прорывные романы пишутся, потому что у автора есть острая потребность что-то вам объяснить, познакомить вас с кем-то особенным или затащить вас туда, где вам просто необходимо побывать. Ни один прорывной роман не оставляет нас безучастными. Прорывной роман грохочет, спорит с вами и проливает свет на вещи. Он состоит из мелочей, потому что рассказывает о настоящем. Его герои живые, потому что они берут начало в реальной жизни или как минимум из желания что-то об этой жизни сообщить. Их истории подвергают сомнению наши надежды, вскрывают наши страхи, проверяют наши убеждения на прочность и исполняют нашу человеческую волю.

Эти романы меняют нас, потому что их авторы без колебаний черпают историю из глубины своей души. Ничего не утаивая, они превращают свои романы в максимально искреннее излияние собственного опыта и убеждений. В их прозе заложена цель.

А в вашей такая есть? Если нет, то где же вы ее возьмете? Все начинается с замысла – самой ранней формы будущего романа. Конструирование замысла, как и выстраивание самого романа, – это задача, которую лучше всего выполнять, разбив ее на небольшие части.

Маленькие компоненты больших идей

Как понять, сработает ли замысел, который вы конструируете? Большинство дебютантов на ранней стадии творческого процесса проходит через этап, когда им кажется, что у их истории невероятный потенциал. Чаще всего они ошибаются, о чем свидетельствует стопка с самотеком на моем рабочем столе.

Почему начинающие питают ложные надежды в отношении своих произведений? Думаю, потому что они впервые оказываются внутри придуманного ими мира. Он такой живой! Такой настоящий! Такой яркий! Чего начинающий романист еще не знает, так это как сделать так, чтобы в воображении читателя этот мир ожил в столь же ярких красках, как и в его собственном.

Даже весьма опытным писателям бывает трудно понять, ухватились ли они за действительно прорывной замысел или просто обманывают сами себя. Одна из опасных ловушек – мысль «это роман, который я всегда мечтал написать». Да, такие вышедшие в 1999 году прорывные произведения, как «Библия ядоносного дерева» Барбары Кингсолвер (The Poisonwood Bible) или «Криптономикон» Нила Стивенсона (Cryptonomicon), оказались успешным воплощением страсти всей жизни, но чаще всего романы мечты приносят разочарование. Я считаю, что происходит это в основном потому, что их замыслы не проработаны как следует. Чаще всего в них есть хороший зачаток. Должен быть. Если бы его не было, эта идея не изводила бы автора годами.

Но одного лишь зачатка для замысла недостаточно. К ключевым компонентам полноценного прорывного замысла я также отношу: (1) правдоподобность, (2) неизбежный конфликт, (3) оригинальность и (4) обращение к эмоциям. Как я оцениваю и определяю эти четыре пункта?

Правдоподобность

Когда автор презентует замысел своей великой истории, почти всегда мне на ум (да и вам, думаю, тоже) первым делом приходит вопрос: могло ли такое случиться на самом деле? Вопрос странный. Литература – это не реальная жизнь. И все же большинству читателей, включая меня, хочется верить, что история, которую нам рассказывают, неким образом опирается на реальные события.

Почему? Ответ на этот вопрос лежит отчасти в психологии рассказчика – или скорее в психологии слушателя. Литературное произведение захватывает наше воображение, потому что нас волнуют и персонажи истории, и мы сами. Иными словами, мы переживаем, чем закончится история, потому что то, что происходит с персонажами, могло бы произойти и с нами.

С этой точки зрения требование правдоподобности от замысла выглядит не таким уж странным. Если такого случиться не может, то почему оно должно нас волновать?

Прирожденные рассказчики интуитивно понимают этот принцип – видимо, поэтому таким вдохновением для многих прорывных замыслов становятся семейные истории, новостные заметки, провокационные факты, найденные в процессе исследования, и тому подобное. Как и в самом удачном обмане и в самой откровенной лжи, в прорывном замысле должна присутствовать крупица правды. Именно правда заставляет нас сопереживать и убеждает, что в этой истории есть нечто жизненное. Прорывной замысел берет истоки в чем-то настоящем.

