Текст книги "Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре"

Такая точка зрения освобождает структурирование наук о культуре от опеки «систематической истории теорий».[56]56
  Reckwitz. Transformation der Kulturtheorien, S. 194 ff.


[Закрыть] Последняя сближает культурологическую трансформацию социальных наук с теорией практики. Но отдельные позиции при этом с неоправданной легкостью оказываются включенными в единую систематическую линию развития. Картографический горизонт наук о культуре, со своей стороны, простирается существенно шире, если исходить из того, что вместе со своими трансдисциплинарными словарями и концептуальными оптиками «повороты» подвергаются «переводу», а именно – в методы отдельных дисциплин. Таким образом, настоящая работа ни в коем случае не пытается продемонстрировать конвергенцию двух главных отраслей культурологии – структуралистско-семиотической и феноменологически-герменевтической, – чтобы, образно говоря, оказаться в финальном туре практических теорий. Если Реквиц прослеживает «трансформацию современного культурологического поля» вдоль обеих базовых линий, выявляя их начальные и конечные пункты,[57]57
  Ibid., S. 542.


[Закрыть] то здесь мы, напротив, раскрываем грани многообразных «поворотов» – новых ориентиров, вытекающих друг из друга и в то же время продуктивно сосуществующих в ситуации напряженных взаимоотношений.

Таким образом, мы не стремимся дать ретроспективу исходных и конечных пунктов теоретического развития вследствие единого революционного «Культурного Поворота». Мы скорее пытаемся очертить поле культурологических исследований и дискуссий с учетом открытости их координат. Даже когда Реквиц решается прогнозировать будущее развития «Культурного Поворота» – например, разногласия с нейронауками, – он тем не менее не выходит за рамки европейских теоретических концепций и их предпосылок – таких, как понимание смысловых основ. Подход, которого мы придерживаемся в данной работе, напротив, дает больше простора для дальнейшего профилирования наук о культуре, для их межкультурного расширения и переосмысления их центральных категорий. Этому помогает и то, что «трансформация» культурологического дискурса закрепляется здесь не за определенными теоретиками и традициями мышления, но за систематическими ведущими представлениями, «поворотами», которые ввиду их теоретической открытости способны примкнуть и к неевропейским теоретическим и критическим подходам.

Рефигурация через «размытые жанры»

Реквиц раскрывал общие условия и ведущие теории наук о культуре через реконструкцию теоретических линий: структурализм, постструктурализм, функционализм, герменевтика, семиотика. Следуя иным путем, независимым от этих основных теоретических направлений, свою плодотворность обнаруживает, напротив, подход, исходящий непосредственно из «поворотов». Неслучайно он распространен в этнологии, равно как и развитие современной культурной антропологии ознаменовано «поворотами».[58]58
  О главных этапах – правда, с прицелом не на «повороты», а на «ступени рефлексии» проблемы репрезентации с точки зрения культурной антропологии – см. важный сборник: Eberhard Berg, Martin Fuchs (Hg.): Kultur, soziale Praxis, Text. Die Krise der ethnographischen Repräsentation. Frankfurt / M., 1993. Особого внимания в сборнике заслуживает введение: Eberhard Berg, Martin Fuchs. Phänomenologie der Differenz. Reflexionsstufen der ethnographischen Repräsentation, S. 11–108.


[Закрыть] Так, Клиффорд Гирц – парадоксальным образом в историко-научной ретроспективе – возвестил об успехе таких «поворотов». Гирц относит развитие гуманитарных наук преимущественно 1960-х годов (особенно возникновение символической антропологии) к более широкой среде «интеллектуальных трендов», «получавших в гуманитарных науках в последующие десятилетия все больше влияния под такими ярлыками, как лингвистический, интерпретативный, социально-конструкционистский, ново-историцистский, риторический или семиотический „поворот“».[59]59
  Clifford Geertz. Spurenlesen. Der Ethnologe und das Entgleiten der Fakten. München, 1997, S. 131.


[Закрыть] Обсуждение модности «поворотов» продиктовано здесь ироничностью автобиографического нарратива: Гирц реконструирует культурологическое поле из перспективы собственного опыта в качестве участника соответствующего дискурса и его адепта. Но реконструкция эта особенно выделяет два аспекта. С одной стороны, «повороты» исходят из «потрясений» и «философских ажитаций»,[60]60
  Ibid., S. 146.


[Закрыть] точнее говоря, из «нарастающих потрясений интеллектуального поля»[61]61
  Ibid., S. 152.


[Закрыть] переломных 1960–1970-х годов, которое затем подключило к развитию «поворотов» и другие науки о человеке. Но прежде всего этнология оказалась здесь перед новыми вызовами ввиду разрушения колониализма, деколонизации и переопределения независимых государств так называемого третьего мира. С другой стороны, описывая теоретико-исследовательскую динамику, Гирц представляет подход «эпизодический и ориентированный на опыт», а не, к примеру, на прогресс, хотя его подход и отсылает, подобно концепции Куна, к «дисциплинарным сообществам».[62]62
  Ibid., S. 203.


