Текст книги "Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре"

Удивительным образом ритуал-аналитические и перформативные подходы обнаруживаются и в области новейшей истории. К примеру, смертная казнь в США на рубеже XIX–XX веков,[362]362
  Jürgen Martschukat. «The duty of society». Todesstrafe als Performance der Modernität in den USA um 1900 // Idem., Patzold (Hg.): Geschichtswissenschaft und «performative turn», S. 229–253; См. также: Jürgen Martschukat. Inszeniertes Töten. Eine Geschichte der Todesstrafe vom 17. bis zum 19. Jahrhundert. Köln, 2000.


[Закрыть] с одной стороны, трактуется как модерная форма культурной перформации, в которой культура воспроизводит себя в своих специфических нормах, ценностях и представлениях о порядке. С другой стороны, смертная казнь оказывается «исполнением» модерности. За счет нарочито нетеатральной «инсценировки цивилизованного убийства»[363]363
  Martschukat. «The duty of society», S. 244.


[Закрыть] она выражает модерность и прогрессивность, выдавая электрический стул за воплощенную рационализацию смертной казни. Данный пример инсценировочной практики позволяет разъяснить, «что и современные общества производят и передают понимание своего Я и мира в форме ритуальных действий. Производство общности по специфическим, ритуализованным шаблонам не является спецификой премодерных культур, как показывает актуальная теория перформанса и ритуала».[364]364
  Ibid., S. 229.


[Закрыть]

Тем самым перформативный поворот поддерживает стремление разорвать также и дихотомию между премодерным и модерным обществами. Он демонстрирует, что разносторонне применимая перформативная оптика исследования хоть и нуждается в дополнительных стимулах и элементах этнологической теории ритуала, но жесткой концепции ритуала уже недостаточно, чтобы охватить различные формы выражения символической коммуникации посредством ритуального действия.

5. Дальнейшее развитие перформативных подходов

Такие понятия театроведческого исследования, как инсценировка, постановка, перформанс, телесное выражение и т. д., – в отличие от ритуала – не привязаны к сложившимся процессуальным структурам. Означает ли это, что они более пригодны для анализа современных обществ? Последние исследовательские направления, пришедшие на смену теории ритуала Тернера, подчеркивают, что линейная, замкнутая на себе структура последовательности ритуала уже не представляет собой достаточной интепретационной модели. Все больше внимания уделяется тому, чтобы в совершенно раздробленных и многослойных ритуальных процессах выявлять контрастные, несовместимые действия и противо-действия.[365]365
  См.: Richard P. Werbner. Ritual Passage, Sacred Journey. The Process and Organization of Religious Movement. Washington, Manchester, 1989, p. 13, 139.


[Закрыть] Функции ритуала меняются прежде всего в контексте явлений глобализации.[366]366
  См.: Rainer E. Wiedenmann. Ritual und Sinntransformation. Ein Beitrag zur Semiotik soziokultureller Interpretationsprozesse. Berlin, 1991.


[Закрыть] В этой связи лиминальность оказывается крайне неустойчивым состоянием, характерным не только для индивидуумов, но и для целых обществ в процессе их трансформации, в первую очередь при переходе от колониальных обществ к постколониальным и при переработке опыта глобализации. Эта конфликтность социальных трансформаций, в которой разрушаются традиционные ритуальные структуры и лишается стабильности сама трехчастность ритуала, так как открытым остается его развитие, является привлекательной темой для внеевропейской литературы, драматургии и театра.[367]367
  Об этом см. также: Langdon Elsbree. Ritual Passages and Narrative Structures. New York, Bern, Frankfurt/M., 1991, p. 1, 4.


[Закрыть] Лиминальность в последних осмысляется как чреватый конфликтами переход в пространственном смысле. Например, в романе Салмана Рушди «Земля под ее ногами» – в качестве «невидимой границы»[368]368
  Salman Rushdie. Der Boden unter ihren Füßen. Roman. München, 1999, S. 328. [Рус. изд.: Салман Рушди. Земля под ее ногами. СПб., 2008. С. 307. – Примеч. пер.]


[Закрыть] на небе, какой она предстает главному герою, индийскому поп-исполнителю Ормусу Каме при перелете из Бомбея в Англию во время его эмиграции. Он и другие пассажиры «прибывают на Запад и проходят сквозь трансформирующую мембрану небес».[369]369
  Ibid., S. 539. [Рус. изд.: там же. С. 518. – Примеч. пер.]


