Текст книги "Сказка сказок, или Забава для малых ребят"

Фиалка, которой завидуют ее сестры, после долгого обмена шутками и проказами с принцем, вопреки их зависти, становится его женой

Рассказ Чекки до самых пяток пробрал слушателей, и все, тысячу раз похвалив принца, что он верно отмерил куртку[184]184
  Жаргонное выражение, означающее казнь.


[Закрыть] сестрам Неллы, превозносили до звезд самозабвенную любовь девушки, которая в таких опасностях смогла явить себя достойной любви принца. Но Тадео дал знак всем замолчать и повелел Менеке внести свою долю; и она отдала долг следующим образом:

– Зависть – поистине, ураганный ветер, что валит опоры людской славы и выдувает посевы с поля добрых надежд. Однако весьма часто, по суду Неба, случается, что этот ветер, казалось бы, пригибая человека лицом к земле, на самом деле подгоняет его к неожиданному счастью. Пример чего услышите вы в истории, которую я сейчас расскажу.

Жил некогда добрый и небедный человек по имени Коланьелло, у которого было три дочери, что звались Роза, Гвоздика и Фиалка. И младшая из них до того была красива, что будто готовила снадобья, способные очистить любое сердце от любой горести; по каковой причине поджарила она и высушила и Чуллоне, сына короля, который, часто проходя той низиной, где работали в огороде эти три сестры, всякий раз снимал шляпу и говорил: «Здравствуй, здравствуй, Фиалка!» На что она всегда отвечала: «Здравствуй, сын короля! Я умею побольше тебя».

Из-за этой прибаутки сестры сильно дулись на нее и ворчали: «Экая ты невежа, что задираешь королевского сына; ну куда это годится?» А так как Фиалка метала все их слова за спину, они в отместку бегали к отцу жаловаться, что младшая сестра, мол, стала слишком нахальной и дерзкой, что непочтительно отвечает принцу, будто он ей ровня, и что однажды, не сегодня, так завтра, он выйдет из себя и отплатит ей по заслугам.

Коланьелло, как человек рассудительный, чтобы избежать подобных случаев, послал Фиалку пожить у одной из ее теток, что звалась Кучеваннелла, чтобы помочь ей в работе. Но принц, проходя, как обычно, мимо их дома и больше не видя мишени своих желаний, в считаные дни стал будто соловей, что не нашел своих птенцов в гнезде и перелетает с ветки на ветку, жалуясь о потере. Он часто прикладывал ухо к замочной скважине, пока не узнал из разговоров, где теперь живет Фиалка. Тогда он пошел прямо к ее тетке и сказал ей: «Сударыня моя, ты знаешь, кто я такой, что могу и на что способен. Пусть то, что я тебе хочу сказать, останется между нами, и молчать об этом будем и ты, и я: окажи мне одну услугу и потом проси от меня денег сколько хочешь». – «Всем, что в моих силах, – отвечала старуха, – готова служить вашим повелениям». И принц говорит: «Я ничего другого не хочу, кроме как поцеловать Фиалку, а потом хоть потроха мои забирай». А старуха в ответ: «Чтобы угодить вам, я рада хоть одеяло над вами держать, как в одной постели будете лежать. Но не хочу, чтобы она догадалась, что я послужила древком этому копью, что именно я приложила руку к такому постыдному делу. Не добро мне будет напоследок дней моих заслужить звание того мальца, что у кузнеца мехи качает. И все, что могу я для тебя сделать, – это спрятать тебя в дальней кладовке за огородом, а я найду повод послать туда Фиалку. И если ты, имея в руках и сукно, и ножницы, сам свое дело не обделаешь, это будет только твоя вина».

Принц, выслушав такой ответ, одарил тетку со всей щедростью и, не теряя времени, нырнул в кладовку. А старуха, под предлогом, что хочет разрезать какое-то полотно, сказала племяннице: «Фиалка, девочка моя, если ты меня любишь, сходи, милая, в дальнюю кладовку да принеси аршин». И Фиалка послушно отправилась в кладовку, где обнаружила себя в засаде; схватив аршин, она, ловкая как кошка, выскочила из кладовки, оставив принца с носом, вытянутым от стыда и надувшимся от огорчения.