[Закрыть]

В ключевых моментах Гирц идет, однако, дальше Куна. Особенно убедительно это прочитывается во введении к его книге «Локальное знание» и в опубликованном там же эссе «Размытые жанры».[63]63
  Clifford Geertz. Blurred Genres. The Refiguration of Social Thought // Local Knowledge. Further Essays in Interpretive Anthropology. New York, 1983, p. 19–35.


[Закрыть] «Повороты» представляют собой не академические школы, но определенные ракурсы исследования, смены перспектив, при которых основные вопросы содержания переходят в методически существенные установки к исследованию – этим положением Гирц продолжает линию конструктивизма Куна: исследование идет по путеводной нити самосотворенных «парадигм». Но, преодолевая Куна, Гирц понимает сам исследовательский процесс исключительно как меандрическую деятельность посредством «поворотов» – как активное отступление от старых и обращение к новым моделям объяснения. Например, в случае интерпретативного поворота это означает: «От попытки объяснить социальные феномены, вплетая их в „большие“ текстуры причины и следствия, обратиться к попытке интерпретировать их, помещая в локальные рамки понимания…»[64]64
  Geertz. Local Knowledge, Introduction, p. 6 (ср. p. 34: «Поворот, который совершила очень важная группа социологов, от аналогий физических процессов к аналогиям символических процессов, положил начало основополагающей дискуссии в сообществе социальных наук, которая касается не только его методов, но и целей»).


[Закрыть] Эту фигуру Гирц в дальнейшем развивает и метафорически. С ее помощью он обосновывает, как – у него самого – совершился интерпретативный поворот: «Сворачиваешь с дороги, идешь обходными путями…»[65]65
  Ibid., p. 6.


[Закрыть] Этот поворот с дороги и экспериментальное брожение окольными путями обретают и соответствующую форму изложения – форму эссе: «Для того чтобы свернуть с дороги и пойти обходным путем, нет более удобной формы, чем эссе».[66]66
  Ibid.


[Закрыть] Именно эта открытость и неопределенность цели исследовательского движения – подчеркивает Гирц в решающем для «культурного сдвига»[67]67
  Geertz. Blurred Genres, p. 19.


[Закрыть] сочинении «Размытые жанры» – существенно преобразили все исследовательское поле социальных наук. Они привели к знаменательной «рефигурации социальной мысли».

Такая рефигурация, говорит Гирц, разворачивается за счет типичных смешений жанров. Не только философские размышления обретают форму эссе, а тем самым и литературное облачение, но и социология использует в качестве аргументов метафору театра и ролевые модели. Главным образом, соответствующие аналогии игры, драмы или текста способствуют тому, что отдельные ученые формируют интеллектуальные сообщества. Эти и другие аналогизации и метафорические заимствования охватывают пространство вплоть до современного ландшафта науки. Они проявляются не в последнюю очередь и в актуальной генной инженерии, говорящей о чтении в книге жизни[68]68
  См.: Sigrid Weigel. Der Text der Genetik. Metaphorik als Symptom ungeklärter Probleme wissenschaftlicher Konzepte // Idem. (Hg.): Genealogie und Genetik. Berlin, 2002, S. 223–246.


[Закрыть] и рассматривающей генетику как текст. Аналогичные приемы наблюдаются и в современных исследованиях мозга, которые заимствуют понятия духа, сознания, свободы воли и т. д. в прямом смысле слова, тем самым переводя их из сферы философии в материалистическую когнитивистику. Подобные аналогизации и метафорические заимствования между дисциплинами скрывают весомые проблемы освоения. Они подвергают испытанию границы «дисциплинарных сообществ», но предлагают также и большие возможности познания.

Новые ориентиры через «повышенное внимание»

Свою проблематичность практика метафоризации обнаруживает, видимо, тогда, когда перестает быть просто симптомом «размывания жанров» в социальных науках. Если прибегать к метафоризации еще и для того, чтобы «объяснить» появление и чередование самих культурологических поворотов, то перед лицом очевидности метафорического образа мы рискуем избавить себя от обязанности его объяснять. Такое может случиться, если использовать историографию как литературу, как в случае Карла Шлёгеля, который, взяв за пример пространственный поворот, метафорикой воды буквально размывает всплеск и затихание «поворотов»: они оказываются «подобны водам, которые вновь иссякают и какое-то время глубоко под землей, незаметно, текут дальше, чтобы однажды вновь подняться на поверхность – если этому вообще суждено произойти».[69]69
  Karl Schlögel. Im Raume lesen wir die Zeit. Über Zivilisationsgeschichte und Geopolitik. München, Wien, 2003, S. 61 f.


[Закрыть] Поэтому неудивительно, что такой буйной органицистской метафорикой «всплывания», «созревания», «заката и восхода познания» или «линяющего знания» едва ли можно объяснить, как, собственно, возникает смена направлений, например пространственный поворот: «Повороты, бросающие новый свет на все известное прежде, невозможно декретировать. Они наступают, когда приходит их время, не раньше и не позже. <…> Если их время пришло, значит, завершилась некая монополия толкования, распалась, оборвалась, а ее место заняла другая, не оставив никаких следов предыдущих дискуссий, конфликтов».[70]70
  Ibid., S. 60.


