Текст книги "Сказка сказок, или Забава для малых ребят"

Но старуха, которой теперь и начинка торта казалась желчью, снова и снова хватала подругу за локоть, заклиная: «Ну так что же ты сделала над собой, сестрица? Как у тебя это получилось? Я вот думаю, то ли заговор какой надо списать, чтобы носить под платьем?» И та снова отвечала: «Помолчи, будет еще время рассказать, а пока ешь, кто тебя поджигает? Наедине поговорим». И снова король, любопытствуя, спрашивал, что угодно гостье, а молодая супруга, чувствуя себя запутавшейся, словно цыпленок в пакле, так что ей уже и кусок в горло не лез, отвечала, что синьора просит сладкого. И, будто снег, сыпались печенья с корицей, бушевали, словно волны, вафли и анисовые колечки; там бурлил поток бланманже, здесь лились дождем пирожные с медовыми и фруктовыми начинками…

Но старуха, у которой внутри крутилась колесная прялка, прицепившись, как полип, к локтю подруги, продолжала прежнюю музыку. И та, не в силах более сопротивляться и желая только одного – стряхнуть ее с плеч долой, открыла секрет удачи: «Сестрица, – как можно тише прошептала она, – я велела цирюльнику снять с меня старую кожу». Услышав это, старуха надменно произнесла: «Что ж, не глухой сказала. Попытаю и я удачи. Не одной же тебе на золоте кушать. Не одной тебе счастьем наслаждаться, пускай и мне немного достанется».

Меж тем начали собирать со столов, и она, притворившись, что хочет отойти по естественной надобности, что было духу побежала в цирюльню, где отозвала мастера в сторонку и говорит ему: «Даю тебе пятьдесят дукатов, а ты сними с меня старую кожу с головы до пят».

Брадобрей, решив, что она сошла с ума, сказал ей: «Иди, сестрица, своей дорогой, ибо говоришь ты не дело; подлечить бы тебя». Но старуха, потемнев лицом, точно камень на мостовой, отвечала: «Сам ты с ума сошел, раз своей выгоды не видишь. Я тебе не только пятьдесят дукатов даю, но, если хорошо дело сделаешь, до конца дней у Фортуны цирюльником станешь. Берись за дело, не теряя времени, и будет тебе счастье».

Брадобрей долго спорил с ней, ругался, противился, но наконец, притянутый за нос, поступил согласно пословице: «Привязывай осла, где хозяин велит»; усадив на табурет, он стал ее строгать, по ее желанию, как гнилую кочерыжку. А она, истекая кровью, терпела так, будто сама себя брила, и только приговаривала: «Уф-ф-ф, коль красивой хочешь быть, надо золотом платить». Он продолжал ее изничтожать, а она все твердила эти слова. Так, на пару, он – рукой, а она – голосом, играли они на лютне ее тела, постепенно спускаясь по грифу до самой розетки; и наконец бабахнула она с нижней палубы выстрел к отплытию, взявшись на свой риск оправдать слова Саннадзаро[140]140
  Якопо Саннадзаро (1458–1530) – неаполитанский поэт и прозаик, автор «Аркадии», одной из самых популярных книг эпохи Ренессанса, оказавшей влияние как на литературу, так и на изобразительное искусство. Искусствоведы считают, что она дала, в частности, толчок к развитию пейзажного жанра в живописи. В течение XVI в. «Аркадия» была переиздана в Италии более восьмидесяти раз и, кроме того, переведена на главные европейские языки.


[Закрыть], что

зависть, милый сын, саму себя терзает.

Окончание этой сказки подоспело ко времени, когда у Солнца оставался еще час, чтобы, подобно загулявшемуся студенту, убраться из кварталов Воздуха. И князь велел позвать гардеробщика Фабьелло и кладовщика Яковуччо, чтобы они закончили этот день подобающим десертом. И вот они явились проворно, как мальчишки, прислуживающие за столом: один – в черных чулках на подвязках, в распашной куртке, с большущими пуговицами в виде шариков из замши, в плоском берете набекрень; другой – в точно таком же берете, в куртке с нагрудником, в штанах из белого тарантского полотна. Выйдя из-за шпалеры миртового кустарника, словно из-за занавеса на сцену, они начали:

Фабьелло, Яковуччо

Фабьелло

 
Куда бежишь вприпрыжку, Яковуччо?
 

Яковуччо

 
Несу домой вот эту штучку.
 

Фабьелло

 
Какой-нибудь премиленький гостинец?
 

Яковуччо

 
О да! Вот видишь, даже бантиком перевязал.
 

Фабьелло

 
Что ж это?
 

Яковуччо

 
Чашечка пробирная, капель.
 

Фабьелло

 
На что она тебе?
 

Яковуччо

 
Ты хочешь знать?..
 

Фабьелло

 
Ах нет. Будь добр, иди куда подальше.
 

Яковуччо

 
Да почему?
 

Фабьелло

 
Да кто ж тебя поймет…
А если вдруг увлек тебя бесенок… на это дело…
Ну, меня ты понял.
 

Яковуччо

 
Понял. Только ты
в ста милях от того, что правда.
 

Фабьелло

 
Кто же знает…
 

Яковуччо

 
А если кто не знает,
пусть лучше рот не разевает.
 

Фабьелло

 
Я знаю лишь одно, что ты не ювелир
и не плавильщик. А что ты есть такое,
тебе виднее самому.
 

Яковуччо

 
Фабьелло,
Вот отойдем в сторонку, и сейчас
тебя я изумлю.
 

Фабьелло

 
Пойдем, куда захочешь.
 

Яковуччо

 
Зайдем под этот вот навес. И я тебе
наговорю такого,
что выпрыгнешь, пожалуй, из штанов.
 

