Текст книги "Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре"

«Поэтика культуры» ведет свое начало от интерпретативного поворота; вместе с тем она демократизирует его понимание текста, избавляя его от привкуса (европейской) художественной формы. Речь здесь идет не о «культуре как тексте», но о «культурных текстах». Обращает на себя внимание, как в насыщенном взаимодействии с другими «культурными текстами» произведения искусства и тексты литературы заметно лишаются своих привилегий. Но и при этом – что свойственно интерпретативному повороту – сфера «культурного» в искусстве и литературе расширяется до уровня практик, ритуалов, социальных отношений и т. д. Находясь в отношениях взаимообмена, «культурные тексты» в таком широком понимании раскрываются через оказываемое ими воздействие – подобно микроисторическим подходам к изучению истории, в которых, как пишет Ганс Медик, различные источники интегрируются в отношения взаимообмена в целях обогащения возможностей познания.[217]217
  См.: Hans Medick. Mikro-Historie // Winfried Schulze (Hg.): Sozialgeschichte, Alltagsgeschichte und Mikro-Historie. Göttingen, 1994, S. 40–53.


[Закрыть] Интерпретативный поворот в этих случаях сыграл решающую роль: он расширил смысл текста от ментального, интенционального приписывания значений до позициональности текстов внутри какой-либо сети осуществляемых практик, элементами которых эти тексты и являются, – вместо того чтобы рассматривать подобные практики лишь в качестве контекста, как это было принято при использовании традиционного понятия текста.[218]218
  См.: Claire Colebrook. New Literary Histories. New Historicism and Contemporary Criticism. Manchester, New York, 1997, раздел «Культура и интерпретация. Антропология, этнография и понимание», p. 66–89, особ. p. 75.


[Закрыть] Культура оказывается конфигурацией (культурных) текстов в отношениях взаимообмена. Это позволяет связать драмы Шекспира с сообщениями из колоний Нового Света или, допустим, с религиозными трактатами об изгнании дьявола. Решающим значением здесь обладает не целостное представление о «культуре как тексте», но динамика «культурных текстов», участвующих в моделировании чувств и в ориентировании поступков.

Новый историзм ведет к децентрированию текста и интерпретации. Определяющую роль здесь играет импульс доходить до самых границ текста, где может состояться обмен с другими текстами и где в то же время становится возможным контакт с материальным миром. Если центростремительная интерпретация Гирца, ищущая смысловые центры, пытается через ключевые тексты добраться до «внутренней сущности» культуры,[219]219
  Geertz. Deep Play, S. 208. [Рус. изд.: Гирц. «Глубокая игра». С. 504.]


[Закрыть] то новый историзм подчеркивает маргинальность и противоречивость текстов. Особое внимание здесь уделяется отношениям обмена, смешениям и переговорам – то есть категориям, которые отчетливее выйдут на первый план в ходе дальнейшей культурологической дискуссии.

Конечно, интерпретативного поворота на уровне соответствующей ему теории культуры недостаточно, чтобы, подобно Михаилу Бахтину, ввести в интерпретационный процесс понятия несхожести (Alterität) и «другоизации» («othering»).[220]220
  О Бахтине в этом ключе ср.: Gunn. Criticism of Culture, p. 133.


[Закрыть] Столь же мало внимания уделяется моделям диалогического и полифонического опыта (многозначность, многоголосие). Таким образом упускается шанс превратить интерпретацию в некую форму деятельности, которую можно было бы использовать в практике межкультурного исследования. Однако на уровне «насыщенного описания» все же намечаются пути для дифференцированного анализа культуры. В конечном счете интерпретативный поворот не выстраивает общей теории интерпретации культуры, не создает обобщающей теории. Напротив, здесь требуется открытое для интерпретации «обобщение в рамках единичного случая».[221]221
  Geertz. Dichte Beschreibung, S. 37. [Рус. пер.: Гирц. «Насыщенное описание». С. 35.]