А старуха, увидев, как она быстро вернулась, поняла, что уловка принца не достигла цели, и через некоторое время сказала девушке: «Сходи, племянничка моя, в дальнюю кладовку да принеси мне моток брешианских[185]185
  То есть изготовленных в городе Брешия (Ломбардия).


[Закрыть] ниток, что лежат на таком-то шкафчике». И Фиалка побежала и взяла моток, проскользнув, словно угорь, между руками принца. Прошло еще сколько-то времени, и тетка снова говорит: «Фиалочка моя, если ты не принесешь мне портновские ножницы из дальней кладовки, то я совсем пропала». И Фиалка, сойдя вниз, подверглась и третьему нападению; но, сделав прыжок, как охотничья собака, перескочила капкан и, взбежав по лестнице наверх, этими самыми ножницами отхватила тетке оба уха с такими словами: «Держи свои чаевые, маклерша! Каждый труд достоин награды! Пусть отрезанные уши будут тебе, как солдату – шрамы доблести! И если я не отрезала тебе нос, это лишь затем, чтобы ты нюхала, как воняет твой срам, мерзкая сводница, барская угодница, притонодержалка, побируха грошовая, деторастлительница!»

Сказав так, она в три скачка вернулась к себе домой, оставив тетку безухой, а принца остолбеневшим от изумления.

Но и опять, проходя мимо дома отца Фиалки и, как прежде, видя ее за работой, принц стал заводить старую музыку: «Здравствуй, здравствуй, Фиалка!» А она ему по-прежнему отвечала, как добрый дьякон священнику[186]186
  В оригинале так и сказано: da buono diacono, несмотря на то что в период Контрреформации дьяконский чин в западной церкви практически исчез. Неаполь, город с большим греческим населением, долго сохранял в церковном быту и обряде немало греческих особенностей; некоторые из них существуют и поныне.


[Закрыть]: «Здравствуй, сын короля! Я умею побольше тебя».

И сестры, не в силах больше терпеть эту нахалку, сговорились между собой ее извести. Было в их доме наверху окошко, что выходило в сад одного орка, этим путем они и решили избавиться от нее[187]187
  Обычно считалось, что орки занимаются людоедством. Но в сказках Базиле, наряду с орками-каннибалами, встречаются и добрые орки.


[Закрыть]. И вот, уронив нарочно моток дорогих ниток, которыми шили занавес для королевы, стали голосить: «О горе нам, пропали мы совсем! Теперь не кончить нам работу в срок; разве только Фиалочка, самая маленькая, самая легкая, самая проворная, спустится по веревке в сад и достанет нам эти нитки пропащие!» И Фиалка, слыша эти причитания и не в силах видеть сестриц столь огорченными, сама вызвалась спуститься в сад. Они обвязали ее веревкой и, спустив вниз, сбросили веревку следом.

В эту самую минуту пришел орк поглядеть на свой сад – и, зазнобив ноги, поскольку в саду было сыро, пукнул с такой силой и с таким страшным шумом, что Фиалка от неожиданности испугалась и вскрикнула: «Ой, маменька, помоги мне!»

Орк обернулся и, увидев прекрасную девушку, вспомнил, как слышал от неких студентов, что в Испании лошади беременеют от ветра; и подумал, что это ветер от его пука осеменил одно из деревьев в саду, и вот из него вышло такое прелестное создание. Обняв ее с великой любовью, он сказал: «Дочурка, доченька моя, часть моего тела, дыханье души моей! И кто бы мог подумать, что случайное дуновенье могло дать форму столь прекрасному личику! Кто сказал бы когда, что воздействие холода способно породить такое пламя Амура!» С этими и другими словами, полными нежности и тепла, он отвел ее к трем феям, поручив им заботиться о ней и кормить самыми свежими фруктами из сада.