Фабьелло

 
Изволь, наговори. Но только, братец,
по-быстрому, не утомляй.
 

Яковуччо

 
Нет, не спеши.
Какой, однако, скорый!
Иль матушка тебя рожала на бегу?
Как думаешь, чему должно служить
мое приспособленье?
 

Фабьелло

 
Это чашка,
в которой очищают серебро.
 

Яковуччо

 
Ну, первым выстрелом– и сразу в цель!
 

Фабьелло

 
Да ты ее прикрой получше,
ведь если мимо будет проходить
какой-то сыщик, то, гляди, пожалуй,
отправит нас с тобой в свиной сарай…
 

Яковуччо

 
Уже наклал в штаны? Да успокойся,
моя ведь чашка не из той посуды,
где месят тесто хитростей, покуда
за три фальшивые золотника
не выручат петлю и три бруска!
 

Фабьелло

 
На что ж она тебе?
 

Яковуччо

 
Определять,
сколь чисто золото в приманках мира,
чтобы чеснок не смешивать с инжиром.
 

Фабьелло

 
Ох, доброе купил ты бремя льну,
да трудно вычесать: мудрена эта штука!
Короткий век сулит твоя наука
и раннюю в макушке седину!
 

Яковуччо

 
Вот-вот! Нет человека на земле,
кто отдал бы хоть глаз, хоть даже зуб,
чтоб заиметь орудие, как это,
способное тотчас определить
пятно на теле иль в душе у человека,
познать, чтó стóят хитрость иль удача.
Ведь в этой чашечке легко увидеть,
чья тыковка пуста, а в чьей– маленько соли,
подделка пред тобой иль подлинная вещь.
 

Фабьелло

 
Ну так и что?
 

Яковуччо

 
Дослушай до конца
и не спеши, коль хочешь разобраться.
Все, что старательно наведено с лица,
чтоб пред толпою чем-то стóящим казаться,
все это только зрения обман,
лишь пелена, лишь пыль в глаза. Но ты
не дергай за верхушки, и плоды
не выбирай по кожице, но вскрой
любую вещь и загляни вовнутрь.
А кто в глубины не забрасывает сети—
лишь олух, коих тьма на белом свете.
Но с чашечкой ты установишь верно,
вот это дело– чисто или скверно,
чем пахнет: миндалем иль горьким луком.
 

Фабьелло

 
Клянусь Ланфузой[141]141
  Ланфуза – мать мавританского богатыря Феррагуса, персонажа поэм М. Боярдо «Влюбленный Роланд» и Л. Ариосто «Неистовый Роланд». Из поэтических текстов клятва «жизнью Ланфузы» перешла в разговорный язык в качестве шуточного присловья.


[Закрыть], удивительная штука!
 

Яковуччо

 
Сначала выслушай, потом дивиться будешь.
Еще пройдемся, и дыши поглубже,
ведь вещи вправду дивные услышишь.
Так будь внимателен, прошу, к моим словам.
К примеру, ты от зависти едва
не лопаешься, надуваешься от злости
и будто терпишь грыжу оттого,
что смотришь на маркиза или графа,
в какой карете он роскошной выезжает,
как толпы челяди его сопровождают,
и отовсюду– лизоблюдов сброд:
один с улыбочкой встречать спешит, а тот
издалека послать поклончик рад,
тот шляпу перед ним приподнимает,
тот лебезит: «Я ваш покорный раб»!
Он сопли в шитый золотом платок сморкает;
за ним слуга с павлиньим веером стоит,
пока он на серебряном горшке сидит.
Но этим зрелищем ты не беременей,
от тайной зависти вздыхая, не потей;
вложи его в сосуд пробирный, подогрей– и вот
увидишь, сколько мерзости живет
под креслом бархатным, уведаешь, каков
шипящих змей клубок среди цветов!
Смотри– вот этим кружевом богатым
прикрыта куча совершенного… говна;
но неразумным кажется она
благоухающей цветочным ароматом!
Он умывается над золотой лоханью
и сгустками выплевывает кровь,
берет с подноса лучшие кусочки,
что в горле застревают у него:
и, коль вблизи рассмотришь да рассудишь,
завидовать ему не будешь:
здесь не Фортуны дар, но наказанье Неба!
Он злому воронью кидает горсти хлеба—
тем подлецам, что выклюют ему глаза,
откармливает свору псов,
что на него же, дай лишь срок, возьмутся гавкать,
содержит собственных врагов,
что, облепив его со всех сторон, как пьявки,
пьют кровь его, что лезут прямо в рот.
Этот– заглядывает вкрадчиво в лицо,
гримасничая, извиваясь,
тот– что кузнечными мехами, дует в уши;
один радушие в лице изображает—
волк, шкурою овечьей облачен,
со сладким обликом и с желчью в селезенке,
готовый нанести удар исподтишка,
другой в молчании сплетает сети;
один на ухо шепчет: «Все тебе открою»—
и сплетнями заводит ум за разум
в его несчастной головенке,
другой, предательство замыслив,
советы, к гибели ведущие, дает,—
что ни во сне он не найдет покоя,
ни удовольствия в еде, и даже
не в силах просто рассмеяться от души!
От музыки в пиру– одни мигрени,
на ложе сна– одни кошмары;
ему тревога выгрызает печень,
как коршун– Титию; как Тáнтал,
перед собою видя воду и плоды,
он мучится, от жажды умирая.
Его ума лишенный разум—
крутится, словно Иксиона[142]142
  Титий – в греческой мифологии титан, которого за дерзкую попытку обесчестить богиню Лето Зевс приговорил к муке в Аиде: два коршуна непрестанно терзают его печень; Тантал – царь Сипила во Фригии, наказанный за разглашение тайн богов: стоя в Аиде по горло в воде, он не может достать воды и, видя близ себя роскошные плоды, не может овладеть ими; Иксион – царь племени лапифов. Коварно убив тестя, он мучится в Аиде, привязанный к вечно вертящемуся колесу.


