Текст книги "Потерянные девушки Рима"

20:35

Сложив в сумку все, что могло понадобиться, Сандра вышла из отеля и поймала такси неподалеку от улицы Джолитти. Назвала водителю адрес, расположилась на заднем сиденье и в очередной раз прошлась по всем пунктам выработанного плана. Она сильно рисковала. Если обнаружится ее истинная цель, ее наверняка отстранят от работы.

Такси проехало через площадь Республики и свернуло на улицу Национале. Сандра плохо знала Рим. Для нее, рожденной и выросшей на севере, этот город был неизвестной величиной, заключал в себе загадку. Казался, наверное, слишком красивым. Вроде Венеции, которую, похоже, населяют одни туристы. Трудно вообразить, будто кто-то в самом деле живет в подобных местах. Работает, ходит по магазинам, водит детей в школу, а не изумляется день за днем окружающему великолепию.

Такси свернуло на улицу Сан-Витале. Сандра вышла перед зданием квестуры.

Все будет хорошо, подбадривала она себя.

На пропускном пункте показала удостоверение и спросила, можно ли переговорить с равным по званию служащим архива. Охранник пропустил ее в зал ожидания и стал звонить по телефону. Через несколько минут к ней вышел рыжеволосый коллега, без пиджака и с набитым ртом.

– Что я могу сделать для вас, агент Вега? – прошамкал он, не переставая жевать. Судя по крошкам на рубахе, бутерброд.

Сандра изобразила самую примирительную улыбку, на какую была способна:

– Знаю, что уже поздно: мой начальник меня отправил в Рим сегодня, после обеда. Я должна была бы вас предупредить, но времени не хватило.

Рыжий коллега закивал, проявляя некоторый интерес:

– Хорошо, но в чем все-таки дело?

– Я провожу исследование.

– По какому-то конкретному делу или…

– Сбор статистических данных о частотности насильственных преступлений в разных социальных слоях и об успешности действий полиции, в особенности – сравнение этих данных по Милану и Риму, – произнесла она на одном дыхании.

Коллега наморщил лоб. С одной стороны, он девице вовсе не завидовал: такие поручения обычно либо давались в качестве наказания, либо говорили о том, что начальник сильно не любит подчиненного и откровенно его притесняет. С другой стороны, он никак не мог понять, какой во всем этом смысл.

– Но кому это интересно?

– Не знаю, но, кажется, комиссар через несколько дней должен участвовать в каком-то совещании. Наверное, это нужно ему для доклада.

Полицейский начал догадываться, что морока затянется надолго. А он не имел ни малейшего желания портить себе спокойную вечернюю смену таким геморроем. Сандра прочла это на его лице.

– Можно взглянуть на ваше служебное поручение, агент Вега? – Коллега произнес это повелительным, бюрократическим тоном, явно собираясь отказать.

Но Сандра и это предвидела. Она придвинулась ближе и заговорила доверительным шепотом:

– Послушай, коллега, между нами говоря, мне вовсе не улыбается просидеть всю ночь в архиве только ради того, чтобы этот кусок дерьма, мой начальник инспектор Де Микелис, остался доволен. – Сандре было ужасно стыдно, что она обрисовала Де Микелиса такими черными красками, но при отсутствии служебного поручения было необходимо упомянуть начальника. – Сделаем так: я тебе оставлю список того, что нужно найти, а ты спокойно, не торопясь, выполнишь когда сможешь.

Сандра сунула ему в руки распечатку. На самом деле это был перечень достопримечательностей Рима, который ей вручили в гостинице. Она знала, что коллега, едва увидев, какой он длинный, сразу перестанет чинить препятствия.

Полицейский и впрямь вернул ей перечень:

– Погоди минутку. – Он тоже перешел на «ты». – Я даже не знаю, с чего начать. Насколько я понял, речь идет о крайне кропотливой работе. Думаю, ты ее выполнишь лучше.

