Текст книги "Ангел и убийца. Микрочастица мозга, изменившая медицину"

Глава 5
Мост к мозгу

Иногда можно услышать, что нам больше известно[85]85
  Иногда можно услышать, что нам больше известно… – Matt Haig, «Kurt Cobain Was Not a ‘Tortured Genius,’ He Had an Illness», The Telegraph, April 5, 2015. В этой статье Хейг пишет: «Неврологии не больше ста лет, и она еще находится в детском возрасте, а научное представление о мозге слишком далеко от идеального. Нам больше известно о спутниках Юпитера и кольцах Сатурна, чем о том, что творится в собственной черепной коробке». Вы можете прочитать его превосходную статью здесь: www.telegraph.co.uk/men/thinking-man/11515605/Kurt-Cobain-was-not-a-tortured-genius-he-had-an-illness.html (accessed November 5, 2017).


[Закрыть] о спутниках Юпитера и кольцах Сатурна, чем о том, что творится в нашей черепной коробке. Начиная с аспирантуры, Джонатан Кипнис (друзья называют его Йони) хотел изменить это положение. Еще в 2003 году, почти за десять лет до революционных открытий об иммунной системе мозга, Кипнис четыре года трудился над своей кандидатской диссертацией и был убежден, что иммунная система организма играет роль в психических расстройствах и неврологических аутоиммунных заболеваниях.

Сегодня Кипнис, сорокалетний мужчина с короткострижеными русыми волосами с проблесками седины и короткой окладистой бородкой, придающей ему облик хипстера или профессора философии, является директором Центра иммунологии мозга и глии (или BIG) и деканом факультета неврологии Виргинского университета. Но в 2003 году, когда он заканчивал свою кандидатскую диссертацию в научном институте имени Вейцмана в Реховоте (Израиль), многие профессора и научные руководители скептически относились к взглядам молодого ученого.

В ходе одного из своих ранних исследований в аспирантуре Кипнис экспериментировал с изменением иммунной системы у мышей, удаляя их T-клетки[86]86
  Т-клетки или Т-лимфоциты – вид клеток иммунной системы млекопитающих и человека. (Прим. ред.)


[Закрыть]. Эти клетки являются «сержантами» армии иммунной системы: они указывают, где и когда их войска – белые кровяные клетки – должны атаковать инфекции или патогены, проникающие в организм. Когда Кипнис удалял их, то обнаружил нечто удивительное: у мышей резко изменялась функция мозга. Такие мыши, в отличие от нормальных, не реагировали на обучение. Когда он возвращал T-клетки на прежнее место, мыши снова могли обучаться[87]87
  Когда он возвращал T-клетки на прежнее место, мыши снова могли обучаться. – J. Kipnis, H. Cohen, M. Cardon, et al., «T-Cell Deficiency Leads to Cognitive Dysfunction: Implications for Therapeutic Vaccination of Schizophrenia and Psychiatric Conditions», Proceedings of the National Academy of Sciences 101, no. 21 (May 2004), 8180–85.


[Закрыть].

Кипнису казалось, что это очень важная область исследований, изучением которой никто не занимался. Однако когда он показал коллегам свою первую статью, демонстрирующую связь между T-клетками и когнитивной функцией у мышей, «то все чрезвычайно плохо отнеслись к этому. Мои профессора настаивали, что я ошибаюсь и это просто не может быть правдой». Один коллега, по словам Кипниса, обратился к нему с язвительным предложением: «Если в будущем понадобится сделать доклад на эзотерическую тему, то я приглашу вас».

Кипнис не утратил присутствия духа. После защиты диссертации в 2004 году он был соавтором семи статей о весьма вероятной, хотя и загадочной связи между иммунной системой и мозгом. В одном дальновидном исследовании он задался вопросом, может ли повреждение центральной нервной системы каким-то образом подтолкнуть микроглиальные клетки – таинственных «уборщиков мозга» – к внесению определенного вклада в нейронную дегенерацию. Его интересовало, могут ли T-клетки человеческого организма взаимодействовать с микроглией[88]88
  Его интересовало, могут ли T-клетки человеческого организма взаимодействовать с микроглией. – I. Shaked, Z. Porat, R. Gersner, et al., «Early Activation of Microglia as Antigen-Presenting Cells Correlates with T Cell—Mediated Protection and Repair of the Injured Central Nervous System», Journal of Neuroimmunology 146, no. 1–2 (January 2004), 84–93.


[Закрыть] и оказывать влияние на развитие неврологических аутоиммунных заболеваний и психических расстройств.