[Закрыть] колесо,
с которым связанный не обретет покоя;
все замыслы, мечтания его—
суть глыбы, что затаскивает, пыжась,
Сизиф на гору, а они– бабах! —
с ужасным грохотом катятся вниз.
Он восседает в кресле золотом,
обделанном слоновой костью,
обитом в бархат золочеными гвоздями,
среди ковров турецких, под ногами—
подушечки из камки и тафты, но сверху,
над головой, подвешен острый меч
на тонком волоске, и, сидя, он
от страха заливается поносом,
в кишках его заводятся глисты,
в душе всегда тревоги, подозренья…
А завершенье этой жизни славной—
лишь тьма и грязь, лишь черная земля,
которой в тесной яме хватит равно
покрыть хоть нищего, хоть короля.
 

Фабьелло

 
Ты прав, клянусь душою государя!
Но только все, пожалуй, даже хуже,
ибо чем выше кто по знатности стоят,
тем больше им опасности грозят.
А о роскошествах тех необыкновенных
сказал, я помню, старикашка из Треккьены[143]143
  Треккьена (Треккина) – селение и феодальное владение в области Базиликата; в глазах неаполитанца порядочная глушь.


[Закрыть],
что нам орехи продавал когда-то:
«Не все то злато, что блестит, ребята».
 

Яковуччо

 
Послушай кое-что еще, не пожалеешь.
Ты знаешь, есть на свете люди, чей
девиз: «Война превыше всех вещей»[144]144
  Возможно, аллюзия на известный афоризм Гераклита Эфесского: «Война – отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других – людьми, одних творит рабами, других – свободными».


[Закрыть].
И вот такой, когда приходит время
натягивать на древко флаг,
когда труба кричит: «Тра-та-та-та!»—
бегом бежит записываться, ибо
ему сжимают горло долгом
четыре кубика костей игральных,
рассыпанные по скамье. Такому,
само собой, скорей задаток дай.
Оденется во что попало на Йодекке[145]145
  Еврейский район Неаполя, со множеством дешевых портняжных мастерских и лавок старьевщиков.


[Закрыть],
привесит к поясу шпажонку и– вперед! —
ни дать ни взять, почтовый мул идет
с попоной и плюмажем. Если кто-то
ему задаст вопрос: «Куда собрался?»—
едва ли не на крылышках летая,
ответит он, игриво напевая:
«A la guerra, a la guerra!»[146]146
  «На войну, на войну!» (ит.) – популярная в XVI–XVII вв. песня музыканта и композитора Бартоломео Тромбончино (1470 – после 1535). В песне война – метафора любви.


[Закрыть]
Устраивает вылазки в таверны,
кичится подвигами по домам блудниц,
и бедным жителям грозя постоем,
навязывает квартирьерные талоны[147]147
  Квартирьерные талоны, выдаваемые наемным солдатам, разрешали им требовать у гражданского населения предоставления квартиры. Талон отдавался хозяевам, и тогда они, как выполнившие повинность, получали право не принимать других постояльцев с оружием. Распространенной практикой было, что солдат, имея где остановиться безо всяких талонов, шел в состоятельный дом, притворно требуя постоя. Испуганные жители начинали предлагать деньги, лишь бы избавиться от неудобного и опасного соседства. Солдат, выжав из них круглую сумму, отдавал свой талон и направлялся в ближайший кабак или бордель.


[Закрыть],
повсюду только шум и гром несет,
будто на самого Градассо[148]148
  Сарацинский царь, персонаж поэм М. Боярдо «Влюбленный Роланд» и Л. Ариосто «Неистовый Роланд». Имя вошло в итальянскую речь как нарицательное, означая того, кто безмерно хвалится силой.


[Закрыть] в бой идет.
Но что останется от этого всего,
коль испытаем в нашей чашечке его?
Тогда увидим, как бездумное веселье,
мальчишеский разгул и хвастовство
вдруг обратятся в стоны и страданья.
Уж вот его пронзает холод,
иль жар без милости палит,
или кишки сгрызает голод,
иль жажда мукою томит.
Опасность рядом постоянно,
а плата– если доживет!
Исправно получает раны,
а денег подождет и год.
Страданья долги, радость– мимолетна,
жизнь– как на ниточке, зато надежна смерть.
И если, обессилев от мучений,
однажды он попробует сбежать, —
за три шажка ему попробовать дадут,
крепка ли конопляная веревка[149]149
  Повесят за дезертирство.


[Закрыть].
Или останется израненным калекой,
хромая с костылем и для забавы
расчесывая лишаи на коже;
а если очень сильно повезет,
на тюфяке в дому призрения помрет!
 

Фабьелло

 
Давай наружу прелое тряпье!
Поправить нечего, всё– правда, и ее
не приукрасить; ибо бедному солдату
с военной службы суждено уйти
в обносках с дырами или с дырой в груди.
 

Яковуччо

 
А вот, кто хвастается знатною породой:
он, шею вытянув, на цыпочках идет,
будто павлин, свой распустивши хвост;
он славу прародителей несет,
будто беременная свой живот,
производя свой род
то ль от Ахилла, то ль от Александра;
весь день рисует родословные древа,
умея мастерски производить
побег дубовый от каштановых корней;
он, просидев за книгами недели,
произведет свой род от тех, что сыновей
в действительности вовсе не имели.
Кто четвертями масло продавал,
себе уж четверть графской крови приписал!
Он сочиняет тучи привилегий
на хартиях, состаренных в дыму,
чтобы тщеславья дыму угодить;
он покупает старые гробницы,
чтоб разукрасить в длинные стихи
новоизобретенных эпитафий[150]150
  Возможно, намек на реальный случай. Современник Базиле, маркиз-меценат Джамбаттиста Мансо, заказав реставрацию одной из часовен в неаполитанском монастыре Сан-Лоренцо, снабдил ее поддельными эпитафиями своих предков.