[Закрыть] «Когда дело свершилось», когда время «созрело», появляется «поворот», который, как только становится предметом разговора, по мысли Шлёгеля, оказывается вместе с тем уже и свершенным. Свершенным – да, но определенно не до конца. Обозначить начало и конец «поворота» едва ли возможно при помощи такого метафорического «объяснения», к тому же наполненного историзующими ретроспекциями и создающего неясность, которую обнаруживают и некоторые огульные попытки исторически локализовать процессы глобализации. Шлёгель, закутывая «повороты» в органицистское пальто из метафор – если выразиться опять-таки метафорически, – тем самым подтверждает свою сдержанность по отношению к «поворотам», которые он – сторонясь парадигм или методов, но все же говоря о сменах парадигм – считает обыкновенной сменой установки восприятия: «Очевидно, поворот сегодня требует повышенного внимания к различным сторонам и аспектам, которые обсуждались слишком кратко. <…> Он намекает, что возможно множество совершенно разных точек зрения на один и тот же предмет. Он несомненно знаменует обогащение зрения, восприятия, осмысления. Повороты, во множественном числе, представляют собой индикаторы того, что нечто происходит: открытие, расширение, плюрализация измерений».[71]71
  Karl Schlögel. Kartenlesen, Augenarbeit. Über die Fälligkeit des spatial turn in den Geschichts– und Kulturwissenschaften // Kittsteiner (Hg.): Was sind Kulturwissenschaften, S. 261–283, здесь – S. 265.


[Закрыть] Повышенное внимание, разумеется, – лишь одно из качеств, характеризующих тот или иной «поворот».

«Поворот» как переход от предмета к аналитической категории

Скепсис по отношению к метафорическому «объяснению» возникновения «поворотов» ни в коем случае не означает, что метафоры и аналогии в целом губительны для наук о культуре. Напротив, метафоры и аналогии – широко распространенное в науках о культуре и характерное для них средство познания и изложения. К тому же, как представляется, именно для наук о культуре типично, что метафорами становятся и сами категории анализа. Это проливает свет на характерную структуру динамики «поворотов»: сначала обнаруживаются и вычленяются новые, общие для отдельных дисциплин предметные области, на которых концентрируется исследование, – например, ритуал, перевод, пространство и т. д. На этом предметно-содержательном уровне прощупываются новые сферы для исследования. Но когда же поворот становится «поворотом»? Кажется, в ответах на этот вопрос до сих пор преобладает неуверенность: «В конечном счете у нас все еще нет критериев, позволяющих решить, когда можно говорить о «повороте», а когда нельзя».[72]72
  Martina Heßler. Bilder zwischen Kunst und Wissenschaft. Neue Herausforderungen für die Forschung // Geschichte und Gesellschaft 31 (2005), S. 266–292, здесь – S. 268.


[Закрыть] И все же некоторые критерии вполне определимы.

Говорить о «повороте» можно лишь тогда, когда новый ракурс исследования «переходит» с предметного уровня новых областей исследования на уровень аналитических категорий и концепций, то есть когда он перестает просто фиксировать новые объекты познания, но сам становится средством и медиумом познания. Так, к примеру, в случае перформативного поворота суть не в том, чтобы анализировать ритуалы и уделять им «повышенное внимание». Напротив, инструментарий анализа ритуалов позволяет сначала вообще выявить социальные процессы (скажем, социальные драмы) и рассмотреть структуру их динамики. Такой «переход» от предмета к категории анализа не является процессом чисто количественного накопления, при помощи которого можно лишь достичь «критической массы», необходимой для этого перемещения, как утверждает Карл Шлёгель. Здесь скорее происходит решительная смена категориального уровня или даже концептуальный скачок. Так, к примеру, «ритуал», «перевод» или «пространство» из предметов исследования превращаются в категории анализа, позволяющие описать явления, первоначально не входившие в традиционную предметную область в узком смысле слова. «Перевод» здесь, выходя за границы языкового перевода текстов, становится обобщаемой категорией, которую затем можно применять и к переводу с одной культуры на другую. Такой обуславливаемый «поворотами» концептуальный скачок столь продуктивен потому, что в большинстве случаев сопровождает трансформацию изначально описательных понятий в оперативные,[73]73
  Об оперативных понятиях см.: Wolfgang Welsch. Transkulturalität // Universitas 52, 607 (1997), S. 16–24, здесь – S. 20: «Понятия культуры это всегда не просто описательные, но и оперативные понятия. Как и другие понятия для самопонимания (такие, как идентичность, личность, человек), они всегда воздействуют на свой предмет, изменяют его. <…> В этом смысле „реальность“ культуры всегда является также и следствием наших концепций культуры».


[Закрыть] то есть в концепты, меняющие действительность.

