Текст книги "Эта неизвестная Алхимия"

IV. Герметико-алхимическое сознание

Меркурию присуща напряжённость, которая толкает его всегда от Бессознательного[51]51
  Из содержания самой цитаты ясно, что автор использует этот устоявшийся термин в значении «предсознательное» или «подсознательное», а не в гипостазированном смысле, типичном для психоанализа или аналитической психологии.


[Закрыть] к большей осознанности.

По причине того, что может быть названо «принципом включённого субъекта», никакая рациональная система не способна описать в целом собственную структуру,[52]52
  Что в определённом смысле является экстраполяцией теорем Гёделя.


[Закрыть] поэтому необходимо отметить, что попытка алхимика исчерпывающе описать структуру своей трансформации в ходе Делания является иллюзорной претензией, если подобная претензия вообще свойственна настоящему оператору-алхимику, ведь поскольку Делание полагается как Великая Гипотеза, его воспринимают и описывают в терминах, выходящих за пределы рационального и принадлежащих скорее сфере воображения.

В дополнение к сказанному следует твёрдо помнить, что:

а) Алхимия не является верой в религиозном смысле слова;

б) описания в Алхимии различны и разнообразны, но относятся к одной и той же мифологеме (мифической модели); при этом одна и та же формулировка может быть приложима к различным значащим аспектам.

в) алхимическое сознание не полагается на рационализацию, но находит опору в личном опыте оператора.

Также есть смысл остановиться на этих трёх пунктах подробнее:

а) алхимик как таковой не является верующим (хотя верующий может быть алхимиком), поскольку не компенсирует отсутствие знания суррогатом веры в решении финальной проблемы, но такой суррогат вполне может играть роль антидота для экзистенциальной тревоги и обеспечить покой. Кроме того, алхимика подкрепляет надежда, опирающаяся на его безупречность.

б) описания, какими бы полными и вдохновляющими они ни являлись, могут оказаться исключительно локальными, относящимися к одному субъекту, поскольку глобальное, всеобъемлющее, абсолютное описание невозможно по причине противоречия в терминах. То, что может быть описано, может быть и определено, а значит, имеет пределы, поскольку поддаётся дескриптивному определению.

В Алхимии формулировки и репрезентации не имеют силы verbum dei,[53]53
  Слово Бога (лат.).


[Закрыть] но несут практический смысл согласно их эвристической и оперативной релевантности, а в особенности, согласно их соответствию дискурсу конкретного момента, или моменту дискурса, а значит, взаимозаменяемы.

Если для христианина человеческое существо – это тело и душа, двоичное определение, исключающее всякое иное, для алхимика человеческое существо суть (равнозначно) либо Троица Субстанций (Сульфур = Душа, Меркурий = Дух, Соль = Тело), либо Троица Компонентов (Дух, Душа, Тело) с переменой мест между Духом и Душой по отношению к Троице Субстанций, либо Четверица Стихий (Огонь, Воздух, Вода, Земля), либо Седмица Металлов (Свинец, Олово, Медь, Серебро, Ртуть, Железо, Золото; также и в других последовательностях), либо же, при унитарном взгляде, просто индивидуация Меркурия, поскольку, если сложить вместе всё упомянутое, индивидуум является эпифанией (проявлением) Принципа Принципов, Единой Вещи, то есть алхимического Меркурия, – не говоря уже о других часто употребляемых моделях, имеющих переносный смысл и предполагающих вводную фразу «как если бы» (например, «как если бы человек был смесью Субстанций… Компонентов… Стихий… рудником для добычи металлов… ртутью при возгонке» и т. д.).

В итоге алхимик не обуславливает себя моделью – что ограничило бы его интеллект – и не впадает в ошибку сведения Делания к одной-единственной формуле.