[Закрыть].
Чтоб на сорочку наложить заплату,
он платит Дзáдзере[151]151
  Автор книги «Описание дворянства Италии» (F. Zazzera. Delia nobiltà d’Italia. Napoli, 1610).


[Закрыть] немаленькую плату;
чтоб о себе в колокола звонить,
он тратится на Кампаниле[152]152
  Буквально: колокольня; фамилия известного знатока дворянской геральдики, автора книги: F. Campanile. Delle armi overo delle imprese dei nobili. Napoli, 1618.


[Закрыть];
стремясь фундамент вымыслом скрепить
под расползающимся домом,
он Пьетри[153]153
  Речь идет о Франческо ди Пьетри – историке, авторе книги «История Неаполя» (F. di Pietri. Historia napoletana libri due. Napoli, 1634).


[Закрыть] толстым томом
сколачивает дерева фамилий.
Но мы его положим в наш сосудец,
и пусть вытягивается сколь угодно выше,
ища высоких титулов и званий,
пусть вписывается в родовые книги
рукою, где видны мозоли от мотыги!
 

Фабьелло

 
Ты снова попадаешь в точку,
бьешь каждым словом прямо по гвоздю!
И кстати, вспоминаются слова
(их не мешает в памяти держать!):
«Нет хуже, чем мужлан, что проберется в знать».
 

Яковуччо

 
Теперь рассмотрим фанфарона,
велеречивого бахвала,
от гордости налившегося, ровно
головка качкавалло[154]154
  Качкавалло (каччокавалло, качкавал) – жирный сыр, который хранят небольшими круглыми головками приятного золотистого цвета, развешивая их на бечевке в виде гирлянды.


[Закрыть].
Он самомненья полон до краев,
он отливает выдумки как пули,
слюной пускает, вместе с пузырями,
слова, что круглы и пусты, как пузыри,
с кривой улыбкою оскаливая зубы!
Облизывает губы, говоря,
и так отмеривает шаг, что не поймешь,
кого он из себя воображает!
Бахвалится без умолку: «Эй, вы!
ведите мне ту рыжую кобылу
иль крапчатую!»; «Ну-ка, где кортеж?»;
«Узнай, не собирается ли на прогулку
племянничек мой граф?»;
«Когда уж наш кузнец
доставит мне готовую карету?»;
«Скажи портному, к вечеру я жду
пару чулок, да золотом расшитых!»;
«Поди ответь той даме,
что сохнет обо мне,
что может быть– да, может быть!—
я окажу ей небольшую милость!»…
Но только поместим его в сосуд,
окажется, что за душою– ни монеты,
что из соломы весь огонь его раздут;
чем больше надувается, при этом
тем больше лишь наводит скуку.
Врет за двоих, а на поверку– ничего;
изображает блеск, а у него
во рту от голода засýха.
Он брыжжи шьет к воротнику,
да худ кафтан. Надутое пустое брюхо—
довес к пустому кошельку.
Да вместо щетки борода,
любым сучком он ковырять в зубах привык,
хоть мяса нет там– он и хлебной корке рад,
и залп из кормовых его бомбард
лишь портит воздух…
 

Фабьелло

 
Ну, остер же твой язык!
Ты обглодал его до косточки, уж он
обтесан с четырех сторон.
Да, говорит пословица не зря:
«Хвастун навроде мочевого пузыря».
 

Яковуччо

 
А вот, кто гонится за нравами двора:
колдуньей злою будто зачарован,
бежит за тенью, ловит буйные ветра,
глотает запахи с чужих жаровен,
надеждами надув себе кишки,
ловя из мыльной пены пузыри,
что лопаются на лету! Кто, рот открыв,
дивится этой роскоши, как пьян,
сменять готов бесценную свободу
на бархатный засаленный кафтан,
на право слизывать подливки с сковородок!
Однако, растворителя плеснув
на золото поддельное, увидим
запутанные лабиринты
обмана и предательства, найдем
такие, братец, бездны
мошенничества и притворства,
откроем целые поля, но не цветов,
но злых и ядовитых языков!
Сейчас тобой играют на ладони,
а через миг отбросят далеко;
сейчас ты мил, через минуту– мерзок;
то нищ– то вдруг богат,
то вознесен и тучен– то унижен
и тощ. Служи, смиряйся, изнуряй себя,
потей, как пес,
вскачь бегай больше, чем шагай,
да то и дело ухо пригибай
к земле или к воде, следя за всеми;
но так иль сяк– лишь потеряешь время,
труды и семена;
труды по ветру разнесет,
а семя в море упадет!
Что хочешь, делай– все закончится ничем.
Строй планы, иль рисуй в воображенье
любые замыслы, иль в подвигах трудись:
достанет одного лишь дуновенья—
все, что ты воздвигал, обрушить вниз.
И ты увидишь, что тебя сменяли
на фигляра, наушника, на Ганимеда[155]155
  Здесь: юный гомосексуальный любовник.


[Закрыть] или
тупоголового невежду, на того,
кто хитро строит дом на два крыльца,
на каждый случай, вместо одного
имея наготове два лица.
 

Фабьелло

 
О братец, ты меня как заново родил!
Мне больше дал, поверь, один лишь твой урок,
чем годы, зря потраченные в школе!
Сонм древних мудрецов согласно рек:
«Кто служит при дворе, издохнет на соломе»[156]156
  Пословица играет разными значениями слова «corte» (двор). Оно, как и в русском, может означать и крестьянский, и скотный, и королевский двор. Однако выражение «умереть на соломе», скорее всего, означает смерть не в бедности, а в тюрьме: соломой застилали полы камер.