– Хотя пятнадцать лет назад считалось, что эти две системы никак не связаны между собой, я понимал, что это не может быть правдой, – говорит Кипнис с эмоциональным русско-еврейским акцентом (он вырос в Грузинской ССР и попал в Израиль уже подростком в 1990 году, когда его семья эмигрировала из разрушавшегося Советского Союза). Он указывает на то, что в медицине давно называлось «болезненным поведением»:

– Когда люди находятся в депрессии, они часто чувствуют себя физически больными. Они теряют аппетит и так устают, что не могут двигаться.

Он чувствовал, что между телом и мозгом существует связующее звено.

В 2005 году, после окончания короткой научной стажировки в институте Вейцмана, Кипнис отправился в США. В 2010 году он опубликовал работу[89]89
  В 2010 году он опубликовал работу… – N. C. Derecki, A. N. Cardani, C. H. Yang, et al., «Regulation of Learning and Memory by Meningeal Immunity: A Key Role for IL-4», Journal of Experimental Medicine 207, no. 5 (May 2010), 1067–80. Ранее, в 2006 году, Кипнис опубликовал статью, где изучал возможность (с учетом накопленных доказательств того, что нейродегенеративные расстройства центральной нервной системы связаны с воспалением), что все нейродегенеративные болезни связаны с аномалиями иммунной системы. См.: M. Schwartz, O. Butovsky, and J. Kipnis, «Does Inflammation in an Autoimmune Disease Differ from Inflammation in Neurodegenerative Diseases? Possible Implications for Therapy», Journal of Neuroimmune Pharmacology 1, no. 1 (March 2006), 4–10.


[Закрыть], в которой описывал, что выработка определенных веществ T-клетками организма может приводить к когнитивным нарушениям у мышей. Очевидно, эти клетки могли оказывать непосредственное влияние на мозг.

К тому времени уже существовал большой интерес к микроглиальным клеткам и к их недавно открытой функции иммунных клеток, управляющей здоровьем мозга. Возможно, иммунная система тела и иммунные клетки мозга на самом деле обмениваются сигналами? Как гиперактивная иммунная реакция организма могла влиять на поведение микроглии?

– В 2015 году любой невролог первым делом сказал бы вам, что неврологические расстройства всегда в некоторой степени ассоциируются с дисфункцией иммунной системы, – говорит Кипнис. – Хотя исследователи повсеместно начинали признавать существование этой связи, мы по-прежнему не могли изучать взаимодействие мозга с иммунной системой на механистическом уровне, – объясняет Кипнис. – Мы сознавали, что в нашем понимании существует действительно большой пробел.

Это был огромный научный пробел.

Ученые в поиске

Многим великим ученым свойственно приглашать и наставлять выдающихся стажеров с научными степенями. Кипнис не был исключением.

В 2015 году его стажер, кандидат медицинских наук Антуан Луво, который работал в его лаборатории в центре BIG при Виргинском университете, как и остальные ученые, исходил из того, что мозг является единственным важным органом, не имеющим прямой физической связи с иммунной системой.

Тем не менее появлялись все новые свидетельства, противоречившие этой догме. К примеру, другие ученые недавно продемонстрировали, что при инъекции T-клеток в мозг (исследования проводились на животных) они каким-то образом находили путь обратно в тело и появлялись в шейных лимфатических узлах.

Это не поддавалось объяснению. Если иммунные системы тела и мозга не имели анатомической связи, то каким образом инъецированные в мозг T-клетки появлялись в других частях тела?

– Не каждая клетка, инъецированная в мозг, попадает в тело, но некоторые делают это, – говорит Кипнис. – Поэтому вопрос состоял в том, как они покидают мозг?

Кипнис и Луво были глубоко заинтересованы областью, прилегающей к мозгу и известной как менингеальные полости. Они состоят из слоистых мембран между мозгом и черепом, служащих тонкой защитной оболочкой. В то время предполагалось, что основная функция этих менингеальных мембран состоит в переносе спинномозговой жидкости (СМЖ), омывающей мозг.

Кипнис и Луво хотели более пристально изучить менингеальные полости. Луво нашел способ надежно закрепить оболочки мозга у мышей перед тем, как отделить слоистую мембрану. Потом он изучил ее в естественных условиях, чтобы получить представление об этой огромной сетевой структуре в нетронутом состоянии (обычно ученые удаляют ткань и переносят ее на предметное стекло для изучения под микроскопом) и только потом рассек ее.

Раньше этого никто не делал.

Луво был потрясен тем, что увидел, глядя в микроскоп на эти фрагменты мозговой ткани. Он обнаружил нечто, чему не полагалось там быть. В менингеальных полостях скрывались лимфатические сосуды.

Он сразу же понял огромную важность этого открытия.