[Закрыть] То есть необходима плотная фиксация культурного анализа на конкретных случаях, буквально микроскопический метод работы. Соответственно, все более проблематичным считается выстраивать анализ культуры или культурных явлений, опираясь на ставшие уже автономными ключевые понятия исследований общества – такие, как модернизация, индустриализация, интеграция и глобализация. Эффективнее было бы всякий раз перепроверять такие обобщения согласно отдельным эмпирическим наблюдениям и их интерпретативным погружениям вглубь предмета. Пытаясь с опорой на единичные случаи все же выйти на обобщающий уровень, следует постоянно переосмысливать отношение между отдельным исследованием и более общим контекстом. В таком случае перед научным трудом возникают следующие вопросы: о каком контексте идет речь в том или ином случае? какие устанавливаются рамки? какие предпринимаются ограничения? каким образом организуются взаимосвязи культурного анализа? какие аналитические понятия будут центральными? принадлежат ли они научной традиции или же они открыты для «автохтонных» понятий данных «объектов» исследования? что характерно для риторики изложения?

Историческая наука задалась такими вопросами лишь после того, как в 1970-х годах начала постепенно отказываться от крупных тем и линейных «великих повествований» в пользу многослойных конфигураций и синхронных смысловых и событийных витков истории. Такой критический уклон интерпретативного поворота на ранней стадии демонстрируют уже историко-антропологические эссе Роберта Дарнтона, в которых в этнологическом ключе анализируются конкретные примеры из ментальной и культурной истории Франции XVIII века, ставшие результатом совместного семинара с Клиффордом Гирцем.[222]222
  Robert Darnton. Das große Katzenmassaker. Streifzüge durch die französische Kultur vor der Revolution. München, Wien, 1989.


[Закрыть] Новый вектор заключается в том, чтобы «выявить чужую систему смыслов»,[223]223
  Ibid., S. 13.


[Закрыть] по аналогии с чужой культурой, и, например, проинтерпретировать ритуальную многослойность, скажем, кошачьего побоища как чужеродного явления ремесленной культуры. Символический элемент социальных интеракций вновь обретает ценность по сравнению с количественным превосходством ментальной историографии.[224]224
  См.: Ibid., S. 293.


[Закрыть] Методологически на переднем плане здесь находится попытка как можно глубже вникнуть в позицию и точку зрения исторических субъектов, чтобы интерпретация исходила из наиболее загадочных моментов в исторических источниках.[225]225
  См.: Ibid., S. 296.


[Закрыть]

Однако основательнее всех концептуальные возможности интерпретативного поворота для исторической науки проработали Ганс Медик,[226]226
  См. (особенно в плане применимости «насыщенного описания» в исторической науке или исторической антропологии): Hans Medick. «Missionare im Ruderboot»? Ethnologische Erkenntnisweisen als Herausforderung an die Sozialgeschichte // Alf Lüdtke (Hg.): Alltagsgeschichte. Zur Rekonstruktion historischer Erfahrungen und Lebensweisen. Frankfurt/M., New York, 1989, S. 48–84, здесь особ. S. 59 ff.; idem. Mikro-Historie.


[Закрыть] Линн Хант, Уильям Сьюэлл-младший,[227]227
  Об этом см.: Elizabeth A. Clark. History, Theory, Text. Historians and the Linguistic Turn. Cambridge, London, 2004, особ. p. 149–155 (Раздел «Антропология Гирца и исторические науки»). Критический обзор наравне с собственной позицией обязательного включения текстов в социальные связи дает Габриэла М. Шпигель – см.: Gabrielle M. Spiegel. History, Historicism, and the Social Logic of the Text // Idem. The Past as Text. The Theory and Practice of Medieval Historiography. Baltimore, London, 1997, p. 3–28.


[Закрыть] а также – на конкретных примерах – авторы журнала «Историческая антропология. Культура – общество – повседневность»,[228]228
  Издается с 1993 года, см.: Historische Anthropologie. Kultur – Gesellschaft – Alltag. Köln, Weimar, Wien: Böhlau Verlag.


[Закрыть] основанного на волне интерпретативного поворота. Внимание здесь сосредоточилось на смысловых и текстуальных измерениях, указывающих на то, что восприятие, осмысление и самотолкование субъектов представляют собой как минимум столь же важные «факты» истории, сколь и их социально-экономическое положение или принадлежность к сословиям и классам.[229]229
  См.: Ute Daniel. Clio unter Kulturschock. Zu aktuellen Debatten in der Geschichtswissenschaft // Geschichte in Wissenschaft und Unterricht 48 (1997), S. 200; об этом также см.: Heidemarie Uhl. «Kultur» und/oder «Gesellschaft»? Zur «kulturwissenschaftlichen Wende» in den Geschichtswissenschaften // Lutz Musner, Gotthart Wunberg (Hg.): Kulturwissenschaften. Forschung – Praxis – Positionen. Wien, 2002, S. 220–236, здесь – S. 230.