– Но я не знаю, по какому принципу составлен ваш каталог, – перешла она в наступление.

– Нет проблем, я все тебе объясню, это очень просто.

Сандра картинно изобразила досаду, закатывая глаза и мотая головой:

– Хорошо, но мне нужно возвращаться в Милан завтра утром, в крайнем случае днем. Поэтому, если ты не против, я бы сразу и приступила.

– Ну разумеется, – согласился он, внезапно загоревшись желанием сотрудничать. И пропустил ее вперед.

* * *

Большой, богато украшенный фресками зал с высоким узорчатым потолком, шесть столов с компьютерами – вот и весь архив. Карточный каталог был полностью переведен в базу данных, которая хранилась на сервере, расположенном двумя этажами ниже, в подвале.

Дворец, в котором располагалась квестура, относился к девятнадцатому веку. Будто сидишь и работаешь внутри произведения искусства. Одно из преимуществ Рима, думала Сандра, когда позволяла себе оторвать взгляд от монитора.

Лишь она и сидела за одним из столов, остальные пустовали. Горела только настольная лампа, стоявшая рядом, и вокруг образовался приятный полумрак. Тишина стояла такая, что малейший звук эхом отдавался от стен. Снаружи тем временем опять доносились раскаты грома: приближалась очередная гроза.

Сандра сосредоточилась на мониторе, который мерцал перед ней. Рыжий коллега за несколько минут объяснил ей, как войти в базу данных. Установив временную систему защиты, он испарился.

Сандра вынула из сумки старую записную книжку Давида в кожаной обложке. Муж провел в Риме три недели, и на страничках, относящихся к тому периоду, насчитывалось штук двадцать адресов, записанных, а потом перенесенных на план города. Для этого он пользовался радиопередатчиком, настроенным на полицейскую частоту. Всякий раз, когда оперативный центр отправлял патрульные машины на место преступления, Давид, по всей вероятности, тоже ехал туда.

Зачем? Что он искал?

Сандра пролистнула книжку до того места, где был обозначен первый адрес, и ввела его вместе с датой в поисковик. Через несколько секунд на экране появились данные.

«Улица Эроде Антико. Убийство женщины ее сожителем».

Сандра открыла файл и прочла выдержку из протокола. Речь шла о семейной ссоре, выродившейся в убийство. Мужчина, итальянец, зарезал свою подругу, перуанку, и сбежал. Дело не было закрыто. Не поняв, как Давида могла заинтересовать подобная история, Сандра решила набрать в поисковике новые адрес и дату.

«Улица Делл’Ассунционе. Ограбление и предумышленное убийство».

На пожилую женщину напали у нее дома. Воры связали ее, вставили кляп, и она задохнулась. Как Сандра ни старалась, ей не удавалось уловить связь между этим делом и происшествием на улице Эроде Антико. И места, и действующие лица отличались друг от друга, так же как и обстоятельства, приведшие к двум насильственным смертям. Она продолжила: адрес, дата.

«Корсо Триесте. Убийство в драке».

Произошло ночью на автобусной остановке. Двое иностранцев сцепились по пустяковому поводу. Потом один из них вытащил нож.

«А это при чем?» – спросила себя Сандра, вовсе обескураженная.

Ей так и не удалось найти связь между тремя эпизодами, да и между остальными, которые она анализировала, мало-помалу продолжая поиск. Везде имело место кровопролитие с одной или несколькими жертвами. Странная карта преступлений. Какие-то были раскрыты, какие-то еще нет.

Все они, однако, были задокументированы посредством круговой фотосъемки.

Ее ремеслом было осмыслять сцену преступления, основываясь на зрительных образах, поэтому у нее не так хорошо получалось изучать дела через письменные свидетельства. Она предпочитала видеть воочию, и, поскольку все файлы включали в себя фотографии, она решила сосредоточиться на снимках, сделанных коллегами-криминалистами.