А принц, не видя своей Фиалки, не имея о ней никаких вестей, ни старых, ни новых, впал в такое отчаяние, что от плача на глазах у него вылезла грыжа, лицо посинело, как у мертвеца, губы стали как пепел, и не принимал он ни пищи, чтоб укрепить тело, ни сна, чтобы найти покой. Расспрашивая повсюду и обещая награды, он долго разыскивал ее по всей округе, пока наконец узнал, где она живет. И, позвав орка, сказал ему, что сильно заболел (как можно было понять и по его виду) и если орк окажет ему милость, пустив в свой сад на один день и одну ночь, и предоставит комнату для ночлега – этого будет ему достаточно для поправки здоровья.

Орк, будучи вассалом его отца, не мог отказать в такой небольшой услуге и рад был предложить, если будет мало одной, хоть все свои комнаты, а заодно и жизнь свою. Но принц, поблагодарив его, попросил только об одной комнате, которая, по счастливой случайности, оказалась рядом с комнатой самого орка, что спал на одном ложе с Фиалкой, храня ее как родную дочь.

И – когда Ночь вышла играть в «повесь-ка занавеску»[188]188
  «Повесь-ка занавеску» – детская игра.


[Закрыть] со звездами – принц, видя, что дверь в спальню орка открыта (так как было лето и место было безопасным, а орк любил свежий воздух), итак, видя это, принц тихо-тихо вошел и, дотронувшись до Фиалки, два раза ее ущипнул. И Фиалка, проснувшись, стала жаловаться: «Ой, тятенька, сколько блох!» Орк пустил девушку перейти на другую кровать, и принц в темноте продолжал щипать Фиалку, а она все так же вскрикивать. Орк давал ей то новый тюфяк, то свежую простыню, и вся ночь прошла в этой возне – пока Заря не принесла весть, что Солнце нашлось живым, и со всего неба стали убирать траурные завесы.

Как только день осветил комнаты, принц увидел девушку стоящей в дверях дома и сказал ей, как всегда: «Здравствуй, здравствуй, Фиалка!» И когда Фиалка отозвалась: «Здравствуй, сын короля! Я умею побольше тебя», принц тут же вставил: «Ой, тятенька, сколько блох!» Тут Фиалка поняла, что ночные укусы были забавой принца, и, отправившись к феям, рассказала им про эту выходку.

– Ах, если так, – сказали феи, – то мы с пиратами поступаем как с пиратами и со всеми негодяями обходимся по морскому закону. И если этот пес укусил тебя, мы с него спустим шкуру: он тебе сделал раз, а мы ему – полтора. Попроси у орка подарить тебе пару пантофлей[189]189
  Пантофли – мягкие тапочки.


[Закрыть] с колокольчиками и потом предоставь дело нам, а мы этому парню отплатим доброй монетой!

Фиалка, желая быть отмщенной, в тот же день выпросила у орка пантофли с колокольчиками. И – дождавшись, пока Небо, как генуэзская женщина, завесило лицо черной тафтой, – все вчетвером они отправились в дом, где спал принц, и тут феи вместе с Фиалкой сделались невидимками и вошли в комнату принца. Как только он смежил глаза, феи устроили жуткую суматоху, а Фиалка скакала по полу в пантофлях с колокольчиками, так что от топота, грохота и звона принц вскочил в холодном поту и в ужасе закричал: «Маменька, маменька, помоги мне!» Проделав так раза три или четыре, они убежали.

Принц, поутру приняв лимонного сока и отвар из семян от страха, вышел прогуляться по саду, не терпя ни минуты, чтобы скорее увидеть свою Фиалку, что теперь была у него в голове вместо всех мыслей. Увидев ее в дверях, принц сказал: «Здравствуй, здравствуй, Фиалка!» – а Фиалка в ответ: «Здравствуй, сын короля! Я умею побольше тебя». А принц свое: «Ой, тятенька, сколько блох!» – а она ему: «Маменька, маменька, помоги мне!»