Лимфатическая система, которая считается частью системы кровообращения, отвечает за перенос иммунных клеток по всему телу, в том числе T-клеток и армии белых кровяных клеток. Лимфатические сосуды напоминают подземные воды, которые протекают внизу и выходят наружу в виде источников.

К примеру, человек бежит трусцой по гравийной дорожке, а потом оступается и встает с ободранным коленом. T-клетки посылают армию белых кровяных клеток в кожные ткани вокруг колена, чтобы защитить организм от бактерий, грибков и микробов, которые находятся в грязи и на гравийных камешках, куда человек упал. Эта иммунная бригада направляется к поврежденному месту через сложную сеть лимфатических сосудов, похожую на систему ирригационных каналов.

Сотни лет в медицинских учебниках утверждалось, что с точки зрения анатомии лимфатические сосуды не могут и не должны существовать в мозге. То обстоятельство, что они не были обнаружены в человеческом мозге, считалось доказательством, что иммунная система не имеет никакой юрисдикции над вашим разумом.

Однако Луво увидел систему лимфатических сосудов[90]90
  Но Луво увидел систему лимфатических сосудов… – Эти эксперименты продолжались в течение нескольких месяцев, и только после многочисленных попыток с маркерным выделением лимфатических сосудов ученые убедились, что это действительно они.


[Закрыть] в менингеальных мембранах оболочки мозга, – именно там, где они якобы не могли находиться.

– Я позвал Йони, чтобы он посмотрел в мой микроскоп, – вспоминает Луво. – Я сказал ему: «Кажется, у нас тут что-то новенькое».

Кипнис моментально осознал значение этой находки. Тем не менее он не стал торопиться и сказал: «Давай убедимся в том, что мы правы».

– Первоначально я скептически относился к этому, – вспоминает Луво. – Я действительно не верил в то, что в человеческом организме есть структуры, о которых мы ничего не знаем. Я считал, что наше тело изучено самым подробным образом, и все великие открытия закончились где-то в середине прошлого века.

Кипнис немедленно отправился к своему коллеге и спросил: «У тебя есть маркер, которым мы могли бы пометить эти сосуды и убедиться в том, что они действительно принадлежат иммунной системе?» Ученые пользуются флуоресцентными маркерами[91]91
  Ученые пользуются флуоресцентными маркерами… – В этой главе я употребляю термин «маркеры», хотя Кипнис и его коллеги используют слово «реагенты» для обозначения этих веществ.


[Закрыть] для того, чтобы белковые молекулы, присущие только конкретному органу или системе (в данном случае лимфатическим сосудам), испускали сияние при определенной подсветке.

У коллеги Кипниса было необходимое оборудование. Но он заметил: «Ты только впустую потратишь мои маркеры».

Кипнис и Луво добавили визуальные маркеры в исследуемые ткани. И все подтвердилось: лимфатические сосуды мозговых оболочек у мышей ярко сияли флуоресцентным светом. Это было неопровержимое доказательство[92]92
  Это было неопровержимое доказательство. – Jonathan Kipnis, «The Seventh Sense», Scientific American, August 2018, 29–35. A. Louveau, I. Smirnov, J. Keyes, et al., «Structural and Functional Features of Central Nervous System Lymphatics», Nature 523, no. 7560 (July 16, 2015), 337–41.


[Закрыть].

– Мы испытали момент истины, – говорит Кипнис, и это еще мягко сказано.

Присутствие ранее неизвестных сосудов иммунной системы в мозге поднимало вопрос: возможно ли, что эти сосуды каким-то образом участвуют в передаче сигналов от мозга к иммунной системе организма?

Сначала Кипнису и Луво нужно было повторить свои эксперименты. Следующие шесть месяцев они работали, сотрудничая с экспертами в изучении лимфатических сосудов. Каждый раз они получали одинаковые результаты.

– Мы должны были полностью доказать самим себе, что мы правы, прежде чем публиковать результаты, – говорит Кипнис.

Когда он показал результаты исследования коллегам с факультета, «они сказали, что им придется переписать свои учебники». После двадцати лет поисков моста между мозгом и иммунной системой лаборатория Кипниса, наконец, обнаружила связующее звено.

В 2015 году они опубликовали свое открытие. Это ошеломило научный мир. В заключении своей статьи Кипнис и его коллеги подытожили, что «текущие догмы относительно… иммунных привилегий мозга следует пересмотреть».