[Закрыть] Для тех, кто «держит путь из одного мира в другой»,[370]370
  Ibid., S. 330. [Рус. изд.: там же. С. 309. – Примеч. пер.]


[Закрыть] да и вообще для ситуаций миграции, стадия пограничного опыта и лиминальности, к сожалению, не является временной стадией перехода. Напротив, она превращается в постоянное конфликтное состояние «разломов»,[371]371
  Ср.: ibid., S. 542. [Рус. изд.: там же. С. 627. – Примеч. пер.]


[Закрыть] от которого уже не избавит никакая реинтеграция. Распознать такие лиминальные искажения, присущие миграции, позволяет лишь оптика перформативного поворота: «лиминальность современного мира, где люди подвергаются действию неупорядоченной или непривычной свободы без ясного или исполненного смыслом включения в некую общность».[372]372
  Elsbree. Ritual Passages, p. 136.


[Закрыть]

Даже если зарождающееся мировое общество лишится уверенности в ритуалах – в том смысле, что нельзя будет положиться на надежный ритуальный процесс и тем самым на «результаты» ритуалов, – то структурированный Тернером анализ ритуалов тем не менее дает существенный импульс: еще дальше раздвинуть границы перформативного поворота на пересечениях культур и приспособить его для сравнительного исследования культур. Потому что Тернера интересовали не отдельные, конкретные ритуалы, – он был занят анализом их общей, идеально-типической структуры и не в последнюю очередь – развитием «кросс-культурной типологии процессуальных единиц»,[373]373
  Turner. Process, System, and Symbol, p. 172.


[Закрыть] таких как ритуал и социальная драма. Его метод исследования ритуалов предоставил инструментарий, позволяющий в аналитическом плане точнее описать также и инсценировки глобального масштаба. Наконец, структурируя ритуал, Тернер и сам уже работал над созданием «нового транскультурного коммуникативного синтеза»,[374]374
  Turner. Einführung., S. 26.


[Закрыть] позволяющего сравнивать или даже разделять культурный опыт за пределами культурных границ.

Решающее значение, остается, однако, за вектором, которому следуешь. Так, в конце жизни Тернер сам положил начало другому, для этнолога совершенно неожиданному, нейробиологическому вектору. Будучи крайне спорным, этот вектор не нашел сторонников в ритуал-перформативных исследованиях, хотя в настоящее время мог бы оказаться весьма актуальным: по мысли Тернера, ритуалы являются составной частью эволюционного процесса, а с такой позиции перформативный поворот мог бы вступить в совершенно новый диалог с нейронауками. Тернер сам стремился к этому диалогу, предугадывая вызовы со стороны исследований мозга: «Я по крайней мере наполовину убежден, – заверяет Тернер в одном из своих последних эссе «Тело, мозг и культура», – что между нейрологией и культурологией может существовать искренний диалог, так как для них обеих важна способность головного мозга к адаптации, восстановлению, обучению и созданию символов…»[375]375
  Victor Turner. Body, Brain, and Culture // Idem. Anthropology of Performance, p. 156–178, здесь – p. 176 (также в книге: idem. On the Edge of the Bush, p. 249–273; см. также: idem. The New Neurosociology // Ibid. P. 275–289).


[Закрыть] С такой точки зрения перформативный поворот обретает новую значимость и для исследований мозга. При этом следует вспомнить предложение Тернера избавить «лиминальный ум»[376]376
  Schechner. Victor Turner’s Last Adventure, p. 12.


[Закрыть] от физиологического детерминизма, связанного с мозгом. В современных исследованиях мозга, в которых также совершается перформативный поворот, уже существуют подходы, комбинирующие нейронные связи с моделями театра, чтобы через «спектакль мышления» выйти на след работы мозга.[377]377
  См.: Bernard J. Baars. Das Schauspiel des Denkens. Neurowissenschaftliche Erkundungen. Stuttgart, 1998.


[Закрыть]

Ввиду претензий намечающегося «нейробиологического поворота» на теоретическую универсальность, которые оказываются проблематичными уже у Тернера, теряется из виду следующее: сами описательные и аналитические категории не являются нейробиологическими, но определяются культурной спецификой и используются в непосредственной зависимости от культуры. Но и здесь работают универсалистские предпосылки. К примеру, религиовед и этнолог Талал Асад критиковал формирование универсалистского понятия ритуала вкупе с присущим ему специфическим пониманием религии и структуры сущностного Я. Стало быть, без соответствующих оговорок термин нельзя применить к ритуальным формам, скажем, исламского общества.[378]378
  См.: Talal Asad. Genealogies of Religion. Discipline and Reasons of Power in Christianity and Islam. Baltimore, London, 1993 (см., в частности, главу «На пути к генеалогии концепции ритуала», p. 55–79).