Услыхав это, принц сказал: «Ох и побила ты меня, ох и потопила. Надо сдаваться, коль ты победила. И теперь, поистине познав, что ты умеешь больше меня, я без колебаний хочу взять тебя в жены». Призвали орка, и принц попросил у него Фиалку; но тот не хотел совать пятерню в чужую копну, узнав тем же утром, что Фиалка – дочь Коланьелло, а он обманулся задними глазами, подумав, что сие душистое виденье было зловонного зефира порожденье. Тут подали весть и отцу о доброй судьбе, уготованной его дочери; и с великим весельем совершили брачное торжество, подтвердив верность изречения:

красная девица в дому не засидится.

Кальюзо по содействию кошки, доставшейся ему от отца, становится богатым господином; но когда выказывает себя неблагодарным, кошка обличает его низость

Трудно описать, как обрадовались все, слыша о счастье Фиалки, которая своей рассудительностью сумела устроить себе такую добрую судьбу, вопреки завистливым лапам сестер, которые, враждуя против своей единокровной, делали ей подножки, чтобы она сломала себе шею. Но пришло время и Толле платить свой налог, вынимая изо рта золотые монеты слов, и вот как она расплатилась:

– Неблагодарность, господа, – заржавленный гвоздь, который, если забить его в дерево щедрости, способен его засушить; это разбитая сточная труба, подмывающая фундаменты сочувствия; это сажа, что, падая в кастрюлю дружбы, портит запах и вкус, как видится и доказывается всем опытом и как увидите вы сейчас из моего краткого рассказа.

Жил некогда в моем родном городе Неаполе один нищий-пренищий старик по фамилии Кальюзо, забитый, убогий, сморщенный, ссохшийся, лысый, и совсем без ничего, что могла бы нашарить рука на дне у кошелька, бродивший по улицам голый как вошь. И когда пришла ему пора выпростать мешки жизни, призвал он к себе двух своих сыновей, Орациелло и Пиппо, и говорит: «Вот меня уже и вызывают по списку должников Природы; и поверьте, если вы христиане, что рад был бы я и сам поскорее выбраться из этого Мантраккьо бедствий[190]190
  См. примеч. 1 на с. 151. Игра слов: Mantracchio – mantrullo (свинарник; оба слова восходят к греч. μάνδρα – ограда, стойло, хлев).


[Закрыть], из этого свинарника страданий, если бы не оставлял вас на дне разорения, нищими, как побирушки у Святой Клары или на развилке в Мелито[191]191
  Церковь Святой Клары Ассизской (Санта-Кьяра) – один из центральных храмов Неаполя. Площадка перед ним со Средневековья и до сих пор является местом скопления нищих и бездомных; некоторые из них живут здесь, на мостовой, круглый год; Мелито – небольшой городок близ Неаполя, через который проходили несколько торговых дорог.


[Закрыть], без единого стертого гроша, голыми, как тазик брадобрея, прозрачными, как родниковая струя, тощими, как терновая колючка, и меньше у вас именья, чем у мухи на лапках, и, хоть сто миль пройдете, никто вам и денежки не подаст; ибо там судьбу мою писали, где три кобеля насрали; и вся моя жизнь такая, что как меня видишь, так и запишешь, хоть и крестил я рот на каждый зевок[192]192
  Обычай крестить рот, когда зеваешь, – греческий, перешедший и в Россию. Бытовало поверье, что зевать человека побуждает бес, который может при этом войти в него. Старый Кальюзо говорит, что крестил рот, чтобы избавиться от козней сатаны, но злая доля, несмотря на это, преследовала его повсюду.


[Закрыть]. И под конец желаю оставить вам хоть знак любви моей. И раз уж ты, Орациелло, первенец мой, то бери это сито, будешь с ним добра наживать; а раз ты, Пиппо, поскребыш, то вот эту кошку забирай да чаще батюшку вспоминай». После этих слов он заплакал и спустя малое время сказал: «Прощайте, детки, счастливо оставаться».

Орациелло, похоронив отца на собранные по миру деньги, взял сито и пошел наниматься туда и сюда; и чем больше просеивал на нем, тем больше зарабатывал. А Пиппо сидел, глядя на кошку, и приговаривал: «Что за проклятое наследство мне отец оставил! Самому есть нечего, так еще и кошку кормить! Да видано ли такое на свете? Лучше вовсе ничего не иметь!»