Тем не менее многие продолжали сомневаться. Может быть, это верно для мышиного мозга, но не для человеческого? Лаборатория Кипниса в сотрудничестве с группой исследователей[93]93
  Лаборатория Кипниса, в сотрудничестве с группой исследователей… – M. Absinta, S. K. Ha, G. Nair, et al., «Human and Nonhuman Primate Meninges Harbor Lymphatic Vessels That Can Be Visualized Noninvasively by MRI», eLife 6 (October 3, 2017), e29738. Исследователи смогли показать, что эти лимфатические сосуды присутствуют в мозге обезьян и в человеческом мозге


[Закрыть] из Национального института здоровья США смогла доказать, что лимфатические сосуды присутствуют в мозге не только у мышей, но и у людей.

Группа исследователей изучала пятерых здоровых добровольцев, двух мужчин и трех женщин. Им вводили в оболочку мозга безвредный контрастный краситель, а потом сканировали мозг на магнитно-резонансном томографе (МРТ). Впоследствии были получены увеличенные трехмерные изображения, которые позволили увидеть такие же лимфатические сосуды, как и у мышей. Кипнис и его коллеги приступили к созданию первой карты менингеальных лимфатических сетей в человеческом мозге. Это открытие дало ученым совершенно новое понимание для разработки методов лечения неврологических и иммунных расстройств у людей.

В одном из экспериментов лаборатории Кипниса идея о том, что мозг не имеет физической взаимосвязи с иммунной системой организма, была убедительно опровергнута. С тех пор многие другие исследователи по всему миру воспроизвели их эксперименты и подтвердили их выводы. В 2015 году в журнале Science открытие Кипниса назвали одним из десяти самых важных научных прорывов года.

– Я определенно не считал, что мы заслужили такое признание, – говорит Кипнис. – Мне еще нужно было выяснить, какое значение имеет это открытие для лучшего понимания работы мозга и болезней, которые поражают его.

Трубопровод в мозг

Открытие лимфатических сосудов, обеспечивавших сообщение между мозгом и телом, породило мириады вопросов, связанных с заболеваниями. К примеру, в человеческом теле лимфатическая система не только переносит иммунные клетки к месту инфекции для борьбы с чужеродными организмами, но и уносит образующийся в результате клеточный мусор, а затем избавляется от него. Это превосходно отработанный набор чрезвычайно важных защитных мероприятий.

Иногда при таких аутоиммунных заболеваниях, как ревматоидный артрит, волчанка и рассеянный склероз (или в моем случае синдром Гийена-Барре), иммунная система становится гиперактивной и посылает неверные сигналы. Иммунные клетки атакуют здоровые ткани и причиняют еще больший вред.

Кипнис говорит:

– Теперь мы можем задавать вопросы о механике этих процессов в мозге. Теперь мы знаем, что мозг подобен остальным тканям тела и связан с периферийной иммунной системой через менингеальные лимфатические сосуды.

Возможно ли, что лимфатическая система «включает» микроглиальные клетки мозга для осуществления чрезмерной иммунной реакции, в том числе для уничтожения здоровых синапсов?

В данный момент мы еще не знаем этого. Зато, по словам Кипниса, мы уверены, что в менингеальных полостях находятся иммунные клетки организма, которые могут вырабатывать цитокины, приводящие к нейронному воспалению.

Работа Кипниса привела к другому направлению исследований. Лимфатические сосуды предназначены для очистки мозга. Может ли быть так, что в некоторых случаях они дают сбой и не выполняют надлежащую очистку?

– Мы считаем, что эти сосуды играют важную роль для каждого неврологического расстройства, в котором имеется иммунный компонент, – с энтузиазмом говорит Кипнис. – Возьмем, к примеру, болезнь Альцгеймера. Мы знаем, что в ходе этой болезни в мозге образуются скопления белковых бляшек. Теперь мы думаем, что они накапливаются из-за отсутствия эффективного вывода клеточного мусора с помощью лимфатических сосудов.

По его словам, «нам нужна хорошая канализационная система». Также мы знаем, что при болезни Альцгеймера «по мере старения лимфатические сосуды уменьшаются в размере. Это отчасти похоже на неисправную канализацию. Возможно, состояние этих сосудов определяет начало болезни Альцгеймера. Поэтому вопрос в том, можем ли мы предотвратить или расчистить их закупорку?»

– Что, если мы сможем отодвинуть срок наступления болезни к гораздо более пожилому возрасту, – скажем, к 160 годам? – с улыбкой спрашивает Кипнис. Его собственной бабушке 93 года, и, по его словам, у нее только начинаются признаки болезни Альцгеймера. – Но если мы это сделаем, то течение болезни будет совершенно иным, – возможно, таким, о котором даже можно будет не беспокоиться, – говорит он.