[Закрыть]

Данная проблематика формирует еще один вектор развития: глобальную открытость самих категорий перформанса. Несмотря на содержательные и культурно-специфические ограничения перформативных понятий, формальная структура ритуала обнаруживает здесь большой стимулирующий потенциал, а именно – возможность освещать перформативную практику как культурную технику преодоления кризисов, которая будет особенно ценной в зарождающемся мировом обществе. «Если ритуалы в качестве интервенций теперь оказываются связаны с потенциальным опытом различения (переломами, переходами, кризисами), то лиминальность, конструирование, расширение и сужение, переопределение и легитимация границ предстают еще одним важным углом зрения».[379]379
  Christoph Wulf, Jörg Zirfas. Performativität, Ritual und Gemeinschaft. Ein Beitrag aus erziehungswissenschaftlicher Sicht // Harth, Schenk (Hg.): Ritualdynamik, S. 73–93, здесь – S. 76.


[Закрыть] Тесная связь ритуала, лиминальности, сохранения и преодоления границ открывает понятийно-концептуальную территорию, позволяющую воспринимать «перформацию» и как пространственное явление.[380]380
  См.: Erika Fischer-Lichte, Christian Horn, Sandra Umathum, Matthias Warstat (Hg.): Ritualität und Grenze. Tübingen, Basel, 2003.


[Закрыть] Однако чтобы это измерение обрело значимость, культурологическая дискуссия в целом – как в случае пространственного поворота – должна вспомнить о пространственных условиях исторического, социального и политического действия.

Горизонты этих дискуссий в поле перформативного поворота позволяют предположить, что не столько категория ритуала, сколько категории театральности, трансгрессии и в первую очередь лиминальности найдут широкую область применения. Они станут центральными категориями культурологического анализа интерферированных эмпирических миров и фрагментированных образов жизни, которые уже не удается беспрепятственно включить в интегративные взаимосвязи культуры. Для этнологии, так же как и для социологического и культурологического анализа, это влечет за собой явные последствия, поскольку ввиду углубляющейся раздробленности взаимосвязей жизни и опыта необходимо разорвать привычные нарративные линии культурологического описания. Перформативный аспект, таким образом, неизбежно проникнет в инсценировку самих научных текстов.[381]381
  См.: Edward M. Bruner. Ethnography as Narrative // Turner, Bruner (ed.): Anthropology of Experience, p. 139–155, здесь – p. 139.


[Закрыть] Через рефлексивный поворот этот аспект потом действительно внедрится в политику исследовательской практики. Особенно благодаря Джеймсу Клиффорду[382]382
  С отсылкой к Тернеру см.: James Clifford. The Predicament of Culture. Twentieth-Century Ethnography, Literature, and Art. Cambridge/Mass., London, 1988, p. 49.


[Закрыть] перформативный поворот здесь обретает такой размах, что доходит до саморефлексии научной исследовательской деятельности и репрезентации: «Никто другой из пишущих сегодня не помещает перформативную перспективу так глубоко в контекст политики полевых исследований и научных публикаций».[383]383
  Conquergood. Poetics, Play, Process, and Power, p. 87.


[Закрыть]

Избранная литература

Alexander, Jeffrey C.; Giesen, Bernhard; Mast, Jason L. (eds.): Social Performance. Symbolic Action, Cultural Pragmatics, and Ritual. Cambridge, New York, 2006.

Althoff, Gerd. Die Macht der Rituale. Symbol und Herrschaft im Mittelalter. Darmstadt, 2003.

Austin, John L. Zur Theorie der Sprechakte (1955). Stuttgart, 1994. [Рус. изд.: Остин, Джон. Как совершать действия при помощи слов // Он же. Избранное. М., 1999. С. 13–135. – Примеч. пер.]

Baars, Bernard J. Das Schauspiel des Denkens. Stuttgart, 1998.