Идея истории может быть как слишком притянутой за уши, так и слишком банальной. Нечто заурядное и предсказуемое, расхожий факт или прописная истина вряд ли способны нас ошеломить. А вот странные, чудные, неожиданные, интригующие, малоизвестные или другие выходящие за рамки привычного факты вызывают у нас любопытство. Пробуждают вопросы, затягивают. Стимулируют наше воображение и заставляют его работать на полную катушку. Вынуждают нас задавать себе тот в высшей степени важный вопрос: «А что, если бы?..»

Доводилось ли вам обсуждать с друзьями идею какой-нибудь истории, но в конце концов с сомнением произнести: «Ну, может быть, из этого что-то и выйдет…» Зачастую такие идеи слишком предсказуемы или неправдоподобны. Замысел, который способен удивить, но при этом выглядит достаточно убедительным, скорее заставит вас воскликнуть: «Хотела бы я сама до этого додуматься!»

Неизбежный конфликт

Задайте себе следующий вопрос: «Встроен ли во вселенную моей истории некий конфликт?» Есть ли сильные противоборствующие стороны, обе по-своему правые? Если ваша история не только многогранна, но в ней присутствуют и противостоящие друг другу группировки или рассказчики, то у вас есть основа для мощного, трудноразрешимого конфликта. Иными словами, если в вашем «мире» уже есть какие-то проблемы – это хорошо.

Вероятно, именно по этой причине трудно написать великий роман о жизни в загородном поселке. В загородных поселках спокойно. Там царит уют, а не конфликты. В то же время действие многих великих романов происходит на поле битвы, в залах суда, тюрьмах, городах, школах, дикой местности, католической церкви, открытом космосе – короче, везде, где неспокойно. И не суть важно, кто против кого – человек против природы, человек против самого себя, здравый смысл против веры. Там, где есть конфликт, лежит плодородная почва для выращивания истории.

Но что, если вы действительно хотите написать роман о жизни в загородном поселке? Что, если это тот самый мир, который вам хорошо знаком и в который вы хотите затянуть своих читателей? Такую потребность, среди прочих, ощутили Джон Чивер, Джон Апдайк, Анна Квиндлен. Всем троим прекрасно удались истории о жизни за городом. Рай в их версиях изобилует проблемами. Мой опыт говорит о том, что в прорывном романе в месте действия, воплощающем собой уют и безопасность, непременно должны скрываться некие угрозы.

Неизбежный конфликт может присутствовать не только в обстановке вашего романа. Отношения матери и дочери – это извечный конфликт. Равно как и отношения отца с сыном. А также отношения в коллективах. Между поколениями лежат бездны. В армиях бывают разногласия. В нашем правительстве… Нужно ли продолжать эту мысль? В различных учреждениях существуют противоборствующие подразделения. Возьмите, к примеру, полицейские участки, больницы, музеи, верхушки корпораций, цирковые шатры, родительские комитеты… Борьба за власть и противостояние идей есть везде. Даже «Бойскауты Америки» не могут договориться о базовых критериях приема. И это бойскауты! Если уж они не способны прийти к согласию, то на что вообще надеяться?

Везде, где есть люди, неизбежны конфликты: на капитанском мостике, в кухне, на поле боя, во дворе… Если вашему месту действия не хватает конфликта, копайте глубже. Он там есть. Ваша работа – вытащить его на поверхность. Пробурить скважину на конфликт – это важнейший шаг в построении прорывного замысла.

Оригинальность

Давайте на некоторое время задержимся за городом. Это поможет мне проиллюстрировать еще один фактор, который может превратить идею для истории в прорывной замысел.

Допустим, вы выбрали загородный поселок местом действия для своего прорывного романа. Теперь спросите себя: действительно ли нова та угроза, которую вы там отыскали, та темная сторона, которую вы хотите открыть читателям? Правда? Верится с трудом. Подозреваю, что, если завтра на первой странице The New York Times напечатают заметку о темных делишках, которые творятся в Гринвиче, штат Коннектикут, большинство читателей лишь покачает головой и заметит: «М-да. Неудивительно». Но несмотря на это в ближайшие годы выйдет немало прорывных романов, действие которых происходит в загородных поселках.