Просмотреть их все оказалось непросто: на местах двадцати убийств были отсняты сотни фотографий. Сандра стала выводить их на монитор. Если не обозначить объект поиска, это займет несколько дней, а Давид не оставил никаких дальнейших указаний.

Черт тебя побери, Фред, к чему эти тайны? Разве трудно было написать письмо и все изложить в нем? Неужели это было сверх твоих сил, любимый?

Сандра разнервничалась, проголодалась, она не спала более суток и, с тех пор как вошла в квестуру, не отлучалась в туалет, хотя ей и хотелось. За один только день работник Интерпола подорвал доверие, какое питала она к мужу; она обнаружила, что Давид не погиб в результате несчастного случая, но был убит; убийца пытался ее запугать, преобразив песенку, с которой было связано самое прекрасное воспоминание в ее жизни, в зловещий похоронный марш.

Решительно, это слишком для одного дня.

На улице снова шел дождь. Сандра расслабилась, опустила голову на стол. Закрыла глаза и на какой-то миг перестала думать. Она чувствовала на себе груз огромной ответственности. Вершить правосудие всегда нелегко, вот почему она и выбрала такую работу. Но одно дело, когда ты – часть механизма, когда своими стараниями вносишь вклад в общее дело. Совсем другой разговор, когда результат зависит единственно от тебя.

Я не справлюсь, приуныла Сандра.

И тут завибрировал сотовый. Звук разнесся по пустому залу, заставив ее подпрыгнуть.

– Это Де Микелис. Я все узнал.

На мгновение ее охватил страх: неужели начальнику сообщили, что она неподобающим образом воспользовалась его именем и вообще находится здесь без официального разрешения.

– Я сейчас тебе все объясню, – заторопилась Сандра.

– Что?.. Нет, подожди, дай досказать. Я нашел картину!

В голосе инспектора звучала такая эйфория, что Сандра тотчас же успокоилась.

– Ребенок, который убегает в ужасе, – один из персонажей картины Караваджо «Мученичество святого Матфея».

Сандра надеялась, что в этом фрагменте что-то откроется ей. Она ожидала большего, но ей не хватило духу остудить энтузиазм Де Микелиса.

– Картина была написана между тысяча шестисотым и шестисот первым годом. Была заказана фреска, но художник предпочел масло и холст. Она составляет часть цикла, посвященного святому Матфею, вместе с «Призванием» и «Вдохновением». Все три картины находятся в Риме, в капелле Контарелли в церкви Сан-Луиджи деи Франчези.

Все это никак ей не помогало, этого было недостаточно. Необходимо было узнать больше. Она открыла браузер и стала искать картину в «Гугле» среди прочих изображений.

Картина появилась на мониторе.

На ней изображалась сцена умерщвления святого Матфея. Палач глядит на него с ненавистью, занося меч. Святой опрокинулся на землю. Одной рукой он пытается остановить убийцу, а другая спокойно лежит вдоль тела, как будто Матфей принимает ожидающее его мученичество. Вокруг изображены другие персонажи, между ними и убегающий в ужасе мальчик.

– Любопытная деталь, – продолжил Де Микелис. – Среди зрителей Караваджо изобразил самого себя.

Сандра узнала автопортрет художника, наверху слева. Внезапно ее осенило.

Картина изображает сцену преступления.

– Де Микелис, я с тобой прощаюсь.

– Даже не расскажешь, как идут дела?

– Все хорошо, будь спокоен.

Инспектор что-то промычал себе под нос.

– Позвоню завтра. И – спасибо, ты настоящий друг.

Она нажала кнопку, не дожидаясь ответа. Дело слишком важное. Теперь она знала, что искать.

* * *

Процедура фотосъемки предполагает, что, кроме сцены преступления, следует увековечить и другое. Само место, где все произошло, и, в особенности если виновный еще не привлекался к суду, толпу зевак, которая обычно собирается вокруг полицейского ограждения. И правда, могло случиться так, что, затесавшись среди простых обывателей, сам автор преступного деяния приходит посмотреть, как продвигается расследование.