Слушала кошка это нытье, да и говорит ему: «Слишком много ты жалуешься. У тебя везенья больше, чем ума, только ты счастья своего не понимаешь. Потому что я могу сделать тебя богатым, если возьмусь». Пиппо, услыхав это, поблагодарил ее кошачество и, погладив ее три или четыре раза по спинке, со всей охотой вручил себя ее покровительству. И кошка, жалея несчастного молодого Кальюзо, каждое утро – когда Солнце, нанизав приманку света на золотой крючок, вылавливает тени Ночи – выходила на берег Кьяйи или на Рыбный базар[193]193
  Кьяйя, приморский квартал Неаполя, ныне застроенный дорогими гостиницами и магазинами, во времена Базиле был районом трущоб, населяли которые в основном рыбаки. Здесь торговали рыбой прямо с лодок и на береговых камнях, но в XVI в. были оборудованы и специальные торговые площади.


[Закрыть] и, завидев на прилавке жирную кефаль или хорошую дораду, ловко хватала ее зубами и относила королю, говоря: «Синьор Кальюзо, преданный от фундамента до крыши слуга вашего величества, посылает вам эту рыбу в дань почтения, со словами: большому господину – маленький гостинчик». Король, с веселым лицом, какое всегда бывает у тех, кому приносят подарки, отвечал кошке: «Скажи этому синьору, с которым я незнаком, что я ему премного благодарен».

В другие дни кошка ходила на охоту в болотные заросли или в рощи Аструне и, где охотники подстрелят иволгу, синицу или славку, тут же подхватывала ее и относила к королю с теми же словами. И столь часто она это проделывала, что однажды король сказал ей: «Я чувствую себя столь обязанным синьору Кальюзо, что хотел бы с ним познакомиться и вознаградить как подобает ту преданность, что он ко мне имеет». На что кошка ответила: «Синьор Кальюзо горит желанием отдать жизнь и кровь во славу вашей короны; и завтра утром – когда Солнце запалит стерню на полях воздуха – он непременно прибудет отдать вам долг чести».

Когда настало утро, кошка пришла к королю и сказала ему: «Государь мой, синьор Кальюзо послал меня попросить извинения, что не может прийти; ибо в сию ночь из его дома бежали несколько слуг, похитив все имущество и не оставив ему даже рубашки». Король, услышав это, тотчас велел взять из своего гардероба сколько-то одежды и послал синьору Кальюзо. И не прошло двух часов, как тот явился во дворец, предводимый кошкой, и получил от короля тысячу комплиментов. Король посадил его рядом с собой и закатил в его честь пиршество умопомрачительное.

И вот, пока кушали, Кальюзо то и дело оборачивался к кошке и бурчал ей: «Кисонька моя, ты пошла бы, проверила те четыре тряпки, что остались в дому; как бы их не стащил кто». А кошка отвечала шепотом: «Заткнись, дурак, не болтай про такую ерунду!» И когда король спросил, что обеспокоило гостя, кошка сказала, что синьору желательно было бы маленький лимончик. Король тут же послал кого-то в сад, и гостю принесли целую корзинку лимонов. Но Кальюзо опять возвращался на старый мотив, вспоминая тряпки и обноски, и опять кошка затыкала ему рот; и король спрашивал, чего бы еще ему хотелось, а кошка находила все новые средства исправлять глупости Кальюзо.

Наконец, когда попировали вдоволь и наговорились о том и о сем и Кальюзо попросил разрешения уйти, эта подлинная лиса, а не кошка, оставшись с королем, стала расписывать благородство, талант, рассудительность Кальюзо и, прежде всего, обширные владения, принадлежащие ему в областях римских и ломбардских, обладая которыми он вполне был бы достоин породниться с королем. А когда король спросил, сколько он может иметь, кошка отвечала, что не в силах даже примерно исчислить движимое и недвижимое имущество и доходы этого богача и что даже сам он в точности того не знает; но если королю хочется об этом подробно разведать, то пусть пошлет с ним своих людей за пределы королевства и убедится, что ни у кого на свете нет такого состояния, как у Кальюзо.