Кипнис приводит сравнение для примера:

– Представьте себе очистку органического мусора лимфатической системой как уборку в вашем доме, – говорит он. – Если я буду долго наблюдать за мусором, то узнаю, какие продукты и прочее находятся в вашем доме. То же самое делает иммунная система. Ее работа состоит в бдительном наблюдении, и если что-то идет не так, она должна исправить это. Если иммунная система видит бактерии или другие инородные вещества, макрофаги устремляются туда и решают проблему, – продолжает он. – Но если в очаге инфекции организм посылает неверные сигналы иммунным клеткам, или иммунные клетки неправильно интерпретируют сообщение, то они реагируют ошибочным образом, и проблема только ухудшается, – он делает выразительную паузу. – А теперь представьте, что мы нашли способ вмешаться в передачу неправильных сигналов, поступающих в мозг или обратно через лимфатическую систему. Что, если мы сможем перехватывать их и доставлять нужные сообщения для иммунной системы?

Джонатан Кипнис, Бет Стивенс и их коллеги продемонстрировали нам две необыкновенных вещи. Во-первых, мозг имеет сложную и чувствительную иммунную систему, состоящую из крошечных, иногда гиперактивных микроглиальных клеток, роль которых раньше сильно недооценивалась. Во-вторых, мозг физически подключен к иммунной системе организма и находится в постоянном диалоге с ней.

T-клетки, белые кровяные клетки и микроглия обмениваются сигналами через лимфатические сосуды[94]94
  T-клетки, белые кровяные клетки и микроглия обмениваются сигналами через лимфатические сосуды. – N. Lou, T. Takano, Y. Pei, et al., «Purinergic Receptor P2RY12-Dependent Microglial Closure of the Injured Blood-Brain Barrier», Proceedings of the National Academy of Sciences 113, no. 4 (January 26, 2016), 1074–79.


[Закрыть], которые проходят через лимфатическую систему в менингеальные полости, а оттуда попадают в мозг[95]95
  Мозг и тело также могут обмениваться сообщениями через другие порталы. Судя по всему, микроглия является ключевым игроком в поддержании гематоэнцефалического барьера. Когда она ощущает угрозу для этого барьера, то устремляется туда для очистки фрагментов мертвых или поврежденных клеток и запечатывает травмированный участок. Получает ли при этом микроглия сигналы от иммунной системы? Мы пока не знаем. (Прим. авт.)


[Закрыть].

Попросту говоря, когда организм заболевает, белые кровяные клетки вырабатывают воспалительные молекулы, которые посылают сигнал микроглии: Эй, у нас тут проблема! Лучше будьте настороже и переходите в наступление! Воспалительные вещества сигнализируют глии о необходимости перейти к агрессивным действиям, вызывая состояние, которое исследователи называют «прямым токсическим воздействием» на мозг.

Работа небольшой группы исследователей и открытие возможностей микроглии обеспечило науку новой теорией заболеваний, связанных с мозгом, которая многое объединила.

Разумеется, осталось еще много вопросов[96]96
  Разумеется, осталось еще много вопросов. – A. Louveau, B. A. Plog, S. Antila, et al., «Understanding the Functions and Relationships of the Glymphatic System and Meningeal Lymphatics», Journal of Clinical Investigation 127, no. 9 (September 2017), 3210–19.


[Закрыть] о взаимодействии между микроглией и иммунными сигналами, которые проходят через лимфатические сосуды в менингеальных полостях и попадают в мозг[97]97
  Кипнис указывает, что лимфатические сосуды в менингеальных полостях мозга не следует путать с глимфатической системой центральной нервной системы (ЦНС). Глимфатическая система, которая окружает позвоночник и мозг и переносит спинномозговую жидкость через мозговые ткани, таким образом «омывая» мозг и очищая его от мусора, «находится под непосредственным управлением менингеальных лимфатических сосудов». (Прим. авт.)


[Закрыть].

Я спрашиваю Кипниса:

– Если мы знаем, что иммунные сигналы от мозга проникают в тело через лимфатические сосуды, и если нам известно, что при расстройствах мозга (от депрессии до болезни Альцгеймера) микроглия либо повреждает нейроны и уничтожает синапсы, либо перестает избавляться от клеточного мусора, то как мы можем вмешаться в этот процесс и прекратить обмен неправильными сигналами?

– Это вопрос на двести миллионов долларов, – отвечает Кипнис. – Но теперь, когда мы учитываем иммунную систему в рассуждениях о влиянии на нейронные сети, многое становится яснее.

Между тем открытие Кипниса неопровержимо свидетельствует о том, что иммунная система имеет прямой доступ к мозгу. А открытия Бет Стивенс показывают, что когда микроглия получает «плохие новости» от тела, она начинает ошибочно и неразборчиво уничтожать нейронные связи.