[Закрыть].
 

Яковуччо

 
Ты разобрался в том, чтó есть придворный.
Теперь послушай про того, кто ниже.
Возьмем слугу:
красив, воспитан, чистоплотен,
он сделает сто дел тебе в угоду—
дом приберет, доставит воду,
сготовит пищу,
вычистит одежду,
скребницей мула чешет, блюда перемоет.
Пошлешь на рынок– он быстрее обернется,
чем высохнет плевок;
проворный, он не знает скуки
и не привык стоять сложивши руки,
всегда найдет он дело—
хоть собирать нагар свечной,
хоть вынести горшок ночной.
Но если ты его возьмешься испытать,
доверив нашему пробирному составу,
поймешь: красиво только то, что ново,
как тот осел, что лихо бегает сперва,
а после не заставишь и дубиной.
Итак, прошло три дня:
он оказался плут,
отпетый лежебока,
распутник высшей пробы,
прохвост, обжора и картежник.
Он, в лавку посланный, припрятывает сдачу;
он мулу так дает овса,
что мул, того гляди, протянет ноги;
вот уж твою служанку развращает,
камзол твой чистя, по карманам шарит,
и, наконец, для полного набора,
обчистил дом– и был таков: держите вора!
Кого винить? Виновны сами,
свинью пустив на грядку с огурцами!
 

Фабьелло

 
Да, это дело нам знакомо,
и каждый подтвердит, что дому
беда и разоренье, право,
коль у кого слуга лукавый!
 

Яковуччо

 
А вот еще бахвала образец:
префект сорвиголов, дырявых дел делец,
вожак громил, король головорезов,
архитрубач дурной молвы,
архистратиг всех уличных героев!
Вот он стоит, расставив ноги, полагая,
что этой позой страх наводит на людей;
смотри, как грозно он зрачками водит,
сорочьим шагом, как подскакивая, ходит
в накидке, сбитой набекрень,
в примятой шляпе,
приподнят воротник,
усы торчат,
глаза навыкате,
рука на поясе,
скрип кожи, каблуки стучат;
ему соломинка на улице мешает,
он даже с мухой драку затевает.
Всегда в толпе таких же молодцов,—
там не ведут иного разговора,
как только шпагою кого проткнуть:
как «просквозить», «пришить», как «приголубить»,
«кишки на вилку намотать», «сселить с квартиры»,
«вспороть», как «скинуть крышу», «отыграть»,
«подрезать», «выбить в лузу», «приколоть»,
кому там «сало выпустить из пуза», «срезать тыкву»,
кому «откупорить бутылку», «раскрошить»,
как «вынуть потроха», как «уложить»,
«пустить в расход», «скосить», как «пробуравить»…
Ты слышишь эти речи? Трепещи,
знай, рядом с этим парнем ты– земля:
один тебя «запишет в поминальник»,
другой «из мира душу вышлет Богу в рай»,
один грозит «отправить к праотцам»,
другой «лишь место мокрое оставить»,
кто обещается тебя «с землей смешать»,
другой тебя «разделывает с солью»,
а кто «нарубит из тебя гуляш».
Послушать– каждый сотню «насадил на вертел»,
и обещает сотню «срезать, как косой»,
и ходит, всюду распуская гром и дым,
срубая головы и отсекая ноги…
Но шпага, коли вправду любишь биться,
есть дева– кровью, честью же– вдовица![157]157
  Обнажение шпаги Базиле сравнивает с супружеским соитием. Если шпага «девственна», то есть находится в руках человека чести, то бой должен окончиться пролитием крови. Таким образом, носить оружие вправе только тот, кто, ясно сознавая всю ответственность, пускает его в дело лишь в случаях, когда честь и необходимость не оставляют иного выхода.


[Закрыть]
И чашка наша истину откроет:
наглец словами– жалкий трус душою;
он грозно встал и выпучил глаза?
гляди, да у него дрожат поджилки;
в бахвальстве мечет молнию и гром?
в серьезном деле он в портки наложит;
в мечтах разит он гибельным клинком?
что ж, наяву отведает пинков.
Кто расточителен на буйную отвагу,
тому наложат, знай, секвестр на шпагу,
которая, как честная жена,
показываться голой не должна.
В ком буйно желчь кипит, мочится тонко;
кто рыком– лев, тот какает, как заяц;
кто вызовы кидает почем зря,
отдуют по бокам, накроют сверху;
грозит– наподдадут и про запас добавят;
кто хвастает, играя в кости, – проиграет;
богатый похвальбою– беден на дела;
хватающийся за стальной клинок
железным якорем свою нагрузит шею;
кто ищет драки, того тащат на веревке;
такому лучше дрыгать в воздухе ногами,
а не расхаживать свободно по земле;
ибо однажды встретит он того,
кто верное ему покажет место,
по мерке ему выкроит кафтан,
кто на станке его кругом обточит,
кто разменяет его твердою монетой,
кто славно шерстку вычешет ему,
кто сможет подтянуть ему подпругу,
кто ему задницу, как надо, надерет,
такого, кто ему продует уши,
такого, кто ему расколет жернова,
такого, кто к нему прикрутит ручку,
кто грязный рот забьет ему затычкой,
того, который снимет с него пенку,
того, кто шкуру выдубит ему,
того, кто раскатает его скалкой,
того, кто из него повыбьет пыль,
того, кто оплеух ему навесит,
того, кто ему вставит удилá,
того, кто надает ему затрещин,
пощечин, подзатыльников набьет,
кто шишками украсит, синяками,
пинками наградит его, пинками,
возьмет за горло и придушит хорошо!
Того, кто бил тычком, пусть нашинкуют.
Пусть, кто бахвалился по-человечьи,
помчится, как косуля, наутек.
Кто улицы усеивал плевками,
пусть тащится груженный синяками.
Видал, каков? бодливый, как козел,
он всюду тычется рогами,
готовый войско, кажется, прогнать,—
о, дайте срок, он превратится в клячу,
которую внаем сдают поденно:
а ну, бегом туда и вскачь сюда,
бока стирая и сбивая ноги,
в грязи, в гниющих ранах, в колтунах,
лишь только доплелась она до места—
без роздыху в обратный гонят путь,
едва живую под безмерною поклажей.
«Поддай мне, пяточка, для скорости пинков:
я кожей расплачусь для башмаков!»[158]158
  То есть когда загнанную лошадь убьют, из содранной с нее шкуры выделают башмаки.