Почему? Пусть человеческая натура и неизменна, но наши взгляды – это все же подвижная субстанция. Чтобы совершить прорыв с историей на общеизвестную тему – в нашем мире уже написано обо всем, это правда, – необходимо найти новый угол зрения. Новых сюжетов явно не предвидится. Нет таких мест, в которых не размещали бы действие романа, и нет таких профессий, которыми не наделяли бы протагониста.

Это обескураживает, но есть в этом и некий вызов. Придумайте к чему-нибудь оригинальный подход, и он окупится сторицей. Возьмем, к примеру, Первую мировую войну: казалось бы, ничего нового об ужасах той войны уже не расскажешь, но все-таки недавно одной писательнице это удалось. В романе Пэт Баркер «Дорога призраков» (The Ghost Road), награжденном Букеровской премией в 1995 году, война представляет собой кошмар (неудивительно), но благодаря психологу доктору Уильяму Риверсу и солдату Билли Прайору мы узнаем, что даже контуженного бедолагу может затянуть обратно в траншеи неистовое желание пережить триумф окончательной победы.

Вот это нестандартный подход! У Баркер необычный угол зрения, и именно в этом зачастую и заключается оригинальность – во взгляде на привычный предмет с непривычной стороны. Каждую неделю я получаю минимум по письму с заявкой, чаще всего от врача, который предлагает мне роман, открывающий читателю глаза на опасности ГМО. Знаете ли вы, что страховые компании, по сути, «убивают» людей ради выгоды? Конечно, знаете. Все знают. Ошибка таких авторов заключается не в выборе подобной темы, а в попытке подать ее как нечто шокирующее.

Тем не менее отыскать свежий взгляд на любой знакомый материал вполне реально. Существуют сотни прорывных романов, в основе которых лежат легенды о вампирах, волшебные сказки и мифы о временах короля Артура, – вспомните «Интервью с вампиром» Энн Райс (Interview With the Vampire, 1976) или «Туманы Авалона» Мэрион Зиммер Брэдли (The Mists of Avalon, 1982). Регулярно появляются романы о Шерлоке Холмсе. Далеко не все из них оказались прорывными, но и «Семипроцентный раствор» Николаса Мейера (The Seven-Per-Cent Solution, 1974), и «Ужасы Уайтчепела» Эдварда Б. Ханны (The Whitechapel Horrors, 1993), и «Ученица Шерлока» Лори Р. Кинг (The Beekeepers’s Apprentice, 1994) дали ощутимый толчок карьерам своих авторов.

Считаются ли оригинальными произведениями сиквелы классических романов? Могут ли они стать прорывом? Я обнаружил, что, по мнению большинства редакторов, в последние годы развелось слишком много литературных сиквелов. Написанные во имя коммерческой выгоды, они нередко разочаровывают. Сьюзен Хилл – превосходная романистка. Я люблю ее историю о привидениях «Женщина в черном» (The Woman in Black, 1986) – это один из лучших готических романов, переживающих сейчас новую волну популярности. Однако ее сиквел к «Ребекке» дю Морье, роман «Миссис де Уинтер» (Mrs. de Winter, 1993), критики не оценили. «Скарлетт» (Scarlett, 1991), сиквел Александры Рипли к «Унесенным ветром», добрался до списка бестселлеров The New York Times, но совершенно не понравился ни критикам, ни читателям. Выехать на чужом успехе не так-то просто.

Отпочковавшиеся от чужих произведений романы обычно приобретают успех, когда являются не прямыми сиквелами, а скорее импровизациями на какую-то из тем, озвученных в первоисточнике. В «Антуанетте» (Wide Sargasso Sea, 1966) Джин Рис создала предысторию «Джейн Эйр»: рассказала о «безумной» жене Рочестера, уроженке Карибских островов, и таким образом создала классический образец феминистской прозы. Менее тоскливый роман Грегори Макгуайра «Ведьма: Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз» (Wicked: The Life and Times of the Wicked Witch of the West, 1995) дает альтернативный взгляд на события «Волшебника страны Оз» Лаймена Фрэнка Баума. Увлекательнейшая история – это зачастую не совершенно новое произведение, а свежий взгляд на хорошо известную историю.