Я называю это универсальной микроглиальной теорией заболеваний.

Глава 6
«Кажется, новых решений не осталось»

Субботнее утро в конце августа в Кос Коб, штат Коннектикут. Сегодня один из тех дней, когда ветер, задувающий с водной глади, поет в снастях парусных яхт. Знакомый звук в прибрежном городке.

Солнечная, не слишком влажная погода – лучшее, на что можно надеяться в этот сезон. Сын и дочь Хезер Сомерс – девятнадцатилетние близнецы – собираются в колледж. Они учатся на втором курсе. Хезер понимает, что она должна найти способ побыть вместе с семьей: приготовить оладьи с черникой, организовать водную экскурсию, явить образец материнского спокойствия и уверенности после нескольких трудных дней, а фактически после очень трудного лета. Она всегда справлялась со всем и, несмотря на любые кризисы, помогала дочери, сыну, своему мужу и даже самой себе.

Хезер настоящий мастер решения проблем: практичная, обладающая стратегическим мышлением, преодолевающая на первый взгляд неразрешимые семейные кризисы. Но сегодня ее магия уже не действует. С нее достаточно. Она представляет себя в роли древа изобилия из детской сказки, которую читала близнецам, когда они были маленькими. Она отдала так много жизненной энергии любимым людям, что теперь у нее ничего не осталось.

Поэтому Хезер, пятидесятипятилетняя учительница средней школы, прячется от своей семьи и ветхом домике на дереве на заднем дворе, прислонившись спиной к доскам, которые она когда-то выкрасила в лазоревый цвет. Она устроилась там, где ее нельзя увидеть или услышать из дома.

Хизер позволяет «этому», чему-то «темному и уродливому», что она не может назвать или объяснить, подняться изнутри и прорваться наружу некрасивыми рыданиями. Она плачет до тех пор, пока слюна и слезы не образуют влажное пятно на ее голубой футболке. В какой-то момент она начинает задремывать от усталости.

Звук голосов выводит ее из полубессознательного состояния.

Муж и дети ходят по двору и ищут Хезер. «Мама!» – окликает дочь. «Мама!» – кричит сын. «Хезер!» – зовет муж.

Она не отвечает. Не потому, что хочет спрятаться, а потому, что не хочет, чтобы дети видели ее в таком состоянии. Они не должны видеть ее такой, думает она.

Потом она слышит, как ее дочь Джейн поднимается по лестнице. Она просовывает голову в маленькую дверь домика.

– Мама? – говорит она. – Мама, что ты здесь делаешь? Ты в порядке? Где ты была? Мы повсюду ищем тебя! – А потом, глядя на ее лицо: – О, господи, мама, что случилось?

Несколько недель спустя Хезер сидит у меня на кухне и пьет зеленый овощной коктейль, который она принесла с собой. Я держу кружку с чаем «Эрл Грей». Мы познакомились через общих друзей, которых она навещала (они живут недалеко от моего дома) после того, как отвезла Джейн в колледж.

«В то ужасное утро, – вспоминает Хезер, – все началось вполне нормально». Она позанималась йогой и съела два тоста с рыбой. Потом покормила собаку и кошку, убрала продукты в холодильник и вышла подмести внутренний двор.

– Близнецы повсюду разбросали свои вещи. На дворе валялись кучи грязной одежды и всякое барахло, которое они собирались отвезти в колледж позже, – говорит Хезер. – Они оставили пакеты со снэками, рассыпанными по столу, со вчерашнего вечера. Думаю, мне просто нужно было отвлечься от этого.

Хезер очень устала. За день до этого Джейн в панике позвонила ей. Она заканчивала двухнедельную стажировку в Нью-Йорке и сообщила, что ей очень плохо. Девочка казалась сильно расстроенной: задыхалась, плакала и говорила почти бессвязно. Хезер сказала дочери, что приедет и заберет ее. Поездка занимала не более одного часа.

Бросить все дела ради того, чтобы помочь дочери, было не в новинку для Хезер.

– Даже в средней школе у Джейн случались ужасные приступы паники, – говорит Хезер. – Она принимала прозак, и мы делали все возможное, чтобы помогать ей. Когда ей было совсем тяжело и тревога становилась невыносимой, я гуляла с ней по спортплощадке рядом со школой и учила ее глубоко дышать, – воспоминает она. – В том возрасте у Джейн был еще и трудный характер, поэтому когда она не нуждалась в утешении, то иногда обрушивалась на меня с упреками и говорила, не переводя дыхания.

Хезер села на железнодорожный экспресс до Нью-Йорка и поехала за дочерью.