Более того, для динамики «поворотов» характерно, что аналитические категории в процессе своего формирования и распространения обретают метафорический характер. Метафора «культуры как перевода» является здесь удачным примером. Такая метафоризация наделяет «поворот» особой движущей силой. Его эффективность и жизнестойкость, в свою очередь, зависят от того, насколько его познавательный потенциал как аналитической категории в итоге превзойдет метафору в качестве своего «горючего», то есть насколько «поворот» способен применением собственных категорий контролировать тенденцию к метафоризации. В случае перевода это означает, что переводческая перспектива не только все больше насыщает собой понятие культуры («культура как перевод»). Лишь вовремя остановленная метафоризация превращает его в конкретную категорию, которая применима затем как для того, чтобы анализировать перенос опыта, а также связанных с жизненным миром и социальных результатов перевода в контекстах миграций, так и для того, чтобы методологически преобразовывать устоявшиеся механизмы сравнения культур.[74]74
  Об этом см.: Doris Bachmann-Medick. Übersetzung als Medium interkultureller Kommunikation und Auseinandersetzung // Handbuch der Kulturwissenschaften. Bd. 2: Paradigmen und Disziplinen. Hg. Friedrich Jaeger, Jürgen Straub. Stuttgart, Weimar, 2004, S. 449–465; ср. гл. 5 «Переводческий поворот».


[Закрыть]

Представляется, что такой подход в любом случае продуктивнее органицистской модели «объяснения». Поскольку он демонстрирует, каким образом науки о культуре с их средствами изображения, в частности метафорами, способны как осмыслять сами процессы метафоризации, так и обнаруживать их. Органицистские же выводы – как в случае Шлёгеля – сами оказываются во власти метафор и застывают в ожидании, когда на горизонте «всплывут» новые «повороты». К тому же они фиксируются на перформативных поворотных пунктах. Но «повороты» не всплывают просто так со дна морского – решающее значение имеют способствующие формированию теории микрособытия, которые сначала лишь подготавливают какой-либо «поворот», а затем либо активно набирают силу, либо уходят в тень.

2. Спектр теоретических трансформаций в смене ведущих наук

Настоящая книга посвящена разносторонним полям напряженных отношений и тем рамочным условиям, из которых «повороты» черпают свои содержательно-концептуальные силы. На переднем плане, как бы то ни было, находится способность самих «поворотов» формировать инновационные концептуальные ракурсы исследований.

Цепочка «поворотов» была спровоцирована главным образом культурной антропологией / этнологией, особенно американской, существенно отличающейся от немецкоязычной традиции философской антропологии. Культурная антропология англо-американского образца, как известно, исходит не из антропологических констант и универсализируемых систем знания.[75]75
  Об отличиях «традиций» антропологии в разных странах см.: Barth, Gingrich, Parkin, Silverman. One Discipline, Four Ways.


[Закрыть] Ее исследовательский интерес произрастает больше из полемики вокруг культурных различий. В качестве интегративного мостика между дисциплинами культурная антропология разработала важные базисные представления и для других наук о человеке и обществе, направивших культурный анализ на признание культурной чуждости и плюралистичности, а также на анализ культурных различий в поведении человека. Именно она первой поспособствовала прорыву глобального «Культурного Поворота» в гуманитарных науках – хотя и здесь уже дифференцированно: в качестве «антропологического поворота». В общедисциплинарном разрезе «антропологический поворот» в социальных науках (Вольф Лепенис) идет параллельно «антропологизации знания» (Вольфганг Фрювальд) и антропологическому повороту в литературоведении, а также в исторической антропологии.

Наибольшая плодотворность культурно-антропологического обоснования заключается в направленности на интернационализацию и в акцентировании чуждости как методического принципа. При этом изыскания культурной антропологии, как известно, давно не ограничиваются чужими (племенными) культурами, но все больше ориентируются на отношения в рамках современных индустриальных обществ. Кроме того, они закладывают ключевые теоретические основы для культурной и межкультурной рефлексии в принципе. Аналогично развитию «поворотов», этнология тем самым покидает свою традиционную предметную область региональных исследований (area studies), чтобы обрести статус систематической дисциплины.[76]76
  См.: Michael Lackner, Michael Werner. Der cultural turn in den Humanwissenschaften. Area Studies im Aufoder Abwind des Kulturalismus? Bad Homburg, 1999 (Werner Reimers Konferenzen, Heft 2).


[Закрыть] Лишь находясь в такой позиции, она может формировать общедисциплинарные категории анализа и стимулировать концептуализацию посредством «культурной критики»; она настаивает на развитии этнологического взгляда, который можно и нужно направить также на собственную культуру: на собственные социальные институты, нормы, ценности, привычки. Развитие такого этнологического зрения особенным образом провоцируется столкновением с «чужим». Это позволяет наблюдателю «извне» направлять дистанцированный взгляд на собственную культуру и «очуждать» ее так, чтобы проявилось не замечаемое в ней раньше.[77]77
  Julika Funk. Forschungsrichtungen in der Anthropologie: Philosophische Anthropologie, Historische Anthropologie, Interkulturalität und Kulturanthropologie. Überblick und Auswahlbibliographie // Historical Social Research / Historische Sozialforschung 25, 2 (2000), S. 54–138, здесь – S. 98.