Правило, согласно которому убийца всегда возвращается на место преступления, иногда срабатывало. Многие были задержаны благодаря такому приему.

Сандра вывела на экран фотографии, относящиеся к двадцати преступлениям, сведения о которых Давид записал в свою книжицу, и сосредоточилась именно на снимках толпы, выискивая одно лицо среди сбежавшихся поглазеть. Кого-то, кто, как Караваджо на картине, скрывал свою личность среди скопления людей.

Она задержалась на убийстве проститутки: фотография зафиксировала момент, когда тело выловили из бассейна в квартале Всемирной выставки. Служащие похоронного бюро тащили ее на сушу. Скудная пестрая одежда женщины казалась еще более аляповатой рядом с мертвенно-серой патиной, уже покрывшей молодую плоть. На лице, как показалось Сандре, застыло выражение неловкости и стыда перед безжалостным дневным светом и любопытствующими взглядами кучки зрителей. Сандра могла вообразить их язвительные суждения. Сама напросилась. Избрала бы другую жизнь, не кончила бы вот так свои дни.

Потом Сандра увидела его. Мужчина стоял немного поодаль, на тротуаре, и взгляд его не выражал осуждения. Совершенно нейтральный, он был направлен в самый центр сцены, туда, где похоронщики поспешно готовились унести труп.

Сандра сразу узнала это лицо. Тот же человек был изображен на пятом снимке из «лейки». В темной одежде, со шрамом на виске.

Это ты, сукин сын? Это ты столкнул моего Давида в пустоту?

Сандра принялась просматривать другие снимки, рассчитывая снова его увидеть. И в самом деле, он появился еще три раза. Всегда в толпе, немного поодаль.

Давид надеялся обнаружить его в местах, где совершилось кровопролитие. Отсюда радиопередатчик, настроенный на полицейскую частоту, адреса в записной книжке и на карте города.

Что за расследование вел Давид по его поводу? Кто этот человек? Каким образом замешан в жестоких убийствах? И в смерти Давида?

Теперь Сандра знала, что ей делать: нужно найти его. Но где? Может, и ей прибегнуть к тому же методу: прослушивать по радио вызовы, передаваемые патрулям, и спешить на место преступления?

Вдруг она, сама не зная почему, задумалась над деталью, на которую раньше не обратила внимания. Эта деталь вроде бы и не касалась существа дела, но сомнение все-таки требовалось разрешить.

Давид сфотографировал не всю картину Караваджо, а только один фрагмент. Какой в этом смысл: если послание предназначено Сандре, зачем усложнять ей жизнь?

Сандра снова вызвала на экран изображение картины. Давид мог скачать файл из Интернета или сделать снимок с монитора. Но он, увековечив фрагмент с мальчиком, хотел сказать ей, что сам ходил на то место, где висит картина.

«Есть вещи, которые нужно видеть собственными глазами, Джинджер».

Она вспомнила, что говорил Де Микелис. Картина находилась в Риме, в церкви Сан-Луиджи деи Франчези.

23:39

Он впервые присутствовал вместе с Клементе на месте преступления именно в Риме, в квартале Всемирной выставки. Первой жертвой, которой он заглянул в глаза, была проститутка, выловленная из бассейна. С тех пор он повидал немало трупов, и у всех во взгляде имелось нечто общее. В нем таился вопрос.

Почему я?

У всех в глазах – то же самое потрясение, тот же ступор. Невозможность поверить и одновременно неосуществимое желание вернуться вспять, отмотать пленку, получить еще один шанс.

Маркус был уверен, что убитых изумляла не сама смерть, но молниеносная догадка о ее необратимости. Жертвы вовсе не думали: «Боже мой, я умираю»; нет, они взывали к Господу так: «Боже мой, я умираю и ничего не могу с этим поделать».