Есть еще два способа добиться оригинальности: (1) делать совсем не то, чего от вас ждут, и (2) объединить два не связанных друг с другом элемента истории. Например, роман воспитания – весьма распространенный жанр. Как и романы о Голливуде. А вот их скрестить было бы весьма оригинально – именно это и сделала Дайан Лесли в своем дебютном романе «Преступная жизнь Флер де Ли» (Fleur de Leigh’s Life of Crime, 1999), рассказывающем историю дочери второсортной актрисы и телевизионного продюсера, воспитание которой легло на плечи самых разных и чудны́х нянь.

Несколько лет назад на писательской конференции мне довелось услышать, как Рик Хорган, выпускающий редактор Warner Books, схожим образом объясняет суть «многообещающего» замысла. В качестве примера он привел идею истории о женщине, которая оправляется после ракового заболевания. Ничего выдающегося. Но возьмите идею еще одной истории – например о том, как женщина мечтает подняться на гору Рейнир, – и объедините их. Теперь у вас есть многообещающий замысел: женщина проходит процесс духовного и физического восстановления по мере того, как преодолевает путь к снежной шапке горы где-то на северо-западе США.

Необычные сочетания особенно любят так называемые «пограничные» романисты, которые предпочитают работать, смешивая жанры. Любовные романы с путешествиями во времени и фэнтези-детективы – вот вам лишь два простейших примера. Впрочем, эти писатели ошибаются, если думают, что, сочетая истории разных видов, могут привлечь читателей сразу из нескольких секций книжного магазина. Так не бывает. Романы, в которых смешиваются два жанра, чаще всего тяготеют к одному из них и обращаются скорее к соответствующему типу читателей.

Чтобы выйти за пределы одного жанра, не говоря уже о двух, роман должен быть выстроен с беспрецедентным размахом, как, например, роман Дианы Гэблдон «Чужестранка» (Outlander, 1991) – история замужней медсестры, которая после Второй мировой войны переносится во времени и оказывается в Шотландии в 1743 году, где снова вступает в брак, на сей раз с шотландским уклонистом от английского правосудия. Это вам не заурядный исторический любовный роман. Надо сказать, что это скорее фантастический роман. Гэблдон понемногу черпает из каждого жанра, но лишь в той мере, которая необходима для создания ее уникальной по своему масштабу истории. «Чужестранка» – роман многослойный, с высокими ставками и сложными персонажами. В нем есть жестокость, пытки и насилие. Гэблдон есть что сказать о верности и вожделении, об истории Шотландии, о лечении травами и многом другом. Именно поэтому «Чужестранка» стала прорывом, а вовсе не потому, что в ней намешано несколько жанров.

А неожиданные повороты? Писатель Рон Хансен начал литературную карьеру с двух исторических вестернов («Отчаянные» и «Как трусливый Роберт Форд убил Джесси Джеймса»)[4]4
  Desperadoes (1979); The Assassination of Jesse James by the Coward Robert Ford (1987).


[Закрыть], а затем в 1991 году привлек внимание критиков психологическим детективом «Мариетта в экстазе» (Mariette in Ecstasy) о молодой монашке из монастыря на севере штата Нью-Йорк, у которой в 1906 году открылись стигматы. После выхода этого романа я гадал, сможет ли Хансен придумать еще что-нибудь столь же оригинальное. Его роман «Аттикус» (Atticus), вышедший в 1996 году в финал Национальной книжной премии, – это очень эмоциональная история отца и сына, но, как по мне, ей не хватило блистательной свежести «Мариетты в экстазе».

А потом в 1999 году Хансен выпустил любовный роман, но не какой-нибудь там романчик, а поразительно оригинальное произведение, поскольку сюжет его оказался абсолютно неожиданным. Да, «Племянница Гитлера» (Hitler’s Niece) – это роман о любви, но его герои – необычная пара: Адольф Гитлер и его юная племянница Гели Раубаль. Любовный роман о Гитлере? Признаю, этот замысел звучит не слишком романтично, но, согласитесь, весьма оригинально.