Bachmann-Medick, Doris. Kulturelle Spielräume. Drama und Theater im Licht ethnologischer Ritualforschung // Idem. (Hg.): Kultur als Text. Die anthropologische Wende in der Literaturwissenschaft. 2. Aufl. Tübingen, Basel, 2004, S. 98–121.

Balme, Christopher B. Einführung in die Theaterwissenschaft. 2. überarb. Aufl. Berlin 2001.

Bell, Catherine. Ritual Theory, Ritual Practice. Oxford, 1992.

Bell, Catherine. Ritual. Perspectives and Dimensions. New York, Oxford, 1997.

Bell, Elizabeth. Theories of Performance. London, 2008.

Belliger, Andréa; Krieger, David J. (Hg.): Ritualtheorien. Ein einführendes Handbuch. Opladen, Wiesbaden, 1998.

Benamou, Michel (ed.): Performance in Postmodern Culture. Milwaukee, 1977.

Butler, Judith. Performative Akte und Geschlechterkonstitution. Phänomenologie und feministische Theorie // Uwe Wirth (Hg.): Performanz. Zwischen Sprachphilosophie und Kulturwissenschaften. Frankfurt/M., 2002, S. 301–320.

Butler, Judith. Haß spricht. Zur Politik des Performativen. Berlin, 1998.

Caduff, Corinna; Pfaff-Czarnecka, Joanna (Hg.): Rituale heute. Theorie, Kontroversen, Entwürfe. 2. Aufl. Berlin, 2001.

Carlson, Marvin. Performance. A Critical Introduction. New York, London, 1996.

Conquergood, Dwight. Poetics, Play, Process, and Power. The Performative Turn in Anthropology // Text and Performance Quarterly 9, 1 (1989), p. 82–88.

Culler, Jonathan. Philosophy and Literature. The Fortunes of the Performative // Poetics Today 21, 3 (2000), p. 503–519.

Elsbree, Langdon. Ritual Passages and Narrative Structures. New York, Bern, Frankfurt/M., 1991.

Fischer-Lichte, Erika. Theater als Modell für eine performative Kultur. Zum performative turn in der europäischen Kultur des 20. Jahrhunderts (Vortrag 28. 1. 2000). Saarbrücken, o. J.

Fischer-Lichte, Erika. Ästhetik des Performativen. Frankfurt/M., 2004.

Fischer-Lichte, Erika; Horn, Christian; Umathum, Sandra (Hg.): Performativität und Ereignis. Tübingen, 2003.

Fischer-Lichte, Erika; Horn, Christian; Umathum, Sandra; Warstat, Matthias (Hg.): Theatralität als Modell in den Kulturwissenschaften. Tübingen, 2004.

Geertz, Clifford. Negara. Theatre State in Nineteenth-Century Bali. Princeton, 1980.

Gennep, Arnold van. Übergangsriten (Les rites de passage) (1909). Frankfurt/M., New York, Paris, 1986 (Nachdruck 2005). [Рус. изд.: Геннеп, Арнольд ван. Обряды перехода. М., 1999. – Примеч. пер.]

Grimes, Ronald L. Ritual Criticism. Case Studies in Its Practice, Essays on Its Theory. Columbia, 1990.

Hart, Lynda; Phelan, Peggy (eds.): Acting Out. Feminist Performances. Ann Arbor, 1993.

Harth, Dietrich; Schenk, Gerrit Jasper (Hg.): Ritualdynamik. Kulturübergreifende Studien zur Theorie und Geschichte rituellen Handelns. Heidelberg, 2004.

Henn, Alexander; Köpping, Klaus-Peter (Hg.): Rituals in an Unstable World. Embodiment – Hybridity – Identity. Münster, Hamburg u. a., 2005.

Jagger, Gill; Butler, Judith. Sexual Politics, Social Change and the Power of the Performative. London, New York, 2005.

Janecke, Christian. Performance und Bild – Performance als Bild. Berlin, 2003.

Kertscher, Jens; Mersch, Dieter (Hg.): Performativität und Praxis. München, 2003.

Kolesch, Doris. Rollen, Rituale und Inszenierungen // Handbuch der Kulturwissenschaften. 3 Bde. Bd. 2: Paradigmen und Disziplinen. Hg. Friedrich Jaeger; Jürgen Straub. Stuttgart, Weimar, 2004, S. 277–292.

Kreinath, Jens; Snoek, Jan; Stausberg, Michael (eds.): Theorizing Rituals. Classical Topics, Theoretical Approaches, Analytical Concepts, Annotated Bibliography. Leiden, 2004.