Может быть, эта мысль пришла и к нему, когда кто-то стрелял в него в Праге, в гостиничном номере. Испытал ли он страх или примиряющее ощущение неизбежности? Амнезия начала стирать все, что было, двигаясь вспять от этого последнего воспоминания. Первым образом, закрепившимся в его новой памяти, оказалось деревянное распятие, которое висело на белой стене напротив больничной койки. Маркус созерцал его целыми днями, гадая, что с ним самим теперь будет. Пуля не затронула участки мозга, отвечающие за речь и движение. Поэтому он был в состоянии говорить и ходить. Но он не знал, что сказать, куда пойти. Потом явилась улыбка Клементе. Молодое, чисто выбритое лицо, очень темные волосы, расчесанные на косой пробор, добрый взгляд.

– Я нашел тебя, Маркус, – были первые слова. Надежда – и имя.

Клементе не мог узнать его в лицо, он никогда раньше не видел Маркуса. Только Девок знал их всех, таковы правила. Клементе попросту прошел по следам Девока до самой Праги. Друг и учитель спас его, даже после смерти. Самая горькая новость из всех, какие Маркусу сообщили. Он совсем не помнил Девока, как, впрочем, и все остальное. Но теперь узнал, что Девок убит. Тут Маркус понял, что боль – единственное человеческое чувство, которому не обязательно быть привязанным к памяти. Сын всегда будет страдать, потеряв мать или отца, даже если это случилось до его рождения или он был еще слишком мал, чтобы осознавать, что такое смерть. Тому пример – Раффаэле Альтьери.

Память нужна нам только для счастья, подумал Маркус.

Клементе был с ним очень терпелив. Подождал, пока он придет в себя, потом привез в Рим. В последующие месяцы понемногу посвящал его в то немногое, что знал о его прошлом. Рассказал о том, что его родина – Аргентина. О его родителях, которые уже умерли. О причине, по которой он находился в Италии, и, наконец, о его задаче. Клементе не определял это как работу.

Тренировал его, точно так же, как Девок много лет назад. Это не составило труда, он должен был только усвоить, что определенные вещи в нем уже заложены, нужно вытащить их на поверхность.

«В этом твой талант», – твердил Клементе.

Иногда Маркус не хотел быть таким, каким был. Иногда он хотел быть как все. Но достаточно было взглянуть в зеркало, чтобы понять, насколько это неосуществимо, поэтому Маркус избегал зеркал. Шрам служил роковым напоминанием. Тот, кто пытался убить его, оставил этот сувенир на виске, ведь смерть – единственная вещь, о которой забыть невозможно. Каждый раз, глядя на жертву, Маркус осознавал, что сам побывал в таком положении. Он чувствовал, что подобен мертвым, обречен на то же одиночество.

Проститутка, выловленная из бассейна, была вроде зеркала, а зеркал Маркус пытался избегать.

Сцена сразу привела на память картину Караваджо «Смерть Пречистой Девы». Богоматерь на картине изображена бездыханной, ложе, на котором простерлось Ее тело, напоминает стол в морге. Вокруг Нее – ни религиозных символов, ни мистической ауры. В отличие от изображений, где Она обычно представала созданием то ли небесным, то ли земным, здесь Мария – мертвое тело, покинутое, бескровное, с раздутым животом. Говорили, будто художника вдохновил труп проститутки, выловленный из реки, поэтому заказчики отвергли картину.

Караваджо брал сцену повседневного ужаса и придавал ей священный смысл. Заставляя персонажей играть другие роли, превращал их в святых или в умирающих Дев.

Впервые приведя Маркуса в церковь Сан-Луиджи деи Франчези, Клементе велел ему вглядеться в «Мученичество святого Матфея». Потом предложил лишить эти фигуры какой бы то ни было сакральности, смотреть на них как на обычных людей, замешанных в преступлении.

– Что ты теперь видишь? – спросил Клементе.

– Убийство, – ответил Маркус.

