Текст книги "Сказка сказок, или Забава для малых ребят"

Фонцо и Каннелоро рождаются силою волшебства; королева, мать Фонцо, преследуя своей завистью Каннелоро, разбивает ему голову. Каннелоро спасается бегством, а впоследствии, став королем, оказывается в опасности. Фонцо с помощью ручья и миртового куста узнает о его злоключениях и освобождает его

Выслушав с открытым ртом прекрасный рассказ Паолы, все заключили, что бедняк – будто мяч: чем больше его ударят о землю, тем выше он подскочит; или как козел – чем дальше разгонится, тем сильнее боднет рогами. Теперь Тадео дал знак Чометелле, чтобы она продолжила череду; тогда начала и она трудиться языком:

– Сила дружбы, несомненно, велика; она побуждает выдерживать тяжкие труды и преодолевать опасности ради помощи другу: тяжелое дело кажется соломинкой, самолюбие – ветошью, жизнь – пустяком, когда может быть принесена в жертву во имя друга, примерами чего изобилуют сказания и переполнены истории. Вот и я сегодня приведу один пример, о котором, бывало, рассказывала моя бабушка Семмонелла (упокой, Господи, ее душу), если вы, чтобы чуть-чуть меня послушать, закроете рты и навострите уши.

Был некогда один король по имени Янноне, который очень хотел иметь сына и непрестанно молил богов надуть живот его супруге. Чтобы подвигнуть их ниспослать такую радость, он до того заботился о странниках, что готов был самого себя по кусочку раздать; но наконец, видя, что дело с места не двигается и нет у него никаких средств произвести потомство, заколотил ворота молотком и готов уже был стрелять из арбалета по каждому, кто приближался к его дворцу.

Случилось так, что проходил по той стране некий седобородый мудрец. И, не зная, как переменилось поведение короля, но зная о его печали и желая дать ему средство, он пришел к Янноне и попросил дать ему приют. А тот, с потемневшим лицом, угрожающе насупившись, сказал: «Если нет у тебя другого светильника, кроме этого, можешь спать в темноте! Прошли времена, когда Берта пряла![122]122
  Предание говорит, что, когда император Генрих IV (1050–1106) овладел частью Италии, его жена, королева Берта Савойская, будучи на рынке в Падуе, увидела необычайно тонкую льняную пряжу, которую продавала бедная крестьянка. Королева спросила цену, готовясь отдать большие деньги, но крестьянка, которую тоже звали Берта, отвечала, что ей куда приятнее просто подарить королеве и тезке всю эту пряжу. Королева была так тронута благородным ответом крестьянки, что убедила мужа пожаловать мужу и всему роду Берты рыцарское звание и столько земли, сколько можно будет отмерить по длине подаренной пряжи. Этот случай вошел в поговорку. Выражение: «Прошло время, когда Берта пряла» приобрело смысл: «Теперь времена совершенно другие».


[Закрыть] Слепые котята прозрели! Нету вам здесь больше мамы!» Когда старец спросил, отчего случилась с ним такая перемена, король ответил: «Я, ради желания иметь ребенка, тратился и рассыпался перед каждым, кто приходил и уходил, забросив ради этого свои дела; а теперь, видя, что только даром перевожу щелок и мыло, умыл руки и поднял якоря». – «Если только в этом причина, – отозвался старец, – то я быстро сделаю, что жена у тебя забеременеет, а коль не сделаю, вот мои уши на отсечение». – «Если вправду сделаешь, – сказал король, – слово чести, полкоролевства тебе отдам». А тот отвечает: «Теперь слушай внимательно, если хочешь достичь цели. Вырежь сердце у морского змея и дай приготовить его невинной девушке, которая от одного запаха жаркого станет беременной, будто на девятом месяце. А потом дай поесть этого жаркого королеве, и она тут же забеременеет и родит». – «Да как же это возможно? – спросил король. – Честно говоря, твои слова мне кажутся слишком твердой пищей, чтобы их проглотить». – «Не удивляйся, – отвечал старец. – Потому что, если прочтешь мифы, там найдешь, что Юнона, проходя по Оленским полям и только наступив на цветок, зачала и родила»[123]123
  Ср.: Овидий. «Фасты», V, 231–258.


[Закрыть]. – «Если так, – сказал король, – то сей же миг пусть разыщут это сердце дракона! В конце концов, мне нечего терять!»