– Это был ее третий кризис за прошедшее лето, – говорит она. – Я знала, что ей нужно домой. Здесь она могла встретиться со своим лечащим врачом и психиатром. Но Джейн так беспокоилась о том, что случится, если она не закончит свою стажировку, что она паниковала всю дорогу до дома, – продолжает Хезер. – Я пыталась утешать ее и говорить нужные вещи. Но что бы я ни делала – подтверждала ли ее чувства или заверяла в том, что все будет в порядке, – она была в ярости на меня. И хотя я знаю, что она сердится на меня, потому что я единственный человек, на котором она может вымещать свои расстроенные чувства, это беспокоит меня. Я перевожу дух и отпускаю собственные чувства, поскольку понимаю, как ей плохо. В конце концов, я взрослый человек.

В то утро, когда Хезер подметала внутренний двор, пока дети спали, она посмотрела на домик на дереве, который построил ее муж Дэвид, когда близнецы были маленькими.

– Было холодновато для августовского утра, – вспоминает она. – Что-то носилось в воздухе, – возможно, предчувствие наступающей осени. Это вернуло меня к мыслям о тех днях, когда я приносила детям разные вкусности в домик на дереве, и как они целыми днями торчали там, воображая себя пиратами или читая библиотечные книжки. Я до сих пор помню, как приносила Джейн и ее подругам чай с булочками с корицей и оставляла все это на красной клетчатой скатерти. Тогда я почувствовала, как мои глаза наполняются слезами.

У Хезер есть свои проблемы со здоровьем. Она страдает ревматоидным артритом, – аутоиммунным заболеванием, при котором иммунная система организма ошибочно атакует суставы и связки, вызывая боль и воспалительные процессы. Она уже пятнадцать лет борется с симптомами болезни.

– В основном болят кисти и плечи, которые едва поворачиваются, – говорит она. Недавно ей поставили диагноз «синдром Шегрена» – аутоиммунного заболевания, при котором иммунная система разрушает слюнные и слезные железы, что приводит к сухости во рту и пересыханию роговицы. Еще у нее определили остеоартрит – дегенеративное заболевание суставных хрящей и костных оболочек.

Кроме панических приступов Джейн, Хезер тревожится и за своего мужа Дэвида. Десять лет назад, когда он служил армейским врачом, он подорвался на самодельном взрывном устройстве в Афганистане. Он ехал на джипе и вылетел через ветровое стекло. Дэвид получил черепно-мозговую травму (ЧМТ) и теперь ходит с тростью, но по-прежнему страдает от посткоммоционного синдрома.

– Когда его отправили в Афганистан, дети спали вместе со мной, – вспоминает Хезер. – Это продолжалось два года. Я так боялась, что с ним может что-то случиться, что иногда мне казалось, будто я схожу с ума. А потом, после того взрыва, он вернулся домой. Я будила его по ночам только для того, чтобы сказать, как мне страшно за наше будущее.

Как и многие ветераны, Дэвид получал терапевтическую помощь и лекарства от государства. Но, как и многие жены ветеранов, Хезер взвалила не свои плечи все домашние дела и большую часть родительских обязанностей, пока Дэвид снова учился ходить и водить машину.

– Он замечательный муж и отец, – подчеркивает Хизер. – Очень терпеливый, умный и сострадательный. Но ему пришлось очень тяжело, и в какой-то момент мы тревожились, что ему придется жить в доме для ветеранов. Ведь в зависимости от его состояния и моего ревматоидного артрита по мере старения у меня может не хватить сил на заботу о нем. Например, когда нам исполнится семьдесят лет.

Все эти обстоятельства поднимали уровень тревоги Хезер год за годом.

– Даже в средней школе у меня был повышенный уровень тревожности, – говорит она. – Я помню, как долго смотрела на слова «нервный срыв» в словаре, когда мне было около четырнадцати лет.

Тогда Хезер вполне могла управлять своими чувствами и нашла в себе силы преодолеть их.

В двадцать с небольшим она переехала в Нью-Йорк и приступила к своей первой работе. Хезер вспоминает, как «отправилась на вечеринку в розовом платье и вдруг поняла, что оделась совершенно неправильно. Все остальные были в черном». Хотя это была всего лишь неловкая ситуация, – одеться не по фасону и беспокоиться о том, что выделяешься среди остальных, – для Хезер это означало «острую тревогу и неприязнь к себе. Я была очень неуверенной и неуравновешенной. Мне казалось, что все вокруг готовы высмеивать и унижать меня». В эти годы она обратила внимание на одну вещь, о которой потом не забывала: «Я видела, что другие люди моего возраста комфортно себя чувствуют в любой обстановке. В этом смысле я была другой. Я чувствовала себя неуютно даже в собственной шкуре».