Если метафора является тем риторическим переносом, который ведёт от образа к идее (в то время как аллегория является развёрнутой метафорой), то символ ведёт от образа ко многим идеям, притом и метафора, и символ общеупотребительны и прочно укоренены в герметико-алхимическом воображении, использующем символику чисел (3, 4, 7, 9, 10, 12 и т. д.), геометрические символы (треугольник, квадрат, круг и др.), весьма разнообразный бестиарий (где можно найти орла, голубку, ворона, дракона, льва, змею и др.), равно как и анаграммы, акростихи (в коих следует использовать лишь начальные буквы слов фразы, чтобы получить искомое слово) и криптографию (разновидность ребуса), а также, начиная с периода Ренессанса, тематику греко-романской мифологии, каковая, однако, остаётся чисто египетской в представлении Этапов и Операций Делания и прочно привязанной к химическому вокабуляру в качестве несущей оси алхимического дискурса, как «науки, которая учит, как преобразовывать металлы одного вида (читай, состояния человека, или человека в его состояниях) в металлы другого вида», как сказал Парацельс.

С другой стороны, алхимико-химический символизм восходит к Египту ранее III в. до н. э., то есть ещё до Болоса Мендесского.

Алхимия – это не физика и не химия в зачаточном состоянии; Алхимия есть интегральная химия человека, позволяющая понять его в экзистенциальной реальности, цельно; она суть наука, в которой всякое описание, каким бы оно ни было, не служит в качестве данных, репродуцируемых по частям, но является репрезентативным в терминах дискурса, каковые приложимы к Искусству.

Следует подчеркнуть, что в алхимическом видении тело и дух, или материя и энергия, являются, так сказать, равновеликими, и все вещи суть структуры в движении, или, переворачивая фразу, движение в различных структурах; при этом Мир действительно понимается как зачатый от mens dei,[54]54
  Мысль Бога (лат.).


[Закрыть] в каковой он заключён, таким же образом, как ум спящего порождает и объемлет в себе сновидение.

По данной причине, вместо того, чтобы нивелировать различия между определениями, алхимик умножает их путём использования специфической доктринальной и/или практической перспективы, не ассимилируя, однако, разногласий. Их ценность определяется ценой «реальности» – формальной конструкции, посредством которой полагают существование.

в) с другой стороны, Алхимик, паломник на Пути Знания, не полагается ни на что иное, кроме собственного опыта, – единственную лампаду, способную осветить путь и его действительно освещающую; говоря об опыте, я имею в виду знание, полученное в результате практики.

Среди информационных «путей» алхимик не отдаёт предпочтение ни одному – ни ощущениям (благодаря которым он познаёт внешний мир через органы перцепции), ни чувствам (с помощью коих он проникает в чувственную сторону мира внутреннего), ни интуиции (каковая даёт информацию непосредственно из бессознательного), ни рассудочным умозаключениям (что представляют информацию посредством индукции или дедукции, то есть в виде абстрактного знания).

Алхимик черпает знание в своём опыте, каковой соотносится с реальностью далеко за пределами опыта обыденного, усвоенного и переваренного так, что он образует плоть внутри плоти.

Конечно, это соотнесение осуществляется через естественные информационные пути, однако не исчерпывается информационными фактами, так как сбор и транскрипция информации происходят параллельно с коррелирующей её переработкой, каковая дополняет схватываемое сознанием.

Поскольку герметико-алхимическое знание является жизнью проживаемой, становится понятен алхимический императив rumpite libros,[55]55
  Порвите книги (лат.).


[Закрыть] что можно перевести как «через книги», ибо в процессе алхимической трансмутации книги действительно читают и перечитывают, и перечитывать их следует, связывая каждую с остальными, ибо liber aperit librum.[56]56
  Книга открывает (т. е. поясняет) книгу (лат.).


[Закрыть]

С другой стороны, повседневный опыт демонстрирует нам, что дабы преуспеть в жизни, необязательно быть первым в классе в школьные годы.

Алхимический Путь Знания – это маршрут, который алхимик проходит в одиночку; здесь не существует поверенных и доверенностей. На данном пути оператор является путником, ищущим тот пункт назначения, каковой является им самим.

В ходе opus, коий может быть оценён только субъективно в рамках собственных данных для референций (со всем отсюда вытекающим), алхимик обязан подчиняться и следовать (с необходимостью) двум правилам:

а) познай самого себя, чтобы быть самим собой;

б) будь (собой) в той мере, в которой знаешь себя.

Вполне естественно, что знание беспредельно, – как, с другой стороны, и невежество, – и по этой причине познавать нужно как можно больше, лучше и глубже, на протяжении всей жизни.

Ну а «после»?