[Закрыть]
Вот так пусть гонят, чтоб, не озираясь,
он на бегу подскакивал, как заяц,
фехтуя уж не шпагой, а ногами.
Так, не скупясь, вложить ему ума,
а остальное пусть доделает тюрьма![159]159
  Забияке досталось больше всех: его обличение резко выделяется на фоне других, как по объему, так и по яростному накалу. Бывалый солдат, знающий цену подлинной храбрости, Базиле не может сдержать возмущения уличным хулиганом, способным убить или покалечить человека ради забавы и мальчишеского позерства.


[Закрыть]
 

Фабьелло

 
Отменно ты изобразил
породу этих шалопаев!
А краски, краски до чего ярки`!
И правду, кто же не видал таких:
кирасу языком пробьет с налета,—
а проку-то, что от собачьего помета!
 

Яковуччо

 
Возьмем льстеца. Тебя он нынче славит
и возвышает до луны и звезд;
старается в угоду вставить слово,
забросив как приманку на крючке;
тебе он ветру поддувает в паруса,
ни малым словом не противоречит.
Пусть ты лицом как орк или Эзоп[160]160
  Древнее предание приписывало знаменитому баснописцу Эзопу безобразный облик.


[Закрыть],
он будет сравнивать тебя с Нарциссом;
пусть ты имеешь язву на щеке,
он скажет: «Родинка! как это живописно!»—
а если ты последний размазня,
в устах его явишься Геркулесом
или Самсоном; если худороден,
он назовет тебя потомком графа;
короче, лижет и ласкает непрестанно.
Но ты смотри, не дай себя опутать
таким речистым болтунам,
не доверяйся им ни на минуту!
Ни в фигу их сушеную не ставь,
не вздумай их хоть в грош ценить,
не позволяй себя в ловушку заманить,
но испытай их в чашечке пробирной,
и пальцами нащупаешь у них
по два лица– и спереди, и сзади;
у них на языке одно, другое– в сердце.
Все это лишь коварства и уловки:
вкруг пальца он тебя обводит,
он вкрадывается в твои дела,
дурачит, голову кружит,
умасливает, путает, лукавит,
улавливает, пыль в глаза пускает,
в пеленки вяжет, будто сосунка.
И коль нащупал ниточку к тебе,
то бей тревогу– знак, что быть беде.
С улыбкой он исподтишка кусает,
дрянными славословьями– пятнает,
он надувает твоего тщеславия кишку,
чтоб поубавить веса кошельку.
Одна лишь цель– тянуть, тянуть, тянуть,
пиявкою в твою впиваясь грудь.
Собрав, как гончих на зверей, обманов мерзостную рать,
охотится в душе твоей, твои чтоб перья ощипать.
И чтоб имение твое спустить у шлюх и в кабаках,
вместо светильника в глаза тебе подсунет светляка.
 

Фабьелло

 
Да сгинет прóклятое семя
тех лицемеров, что одним живут—
опутать ближних сетью из вранья:
лицом Нарцисс, утробою– змея.
 

Яковуччо

 
Теперь про женщину послушай, что живет
с любым мужчиной, кто придет и кто уйдет.
Смотри, вот– куколка, премилое созданье,
голубка, фея, волшебством подобная Моргане,
Луна, картиночка, яичко расписное,
хрустальный блеск– с водою ключевою
возьми да выпей! Пирожок для короля,
охотница за многими сердцами,
что сетью, косами опутывает тебя,
поднимет с места не веревками– глазами
и наизнанку вывернет словами.
Но коль ее проверишь в чашке у меня,
увидишь столько скрытого огня,
интриги, козни и обманы!
Здесь всюду рыболовные крючки,
здесь сети, снасти, петли, узелки,
здесь тыщи хитростей, здесь– сущая война,
с засадами, подкопами и рвами!
Здесь мины и контрмины! Вот она
петлю то стягивает, то расплетает;
то, как палач, крюком тебя дерет,
то, как цирюльник, кровь тебе пускает,
то, как цыганка, ловко оберет.
Нам, простофилям, право, не устать
хоть тыщу раз сказать-пересказать:
«Вино– то, что бродит,
а плоть– что заводит».
Где говорит, сплетает,
куда идет– сшивает,
коль улыбнется– играет,
а коль коснется– замарает.
Коль сразу не пошлет тебя в больницу,
то, знай, сочла за скот или за птицу,
которую себя считает вправе
без шкуры или без пера оставить[161]161
  То есть если куртизанка не наградила тебя венерической болезнью, успокаиваться рано: она вытянет из тебя столько денег, что это окажется не легче болезни.


[Закрыть].
 

Фабьелло

 
Твои бы речи книжкой напечатать,
да в лавке по шесть побрек[162]162
  Шуточное название монеты невысокого достоинства, означающее «публичная девка», «шлюшка». Вероятно, цена, предложенная Фабьелло, и есть средняя цена небольших печатных брошюр для массового чтения, продававшихся с базарного лотка или у уличных разносчиков.