MacAloon, John J. (ed.): Rite, Drama, Festival, Spectacle. Rehearsals Toward a Theory of Cultural Performance. Philadelphia, 1984.

Martschukat, Jürgen; Patzold, Steffen (Hg.): Geschichtswissenschaft und «performative turn». Ritual, Inszenierung und Performanz vom Mittelalter bis zur Neuzeit. Köln, Weimar, Wien, 2003.

Matussek, Peter. Der Performative Turn. Wissen als Schauspiel // Monika Fleischmann, Ulrike Reinhard (Hg.): Digitale Transformationen. Medienkunst als Schnittstelle von Kunst, Wissenschaft, Wirtschaft und Gesellschaft. Heidelberg, 2004.

Meyer, Thomas; Kampmann, Martina. Politik als Theater. Die neue Macht der Darstellungskunst. Berlin, 1998.

Möhring, Maren. Marmorleiber. Körperbildung in der deutschen Nacktkultur (1890–1930). Köln, Weimar, Wien, 2004.

Muir, Edward. Ritual in Early Modern Europe. Cambridge, 1997 (2003).

Neumann, Gerhard; Pross, Caroline; Wildgruber, Gerald (Hg.): Szenographien. Theatralität als Kategorie der Literaturwissenschaft. Freiburg, 2000.

Neumann, Gerhard; Warning, Rainer (Hg.): Transgressionen. Literatur als Ethnographie. Freiburg, 2003.

Paragrana. Internationale Zeitschrift für Historische Anthropologie 7, 1 (1998) «Kulturen des Performativen»; 10, 1 (2001) «Theorien des Performativen»; 12, 1/2 (2003) «Rituelle Welten».

Parker, Andrew; Kosofsky Sedgewick, Eve (eds.): Performativity and Performance. New York, London, 1995.

Parkin, David; Caplan, Lionel; Fisher, Humphrey (eds.): The Politics of Cultural Performance. Oxford, 1996.

Rao, Ursula; Köpping, Klaus-Peter. Die «performative Wende». Leben – Ritual – Theater // Kopping; Rao (Hg.): Im Rausch des Rituals. Gestaltung und Transformation der Wirklichkeit in körperlicher Performanz. Münster, Hamburg, London 2000, S. 1–31.

Reinelt, Janelle G.; Roach, Joseph R. (eds.): Critical Theory and Performance. Ann Arbor, 1994.

Schlechner, Richard. Theater-Anthropologie. Spiel und Ritual im Kulturvergleich. Reinbeck, 1990.

Seier, Andrea. Remediatisierung. Die performative Konstitution von Gender und Medien. Münster, 2007.

Soeffner, Hans-Georg. Die ordnung der Rituale. Die Auslegung des Alltags 2. Frankfurt/M., 1995.

Soeffner, Hans-Georg; Tänzler, Dirk (Hg.): Figurative Politik. Zur Performanz der Macht in der modernen Gesellschaft. Opladen, 2002.

St. John, Graham (ed.): Victor Turner and Contemporary Cultural Performace. Oxford, New York, 2008.

Turner, Victor. Vom Ritual zum Theater. Das Ernst des menschlichen Spiels. Frankfurt/M., 1989 (Neuausgabe 2009).

Turner, Victor. Das Ritual. Struktur– und Anti-Struktur. Frankfurt/M., New York (Nachdruck 2005).

Willems, Herbert; Jurga, Martin (Hg.): Inszenierungsgesellschaft. Ein einführendes Handbuch. Opladen, Wiesbaden, 1998.

Wirt, Uwe (Hg.): Performanz. Zwischen Sprachphilosophie und Kulturwissenschaften. Frankfurt/M., 2002.

Wulf, Christoph; Göhlich, Michael; Zirfas, Jörg (Hg.): Grundlagen des Performativen. Eine Einführung in die Zusammenhänge von Sprache, Macht und Handeln. Weinheim, München, 2001.

Веб-ресурсы о перформативном повороте

(последнее обращение: 2008 год)

Исследовательский проект Свободного университета Берлина «Культуры перформативного» («Kulturen des Performativen»): http://www.sfb-performativ.de.