То был первый урок. Тренировка для таких, как он, всегда начиналась с этой картины.

– Собаки не различают цветов, – заявил его новый учитель. – Зато мы их видим слишком много. Убери лишние, оставь только белый и черный. Добро и зло.

Но очень скоро Маркус понял, что он в состоянии видеть и другие оттенки. Тона, которые ни собакам, ни людям не дано воспринять. Вот в чем заключался его настоящий талант.

При этом воспоминании его внезапно охватила тоска. По чему он томился, Маркус и сам не знал. Но порой накатывали странные ощущения, без всякой причины.

Было поздно, но домой идти не хотелось. Не хотелось засыпать, чтобы снова столкнуться со сновидением, которое его возвращало назад, в Прагу, к тому моменту, когда его убили.

Потому что я умираю каждую ночь, сказал он себе.

Ему хотелось оставаться здесь, в этой церкви, которая стала его тайным прибежищем. Он часто возвращался сюда.

В тот вечер он там был не один. Кучка людей вместе с ним дожидалась, пока прекратится дождь. Только что закончился скрипичный концерт, но священники и сторожа не решались выставить на улицу немногочисленных слушателей, которые еще не разошлись. И музыканты взялись играть для них новые мелодии, помимо ожиданий продлевая приятный вечер. За стенами бушевала буря, но музыка противостояла громам, вселяя радость в сердца.

Маркус стоял в сторонке, как всегда. В Сан-Луиджи деи Франчези его особенно привлекал шедевр Караваджо. Мученичество святого Матфея. В этот раз он позволил себе взглянуть на картину глазами обычного человека. Из полумрака бокового придела заметил, что свет, озаряющий сцену, находится внутри картины. Он позавидовал таланту Караваджо – видеть свет там, где остальные видят полумрак. Совершенная противоположность тому, что умеет он.

Но, именно наслаждаясь этим прозрением, Маркус непроизвольно чуть скосил глаза налево.

Молодая женщина, насквозь промокшая, из глубины нефа наблюдала за ним.

В этот миг что-то в нем оборвалось. Кто-то впервые посягал на его анонимность, невидимость.

Маркус отвел глаза и поспешил к ризнице. Девушка двинулась следом. Он должен был от нее оторваться. Вспомнил, что с этой стороны есть другой выход. Ускорил шаг, но все-таки слышал, как скрипят по мрамору туфли на резиновой подошве: она продолжала преследование. Гром грянул прямо над его головой, заглушая прочие звуки. Чего может хотеть от него эта женщина? Маркус вошел в вестибюль, примыкающий к задней части церкви, увидел впереди дверь. Ринулся к ней, открыл, почти облачился в саван дождя, когда она заговорила.

– Стой.

Никаких криков. Наоборот, ровный, холодный тон.

Маркус остановился.

– Теперь повернись.

Он повиновался. Темноту рассеивал только слабый свет уличных фонарей, ближний находился у самого порога. Но этого мерцания было достаточно, чтобы различить пистолет в руке женщины.

– Ты меня знаешь? Знаешь, кто я такая?

Маркус задумался, перед тем как ответить.

– Нет.

– А моего мужа ты знал? – В ее словах не ощущалось гнева. – Это ты его убил? – В голосе прозвучало отчаяние. – Если ты что-то знаешь, говори. Иначе, клянусь, я убью тебя. – Она говорила искренне.

Маркус молчал. Стоял неподвижно, опустив руки. Глядел ей в глаза, но не испытывал страха. Скорее, сострадал.

Глаза женщины заблестели.

– Кто ты такой?

В эту минуту молния полыхнула совсем близко, предвещая раскат грома более сильный, чем предыдущие, – оглушительный. Фонари мигнули и погасли. Улица вместе с ризницей погрузились в темноту.

Но Маркус бежал не сразу.

– Я – священник.

Когда фонари зажглись снова, Сандра увидела, что он исчез.