[Закрыть] Интерпретативный поворот в исторических науках проявляет себя в «вопросе о „как“, который всегда является и вопросом о смыслах, образах толкования и символических измерениях».[230]230
  Ute Daniel. Geschichte schreiben nach der «kulturalistischen Wende» // Archiv für Sozialgeschichte 43 (2003), S. 576–599, здесь – S. 577.


[Закрыть] Он же ведет и к цепочке междисциплинарных теоретических ответвлений: к культурно-историческим изменениям социальной истории, прежде всего к истории повседневности, к микроистории и к исторической антропологии. Последняя целенаправленно обращается как раз к такому уровню культурных самотолкований и субъективного опыта, не в последнюю очередь исходя из эго-документов исторических субъектов.[231]231
  О новейших подходах в исследовании исторических (не ограничивающихся европейскими концепциями Я) эго-документов см.: Gabriele Jancke, Claudia Ulbrich (Hg.): Vom Individuum zur Person. Neue Konzepte im Spannungsfeld von Autobiographietheorie und Selbstzeugnisforschung. Göttingen, 2005 (= Querelles. Jahrbuch für Frauen– und Geschlechterforschung 10 (2005)).


[Закрыть] Разумеется, здесь – за пределами теории Гирца – прослеживается непосредственно социальное порождение и изменение культурных значений в исторических конфигурациях, обусловленных напряжением и противоречиями в рамках социума. С учетом процессов глобализации требуется конкретнее профилировать методологию этих подходов или же подвергнуть ревизии интерпретативные подходы к теоретически фундированной локальной и микроистории,[232]232
  О последующем развитии исторической антропологии см.: Hans Medick. Quo vadis Historische Anthropologie? Geschichtsforschung zwischen Historischer Kulturwissenschaft und Mikro-Historie // Historische Anthropologie 9, 1 (2001), S. 78–92.


[Закрыть] которая в свою очередь сталкивается сегодня со сложностью макропроцессов глобальной истории.

Насколько серьезно следует воспринимать параметры текста, демонстрируют образчики текстологически ориентированных гендерных исследований, представленных, например, в сборнике «Текст и гендер. Мужчина и женщина в брачных текстах раннего Нового времени».[233]233
  Rüdiger Schnell (Hg.): Text und Geschlecht. Mann und Frau in Eheschriften der frühen Neuzeit. Frankfurt/M., 1997.


[Закрыть] Так, взаимосвязь между текстами (проповедью, трактатом, княжеским зерцалом и т. п.) и отношениями полов устанавливается не через утверждение, что, к примеру, смысл языковых обозначений гендерных ролей следует выводить из реальности, то есть что знаку мужчина/женщина соответствует некий референт в действительности. Напротив, гендерные исследования пришли к убеждению, что такое называние в языке уже всегда приписывает смыслы, следует некой стратегии дискурсивного производства реальности, то есть язык и тексты в значительной мере сперва сами конструируют и создают гендерную реальность, а не наоборот. Лишь кратко намеченное здесь выявление «„текстуальности“ пола»[234]234
  Rüdiger Schnell. Text und Geschlecht. Eine Einleitung // Ibid., S. 9–46, особ. S. 11 ff.


[Закрыть] предостерегает от того, чтобы поспешно ссылаться на отображающую функцию языка, не обращая внимания на то, как язык и тексты в своем потенциале символического созидания вообще сперва порождают и оформляют действительность.

В осмысленности построения мира, в его зависимости от языка как знако– и смыслогенерирующей системы, заключается также идея интерпретативной социологии: «создание описаний социальных действий влечет за собой герменевтическую задачу проникать в смысловые рамки, которые используют сами действующие лица для построения и воспроизводства социального мира».[235]235
  Anthony Giddens. Interpretative Soziologie. Eine kritische Einführung. Впрочем, Гидденс ссылается не на Гирца, а на традицию понимающей социологии от Шюца и Гадамера до Хабермаса. См. также: Gabriele Cappai. Kultur aus soziologischer Perspektive. Eine metatheoretische Betrachtung // Appelsmeyer, Billmann-Mahecha (Hg.): Kulturwissenschaft, S. 54–96.