III. Рефлексивный/литературный поворот

Еще Клиффорд Гирц, сформулировав вопрос «Чем занимается этнограф?», дал на него внешне скромный ответ: «Он пишет».[384]384
  Clifford Geertz. Dichte Beschreibung. Bemerkungen zu einer deutenden Theorie von Kultur // Idem. Dichte Beschreibung. Beiträge zum Verstehen kultureller Systeme. Frankfurt/M., 1983, S. 7–43, здесь – S. 28. [Рус. изд.: Клиффорд Гирц. «Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной теории культуры // Он же. Интерпретация культур. М., 2004. С. 9–42, здесь – с. 28. – Примеч. пер.]


[Закрыть] Как бы банально ни звучала эта мысль, но она новая. Потому что типичным ответом всегда было: «Он наблюдает, фиксирует, анализирует».[385]385
  Ibid., S. 29. [Рус. изд.: там же. – Примеч. пер.]


[Закрыть] Письмо как таковое, создание рукописи, текста, долгое время оттеснялось на задний план и явно недооценивалось. При этом способ описания культуры, способ изображения чего-либо, равно как и сама форма текста, неизбежным образом воздействует на изображаемое, чьи и без того всегда уже имевшие место «вписывания» не просто воспроизводятся в научной репрезентации, но и затушевываются, дополняются, углубляются и обрастают новыми интерпретациями. В этом вопросе Гирц идет еще дальше: ведь этнографические сочинения обладают не только (в смысле интерпретативного поворота) статусом интерпретаций второго порядка – они являются также «фикциями»,[386]386
  Ibid., S. 23. [Рус. изд.: там же. С. 23. – Примеч. пер.]


[Закрыть] в смысле чего-то сделанного. Всякое культурное восприятие и способ изображения предопределены заранее. Всякий научный портрет чужих культур находится во власти специфической риторики и нарративных традиций родной культуры. Однако не стоит поспешно выводить такое авторефлексивное понимание структур научного «изображения» из лингвистического поворота. Напротив, оно зарождается вместе с особой новой оптикой наук о культуре – и лишь после того, как была сброшена непомерная мантия «смыслов» Гирца: такой «рефлексивный разворот» («reflexive turning»),[387]387
  См.: P. Steven Sangren. Rhetoric and the Authority of Ethnography. «Postmodernism» and the Social Reproduction of Texts // Current Anthropology 29, 3 (1988), p. 405–435, здесь – p. 405 f. («„рефлексивный разворот“ антропологического взгляда в сторону самой антропологии»).


[Закрыть] возникший за пределами суверенной территории философии, был в дальнейшем разработан в качестве «риторического поворота» (rhetorical turn) или «литературного поворота» (literary turn).

Это перенаправление рефлексии на собственные тексты означает категорический отход от эмпиризма (полевого) исследования и знаменует широкомасштабный постмодерный поворот. Осознание того, что раздробленность культурных жизненных контекстов не позволяет напрямую подойти к чужому опыту, поставило под вопрос и возможность преобразования опыта в форму текста. Это осознание – часть так называемого кризиса репрезентации, который, разумеется, охватывает более широкие сферы: постструктуралистский распад знака и обозначаемого, равно как и обнаруженную асимметрию отношений власти, присутствующую в каждой репрезентации «Другого» и в любом описании культуры.

1. Контекст и становление рефлексивного поворота

Осознание связи репрезентаций и власти возникло не только в ходе теоретического развития, на которое главным образом повлияли постструктурализм и деконструктивизм, в особенности Мишель Фуко, – оно происходит также на периферии политики науки и политической среды. С одной стороны, подобное осознание отсылает к включенности этнографии в колониальные практики, охватывающей даже уровень изображения – «империализм» культурной репрезентации. Потому в изображении «Другого» всегда угадывается более или менее скрытая насильственность антропологического понимания. С другой стороны, наряду с соответствующей критикой колониального дискурса, этнологическая критика репрезентаций связана с «крушением и перераспределением колониальной власти за несколько десятилетий после 1950 года».[388]388
  James Clifford. Über ethnographische Autorität // Eberhard Berg, Martin Fuchs (Hg.): Kultur, soziale Praxis, Text. Die Krise der ethnographischen Repräsentation. Frankfurt/M., 1993, S. 109–157, здесь – S. 110. О месте рефлексивного поворота в политике науки см. также: Lorraine Nencel, Peter Pels (eds.): Constructing Knowledge. Authority and Critique in Social Science. London, Newbury Park, New Delhi, 1991.