И вот сто рыбаков, посланных на море, приготовив множество гарпунов, ловушек, неводов, крючков, наживок, лесок, принялись плавать и искать повсюду, пока наконец не поймали дракона и, вырезав у него сердце, принесли к королю, который дал его приготовить одной красивой придворной девушке. Она закрылась в комнате, поставила сковороду на огонь, и, лишь только от кипения пошел пар, стала беременной не только прекрасная повариха, но и все предметы в комнате забеременели и в несколько дней разродились. Ложе родило маленькую кроватку, сундук – шкатулку, стулья родили маленькие стульчики, стол – маленький столик, и даже ночная ваза родила столь изящно эмалированный горшочек, что прямо взял бы его в рот и съел.

И когда сердце было поджарено, и чуть только королева его попробовала, как тут же почувствовала себя непраздной. И через четыре дня обе они с той девушкой родили по прекрасному малышу. И до того мальчики были похожи, что нельзя было отличить одного от другого.

Они росли вместе, в такой взаимной любви, что не могли находиться вдали друг от друга; и столь глубокой была их привязанность, что королева стала ревновать, ибо сын ее выказывал больше чувств к сыну служанки, чем к ней самой, и не знала уже, как вытащить эту соринку из глаза.

Однажды принц собрался вместе с другом на охоту и, зажегши огонь в камине в своей комнате, стал плавить свинец, чтобы отлить пули для мушкета. И не знаю, какая там вещь ему понадобилась, он сам, не послав никого из слуг, пошел ее искать. Тем временем зашла королева посмотреть, что делает сын, и застала в комнате одного Каннелоро, сына служанки. Думая убить его, она метнула горячую пулю ему в лицо, но он успел чуть пригнуться, и пуля попала в надбровье, нанеся ему глубокую рану. Королева уже собиралась метнуть второй раз, как вернулся Фонцо, ее сын; тогда она, притворившись, что просто заглянула его проведать, после пары пресных ласковых слов ушла.

А Каннелоро, надвинув шляпу до бровей, не дал Фонцо ничего заметить, оставаясь на ногах, несмотря на то что весь горел огнем от боли. И как только закончил катать, точно скарабей, свинцовые шарики, сразу попросил у принца разрешения уехать. Когда Фонцо, удивленный этим внезапным желанием, спросил о причине, он ответил: «Не спрашивай меня больше ни о чем, мой Фонцо; тебе достаточно знать, что я вынужден уехать, и Небо свидетель, что, расставаясь с тобою, который есть сама моя жизнь, душа вырывается из груди, дух во все весла гребет вон из тела, а кровь в венах делает Марко-беги-наутек[124]124
  Буквально: Марко-смывайся. Вошедшее в поговорку прозвище известного разбойника Марко Скьяра, который избежал поимки, бросив в опасности товарищей (около 1600 г.).


[Закрыть]. И поскольку ты сейчас не можешь мне ничем помочь, оставайся с миром и помни обо мне».

Они обнялись, а затем Каннелоро в отчаянной скорби пошел в свою комнату, где взял доспехи и меч, что тоже был рожден от другого оружия, когда жарилось сердце дракона; весь вооружившись, он вывел коня из конюшни и уже готовился вдеть ногу в стремя, как с плачем прибежал Фонцо и сказал, что если Каннелоро и решил его покинуть, то пусть оставит ему знак своей дружбы, чтобы хоть немного облегчить скорбь разлуки. В ответ на эти слова Каннелоро, взявшись за рукоятку кинжала, воткнул его в землю, и потек прекрасный ручей; и он сказал принцу: «Вот лучший памятный знак, который могу я тебе оставить, ибо по бегу этого ручья ты сможешь узнать о моей жизни: если увидишь, что он прозрачен, значит и мои дела мирны и прозрачны; если же увидишь его мутным, знай, что я в невзгодах; а если обнаружишь, что он высох (да не попустит Небо!), то можешь считать, что кончилось масло моего светильника и что я прибыл для уплаты пошлины на таможню Природы»[125]125
  Исполнил, что неизбежно для всех по закону природы, то есть умер.


[Закрыть].

Затем, вынув меч, он ударил им по земле, и мгновенно вырос миртовый куст. И сказал Каннелоро: «Пока этот куст будет зелен, знай, что и я зелен и здоров, как чеснок. Если он начнет вянуть, из этого да будет тебе ясно, что колесо моей фортуны крутится не слишком проворно. Ну а когда высохнет совсем, можешь сказать твоему Каннелоро: „Вечный покой, отдыхайте, башмаки и копыта!“»

После этих слов друзья еще раз обнялись, и Каннелоро уехал. Пройдя через множество приключений, увидев множество бед – ссоры с извозчиками, обманы корчмарей, убийства сборщиков податей, опасности на дурных дорогах, недержания от страха перед разбойниками, – наконец прибыл он в страну Лонга Пергола[126]126
  Длинная (виноградная) Шпалера.