[Закрыть] Другие дисциплины могут научиться у этнологии этой плодотворной практике «очуждения». Она вовсе не остается сугубо упражнением в межкультурных компетенциях, но обладает тесной связью с реальностью. В американских «культурных исследованиях» – больше, чем в немецкоязычных науках о культуре, – ее приводят в действие сами социальные и этнические процессы, политика национальных меньшинств, движения за гражданские права в так называемых мультикультурных обществах, миграционные процессы и диаспоры в их гибридных переплетениях различных слоев культурного опыта и множественной культурной принадлежности. На фоне таких скачков невозможно утверждать, будто культурологические повороты – или, по выражению Реквица, трансформации культурных теорий – разыгрываются в некой теоретической лаборатории. Напротив, эти «повороты» явным образом обусловлены социальными и межкультурными процессами, в формировании которых они и сами участвуют за счет придания им своих концептуальных перспектив.

Уже этот «чужой взгляд» на собственную культурную реальность также и в современных исследованиях по-прежнему подталкивает к тому, чтобы проливать свет на не замечаемые до сих пор общедисциплинарные предметные области. Так, под влиянием культурологии в исторических науках буйно разрослись история безумия, скуки, отвращения, сновидений, памяти и т. д., то есть «мягкие» факторы «культуры как ополаскивателя», по выражению Уте Даниель.[78]78
  Ute Daniel. Geschichte als historische Kulturwissenschaft. Konturen eines Wiedergängers // Heide Appelsmeyer, Elfriede Billmann-Mahecha (Hg.): Kulturwissenschaft. Felder einer prozeßorientierten wissenschaftlichen Praxis. Weilerswist, 2001, S. 195–214, здесь – S. 196.


[Закрыть] Соответствующие исследования в сфере истории повседневности и исторической антропологии сыграли здесь роль новаторских направлений.[79]79
  См. статьи в журнале: Historische Anthropologie. Kultur – Gesellschaft – Alltag. Köln, Wien, Weimar 1993, ff.


[Закрыть] В литературоведении такими предметными областями выступают честь, кожа, фетиш, любовь, насилие и т. п. в литературе – а также, разумеется, есть расширенное понятие текста, включающее в себя медиа, устность, перформативность и тем самым разительно отличающееся от традиционной ориентации литературоведения на художественное произведение.[80]80
  См.: Claudia Benthien, Hans Rudolf Velten (Hg.): Germanistik als Kulturwissenschaft. Eine Einführung in neue Theoriekonzepte. Reinbek, 2002.


[Закрыть] Логичным образом не заставил себя ждать и спорный вопрос, не теряет ли литературоведение собственный предмет – эстетическое своеобразие и индивидуальность того или иного литературного произведения.[81]81
  Ср. соответствующую дискуссию по вопросу «Теряет ли литературоведение свой предмет?», инициированную Вильфридом Барнером: Jahrbuch der deutschen Schillergesellschaft 42 (1998), 43 (1999), 44 (2000).


[Закрыть]

Даже без положительного ответа на этот вопрос очевидно, что активное расширение и экспансия предметных областей под влиянием культурологии – не только в исторических и литературных науках – является результатом устойчивого давления модернизации и инноваций. Привело это к вызывающей сомнения фиксации на тематических комплексах, которая преобладает в культурологических дискуссиях. Даже большинство описаний самого культурологического дискурса по сей день выстраивается тематически. В качестве примера можно снова привести «Краткий курс истории культуры» Уте Даниель, ориентирующейся на темы и ключевые фигуры в науке и концентрирующейся на «тематических акцентах»,[82]82
  Daniel. Kompendium Kulturgeschichte, S. 297.


[Закрыть] на микроистории и истории повседневности, исторической антропологии, гендерных исследованиях, истории дискурсов. Тематические профили подобного рода в большинстве своем заканчиваются разделением и дифференциацией исследовательского спектра внутри одной дисциплины, а не трансдисциплинарными пересечениями. Почему последние возможны только в случае «поворотов», показывает их «переход» от тематических блоков к аналитическим категориям. Именно этот качественный скачок не всегда в достаточной мере последовательно подхватывают науки о культуре. Так, «ключевые слова», которые раскрывает Уте Даниель, такие как «объяснение / понимание», «факт», «истина», «объективный / субъективный», «язык / нарративность» и т. д., отстают от динамики наук о культуре, под действием которой содержательно заряженные понятия превращаются в оперативные и служат методологически новаторскими категориями анализа.

Разбор «поворотов» в этой книге пытается вывести за пределы подобной тематической фиксации, преобладающей сегодня в культурологических исследованиях. Фиксируясь лишь на темах, так легко, к примеру, сжать литературные тексты до простых «обломков мыслей, формул и мотивов»,[83]83
  Klaus Grubmüller. Wie kann die «Mediaevistik» ihren Gegenstand verlieren? //Jahrbuch der deutschen Schillergesellschaft 43 (1999), S. 466–469, здесь – S. 469.