[Закрыть] Расшатывание структур мировой власти, которого по сей день добивается деколонизация, стимулировало критику европоцентристской монополии репрезентаций непосредственно со стороны постколониальных территорий – в первую очередь с учетом растущей потребности внеевропейских обществ репрезентировать себя самостоятельно. Но и в Европе и США соответствующие дебаты о репрезентируемости и саморепрезентации меньшинств и этнических групп открыли сложное поле политического конфликта. Оно до сих пор заставляет критически переосмысливать стратегии «другоизации» (othering) – широко распространенного опыта конструирования «Другого» как внеисторической сущности.[389]389
  Об этом см.: Karl-Heinz Kohl. Dialogische Anthropologie – eine Illusion? // Iris Därmann, Christoph Jamme (Hg.): Fremderfahrung und Repräsentation. Weilerswist, 2002, S. 209–225, здесь – S. 209.


[Закрыть]

В конце 1980-х годов в широком контексте интерпретативного и перформативного поворотов возникает так называемый спор о writing culture («как пишется культура». – Примеч. пер.),[390]390
  Об этом см.: Doris Bachmann-Medick. «Writing Culture» – ein Diskurs zwischen Ethnologie und Literaturwissenschaft // Kea. Zeitschrift für Kulturwissenschaften 4 (1992), S. 1–20.


[Закрыть] связанный с поэтикой и политикой культурной репрезентации. Исходным пунктом для него послужил инициированный американским литературоведом и культурным антропологом Джеймсом Клиффордом научно-исследовательский семинар 1984 года в Санта-Фе, Нью-Мехико, посвященный теме «Создание этнографических текстов», результаты которого стали доступны широкой общественности благодаря выпущенному Клиффордом совместно с Джорджем Маркусом сборнику «Как пишется культура. Поэтика и политика этнографии».[391]391
  James Clifford, George Marcus (eds.): Writing Culture. The Poetics and Politics of Ethnography. Berkeley, Los Angeles, London, 1986.


[Закрыть] Клиффорд, профессор кафедры истории сознания Калифорнийского университета в Санта-Круз, является главным героем этого саморефлексивного направления, утвердившегося за пределами этнологии в качестве метаантропологии. Другим наукам о культуре оно также указало на необходимость критической ревизии традиций и конвенций, риторических стратегий и импликаций власти, играющих огромную роль при описании культуры в научных текстах.

В ходе рефлексивного поворота (еще раньше у Гирца) была основательно подорвана вера в объективную репрезентируемость – чужих культур, других людей – посредством научного описания. Это также не объясняется одним лишь развитием теории. Решающим значением здесь обладает изменение системы политических условий в ситуации растущей необозримости возникающих связей и вызовов глобализации: «Почти целиком стерлось одно из главных предположений, на которых еще до недавних пор основывалось сочинение антропологических текстов: что необходимо не просто разделять объект своего исследования и его аудиторию, но что они несовместимы морально, то есть что первый следует описывать, избегая обращения к нему, а последний надлежит информировать, но не вовлекать. Мир все еще разделен на части, но переходов между ними существует гораздо больше, и они менее защищены».[392]392
  Clifford Geertz. Die künstlichen Wilden. Der Anthropologe als Schriftsteller (1988). München, 1990, S. 129.


[Закрыть]

Отказ от бинарного принципа противоположностей (здесь – мы, там – другие) на первый взгляд представляется очередным отходом от разделяющих, дихотомических различий в целом, упроченных еще структурализмом на методико-теоретическом уровне. Если приглядеться внимательнее, то окажется, что этот отказ коренится в мировом состоянии общества, которому уже неведомы обособленные друг от друга различия, но которое по причине возникновения глобальных сетей вынуждено принимать различия взаимосвязанные, целый «спектр перемешанных отличий».[393]393
  Ibid., S. 142.


[Закрыть] Еще разработанные Гирцем подходы к саморефлексивному анализу текста, а затем и более профилированные саморефлексивный и литературный повороты в этнографии затрагивают именно эту переломную ситуацию этнологии, в которой отменены прежние привычные основания, а тем самым и конвенции этнографического описания, равно как и научного описания в целом. То есть реальные политические тенденции побуждают здесь этнологию прокладывать важную для наук о культуре в целом тропу в противовес устоявшемуся, но проблематичному принципу дихотомического формирования различий.