[Закрыть] в тот самый час, когда здесь происходил пышный турнир и победителю была обещана рука королевской дочери. Каннелоро тоже вызвался – и показал такую доблесть, что посрамил всех рыцарей, сошедшихся от разных стран заслужить славное имя; и посему досталась ему Фениция, дочь короля, по какому случаю было устроено великое празднество.

Проведя несколько месяцев в совершенном покое, Каннелоро соскучился по охоте и сказал об этом королю, на что услышал в ответ: «Береги коленки, зятек; берегись, как бы не ослепил тебя бесенок – знай, сударь мой, что в здешних лесах живет орк, страшный как дьявол: он каждый день меняет обличье – то представится волком, то львом, то оленем, то ослом, то одним, то другим – и тысячью уловок завлекает бедняг, кто встретится ему, в пещеру, где их съедает. Так что не рискуй здоровьем, сынок, не то можешь оставить там только обрывки от штанов».

Каннелоро, который оставил страх в животе матушки, когда наружу выходил, не послушался тестя и, как только Солнце метелкой лучей обмахнуло паутину Ночи, умчался на охоту. И вот приехал он в лес, где под шпалерами ветвей тени собрались, чтобы заключить договор о союзе и выступить вместе против Солнца. Здесь орк, увидев его, превратился в красивую лань, которую Каннелоро принялся преследовать. И лань долго не давала ему себя догнать, так что пришлось ему скакать из одного края леса в другой, и наконец завлекла его в самую гущу, а тут вдруг пошел такой дождь и такой снег, что казалось, будто падает небо. И Каннелоро, оказавшись у самой пещеры орка, поспешил внутрь, чтобы укрыться от непогоды. Окоченевший от холода, он собрал поленья, которые нашел в пещере, и, вынув из сумы огниво, запалил хороший костер.

И когда он грелся и сушил одежду, у входа в пещеру появилась лань и сказала ему: «Господин рыцарь, позволь и мне погреться немного, я очень замерзла». Каннелоро, как благородный человек, сказал на это: «Заходи, будешь гостьей». – «Я зашла бы, – сказала лань, – да боюсь, ты меня убьешь». – «Заходи, не бойся, – отвечает Каннелоро. – Слово тебе даю». – «Если хочешь, чтобы я зашла, – говорит опять лань, – привяжи собак, чтобы не сделали мне ничего плохого, и коня, чтоб не ударил меня копытом». Каннелоро привязал собак и стреножил коня. А лань говорит ему: «Да, теперь я почти спокойна; но пока ты не уберешь меч, не войду, клянусь душой моего дедушки!»

Каннелоро, которому понравилось такое приятельское обхождение с ланью, обвернул меч плащом, как делает крестьянин, когда проходит по городу, опасаясь полиции. И орк, лишь только увидел Каннелоро беззащитным, тут же принял свой истинный вид и, схватив его, бросил в яму, что была в дальнем конце пещеры, а сверху привалил огромной глыбой, чтобы потом съесть.

Тем временем Фонцо, который каждое утро и вечер проведывал ручей и миртовый куст, чтобы получать вести о Каннелоро, увидел, что один замутился, а другой завял, и понял, что его друг в беде. И, вознамерившись ехать к нему на помощь, не спросил позволения ни у отца, ни у матери, но, хорошо вооруженный, с двумя волшебными конями, пустился в путь по всему свету. И много кружил и скитался то по одним странам, то по другим, пока наконец не прибыл в страну Лонга Пергола.

Он нашел город облаченным в траур по случаю предполагаемой гибели Каннелоро; и только прибыл ко двору, как все, думая, что это Каннелоро, по причине их сходства, бегом побежали к Фениции, чтобы она позолотила им ручку за радостную новость; а она, слетевши птицей вниз по лестнице, обняла Фонцо со словами: «Муж мой, сердце мое, где же ты пропадал столько дней?»

Фонцо сразу понял, что Каннелоро прибыл прежде него в эту страну и потом исчез, и решил действовать осторожно, чтобы выведать из слов принцессы, где бы мог оказаться его друг. Услышав, что тот подверг себя слишком большой опасности, поехав на проклятую охоту, а особенно потому, что мог встретить в лесу орка, столь безжалостного к людям, Фонцо разузнал, куда именно направился Каннелоро. Так и не открывшись ей, он, когда настала ночь, пошел в спальню.