[Закрыть] вместо того чтобы, скажем, сместить взгляд на особые формы литературной репрезентации или раскрыть культурные категории восприятия как возможные координаты исследования.[84]84
  О критике тематической фиксированности, а также об обращении наук о культуре к «методическому» потенциалу понятий культурного восприятия и выражения см.: Doris Bachmann-Medick. Literatur – ein Vernetzungswerk. Kultur-wissenschaftliche Analysen in den Literaturwissenschaften // Appelsmeyer, Billmann-Mahecha (Hg.): Kulturwissenschaft, S. 215–239.


[Закрыть] Однако чтобы уберечь науки о культуре от такого самопоглощения в почти бескрайнем море их возможных предметов исследования и методически более точно очертить их контуры, следует реализовать продуктивный потенциал «поворотов». Так, следование различным исследовательским «поворотам» поощряет методологическое сознание и формирование теорий, с помощью которых можно переформулировать сами культурологические (например, литературоведческие или историко-научные) категории. Здесь обнаруживается больше конкретики в том, что можно понимать под «очуждающей» новой оптикой собственной дисциплины или культуры. Эта оптика не исчерпывается межкультурным расширением и ревизией традиционных европейских категорий. Более того, она ставит под вопрос сами эти категории – в их обусловленности европейской историей и с их претензией на обобщаемость или даже универсализируемость. К примеру, для литературоведения это означает критическую ревизию понятий эпохи и жанра, а также критериев литературной канонизации – не в последнюю очередь в контексте связи литературной истории с историей колониализма.[85]85
  Подробнее об этом см.: Edward W. Said. Kultur und Imperialismus. Einbildungskraft und Politik im Zeitalter der Macht. Frankfurt / M., 1994; ср. гл. 4 «Постколониальный поворот».


[Закрыть]

Критика категорий и расширение методологии выводят культурологические исследования в целом на новый уровень: науки о культуре также обретают смежный горизонт своего применения, выходя за пределы переосмысления и расширения предметных областей и намечая новые перспективные направления в исследованиях. Именно это и сулят «повороты». Стимулируя критику категорий, они в конечном счете действуют и в обратном направлении, инициируя критическое обращение с культурологическим словарем; они затрагивают самосознание и возможную завышенную самооценку наук о культуре, равно как и их возможную недооценку (например, со стороны естественных наук). Сквозными в этом ключе оказываются вопросы: каких еще «поворотов» следует ожидать в рамках наук о культуре, а какие больше не поддаются интеграции этими науками? Фиксируют ли «повороты» только поверхностные явления научной моды или же они воплощают собой более стабильные исследовательские направления? Куда «поместить» их в международном ландшафте наук?

В немецких науках о культуре бросается в глаза, что о «поворотах» здесь практически всегда говорят с отсылкой к англоязычным, в особенности американским дискурсам. «Оксфордский словарь английского языка» передает все комплексное смысловое поле понятия turn, разносторонние прагматические оттенки которого слышны даже в более узком понятии исследовательского поворота.[86]86
  The Oxford English Dictionary. Vol. 18. 2nd edn. Oxford, 1989, p. 695–698.


[Закрыть] В немецком же языке понятие Wende провоцирует тяжеловесные коннотации. Здесь скорее звучит финальная нота эпохального, кардинального изменения, «водораздела эпох»,[87]87
  См. словарную статью «Поворот» («Wende»): Deutsches Wörterbuch von Jacob und Wilhelm Grimm (1955). Bd. 28. München, 1984, S. 1742–1746, здесь – S. 1744; ср. также определение «поворота» в словаре Дуден: Duden. Das große Wörterbuch der deutschen Sprache. 8 Bde. 2. Aufl. Mannheim, Leipzig, Wien, Zürich, 1995. Bd. 8, S. 3895 («1. коренное изменение, перемена в сторону некоего события или развития»).


[Закрыть] которая – аналогично хайдеггеровской концепции поворота как Kehre[88]88
  Ульрих Раульф наблюдает связь лингвистического поворота с хайдеггеровским понятием «поворот» («Kehre») и на содержательном уровне – см.: Ulrich Raulff. Mentalitäten-Geschichte // Idem. (Hg.): Mentalitäten-Geschichte. Zur historischen Rekonstruktion geistiger Prozesse. Berlin, 1987, S. 7–17, здесь – S. 7: «разве не указывало хайдеггеровское Kehre также в сторону языка и не подсказывало тем самым аутентичный перевод упомянутого turn?».


[Закрыть] – углубляет понятие «поворота». Уже только поэтому в случае культурологических поворотов имеет смысл в немецком языке сохранить английское понятие turn, примыкая к международной дискуссии. Разумеется, возникает вопрос, не существуют ли – как раз на волне возрожденной в начале ХХ века немецкоязычной традиции наук о культуре (Георг Зиммель, Эрнст Кассирер, Макс Вебер и др.)[89]89
  См. также: Otto Gerhard Oexle. Historische Kulturwissenschaft heute // Rebekka Habermas, Rebekka v. Mallinckrodt (Hg.): Interkultureller Transfer und nationaler Eigensinn. Europäische und anglo-amerikanische Positionen der Kulturwissenschaften. Göttingen, 2004, S. 25–52.