(Само)рефлексия научного письма

Подобный уровень эпистемологической критики развивается лишь посредством гораздо более конкретных практик: это саморефлексия научного письма и опирающийся на критику изображения анализ текста. Изначально исходной точкой этнологического исследования служило описание чужих культур, а именно – производящееся на основе полевого исследования и включенного наблюдения. Сейчас же, напротив, начинают понимать, что эта познавательная практика охватывает лишь одну часть научно-исследовательского процесса. В качестве самостоятельных предметов анализа все чаще привлекаются этнографические приемы исследования, способы письма и тексты – и используются для самокритической рефлексии научной деятельности. Такая саморефлексия применима не только к этнографии, но и к другим дисциплинам, занимающимся репрезентациями или создающим культурные описания в широком смысле этого слова – с помощью письма, рассказа, изображения. Этнография и науки о культуре в принципе повисли «на паутине письма»,[394]394
  Clifford. Über ethnographische Autorität, S. 114.


[Закрыть] как выражается Джеймс Клиффорд, отсылая к данному Гирцем классическому определению культуры как «сотканной им самим [человеком] паутины смыслов», на которой он сам же и «повис».[395]395
  Geertz. Dichte Beschreibung, S. 9. [Рус. изд.: Гирц. «Насыщенное описание». С. 11. – Примеч. пер.]


[Закрыть] Таким образом, рефлексивный поворот в смысле саморефлексивного поворота касается непосредственно процесса этнографического, культурологического, а также литературного производства текстов и смыслов. Этот «поворот» важен и интересен уже потому, что он критически освещает исследовательскую деятельность в различных измерениях – не только в качестве письма, но и как своего рода встречу с чужими культурами и другими людьми, говоря короче – с «объектами» исследования. Как рефлектировать иерархическое, одностороннее отношение между субъектом и объектом познания в науках о культуре, и как, в каких формах надлежащим образом писать о чужой и собственной культуре? Как из полученного опыта или эмпирического полевого исследования в конечном счете рождаются тексты?

Уже Клиффорд Гирц был близок к тому, чтобы вместо метода «включенного наблюдения» выдвинуть на первый план дилемму «включенного описания» с его ловушками литературности.[396]396
  См.: Geertz. Die künstlichen Wilden, S. 85.


[Закрыть] Анализируя антрополога как писателя, он явным образом склоняется в сторону рефлексивного поворота, в котором сам он, впрочем, уже не играет главной роли.[397]397
  О существенной роли Клиффорда Гирца в споре вокруг Writing Culture см.: Volker Gottowik. Zwischen dichter und dünner Beschreibung. Clifford Geertz’ Beitrag zur Writing Culture-Debatte // Iris Därmann, Christoph Jamme (Hg.): Kulturwissenschaften. Konzepte, Theorien, Autoren. München, 2007, S. 119–142.


[Закрыть] При этом Гирц различает два вида этнографического описания: «встречу с Другим» и «встречу с листом бумаги».[398]398
  Geertz. Die künstlichen Wilden, S. 18.


[Закрыть] Этнографические сочинения таких «классиков», как Бронислав Малиновский, Клод Леви-Стросс, Эдвард Э. Эванс-Притчард, Рут Бенедикт, впервые обнаруживают содержательность собственных текстуальных структур, которые становятся предметом анализа и позволяют рассматривать себя в качестве форм романного типа или как минимум в качестве текстов с выраженными риторическими или даже литературными стратегиями. К примеру, в сочинении Леви-Стросса «Печальные тропики» Гирц обнаруживает традиции символизма Бодлера, Малларме и Рембо, а также влияние французской литературы путешествий. Это даже склоняет его собственный анализ к поэтическим образам, к формулировкам, напоминающим леви-строссовскую «знаменитую тропическую прозу, с которой капают дымящиеся метафоры, – прозу, разросшуюся пышными образами и украшенную экстравагантными соцветиями игры слов».[399]399
  Ibid., S. 35.


[Закрыть] Подобный пример, демонстрирующий художественные приемы в научном описании, далеко не единственный – в случае Леви-Стросса обнаруживается целое сложным образом устроенное переплетение жанров путевой заметки, этнографической штудии, философского дискурса, реформистского трактата и литературной прозы. В то время как Гирц выявляет преимущественно силу воздействия стилевых форм и литературных форм в этнографических и научных текстах, Джеймс Клиффорд фокусирует внимание на систематике: он начинает критически анализировать научные (а также литературные) тексты на наличие в них форм авторитетности и скрытых претензий на власть, распределяя их затем в соответствии с тем или иным авторитетным статусом.