Тогда король, призвав самых доверенных людей, приказал им разведать обо всем этом деле, и они поехали верхом вслед за кошкой; а кошка, под предлогом, что хочет купить для них прохладительных напитков, побежала вперед. Перейдя границу королевства, она подбегала к каждому стаду овец или коров и говорила пастухам: «Эй, будьте осторожны! Разве не слыхали, что шайка разбойников едет разграбить округу? Если хотите спастись от беды и сохранить ваше имение, говорите, что все это принадлежит синьору Кальюзо, и тогда с вас ни один волос не упадет».

То же самое повторяла она и во всех поместьях, что встречала по пути; так что куда ни приезжали люди короля, везде слышали одну и ту же волынку. Чего только вдоль дороги не увидят, всюду им говорят, что это добро синьора Кальюзо. И, утомившись расспрашивать, вернулись они к королю, описывая моря и горы богатств синьора Кальюзо. Услышав это, король пообещал кошке хорошую награду, если она устроит брак его дочери с синьором Кальюзо, и кошка, прилежно бегая туда и сюда, наконец обделала и это дело.

Тут прибыл и сам синьор Кальюзо и получил от короля дочь с великим приданым. И после месяца свадебных торжеств сказал королю, что хотел бы повезти супругу в свои владения. Король сопроводил молодых до самой границы, и оттуда они поехали в Ломбардию, где по совету кошки Кальюзо купил себе небольшое поместье и зажил бароном.

Теперь Кальюзо, видя себя безмерно богатым, благодарил кошку так, что большего и высказать нельзя; он говорил, что обязан ей жизнью, а своим величием ее добрым услугам; что ему больше дало проворство кошки, чем все труды отца, и теперь она может распоряжаться им и его имением как ей угодно; он клялся ей, что, когда она умрет (но пусть непременно живет до ста лет и больше!), он набальзамирует ее и положит в ларец из золота и хрусталя прямо у себя в комнате, чтобы вечно иметь перед глазами ее памятник.

Послушала кошка его излияния и восхваления и, не прошло и трех дней, как, притворившись мертвой, растянулась в саду. Увидев это, жена Кальюзо закричала: «Муженек, случилось великое несчастье! Кошка умерла!» – «И пусть с собой все беды унесет, – ответил Кальюзо. – Лучше пусть она, чем мы». – «Что же теперь с ней делать?» – спрашивает жена. А он в ответ: «Возьми за лапу да выкинь со двора!»

Услыхала кошка про столь добрую награду, которой и вообразить не могла, и говорит: «Это твое „gran merzè“ [194]194
  Французское grand merci, переработанное неаполитанским диалектом. Со времен господства над Неаполем Анжуйской династии (XIV–XV вв.) в местном наречии сохранились многие заимствования из французского языка.


[Закрыть]за вшей, что я у тебя со спины собирала? Это твои „тысячи благодарностей“ за тряпье, что я с тебя сняла, чтобы в шелк облачить? Это мне от тебя взамен того, что я одела тебя с королевского плеча и накормила, когда ты был голодным и нищим оборванцем? Когда ты ходил в лохмотьях, всеми презираемый, грязный, босой? Вот как тому бывает, кто морду ослу умывает! Пусть же проклято будет все то, что я для тебя сделала, ибо не был ты достоин, чтобы тебе это в рот совали. О сколь прекрасный ларец из золота ты мне приготовил, сколь добрым погребением меня почтил! Иди, кошка, служи, трудись, не жалей себя, чтобы потом тебе так отплатили! Горе тому, кто ставит котел на огонь надежд другого! Правду сказал философ: кто ослом уснет, ослом и проснется! И подлинно, что кто больше делает, меньшего ожидает. Но горькой судьбиной и жалостным словом приманишь и мудрого, и простого».

Говоря так и горестно качая головой, кошка выбежала из дома. И сколько ни звал ее Кальюзо, сколько ни пытался униженно к ней подольститься, уже ничем невозможно было ее вернуть. Не поворачивая головы, бежала она и приговаривала:

 
избави Боже от богатого, что обеднеет,
и от убогого, когда разбогатеет.