[Закрыть] Так, к примеру, институции тоже следует интерпретировать в аспекте закрепившихся смысловых структур. В своем обзоре школ интерпретативной социологии Энтони Гидденс показывает, как «мир до интерпретации» становится предметом такой социологии, которая опирается на философский идеализм и потому обнаруживает недостатки в собственной практике, не уделяя должного внимания материальным условиям действий и предпосылкам власти. Интерпретативный поворот и здесь оказывается не абсолютно новым «поворотом», но развивается на базе взаимодействия с актуальными на данный момент или прерванными традициями и школами.

Культурологический поворот коснулся и политологии – правда, довольно поздно, лишь в 1990-е годы. «Культура» в качестве новой категории отныне дополняет категорию «общества»; культурные коды, толкование и комментирование действующих лиц через символы, язык и ритуалы признаются основными чертами всякого действия, совершаемого в политическом поле. Политология здесь вполне может опереться на предшественников из собственных рядов, таких как Эрик Фогелин, отстаивавший позицию самотолкования обществ и необходимость внедрения понимающих методов и самоинтерпретаций в анализ. Особенно с точки зрения междисциплинарного взаимодействия здесь примечательны мысли о значении культуры и интерпретативных подходов для экономического анализа, которые также способствуют расширению теорий игры и концепций рационального выбора.[236]236
  Ср.: Frank Nullmeier. Interpretative Politikanalyse in der Theorienkonkurrenz // Andreas Reckwitz, Holger Sievert (Hg.): Interpretation, Konstruktion, Kultur. Ein Paradigmenwechsel in den Sozialwissenschaften. Opladen, Wiesbaden, 1999, S. 219–238; см. также: Jakob Tanner. «Kultur» in den Wirtschaftswissenschaften und kulturwissenschaftliche Interpretationen ökonomischen Handelns // Friedrich Jaeger, Jörn Rüsen (Hg.): Handbuch der Kulturwissenschaften. Bd. 3. Stuttgart, Weimar, 2004, S. 195–224.


[Закрыть] Очень рано для политологии в поле «международных связей» обнаруживается представление о «текстуальной политике международных отношений».[237]237
  James DerDerian, Michael J. Shapiro (eds.): International/Intertextual Relations. Postmodern Readings of World Politics. New York, 1989, p. xi. О «Культурном Повороте» в политологии в целом см.: Birgit Schwelling (Hg.): Politikwissenschaft als Kulturwissenschaft. Theorien, Methoden, Problemstellungen. Wiesbaden, 2004; см.: Ursula Lehmkuhl. Entscheidungsprozesse in der internationalen Geschichte. Möglichkeiten und Grenzen einer kulturwissenschaftlichen Fundierung außenpolitischer Entscheidungsprozesse // Wilfried Loth, Jürgen Osterhammel (Hg.): Internationale Geschichte. Themen – Ergebnisse – Aussichten. München, 2000, S. 187–207.


[Закрыть] Это значит, в сфере международных отношений появляется новый взгляд на вопрос о дискурсивной и текстуальной структуре и тем самым на производство смыслов. Возникает чувствительное к тексту понимание политики, выдвигающее на передний план репрезентации и текстуальные средства международной политики (риторику, нарративность, стиль историко-специфических сценариев интерпретации). Упомянуть здесь можно, например, речи о безопасности, репрезентирующие дискурс авторитета и контроля, который касается прежде всего контроля над «чужой» угрозой в США. Примером аналогичных связей могут послужить спортивные метафоры как господствующие формы репрезентации в сфере конфликтологии, политики безопасности и военной политики.[238]238
  Michael J. Shapiro. Textualizing Global Politics // DerDerian, Shapiro (eds.): International/Intertextual Relations, p. 11–22, особ. p. 12 f.


[Закрыть] Различные подходы к «культурным поворотам» в политологии обретают значимость и для профиля самих наук о культуре. Потому что они помогают теснее прежнего связать культурологический анализ с социальными процессами, действующими лицами, интересами и решениями.[239]239
  См.: Birgit Schwelling. Der kulturelle Blick auf politische Phänomene. Theorien, Methoden, Problemstellungen // Dies. (Hg.): Politikwissenschaft als Kulturwissenschaft, S. 11–29, здесь – S. 27.