[Закрыть] продавать,
оттуда всякий сможет брать
пример, как должен быть мужчина осторожен,
чтоб не поддаться этим наглым рожам,
ибо они не драгоценность, а фальшивка;
от них и мясо пропадет, и подливка[163]163
  Та же мысль, что и в конце предыдущей реплики Яковуччо: мясо (carne) – тело (речь идет о венерических болезнях), подливка (sugo) – материальные средства.


[Закрыть].
 

Яковуччо

 
Если случайно ты в окне увидишь
такую, что покажется хоть феей,
чьи золотые косы тяжело
спускаются, будто подвешены на нитке
головки зрелого каччокавалло,
чей лоб, как зеркало, округл и ясен
над парой глаз, что говорят с тобой без слов,
чьи губы точно свежее прошутто,
и ослепителен румянец щек,
высокую и вознесенную, как знамя,
что ты лишь раз-другой моргнул глазами,
как уже сохнешь, оставляют силы,
уж потрясен, измучен, сокрушен,—
очнись-ка, бестолочь, проснись-ка, дуралей,
раствора в нашу чашечку подлей!
И та, которую в окошко видел ты
сокровищницей дивной красоты,
окажется побеленным сортиром,
заштукатуренной стеной,
феррарской маскою из глины,
как ветхий дом, где с трещиной, с дырой
хозяин справился ковром или картиной.
Коса фальшива, чернота бровей—
простой копченой сковородки дело,
а на румянец щек пошло у ней
не меньше блюда сурика и мела!
вся нарумянилась и набелилась,
наштукатурилась и насурьмилась,
со всею пропастью примочек и притирок,
тампончиков и пузырьков,
присыпок, мазей и бутылок,
булавок, и тесемок, и шнурков—
такой на излеченье простофиль она
огромною аптекой снабжена.
О сколько же, о сколько же уродства
обтянуты шелками и парчой!..
А коль от ног отнимешь каблуки,
набойки и подкладки удалишь,
то, как по мановению руки,
красотку в коротышку превратишь!
 

Фабьелло

 
А ты, клянусь, растешь в моих глазах,
я, точно мумия, застыл от удивленья:
все, что ни скажешь, каждое сужденье
звенит подобно тысяче эскудо!
Его достойны бронза и гранит,
ибо, как мыслю, наравне стоит
с сим древним изречением премудрых:
«На женщину, как на каштан, смотри:
снаружи блеск, а все гнилье– внутри!»
 

Яковуччо

 
Теперь идем к купцу, что заключает
за сделкой сделку, что страхует корабли,
клиентов ищет в четырех концах земли,
сплетает, интригует, надувает.
Таможенника без стыда подкупит,
но ни гроша в расчетах не уступит.
Полны подвалы; золотых полна казна,
будто канава сточная– говна.
Дом рядит, как невесту под венец,
роскошествует, подражая графу,
шелками шелестит и позументом,
заводит слуг, заводит содержанок,
всеобщей завистью безмерной окружен.
Но горе, если в чашечке его проверим:
увидим, что его богатство– воздух,
его везение изменчиво, как дым,
удача– точно замок из песка,
что от ветров и волн не устоит!
Наружность хоть куда издалека;
а ближе видишь: это глаз тебя блазнит.
Пусть золото ему рекою катит
глубокой– лошади пройти по грудь;
одной ошибки малой хватит,
чтоб разом все вверх дном перевернуть.
 

Фабьелло

 
Я тысячу тебе сочту таких,
что разорили семьи в прах,
все их богатство за какой-то миг—
пшик! И ушли, оставив в дураках
толпу наследников, промолвив на прощанье:
«Кастрюли полны, ешьте! Пусто… завещанье!»
 

Яковуччо

 
А вот у нас влюбленный кавалер:
он почитает счастием часы,
что проведет на службе у Амура,
всласть ему– жженье пламени и цепи,
и драгоценной кажется стрела,
пронзившая его из-за красотки.
Он говорит об изнурении, о смерти,
но муки свои радостью зовет,
безумства и терзанья ревности– утехой,
и кажется, что ярость и страданье
ему приятны; но еда– не веселит,
и сон ему– не в отдых: он и спит
вполглаза, и ест, не замечая,
чтó перед ним стоит. Наград не получая,
он бдит на карауле близ дверей
любимой. И хотя не архитектор,
в мечтах рисует, строит в воздухе дворцы.
Не будучи палач, он непрестанно
терзает, как на пытке, жизнь свою.
При этом он ликует и цветет,
и, кажется, тем больше расцветает,
чем глубже та стрела его пронзает;
тем больше он играет и поет,
чем больше его пламя распаляет;
и почитает жребием блаженства на земле
болтаться в этой чувственной петле!
Но ты его раствором пробным сбрызни,
и ощутишь безумия пожар,
как род чахотки, сокращенье жизни,
положенной под лезвие ножа.
Страх и надежда душу разделили;
сомненья? подозрения? – что злее?
Он, точно кошка дядюшки Василе[164]164
  Автор приводит свою фамилию на греческий лад – Vasile, как она звучала в неаполитанской речи XVII в.


[Закрыть],
то завывает, то мурчит и млеет.
Чур нас– все эти изнуренья и блужданья,
речей прерывистое бормотанье,
потерянность, где каждое мгновенье
пасется ум в лугах воображенья,
где сердце в клочья порвано, как тряпка,
лицо отсутствующее в бронзу отлитó,
в груди пожар, а душу ознобило.
И даже если он, как солнце с высоты,
растопит лед своей сияющею силой,
растают вскоре и его мечты.
Ведь чем предмет любви бывает ближе,
тем далее влюбленность улетает:
едва лишь сладости ее вкусивши,
он уж раскаиваться горько начинает.
 