[Закрыть] – и в Германии собственные подходы к «поворотам», к которым стоило бы внимательнее приглядеться – прежде всего к «повороту», совершенному «парадигмой» памяти.[90]90
  См.: Aleida Assmann. Gedächtnis als Leitbegriff der Kulturwissenschaften // Musner, Wunberg (Hg.), Kulturwissenschaften, S. 27–45. Алейда Ассман объявляет память «новой парадигмой» (S. 27), но не новым «поворотом», потому что эта парадигма относится к «культурологии, ориентированной на перформативное» (S. 31), которая подчеркивает способность к обмену, интерактивность динамики памяти. Ср.: Astrid Erll. Kollektives Gedächtnis und Erinnerungskulturen // Ansgar Nünning, Vera Nünning (Hg.): Einführung in die Kulturwissenschaften. Stuttgart, Weimar, 2008, S. 156–185.


[Закрыть] Однако данная книга концентрируется на важнейших «поворотах», которые, возникнув в международном контексте, по крайней мере частично вошли в немецкие науки о культуре и обрели в них свои собственные акценты.

Во французской же научной традиции, продвигающей исследования трансферов, такой трансфер теории культурных поворотов, похоже, не столь распространен. Развитие дискурсов идет там иными путями – науки о культуре,[91]91
  Во Франции культурологические подходы пришли в науку скорее через литературоведение и языкознание или же зарубежную филологию и страноведение – см.: Dorothee Röseberg. Kulturwissenschaft Frankreich. Stuttgart, Düsseldorf, Leipzig, 2001, S. 7, S. 10 f.


[Закрыть] или «культурные исследования» (cultural studies), во Франции не становятся предметом обсуждения, не в последнюю очередь по причине общей тенденции к дистанцированию от американских теоретических школ. После «гуманитарного поворота» вследствие структурализма[92]92
  Ср.: Jurt. Das literarische Feld, S. 32.


[Закрыть] или же «лингвистического поворота», начатого Фердинандом де Соссюром и продолженного семиотикой Ролана Барта и Жаком Деррида, здесь меньше говорят о turns или tournants. Здесь, скорее, собственные центральные теоретические подходы проходят вдоль других дискурсивных осей, других разграничительных линий интеллектуального поля. Отчасти их можно локализовать там, где – как подчеркивает Ульрих Раульф, говоря об истории ментальностей, – «линии, следуя «поворотам», словно очерчивают круги»:[93]93
  Raulff. Mentalitäten-Geschichte, S. 8.


[Закрыть] интертекстуальность (Юлия Кристева), ментальность / ментальная история (Марк Блок / Люсьен Февр и Школа «Анналов»), трансфер (Мишель Эспань / Михаэль Вернер / Ханс-Юрген Люзебринк), перекрестная история / Histoire croisée (Михаэль Вернер / Бенедикт Циммерман), научное / литературное поле (Пьер Бурдье), память / места памяти (Пьер Нора) и многие другие. Кажется, что после лингвистического поворота образовалось разветвление дискурсивного спектра, не ориентированное главным образом на повороты. Не в последнюю очередь это примечательное последствие характерных для каждой отдельной страны отклонений в самосознании наук о культуре. Так, для французского дискурса, несмотря на все же обнаруживаемый в нем культурологический поворот,[94]94
  Michael Werner. Neue Wege der Kulturgeschichte // Étienne François u. a. (Hg.): Marianne – Germania. Deutsch-französischer Kulturtransfer im europäischen Kontext. Les transferts culturels France-Allemagne et leur contexte européen 1789–1914. 2 Bde. Bd. 2. Leipzig, 1998, S. 737–743, S. 737.


[Закрыть] изначально характерна связь наук о культуре с социальными науками в sciences humaines. Поэтому вследствие «Культурного Поворота» теоретическим концепциям присущ более сильный «плюрализм в развитии науки и общества»,[95]95
  Ibid., S. 738.


[Закрыть] благодаря чему во Франции не в последнюю очередь широкое распространение получила узкая тропинка лингвистического поворота.

Лингвистический поворот

Похоже, новые культурологические ориентиры в форме поворотов не миновали ключевого «мега» – поворота – лингвистического (liguistic turn). Именно он обусловил появление «Культурного Поворота», о котором – учитывая его универсальность – можно говорить как о стимуле динамического процесса культурной рефлексии. Лингвистическому повороту здесь намеренно не посвящается отдельной главы. Потому что он пронизывает все остальные «повороты» и знаменует собой все дальнейшие смены направлений и смещения акцентов, которые тем или иным образом отталкиваются от лингвистического поворота. В конечном счете он несет на себе функцию основания, которое считают даже сменой парадигм, как, например, Ричард Рорти, говорящий о «самой недавней философской революции – лингвистической философии».[96]96
  Richard M. Rorty (ed.): The Linguistic Turn. Essays in Philosophical Method. With Two Retrospective Essays. Chicago, London (1967), 1992. Introduction, p. 3.