Годами она жила, стараясь не обращать внимания на тревожный «белый шум», постепенно нараставший внутри, словно назойливая фоновая музыка. А к сорока годам, – пятнадцать лет назад, еще до инцидента с Дэвидом, – ей поставили диагноз дистимия (это форма депрессии, которая характеризуется утратой интереса к жизни), а также генерализованное тревожное расстройство (ГТР). Через год после этого у нее диагностировали ревматоидный артрит. «Я понимала, что нужно что-то с этим делать», – говорит она. Поэтому Хезер всерьез занялась йогой, помогавшей успокоить тело и разум, и даже разработала курс по вдумчивой осознанности для снижения стресса у учеников своей школы.

– Если бы не йога, практика осознанности и здоровое питание, наверное, я не дожила бы до сих пор, с учетом всего, что с нами происходило, – говорит она.

Без всякой жалости к себе она перечисляет список медицинских средств, которые ей прописаны: нестероидные противовоспалительные препараты, пепсиды, плаквенил для лечения ревматоидного артрита, тразодон от бессонницы, золофт от депрессии и тревоги.

– У меня, моего мужа, а теперь еще и у моей дочери было столько критических ситуаций со здоровьем, что я привыкла жить в ожидании «Скорой помощи», – говорит она. – Даже наш сын Иен столкнулся с массой трудностей в средней школе. Ему поставили диагноз расстройства обучения, СДВГ, и он годами страдал от головных болей, – тут она улыбается. – Но при этом он замечательный пианист!

Хезер полагает, что некоторые их проблемы «связаны с семейной наследственностью, а другие – со всевозможными стрессами и прочими гадостями, с которыми мы сталкивались. Это двойной удар от окружающей среды и генетики».

Хезер признается, что даже от разговора об этом ей становится «немного тошно». За время нашего разговора она несколько раз вскидывает руки и резко опускает их, словно делает разминку на холоде, хотя стоит жаркий день.

– У меня постоянно немеют руки, – объясняет она. – Иногда пропадает аппетит, и я не могу заставить себя приготовить обед. Честно говоря, мне хочется просто лежать и смотреть сериалы Netflix. Память тоже подводит меня; я то и дело забываю разные вещи. Иногда мне с трудом удается поддерживать обычный разговор. А иногда меня начинает выворачивать, как после удара в живот, так что приходится срочно бежать в ванную. У меня ужасное ощущение, что уже ничего в жизни не будет нормально.

Хезер продолжает:

– Я всегда просто решала проблемы по мере их поступления, независимо от того, как себя чувствовала. Долгие годы я втайне думала: «Когда я начну разваливаться на части?» Полагаю, это происходит сейчас.

Эта мысль возвращает нас к тому утру, когда произошел инцидент в домике на дереве.

Хезер говорит, что когда она подметала двор, то почувствовала, что «больше не может». Все ее тело болело. Казалось, что мозг пылает огнем.

– Вся сокрушительная тревога, которая приходит с аутоиммунными проблемами, вместе с беспокойством за состояние дочери оказались непосильными для меня. Я больше не могла всех опекать и заботиться о каждом, – Хезер отпивает глоток своего коктейля из капустного и морковного сока с имбирем. – Поэтому я спряталась в домике на дереве. Затаилась там на несколько часов, пока члены семьи искали меня. И это в мои-то пятьдесят пять лет!

Пока она сидела в домике, ее уже не впервые посетила мысль о том, что «женщины много работают и заботятся обо всех.

– Мы делаем вид, что все в порядке, когда на самом деле у нас все плохо. Мы просто отодвигаем в сторону свои потребности, чтобы растить и воспитывать наших прекрасных детей, – она проводит рукой по коротко стриженым волосам у виска, пока продолжает говорить. «С самого начала мы думаем, что все будет хорошо. Мы станем счастливой семьей, здоровые дети будут прилежно учиться в колледже и получать стопроцентную материнскую поддержку. Но потом вдруг оказывается, что у детей не все хорошо. И у меня нехорошо. От этого возникает ощущение безысходности. Теперь уже моя дочь страдает, а я, несмотря на все свои усилия, просто не могу ей помочь. Она не всегда по-доброму относится ко мне, втягивает меня в свои проблемы и одновременно набрасывается с обвинениями. Моя семья вываливает свои беды на меня. Я десятилетиями растила детей, ухаживала за всеми и прятала свой страх, боль или усталость ради того, чтобы они чувствовали себя уверенно. Я делала все это для того, чтобы у них все было хорошо. И тем мне менее, мы все равно страдаем. Так не должно было случиться».