[Закрыть] Это дает возможность противостоять и опасностям культурализма, исходящим от злоупотребления понятием текста.

5. От интерпретативного поворота к «культурной критике»

«Подтолкнуть современную интерпретативную антропологию в сторону политически и исторически более чувствительной критической антропологии»[240]240
  Marcus, Fischer. Anthropology as Cultural Critique, p. xii.


[Закрыть] – с таким программным заявлением этнологи Джордж Маркус и Майкл Фишер попытались развернуть интерпретативный поворот в сторону «культурной критики» (cultural critique). Такой акцент заострил систематическое переопределение этнологии как критической, авторефлексивной науки о «чужом». Не ограничиваясь больше сугубо «региональными исследованиями» (area studies), она подтолкнула и другие культурологические дисциплины к интерпретативной переориентации. В качестве нового средства познания и посредника культурной критики должна использоваться в первую очередь практика «очужествления» (Fremdmachen). Интерпретативная культурная антропология наглядно показала, как интерпретативный поворот включает отдельные дисциплины в междисциплинарное поле «культурной критики».[241]241
  См.: Gunn. Culture of Criticism; см. также: Marcus, Fischer. Anthropology as Cultural Critique.


[Закрыть] С опорой на традицию американского прагматизма и литературную теорию Лайонела Триллинга здесь открывается рефлексивное поле, которое, исходя из «очуждения» собственной культуры, способствует моральной культурной критике и требует прилагать научные теории к критическим моральным и политическим задачам: будучи «интерпретивистами, как мы сами себя называли и понимали, мы были заинтересованы в работе, выходящей за узкие рамки четко систематизированного „научного метода“, в работе, сопряженной с моральными, политическими и духовными вопросами».[242]242
  Clifford Geertz. Introduction. School Building. A Retrospective Preface // Joan W. Scott, Debra Keates (eds.): Schools of Thought. Twenty-Five Years of Interpretive Social Science. Princeton, Oxford, 2001, p. 1–11, здесь – p. 8.


[Закрыть] Тем не менее лишь под влиянием постструктурализма и деконструктивизма такой подход к «культурной критике» – словно некое дискурсивное ответвление – еще конкретнее обращается к проблеме власти и заостряется политически. При этом невозможно обойти стороной вопрос, как власть систем репрезентации определяет человеческие действия и создает символические структуры.[243]243
  Vincent P. Pecora. What Was Deconstruction? // Contention. Debates in Society, Culture, and Science 1, 3 (1992), p. 59–79, здесь – p. 60. Пекора упоминает, что уже в 1966 году вместе с интерпретативным поворотом Жак Деррида представил на своей первой лекции в США и деконструктивистские подходы.


[Закрыть]

Для развития «культурной критики» примечательны в этой связи прежде всего два предложения, если не сказать две «техники»,[244]244
  Marcus, Fischer. Anthropology as Cultural Critique, p. 137.


[Закрыть] которые выдвинули еще Маркус и Фишер и которые потом сопутствовали всем сменам вектора культурологической дискуссии. Новаторской оказалась, с одной стороны, «техника» «дефамилиаризации посредством эпистемологической критики».[245]245
  Ibid., p. 137.


[Закрыть] Она побуждает переносить результаты познания «чужого», которые можно получить на периферии, на критику собственных, европейских основ мышления и понятий: на критику утилитаристских, материалистских предпосылок мышления (как это делает, например, Маршалл Салинз в книге 1976 года «Культура и практический разум»[246]246
  Marshall Sahlins. Kultur und praktische Vernunft (1981). Frankfurt/M., 1994.


[Закрыть]) или также на ревизию западных концепций личности. С другой стороны, помимо таких отсылок к собственным концептуальным основаниям, «дефамилиаризация посредством кросс-культурного сопоставления»[247]247
  Marcus, Fischer. Anthropology as Cultural Critique, p. 138.


[Закрыть] создает условия для автокритического соположения конкретных культурных фактов. Однако этнографический взгляд на собственные культурные предпосылки полагается здесь также и условием научной работы. Ранний пример такого взгляда, согласно Маркусу и Фишеру, – это классический «Очерк о даре» Марселя Мосса, «где сравнения приводятся с целью задать вопросы о моральном преобразовании французской (и капиталистической) политической экономики».[248]248
  Ibid., p. 157.