[Закрыть]

Лингвистический поворот уходит корнями в философию языка. Само понятие еще в 1950-х сформировал лингвофилософ Густав Бергман: «Все философы языка говорят о мире, рассуждая о подходящем языке. Это лингвистический поворот, фундаментальный прием – как метод, с которым соглашаются те, кто занимается философией обыденного и идеального языка».[97]97
  См.: Gustav Bergmann. Logic and Reality. Madison, 1964, p. 177, цит. по: Rorty (ed.): Linguistic Turn, p. 9.


[Закрыть] Лингвофилософскому, лингвистическому повороту в философии важны не конкретные высказывания о реальности, но высказывания о языке, который был бы адекватен таким высказываниям о реальности. Однако в качестве лингвистического поворота этот подход нашел распространение лишь в 1967 году благодаря Ричарду Рорти и изданному им сборнику «Лингвистический поворот».[98]98
  См.: Rorty (ed.): Linguistic Turn.


[Закрыть] Убежденность в том, что границы языка – это границы мышления, в том, что «за пределами» или по ту сторону языка и его употребления нет сокрытой реальности, ведет к продуктивному заключению – всякий анализ «действительности» обусловлен языком и «фильтруется» приоритетом языка: «Если традиционная философия (как принято считать) главным образом пыталась, раскапывая недра языка, добраться до того, что язык выражает, то лингвистический поворот исходит из субстанционального утверждения, что с помощью таких раскопок невозможно ничего обнаружить».[99]99
  Ibid., p. 10.


[Закрыть]

Уже в своих первых посылах концепция языка в лингвистическом повороте восходит к теории языка Фердинанда де Соссюра (1916), в особенности к его пониманию языка как (закрытой в себе) синхронической системе знаков (langue). Языковой знак обладает идентичностью не сам по себе, а лишь в отличиях от других знаков; как, например, яблоки определяются тем, что они не являются грушами, так «a» не является «m» и т. д. Таким образом, языковые знаки связаны между собой в единой системе различий, они образуют структуру. Примыкая к достижениям структуралистского языкознания, «языковой поворот» исходит из представления, что и действительность структурируется языком, что саму реальность, как и язык, можно рассматривать как систему знаков, как систему репрезентаций и различий.

Влияние лингвистического поворота распространилось далеко за пределы философии языка, транслировав идею о языковой зависимости и процессуальности текста и репрезентации как условиях познания в другие гуманитарные науки, а позже и в науки о культуре. Однако сначала он нашел наиболее отчетливое выражение в структурализме и уже с этих позиций спровоцировал развитие новых ключевых методов парадигматического характера в гуманитарных науках и культурологии. Решающим оказывается категорический отход лингвистического поворота от позитивизма, до 1960-х годов сводившего познание действительности к количественно выражаемым данным. В отличие от последнего, он исходит из того, что к «аутентичной» действительности нет доступа. Язык не описывает независимую от него, скрытую под ним действительность. Язык оказывается не инструментом описания действительности, но инструментом ее построения: всякое познание реального сформулировано языковыми высказываниями; не существует реальности, которая не была бы пронизана языком и не несла бы на себе его отпечаток. Этот «фильтр» языковости, на котором настаивает прежде всего французская теория текста в духе Ролана Барта и Жака Деррида,[100]100
  О роли французской теории текста – а не столько лингвистики – для лингвистического поворота см.: Jürgen Trabant. Zur Einführung: Vom linguistic turn der Geschichte zum historical turn der Linguistik // Idem. (Hg.): Sprache der Geschichte. München, 2005, S. vii – xxii, здесь – S. vii ff.


[Закрыть] для историографии, к примеру, означает, что и ей доступен лишь текстуальный, опосредованный языком мир. У нее нет возможности ознакомиться с «действительным» опытом человека – ей доступно лишь то, что сообщают о нем исторические источники. Это осознание языковой обусловленности и возможности опыта, а также исторических высказываний и «повествований» привело к тому, что лингвистический поворот сформировался в историографии главным образом как «нарративный поворот».[101]101
  Об этом см.: Philipp Sarasin. Geschichtswissenschaft und Diskursanalyse. Frankfurt / M., 2003.


[Закрыть] Не только исторические факты конструируются историками,[102]102
  См.: Hayden White. Auch Klio dichtet oder Die Fiktion des Faktischen. Studien zur Tropologie des historischen Diskurses. Stuttgart, 1986 (о «„нарративистском“ объяснении» см. S. 70); см. также гл. 3 «Рефлексивный / литературный поворот».


[Закрыть] но и сами чувства и мотивы поступков, принадлежащие акторам Истории, следует понимать не как аутентичные артикуляции индивидуумов, но как результаты передаваемых в языке кодов чувств и поступков. Языковые коды всегда предшествуют интенциям самих деятелей (то есть якобы независимому внутреннему, ментальному миру). Таким образом, корни семиотического поворота конца 1960-х годов можно отнести к linguistic turn.