И, придумав, что дал обет Диане в эту ночь не касаться жены, когда легли, он положил обнаженный меч как преграду между собой и Феницией; а спозаранку – еще не настал час, когда Солнце приходит дать Небу слабительные пилюли, чтобы облегчить желудок от тьмы, – ушел, и ни мольбы Фениции, ни запрещения короля не могли победить его намерения.

Вскочив на коня, вместе с волшебными собаками он пустился в лес; и повторилось с ним все то же самое, что и с Каннелоро, пока, войдя в пещеру, он не увидел оружие Каннелоро и привязанных собак и коня, из чего понял, что определенно друг его находится именно здесь. И когда лань стала просить его привязать коня и собак, он, напротив, спустил собак на нее, и они разорвали ее на мелкие кусочки.

В поиске других знаков, которые сказали бы ему о судьбе друга, Фонцо вдруг услышал жалобные стоны снизу, из ямы; отвалив камень, он выпустил оттуда Каннелоро вместе с другими, которых держал там орк погребенными заживо. Обнявшись с великой радостью, они вернулись домой, где Фениция, видя двух одинаковых мужчин, не могла понять, который из двух ее муж. Но как только Каннелоро снял шляпу, она увидела след от раны и, узнав мужа, заключила его в объятия.

И когда Фонцо, после месяца, весело проведенного в той стране, захотел отправиться на родину, в семейное гнездо, Каннелоро через него написал матушке, чтобы она переезжала к нему и разделила с сыном почести и величие. Так она и сделала. А он с тех пор больше не хотел слышать ни о собаках, ни об охоте, помня пословицу:

 
горе, кто за собственный счет
сам на себя пеню кладет.
 

Король Рокка Форте влюбляется по голосу в старуху и, обманутый ее облизанным пальцем, уговаривает ее с собой переспать. Обнаружив обман, он выбрасывает ее из окна, но она, зацепившись в ветвях дерева, получает волшебную помощь от семи фей и становится прекраснейшей девушкой, и король берет ее в жены. Но ее подруга, завидуя ее удаче, чтобы тоже стать красавицей, дает снять с себя всю кожу и умирает

Всем чрезвычайно понравился рассказ Чометеллы: с особенным удовольствием все слушали, как Каннелоро был спасен, а орк наказан за все убийства несчастных охотников. И вот, когда князь повелел Якове запечатать своим перстнем список забав первого дня, она начала так:

– Проклятый порок, гнездящийся в нас, женщинах, – любой ценой казаться красивыми, – доводит нас до того, что мы золотим раму лба и при этом портим картину лица; выбеливаем кожу, разрушая белизну зубов; выставляем на свет части тела, помрачая зрение; и еще прежде, чем настает час платить подать Времени, по собственной вине добавляем глазам слизи, лицу морщин, а зубам дырок. Но если даже юную порицают за излишнюю заботу о внешности, что сказать о старухе, которая, желая соревноваться с девушками, подвергает себя людским насмешкам, а своему телу причиняет горе! Так и случилось с одной старухой, о чем я вам сейчас расскажу, если вы ненадолго притихнете и послушаете.

Некогда в саду, в который выходили окна дворца короля Рокка Форте[127]127
  Крепкая Скала.


[Закрыть], облюбовали себе местечко две старухи. И были обе списком несчастий, протоколом уродств и подшивкой всего что ни есть на свете безобразного: косы спутаны и всклокочены, лбы – в морщинах и с шишками, брови – торчащие и щетинистые, ресницы – густые и нависающие, глаза угасшие и поблеклые, лица желтые и изрытые, рты – зловонные и растянутые; а сокращая список, скажем, что были у них бороды, как у козла, груди волосатые, спины горбатые, руки кривые, колени хромые, а ступни как крючья.

Поэтому, чтобы не видело их Солнце с такой безобразной наружностью, укрылись они под портиком королевского дома. И король не осмеливался даже пукнуть, чтобы случайно не попало в нос этим двум страшилам, которые, постоянно ворча, мололи невообразимую чепуху: одна говорила, что цветок жасмина, слетев сверху, набил ей шишку на голове, другая, что соломинка вывихнула ей плечо, а первая подхватывала, что песчинка разбила ей коленку.