[Закрыть] Правда, подобные требования дефамилиаризации настолько обострили и политизировали склонность интерпретативной культурной антропологии Гирца к морализаторству, что следующие за ней культурологические исследования оказались под большим влиянием нормативности. Эта претензия на нормативность до сих пор свойственна наукам о культуре. Вместе с тем уже здесь – в поле интерпретативного поворота – обнаруживаются практические основания для сравнения культур, в которых – чем дальше, тем больше – будет нуждаться культурологическое исследование, чтобы отвечать требованиям глобализованного мира.

Через «культурную критику» интерпретативный поворот уже на ранней стадии вышел за рамки европейских предметов исследования и европоцентричных категорий социальных наук – по крайней мере в подходах, разработанных Джорджем Маркусом и Майклом Фишером. Но и Клиффорд Гирц в своем введении к синтезирующему ретроспективному обзору «школы» интерпретативных социальных исследований успел в общих чертах наметить такое интеркультурное расширение в сторону «депровинциализации» внеевропейских голосов: «Без сомнения, социальные науки – независимо от наших желаний или идеальных представлений – остаются в большинстве своем европейским и американским мероприятием, порожденным западной, просветительской и, как утверждают некоторые, колониальной моделью мышления и в ней же обитающим. Поэтому мы пытались включить в дискуссию азиатские, африканские и латиноамериканские – в любом случае не западные – голоса, чтобы это положение дел таким образом депровинциализировать».[249]249
  Geertz. Introduction. School Building // Scott, Keates (eds.), Schools of Thought, p. 9 («since the social sciences are undoubtedly, whatever we might wish or think appropriate, still predominantly a European and American enterprise descended from and located within “Western”, “Enlightenment”, and, some would say, “colonial” modes of thought, we have tried, with some deliberateness, to bring Asian, African, and Latin American – “non-Western” – voices into the discussion, to deprovincialize things»).


[Закрыть] Разумеется, заявление помещено в «ретроспективную преамбулу», а таковая – как и «повторное рассмотрение» – склонна к идеализациям. Зачастую то, что содержалось еще в самом зародыше, но не было эксплицировано или по-настоящему развернуто на ранней стадии «поворотов», начинает разрабатываться лишь со временем.

Приведенный общий обзор все же доказывает, что именно интерпретативный поворот первым заставил науки о культуре по-новому определить собственные объекты и методологические принципы. Возникает удивительная парадоксальность: с одной стороны, интерпретативный поворот способствовал размыванию границ между социальными и естественными науками – в настоящее время эта размытость может быть использована на благо сближения наук о культуре и естественных наук, причем в совершенно ином ключе, нежели в том, который предлагают исследования мозга. С другой стороны, интерпретативный поворот навел на мысль о необходимости – при всей размытости границ – разделять понятийную систему социальных и культурных наук и понятия наук естественных. Потому что зависимость добытого гуманитарными науками знания от ценностей, суждений и субъектов, от бессознательного и от истории должна оставаться неотъемлемой предпосылкой познания. Тем самым науки о культуре и обществе позиционируют специфику «культурного» как познавательную установку и как предмет исследования, собственные интерпретации которого тем не менее включаются в интерпретационный круг культурного самотолкования: «Пытаясь понять культурный мир, мы имеем дело с интерпретациями и интерпретациями интерпретаций».[250]250
  Rabinow, Sullivan. Interpretive Turn, p. 7.


[Закрыть]

Возможно, этот круг интерпретаций и выливается в «интерпретативный универсализм»,[251]251
  См.: Ruth Ronen. The Real as Limit to Interpretation // Semiotica 132/1/2 (2000), p. 121–135.


[Закрыть] когда объекты представляются лишь следствием интерпретаций и приходится задаваться вопросом, не существует ли что-то и по ту сторону языка, текста и интерпретации.[252]252
  Ср. позиции Джонатана Каллера (Jonathan Culler. Beyond Interpretation, 1981); Умберто Эко (против интерпретативного универсализма); Стэнли Фиша (отсылка к интерпретативному сообществу).


[Закрыть] Но если рассматривать этнологическое или научное описание в целом как интерпретацию интерпретаций, то уже оказывается недалеко до саморефлексии (этнологического) письма, которую постулирует рефлексивный поворот. И вновь интерпретативный поворот раздваивается: с одной стороны, на расширение категории текстуальности на уровне научной письменной практики, структуры текста и репрезентации, с другой – на перформативные, еще более близкие к практике процессы ускорения.