Пару лет назад один мой клиент, автор детективов Парнелл Холл, выстроил замысел безумно популярного нового цикла, обманув все ожидания. Предыдущий цикл Хилла – серию уморительно смешных романов об упрямом частном сыщике Стэнли Гастингсе – издатель закрыл. И других желающих печатать его продолжение не нашлось. Несколько месяцев Холл тревожился и горевал, пока я не сказал ему, что пришло время придумать что-нибудь новое, и предложил идею: раз уж запутанные сюжеты – явно сильная его сторона и сейчас их на рынке не так уж много, то почему бы не пойти против тренда и не написать отличный цикл запутанных… детективов о миниатюрной пожилой даме, которая придумывает кроссворды? И вообще – почему бы не включить кроссворды в сами книги?

Спустя два месяца Холл возник на пороге моего офиса с рукописью под названием «Подсказка для любительницы загадок» (A Clue for the Puzzle Lady). В роман был включен кроссворд, с помощью которого можно было разгадать тайну преступления. Замысел и так был коммерчески перспективным, но Холл придумал для него оригинальную фишку. Героиня «Подсказки для любительницы загадок» – Кора Фелтон, предположительно, автор рубрики с кроссвордами в общенациональном издании. Она выглядит как милая старушка, но таковой на самом деле не является: она кокетка, азартный игрок, заядлая курильщица, остра на язык и вообще та еще заноза в заднице.

Хуже того, Кора Фелтон ни черта не смыслит в кроссвордах. На самом деле их составляет ее молодая и очаровательная племянница Шерри, гениальная кроссвордистка, которой никак не удается пробить себе дорогу в этот душный бизнес как раз-таки по причине своей юности и красоты. Никто не воспринимает ее всерьез – до тех пор, пока ей не приходит в голову воспользоваться именем тети Коры.

И все могло бы выйти прекрасно, не будь тетя Кора доморощенной сыщицей. Когда в их сонном коннектикутском городишке происходит убийство, а в кармане убитого подростка-беглеца обнаруживается обрывок бумаги с подсказкой для кроссворда, Кора берется за дело. То и дело выныривая из алкогольного дурмана, она пытается раскрыть это преступление. В результате случается полный кавардак. Шерри приходится лавировать между полицией, пронырливым местным репортером и неуемной тетей ради того, чтобы спасти эту самую тетю и сохранить тайну Дамы Кроссвордов.

Сюжет закладывает все новые виражи, и к финалу тетя Кора действительно раскрывает личность убийцы. Дважды извернувшись, Холл заставляет Кору доказать, что она и правда гениальна в том, что касается загадок – но лишь тех загадок, которые имеют отношение к чьей-то смерти.

Тестовый заброс заявки в издательства показал, что акценты в «Подсказке для любительницы загадок» были расставлены не лучшим образом. Холл отредактировал роман и со второй попытки сорвал джекпот. За сутки ставка на этот роман выросла до шестизначной суммы. Через пару дней я выставил права на ее публикацию на аукцион. В декабре 1999 года роман вышел в издательстве Bantam в твердой обложке, потребовалось две допечатки. Карьера Холла вернулась в нужную колею и стремится ввысь.

Что там с вашим замыслом? Дает ли он действительно новый взгляд на выбранную вами тему, перспективу, которую можете открыть лишь вы? Превосходит ли он ожидания или является невиданным доселе смешением элементов? Если нет, вам пора садиться за работу.

Если да, возможно, что-то из этого да выйдет.

Обращение к эмоциям

Последний вопрос: вызовет ли ваш замысел трепет у читателя? Выбьет ли из него дух? Нет? Тогда поработайте над этим. Одно из качеств, которое я вновь и вновь замечаю у прорывных романов, – это их способность вызывать сильные эмоции. Даже на уровне замысла что-то в этих историях хватает меня за душу, выбивает землю из-под ног и вынуждает по-новому взглянуть на свою жизнь.

Если в замысле достаточно эмоциональности, то роман сам собой начинает писаться у меня в голове. Одна лишь мысль о нем запускает мое воображение, которое рисует персонажей, препятствия и драматичные кульминации. Захватывает меня. Проникает в душу. Я убежден, что происходит это потому, что в деле замешаны эмоции – сильные, настоящие и знакомые всем нам.

Романы о любви – интересная область для поиска примеров обращения к эмоциям. Ну правда, сколькими способами вы можете рассказать стандартную историю о том, как Он встретил Ее? Несмотря на ее заурядность, авторы продолжают изобретать новые вариации на тему этого древнего как мир сюжета.