Слыша эту прорву охов и ахов, король вообразил, будто рядом с ним обитает некая квинтэссенция утонченности, отборный кусочек нежнейшей ветчинки, цвет из цветов деликатности, и до самого мозга костей пробрало его желание посмотреть на это диво и выяснить, что оно из себя представляет. И стал он ронять сверху вздохи и покашливать, не будучи простуженным, и наконец решился вкрадчиво заговорить: «Где, где ты скрываешься, драгоценность, сокровище, прекраснейшая игрушечка этого мира? „Выйди, солнышко, поскорей, императора обогрей!“[128]128
  Из детской песенки; см. примеч. 5 на с. 414.


[Закрыть] Яви твою грацию, зажги твои светильники из лавки Амура, покажи твою изящную головку! О банк, в который вложено столько капитала красоты, не будь столь скупа перед тем, кто жаждет тебя увидеть! Открой дверцу бедному соколу, одари кусочком, каким тебе угодно![129]129
  Из детской песенки.


[Закрыть] Позволь увидеть инструмент, издающий столь сладостный звук! Дай узреть колокольчик, разливающий столь приятный звон! Дай хоть глазком взглянуть на эту певчую птичку! Не оставь меня, подобно понтийским овцам, питаться отсутствием пищи[130]130
  Аллюзия на описание Понта у Плиния Старшего («Естественная история», XXVII, 28).


[Закрыть], запрещая мне созерцать эту красоту красот!»

Эти и другие слова говорил король, но лучше было бы ему в трубы трубить, ибо старухи были туги на ухо, что, впрочем, только подбрасывало ему дров в огонь, так что он чувствовал себя железом, раскаляемым в горне вожделения, чувствовал, как сжимают его щипцы помыслов и колотит молоток любовной страсти, выковывая ключ, способный открыть шкатулку драгоценностей, томясь по которым он сгорает в пепел. Но при этом он так и не высунулся из окна, а все продолжал посылать издалека свои мольбы и одновременно усиливал обстрел, не давая передышки ни себе, ни предмету, занимавшему его воображение.

И вот старухи, которые наконец расслышали голос и осмелели, внимая излияниям короля, решили не упустить случай и поймать птицу, что сама летела в силки. Однажды, когда король, стоя перед окном, твердил свои любовные заклинания (ставшие теперь ему вместо утренних молитв), они ответили ему приглушенным голосом через замочную скважину, что самое большее, что они могли бы для него сделать, это восемь дней спустя показать палец.

Король, который, как опытный солдат, знал, что крепости берутся пядь за пядью, не отказался от такого предложения, надеясь палец за пальцем завоевать весь осаждаемый плацдарм, помня, впрочем, и старую пословицу: «Бери, а потом проси». Итак, он согласился на требуемый восьмидневный срок, чтобы узреть восьмое чудо света. Все это время старухи были заняты одним-единственным делом: как аптекарь, наполнивший пузырек сиропом, каждая из них день и ночь облизывала себе пальцы, договорившись, что, когда придет назначенный день, у которой палец будет более гладок, та и покажет его королю.

Король же томился, как натянутая струна, в ожидании назначенного срока: считал дни, исчислял ночи, взвешивал часы, измерял минуты, записывал секунды и аккуратно проверял те члены тела, которые у него жгло и сводило в предвкушении удовольствия. Он то умолял Солнце пройти кратчайшим путем по полям неба, чтобы оно, выиграв время, еще до обычного часа могло распрячь огненную телегу и напоить усталых лошадей; то заклинал Ночь обрушить тьму и показать ему свет, не видя которого он извивался на жаровне Амура; то бранился со Временем, которое, в досаду ему, обулось в свинцовые башмаки и стало на ходули, из-за чего все никак не наступит час погасить долг перед возлюбленной, выполняя заключенный с нею контракт.

Наконец, по воле Солнца, настал долгожданный момент, когда король вышел собственной персоной в сад и постучал в калитку, говоря: «Ну, иди же, иди ко мне». И одна из старух, более нагруженная годами, определив с помощью пробирного камня[131]131
  Черная яшма (она же лидийский камень), которую использовали в древности для определения пробы драгоценных металлов.


[Закрыть], что ее палец отшлифован лучше, чем палец подруги, просунула его в замочную скважину и показала королю. О, теперь то был не палец, но заостренный прутик, насквозь пронзивший ему сердце. Однако нет – не прутик, но палка, что одним ударом сокрушила ему голову. Но зачем говорю: прутик и палка? То был зажженный фитиль для пушки его желания, насмоленный шнур для мины его страсти! Но зачем говорю: прутик, палка, фитиль и шнур? То был шип, вонзившийся в подхвостье его мысли, то была слабительная настойка из фиг, что позволила ему, пукнув во всю силу воображения, пробить запор любовной истомы!