Что касается самого интерпретативного поворота, то, преодолевая границы, он постоянно форсировал дискуссию вокруг наук о культуре. Тем более удивляет, что центральным при этом стало не понятие интерпретации. Гораздо больше здесь впечатляет карьера понятий текста и текстуальности. Вообще, наблюдается интересный факт: создается впечатление, что interpretive turn, работающий на одной своей интерпретативной движущей силе, как бы застрял в тесном проеме герменевтики. Лишь в качестве «текстуального поворота» (textual turn) он продолжит реализовываться во множестве новых траекторий науки. Ибо лишь внедрение категории текста в практические взаимосвязи и медиаконтексты способно и дальше питать интерпретативный поворот.[253]253
  О соответствующих подходах см.: Bachmann-Medick. Textualität, S. 310 ff.; о первых шагах в сторону переводческого поворота см.: Andreas Poltermann (Hg.): Literaturkanon – Medienereignis – Kultureller Text. Formen interkultureller Kommunikation und Übersetzung. Berlin, 1995.


[Закрыть] В любом случае вывод, к которому приходит Моритц Баслер, подтверждает, что именно понятие текста устанавливает взаимосвязанность объектов культуры. Следует прислушаться и к его предложению – с новых точек зрения «возвращаться к теории текстуальности, теоретически и методологически максимально ее разрабатывать – в надежде, что она предложит солидный фундамент будущим культурным исследованиям».[254]254
  Moritz Baßler u. a.: Kultur als Text? // KulturPoetik 2, 1 (2002). S. 102–113, здесь – S. 103.


[Закрыть]

Избранная литература

Algazi, Gadi. Kulturkult und die Rekonstruktion von Handlungsrepertoires // L’Homme, Europäische Zeitschrift für Feministische Geschichtswissenschaft 11, 1 (2000), S. 105–119.

Bachmann-Medick, Doris (Hg.): Kultur als Text. Die anthropologische Wende in der Literaturwissenschaft. 2. Aufl. Tübingen, Basel, 2004.

Berg, Eberhard; Fuchs, Martin (Hg.): Kultur, soziale Praxis, Text. Die Krise der ethnographischen Repräsentation. Frankfurt/M., 1993.

Brandstetter, Gabriele. Fremde Zeichen. Zu Gottfried Kellers Novelle «Die Berlocken». Literaturwissenschaft als Kulturpoetik // Jahrbuch der deutschen Schillergesellschaft 43 (1999), S. 305–324.

Csáky, Moritz; Reichensperger, Richard (Hg.): Literatur als Text der Kultur. Wien, 1999.

Dolgin, Janet L.; Kemnitzer, David S.; Schneider, David M. (Hg.): Symbolic Anthropology. A Reader in the Study of Symbols and Meanings. New York, 1977.

Fischer, Michael M. Interpretive Anthropology // Reviews in Anthropology 4, 4 (1977), p. 391–404.

Geertz, Clifford. Dichte Beschreibung. Beiträge zum Verstehen kultureller Systeme. Frankfurt/M., 1983. [Рус. изд.: Гирц, Клиффорд. «Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной теории культуры // Он же. Интерпретация культур. М., 2004. С. 9–42. – Примеч. пер.]

Geertz, Clifford. Local Knowledge. Further Essays in Interpretive Anthropology. New York, 1983.

Geertz, Clifford. Spurenlesen. Der Ethnologe und das Entgleiten der Fakten. München, 1997.

Geertz, Clifford. Available Light. Anthropological Reflections on Philosophical Topics. Princeton, 2000.

Giddens, Anthony. Interpretative Soziologie. Eine kritische Einführung. Frankfurt/M., New York, 1984.

Gottowik, Volker. Konstruktionen des Anderen. Clifford Geertz und die Krise der ethnographischen Repräsentation. Berlin, 1997.

Griesecke, Birgit. Japan dicht beschreiben. Produktive Fiktionalität in der ethnographischen Forschung. München, 2001.

Gunn, Giles. The Culture of Criticism and the Criticism of Culture. New York, Oxford, 1987.

Handler, Richard. An Interview with Clifford Geertz // Current Anthropology 32 (1991), p. 603–613.