Фабьелло

 
Ох, горе бедному душой и плотью,
попавшему в капкан любви проклятый.
Слепец[165]165
  Амур.


[Закрыть] жестокий радости дает щепотью,
а муки щедро меряет лопатой!
 

Яковуччо

 
А вот поэт несчастный:
он, что твой фонтан,
октавы льет и плещется сонетом,
переводя бумагу и чернила,
он сушит мозг, трет локти, губит дни—
только затем, чтоб глупая толпа
сочла его оракулом для мира.
Он ходит как безумьем одержим,
он безутешен, худ от истощенья,
обдумывая замыслы поэм,
плетущихся в его воображенье,
средь улицы вещает сам с собою,
нанизывает новые сравненья без конца:
«глаза, как городá, ресничных стен в зубцах»,
«цветов поток бурлящий над листвою»,
«о волны, что так погребально воют!»,
«скользящих грез одушевленные пиропы»,
«о иномирность, о пребеспредельный дар!».
Но помещенный в чашечку для пробы,
плеснешь, и– пшик! рассеется, как пар.
«Ах, что за стих!»– за пару глупых слов
он рад служить хоть до последних дней;
«Ах, что за мадригал!»– растаять уж готов.
Чем толще ворохá исписанных листов,
тем тоньше талия и ребра тем видней…
Тех славит, кто ни в грош его не ставит.
Тех возвышает, кто ему грозит.
Тем памятник навеки воздвигает,
кто полчаса ему не уделит.
Ночей бессонных вдохновения лелеет
для тех, кто фиги вяленой ему жалеет!
Как свечка оплавляется, горя,
так век его задешево растрачен;
других бессмертной славою даря,
он сам– от униженья плачет.
 

Фабьелло

 
Все верно говоришь! Повывелись в веках,
что, как святой Мартин, носили на руках[166]166
  Святой Мартин Милостивый, епископ Турский (316–397), отличался самоотверженной заботой о бедных. Но здесь речь идет не о милостыне неимущим, а о приличном вознаграждении поэтам.


[Закрыть].
Паскудное настало нынче время—
в муку смололи Меценатов племя[167]167
  Намек на политику испанской вице-королевской администрации в Неаполе, подвергшей гонению авторитетных представителей местной знати, известных, помимо прочего, широкой благотворительностью и меценатством, – князей Сансеверино. После изгнания в 1553 г. главы рода Ферранте Сансеверино, князя Салерно, земли, замки и все иные недвижимые имения фамилии были конфискованы.


[Закрыть].
Теперь в Неаполе– замечу не без злости—
венчают лавром лишь схороненные кости.
 

Яковуччо

 
А вот астролог. Глянь, как важен. Ибо он
слышит: «Пожалуйте сюда!» со всех сторон.
Кто хочет знать, родится ли мальчишка,
кто вычисляет добрый час для дела,
кто– выиграет ли суд, а кто гадает,
не будет ли судьба его злосчастна.
Кто хочет знать, верна ль ему подруга,
кто– не убьет ли молния его…
Так, день-деньской не прекращая лгать,
астролог людям и тогда сгодится,
коль раза полтора случится угадать
и сто раз ошибиться.
Но чашка скажет нам наверняка,
где от известки пыль, а где мука.
Ибо, чертя магический квадрат,
он четырьмя углами не богат;
он, звездные «дома» определяя,
ни дома не имеет, ни дверей;
фигуры сравнивая, бредни сочиняя,
к созвездиям далеким воспаряя,
вниз задницей летит. На склоне дней
уж он не тот. Весь труд его руки—
поддерживать дырявые портки.
Вот где науки истинной примеры:
в прорехи видно астролябию и сферы!
 

Фабьелло

 
Меня смешишь ты, братец, против воли;
но много больше смех внушает тот,
кто верит этой пакостной породе.
Рассказывают россказни другим,
но не угадывают сами,
того, кто дышит в спину им.
Смотря на звезды, в яму падают носами!
 

Яковуччо

 
А вот другой– и книжник, и мудрец:
он выступает будто патриарх,
по капле, как родник, цедя слова,
но от души плюет на все четыре,
себя считая лучшим в целом мире.
Когда он рассуждает о стихах,
себя равняет запросто с Петраркой.
Коль речь о философии– тогда
он сто очков даст форы Стагириту[168]168
  Аристотель из Стагиры.


[Закрыть].
Он в арифметике готов побить Кантоне[169]169
  Автор популярного учебного пособия по арифметике: О. Cantone. Uso prattico dell’aritmetica. Napoli, 1599, которое представляет интерес не только как памятник истории науки; в книге приводятся таблицы таможенных сборов и цен в Неаполитанском королевстве на рубеже XVI и XVII вв.


[Закрыть],
а рассуждая о военном деле,
разделать Корнадзано[170]170
  Автор книги в стихах «О военном искусстве», изданной впервые в Венеции в 1493 г.


[Закрыть] под орех.
В архитектуре он Евклида садит в лужу,
а в музыке– легко у Джезуальдо[171]171
  Карло Джезуальдо да Веноза (1566?–1613) – один из виднейших итальянских композиторов раннего барокко, автор множества мадригалов, а также вокальных сочинений церковного характера.


[Закрыть]
найдет ошибки в контрапункте. В праве—
готов мозги он вправить Фариначчо[172]172
  Просперо Фариначчо (1544–1618) – известный итальянский юрист.


[Закрыть],
ну а Боккаччо разбранит за стиль.
Он, как паук, плетет сентенций нить,
в его устах совет– как в золоте отлит…
Беда, коль в деле кто его проверит:
ведь он и кеглю выбить не сумеет.
И справедливый суд о нем таков:
дурак, от книг объевшийся верхов.
 

Фабьелло