И вот, лаская рукой и целуя палец, который из напильника слесаря стал лощилом позолотчика, он говорил: «О архив наслаждений, о амбарная книга радости, о реестр привилегий Амура, ради которых я стал хранилищем воздыханий, магазином тоски и таможенным складом сердечных мук! Может быть, ты хочешь показать себя упорной и суровой гордячкой, которую не трогают стоны? Ах, сердце мое, если уж ты протянула в дырочку хвостик, то покажи теперь и пятачок, и мы вдвоем приготовим студень высшего удовольствия! Ты показала мне створку раковины – покажи теперь и мякоть! Дай мне увидеть твои соколиные очи, и пусть они терзают, пусть клюют это сердце! Кто конфисковал сокровище этого прекрасного лица, чтобы скрыть его в отхожем месте? Кто заставляет держать этот товар Красоты на карантине в собачьей конуре? Кто посадил под арест царственное могущество Амура в свинарнике? Выбирайся из этой канавы, убегай из этого хлева, вылезай из этой дыры, „прыгай, улитка, счастье любит прытких!“[132]132
  Из детской песенки.


[Закрыть]; пользуйся мною, знай, чего я стóю! Знай, что я король в этом городе, а не огурец в огороде[133]133
  «Как огурчик» – говорят у нас о физически крепком пожилом мужчине. На Юге Италии «огурцом» называют мужчину глупого, неумелого, такого, от которого ни в чем нет толку.


[Закрыть], могу сделать, а могу и на кусочки разделать! Но это он, этот притворный слепец, сын хромого и блудницы[134]134
  Речь идет об Эроте – сыне хромого Гефеста и Афродиты; «Притворным слепцом» называется потому, что, как известно, любовь слепа (пословицы на сей счет существуют и в Италии) и тем не менее стреляет метко.


[Закрыть], имеющий безграничную власть над царскими скипетрами, пожелал, чтобы я сделался твоим подданным и просил как о милости о том, что мог бы забрать силой! Ибо и я знаю, что не силой, но ласками услаждается Венера!»

Старуха, знавшая, где дьяволенок хвост прячет, эта знатная лиса, эта лукавая проныра, понимая, что господин повелевает даже тогда, когда просит, и что упрямство вассала порождает в теле патрона метеоризм гнева, готовый разразиться поносом гибели, раскусила дело и затянула голосом драной кошки: «Господин мой, раз уж вы удостоили поставить себя ниже того, кто стоит под вами, снизойти от скипетра до веретена, от тронной залы до стойла, от величия до убожества, спуститься с чердака в погреб, пересесть с коня на ослицу – я не могу, не вправе и не хочу противиться воле столь великого монарха; если вам желанна эта связь между владыкой и рабой, между статуей из слоновой кости и сырым поленом, между ожерельем из бриллиантов и грубой стекляшкой, то вот, я готова служить вашим желаниям, умоляя лишь об одной милости. Как первого знака чести, которую вы мне оказываете, я прошу быть допущенной на ваше ложе только в ночной час и без светильника, ибо мое сердце не выдержит, если меня увидят нагой».

Король, весь ликуя от радости, поклялся, положив одну руку на другую, что охотно выполнит просьбу; и так, послав, посредством пальца, сахарный поцелуй этому кусту белены, ушел, с нетерпением ожидая часа, когда Солнце кончит пахоту и засеет звездами поле Неба, – чтобы и самому засеять то поле, где он думал собирать охапки радостей и корзины удовольствий.

И вот, когда наступила Ночь, – которая, видя, сколь много бродит по городу взломщиков и карманников, от огорчения плюнула черной слюной, точно каракатица, – старуха, разгладив морщины на теле, собрала их в узел на затылке, хорошо стянув его бечевкой, и в темноте вошла, сопровожденная слугой, в спальню короля, где, скинув с себя тряпье, плюхнулась в постель. Король, что стоял с фитилем у пушки, как только заслышал, что она вошла и улеглась, весь намастил себя мускусом, обрызгался духами и бросился на ложе, как корсиканский пес. И на старухино счастье, за всеми этими благоуханиями он не почувствовал ни зловония ее рта, ни запаха подмышек, ни всей остальной вони, что исходила от этого пугала. Но как только он залез в постель и начал ее ощупывать, то обнаружил эту странную штуку сзади, старческий впалый живот и опавшие ягодицы несчастной старухи и, удивленный, не захотел в тот момент ничего говорить, а чтобы лучше разобраться на деле, нырнул на самое дно Мантраккьо, воображая, что стоит на берегу Позиллипо[135]135
  Район Мантраккьо (от греч. μάνδρα – хлев, стойло), прилегавший к причалам неаполитанского порта, имел дурную славу из-за преступности и антисанитарии. Общую мрачную картину довершала скотобойня, отходы которой сбрасывались тут же в море; Позиллипо – пригород, любимое место отдыха еще с античных времен. Название происходит от греч. παυσίλυπος, то есть «прогоняющий печаль».