Мужчины-писатели – те, что пишут псевдолитературные, почти трагические романы о чувствительных мужчинах, нашедших свою истинную любовь, но упустивших ее, – не перестают меня удивлять. Когда-то я считал, что все романы в подобном жанре – это производные «Истории любви» Эрика Сигала (Love Story, 1970). Но нет. «Мосты округа Мэдисон» Роберта Джеймса Уоллера (The Bridges of Madison County, 1992) – сравнительно свежий пример романа, написанного мужчиной и совершившего настоящий прорыв.

Еще более свежий пример – «Дневник памяти» Николаса Спаркса (The Notebook, 1996), в котором присутствует наглядная иллюстрация, как с помощью обращения к эмоциям можно обратить старую формулу в прорывной замысел.

В открывающей роман сцене герою по имени Ной Кэлхоун уже за восемьдесят, и он живет в доме престарелых. Настроение у него философское:

Прожитая жизнь… Трудно объяснять такие вещи. Когда-то я надеялся, что каждый мой день будет расцвечен новыми красками. Такого, к сожалению, не произошло, но и тоскливой мою жизнь не назовешь. Больше всего она напоминает удачно купленную акцию – хорошая сделка, выгодная, курс повышался день ото дня, а я ведь по опыту знаю, что далеко не каждый может похвастаться подобным. Поймите правильно – я обычный человек с обычными мыслями и жизнь прожил самую обыкновенную[5]5
  Перевод А. Панасюк.


[Закрыть].

Ей-богу, видали вы более самокритичного парня? Мы сразу же видим, что это хороший человек, скромный и честный. Вызвав у нас симпатию к Ною, Спаркс отправляет своего героя шаркать по коридору дома престарелых с потрепанным блокнотом под мышкой – таков его ежедневный моцион, как мы узнаем позже. Он заходит в комнату недееспособной женщины. Ждет, когда уйдут медсестры. Эта женщина его не узнает, но он все же надевает очки и начинает читать ей историю, записанную в блокноте.

Вы поняли, что происходит? Все довольно очевидно: это женщина, которую он любил всю свою жизнь. У нее болезнь Альцгеймера. А читает он ей историю их отношений, теша себя слабой надеждой любящего человека, что однажды хотя бы на секунду к ней вернется память о той любви, что наделила смыслом его жизнь.

Цепляет, правда? Хорошая отправная точка для истории. Биографическая справка на обороте обложки поясняет, что в основе романа Спаркса лежит история любимых бабушки и дедушки его жены. Чувствуется, что этот роман появился на свет благодаря острому желанию автора рассказать о том, что действительно однажды случилось. Спаркс искренне верит в целительную силу любви.

Забросив свой эмоциональный крючок, Спаркс может позволить себе нырнуть в прошлое и начать затянутый и, на мой вкус, малособытийный рассказ о том, как Ной ухаживал за Элли. В сюжете «Дневника памяти» сюрпризов немного, но эмоции, которые пробудило в нас самое начало романа, проносят нас сквозь эту историю. К финалу Спаркс возвращается в дом престарелых ради кульминационной беседы между Ноем и той, на ком он женат уже сорок пять лет:

– По-моему, я знаю, с кем осталась Элли.

– Знаете?

– Да.

– С кем?

– С Ноем.

– Точно?

– Уверена.

Я смеюсь и киваю.

– Так и было, – подтверждаю я, и Элли заливается счастливым смехом.

<…>

– И я люблю тебя, Ной.

По приведенным отрывкам вы, вероятно, уже поняли, что монологи и диалоги в «Дневнике памяти» довольно примитивны. Но, несмотря на такую простоту, его проза звучит искренне и трогательно. Читая о том, как на закате совместной жизни он и она пытаются поймать последние отблески любви, с которой начались десятилетия их счастья, мы чувствуем, как сжимаются наши сердца. Пусть и сентиментальная, эта история хватает нас за душу – вот почему это прорывной замысел. Судя по тому, что «Дневник памяти» больше года продержался на верхушках списков бестселлеров, многие читатели, очевидно, со мной согласны.

Где в вашем романе кроется обращение к эмоциям? Оно там есть и ждет, когда вы вытащите его наружу. Как это сделать? Давайте разберемся, как можно развить ваш замысел.