Hiley, David R.; Bohman, James F.; Shusterman, Richard (ed.): The Interpretive Turn. Philosophy, Science, Culture. Ithaca, London, 1991.

Inglis, Fred. Clifford Geertz. Culture, Custom and Ethics. Cambridge, 2000.

Kramer, Jürgen. Geertz im Kontext. Anmerkungen zur interpretativen Anthropologie eines Merchant of Astonishment // Anglistik 11, 1 (2000), S. 97–127.

Kumoll, Karsten. «From the Native’s Point of View»? Kulturelle Globalisierung nach Clifford Geertz und Pierre Bourdieu. Bielefeld, 2005.

Marcus, George E.; Cushman, Dick. Ethnographies as Texts // Annual Review of Anthropology 11 (1982), p. 25–69.

Marcus, George E.; Fischer, Michael M. J. Anthropology as Cultural Critique. An Experimental Moment in the Human Sciences. Chicago, London, 1986.

Medick, Hans. «Missionare im Ruderboot»? Ethnologische Erkenntnisweisen als Herausforderung an die Sozialgeschichte // Alf Lüdtke (Hg.): Alltagsgeschichte. Zur Rekonstruktion historischer Erfahrungen und Lebensweisen. Frankfurt/M., New York, 1989, S. 48–84.

Musner, Lutz. Kultur als Textur des Sozialen. Essays zum Stand der Kulturwissenschaften. Wien, 2004.

Ortner, Sherry B. The Fate of «Culture». Geertz and Beyond. Berkeley, 1999.

Ortner, Sherry B. Theory in Anthropology Since the Sixties // Comparative Studies in Society and History 26 (1984), p. 126–166.

Rabinow, Paul; Sullivan, William M. (eds.): Interpretive Social Science. Berkeley, 1979.

Rabinow, Paul; Sullivan, William M. (eds.): Interpretive Social Science. A Second Look. Berkeley, 1987.

Reckwitz, Andreas; Sievert, Holger (Hg.): Interpretation, Konstruktion, Kultur. Ein Paradigmenwechsel in den Sozialwissenschaften. Opladen, Wiesbaden, 1999.

Ricœur, Paul. Der Text als Modell: hermeneutisches Verstehen // Walter L. Bühl (Hg.): Verstehende Soziologie. Grundzüge und Entwicklungstendenzen. München, 1972, S. 252–283 (или также в издании: Hans-Georg Gadamer, Gottfried Boehm [Hg.]: Seminar: Die Hermeneutik und die Wissenschaften. Frankfurt/M., 1985, S. 83–117). [Рус. изд.: Рикер, Поль. Модель текста: осмысленное действие как текст // Социологическое обозрение. 2008. Т. 7. № 1. С. 25–43. – Примеч. пер.]

Schlesier, Renate. Was ist Interpretation in den Kulturwissenschaften? // Querelles. Jahrbuch für Frauen– und Geschlechterforschung 8 (2003), S. 29–49.

Schwanitz, Dietrich. Dichte Beschreibung // Jürgen Fohrmann, Harro Müller (Hg.): Systemtheorie der Literatur. München, 1996, S. 276–291.

Scott, Joan W.; Keates, Debra (eds.): Schools of Thought. Twenty-Five Years of Interpretive Social Science. Princeton, Oxford, 2001.

Shweder, Richard A.; Good, Byron (eds.): Geertz by His Colleagues. A Colloquium. Chicago, 2005.

Spiegel, Gabrielle M. History, Historicism, and the Social Logic of the Text // Idem. The Past as Text. The Theory and Practice of Medieval Historiography. Baltimore, London, 1997, p. 3–28.

Steger, Florian (Hg.): Kultur – ein Netz von Bedeutungen. Analysen zur symbolischen Kulturanthropologie. Würzburg, 2002.

Stellrecht, Irmtraud. Interpretative Ethnologie: Eine Orientierung // Thomas Schweizer, Margarete Schweizer, Waltraud Kokot (Hg.): Handbuch der Ethnologie (Festschrift für Ulla Johansen). Berlin, 1993, S. 29–78.

Turner, Victor W.; Bruner, Edward M. (eds.): The Anthropology of Experience. Urbana, Chicago, 1986.

Wiechens, Peter. Das Prinzip Überschreitung. Clifford Geertz und die Konstitution der Interpretativen Anthropologie. Münster (Diss.), 2000.