[Закрыть], и поплыл на угольной барже, представляя, что направляет роскошный парус флорентийской ладьи.

Когда же старуха, притомившись, задремала, король достал в ящике своего бюро из эбенового дерева и серебра сафьяновую сумку с огнивом, зажег светильник и произвел досмотр под одеялом и, обнаружив Гарпию вместо Нимфы, Фурию вместо Грации, Горгону вместо Киприды, пришел в такую ярость, что готов был перерезать сам себе канат, которым привязал такой корабль. Задыхаясь от гнева, он созвал слуг, которые, слыша среди ночи его крик, толпой с зажженными факелами взбежали по лестнице в опочивальню. Трясясь как полип, король сказал им: «Смотрите, какую прекрасную свинью подложила мне эта бабушка дьявола! Я, веря, что наслаждаюсь молочной телочкой, нашел себе матку буйволицы, думая, что встретил ясную горлинку, поймал эту грязную курицу; воображая, что вкушаю подлинно королевский кусочек, я держал в руках гадость, что попробовать да выплюнуть. Поистине, и хуже тому бывает, кто кота в мешке покупает! Но и эта, что так меня надула, не избежит расплаты! Хватайте же ее прямо как есть и кидайте вон из окна!»

Услышав это, старуха начала защищаться, отбрыкиваясь и кусаясь, говоря, что не признает приговор справедливым, что король сам притянул ее на веревке уговоров, убеждая прийти к нему на ложе, что она готова привести хоть сотню мудрецов в свою защиту, и наипаче такие изречения, как «из старой курицы бульон лучше» и «старую дорогу не меняй на новую». Несмотря на это, ее мгновенно схватили и, раскачав, сбросили в сад. Но на ее счастье, она не сломала шею, зацепившись волосами за ветви фигового дерева и повиснув в воздухе.

Тем же утром – еще прежде, чем Солнце взяло власть над территориями, которые согласилась уступить Ночь, – некие феи, проходя по саду, по причине какой-то досады не разговаривали между собою и не смеялись. Но когда перед их глазами явилось это повисшее в ветвях привидение, которое еще до положенного часа разогнало ночные тени своим видом, они принялись хохотать так, что чуть было не заработали грыжу. Раскрыв рты от столь редкого зрелища, они долго не могли их закрыть. И в благодарность за такую потеху каждая из них подарила старухе то, на что имела волшебную силу: все, одна за другой, сказали волшебное слово, чтобы ей стать молодой, красивой, богатой, благородной, добродетельной, желанной и удачливой. После этого феи исчезли, старуха очутилась в саду сидящей на бархатном сиденье с золотой бахромой, а дерево, в ветвях которого она только что висела, превратилось в балдахин зеленого бархата с золотым подбоем; лицо у нее стало как у девушки пятнадцати лет, столь прекрасной, что рядом с ней любая красавица была как стоптанный башмак рядом с изящной, идеально подобранной к ножке туфелькой. В сравнении с этой грацией все другие грации были достойны Ферривеккьи и Лавинаро[136]136
  Улица Ферривеккьи («старых железок») называется так потому, что в прошлом здесь скупали железный лом; Лавинаро – место, где домохозяйки и служанки стирали белье в воде специально проведенного канала.


[Закрыть]; где она делала победный пас веселым взглядом и ласковым словом, там другим оставалось играть в «прогоревший банк». А притом была она одета столь изысканно, с такою элегантностью и роскошью, что казалась носительницей королевского величия: золото ослепляло, драгоценности сверкали, от цветов рябило в глазах, а вокруг стояло столько пажей и девушек, сколько бывает народу в процессии в день отпущения грехов.

Тем временем король, набросив на плечи одеяло и надев башмаки, выглянул в окно – посмотреть, что там случилось со старухой, и увидал такое, что ему и во сне присниться не могло. С открытым ртом, как заколдованный, оглядывал он эту чудесную девушку и – то любовался волосами, которые, частью сбегая по плечам, а частью заплетенные в золотую косу, вызывали зависть у Солнца, то не мог отвести взора от бровей, выгнутых точно луки, без промаха поражающие сердца, то смотрел на глаза – эти фонари караула Любви, то созерцал ее ротик – эту любовную давильню, где Грации давили ногами гроздья удовольствия и выжимали чудесное «греко» и изысканное «манджагуэрра»[137]137
  Названия популярных вин, производимых в Кампании.


[Закрыть].

У него все мелькало и кружилось в глазах, как у сошедшего с ума канцеляриста, когда он смотрел на все эти колье и ожерелья, струившиеся у нее по груди, на эти облекавшие ее драгоценные ткани и, разговаривая сам с собой, бормотал: «Я еще сплю или проснулся? Я в своем уме или теряю рассудок? Это я или не я? Из какого мушкета вылетела эта прекрасная пуля, чтобы сразить этого короля, повалив его наземь? Я пропал, я погиб, если срочно не оказать мне помощь! Как, откуда взошло это солнце? В каком саду вырос этот дивный цветок? Откуда вылупилась эта птичка, чтобы вытянуть из меня клювом, как червяка из земли, всю силу вожделенья? Какой корабль привез ее в эту страну? Какая туча пролила ее дождем на эту землю? Какие потоки красоты увлекают меня в море воздыханий?»

После этих слов король сбежал вниз по лестнице, встал перед помолодевшей старухой и, готовый, подобно червяку, ползти к ней по земле, сказал: «О клювик моего голубка! О куколка Граций! О ясная горлинка из Венериной колесницы! О триумфальная цепь Амура! Если ты не погрузила свое сердце в воды Сарно, если в твои уши не насыпали тростникового семени[138]138
  Относительно реки Сарно существовало поверье, что каждый, кто в ней искупается, станет нечувствителен, как камень; тростниковое семя считалось вредоносным и омертвляющим.


[Закрыть], если тебе в глаза не накакала ласточка – я уверен, что ты поймешь и увидишь боль и муку, которой и в упор, и рикошетом поразила мне грудь картечь твоих прелестей! Если даже ты не сознаёшь, что от золы твоего лица творится щелок, разъедающий мне грудь, что от пламени вздохов разгорается печь, в которой кипит моя кровь, – ты можешь судить хотя бы по тому, какая веревка вяжет меня от золота твоих волос, какие угли поджаривают меня от черноты твоих глаз, какая стрела пронзает меня от яркого лука твоих губ! Поэтому не загораживай железной решеткой ворот милости, не разводи мостов милосердия, не перекрывай проезжую дорогу сочувствия; и если не считаешь меня достойным получить амнистию от твоего милого лица, возьми меня хотя бы под караул благосклонных слов, выпиши мне охранную грамоту обещания и гарантийное письмо доброй надежды, иначе мои ноги вынесут вон отсюда вместе с башмаками и ты навеки потеряешь их колодку!»

Эти и тысячи иных слов лились у него из груди, трогая за живое помолодевшую старуху, так что в конце концов она уступила и согласилась выйти за него замуж. Поднявшись с бархатного сиденья, она взялась за его протянутую руку, и они вместе отправились во дворец, где моментально был приготовлен величайший пир, на который были созваны все благородные дамы страны. Но невеста пожелала, чтобы вместе с другими пришла и ее товарка.

Однако понадобилось немало труда, чтоб разыскать ее и затащить на пиршество, потому что от великого страха она пряталась так, что и следа было не сыскать. Однако, Бог знает как, ее привели и посадили рядом с подругой, которую невозможно было узнать; и все вместе принялись за сказанное в «Gaudeamus»[139]139
  «Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus» (лат. «Будем веселиться, пока молоды») – начальные слова студенческой песни, создание которой относят к XIII или XIV в. Впоследствии распространилась по всей Европе; до сих пор считается международным гимном студенчества.


[Закрыть]. Но старуха, которой не повезло, не смотрела на королевские яства, ибо ее разъедал изнутри иной голод: она лопалась от зависти, глядя на юную кожу своей подруги, и то и дело дергала ее за рукав: «Так что же ты сделала, сестрица? Ну, скажи, что ты сделала? Ох и везучая ты!» Подруга отвечала шепотом: «Ешь спокойно, помолчи, после поговорим!» – а король, насторожившись, спросил молодую жену, чего хочет от нее эта синьора. Жена, не выдавая подругу, сказала, что синьора хотела бы немного зеленой подливы. И король тут же распорядился принести чесночной, перечной, горчичной подливы и тысячу других приправ, чтобы гостья ела с бóльшим аппетитом.