Завершение Великого Делания согласно герметико-алхимическому канону знаменуется смертью, и следует помнить, что победившие смерть продолжают жить не на Земле и если бы они даже оставались здесь, всё равно нельзя было бы установить их идентичность.

Древние греки говорили teleo, когда хотели выразить завершение в двух смыслах: «умираю» и «жертвую собой», что должно было определять скачок (по этой причине я и говорю о Великой Гипотезе), при котором субъект, объект и акт познания сливаются воедино. К данному состоянию или модусу бытия отсылает мистик, говоря о пробуждении ото сна, каковым является жизнь, двумя словами: docta ignorantia.[57]57
  Учёное незнание (лат.) – см. Николай Кузанский, Об учёном незнании (Kusa, 1440).


[Закрыть]

V. Авторы[58]58
  Джаммария использует латинское слово auctores, означающее «авторы», а также «основоположники» и «создатели». Это слово традиционно использовалось в герметической философии для именования людей, которые не просто сочиняют тексты на тему герметики, а описывают свой личный опыт Делания.


[Закрыть]

«Укус змеи» – метафора, которая налагает печать на продолжительность жизни Человека в герметико-алхимическом смысле… и продолжает род Дракона.

Если Юлий Фирмик Матерн, астролог IV в., насколько нам известно, был первым, кто стал использовать термин «Алхимия», то египтянин Болос Мендесский (III–II вв. до н. э.), согласно достоверным сведениям, был первым среди авторов, то есть тех, кто оставил после себя свидетельства Великого Делания, каковое название уже тогда использовалось инициатами.

До наших дней сохранились фрагменты его доктринальной работы, быть может, наиболее важной: Физика и Мистика, где под «физикой» подразумевается наука об оккультных силах Природы, а под «мистикой» – знание наиболее глубоких мистерий.

Начиная со II–I вв. до н. э., нам известны другие авторы, среди которых называют (псевдо-) Демокрита, каковому, вероятно, приписывались работы того же Болоса (ведь в то время не было никакого повода отстаивать право на аутентичность), а также Марию Пророчицу, именуемую Еврейкой или Копткой, – весьма достоверный персонаж, хотя из её работ сохранились лишь цитаты; как считают, она первая использовала сексуальную метафору для описания соединения Субстанций. Тот факт, что ей приписывают также разработку базовых процессов, на основе которых затем развивалась металлургическая практика алхимии, химии и спагирии, примером чему служит balneum Mariae,[59]59
  Водяная баня (дословно «Баня Марии») – это название сохранилось в большинстве европейских языков – bagnomaria, bain-marie и т. п.


[Закрыть] как назвал это устройство в XIV веке Арнольд из Вилла-новы, следует принимать cum grano salis[60]60
  То есть скептически.


[Закрыть] и не буквально.

В контексте западной культуры слово «мистика» впервые начало использоваться в конце V века в работах, приписываемых Дионисию Ареопагиту, скорее для обозначения определённого типа теологии, чем для описания личного опыта, то есть «негативного», агностического пути к Богу, который имеет целью знать, не зная (см. docta ignorantia). Сам этот факт поистине мистичен, так как теология не предполагает непосредственной сопричастности Богу, каковой опыт составляет суть мистицизма, и «обоснование» которого всегда исключительно индивидуально, как алхимическое Unio Mystica[61]61
  Мистический Союз (лат.).


[Закрыть] (см. Г. Дорн).

Мария Пророчица в особенности известна своей философской – также и в герметическом смысле – аксиомой: «Одно становится Двумя, Двойка становится Тремя, а Тройка порождает Единицу как Четыре». Данное высказывание справедливо для любой космогонической прогрессии. С этой же школой философской мысли связаны имена (псевдо-) Комария и (псевдо-) Клеопатры, в то время, как со школой Болоса ассоциируют имя Останеса (знаменитого также в качестве мага), который, похоже, оказал определённое влияние на самого Болоса и сыграл немалую роль в историческом рождении Алхимии.

Практически одновременно с вышеупомянутыми авторами жил некто Гермес, коего цитирует Пселл (сам также почитатель Алхимии), автор двух работ: Солнечное Делание и Физика, из которых до нас дошли лишь весьма немногочисленные фрагменты и чуть большее количество цитат в работах авторов, живших позднее. В ряде комментариев, однако, сей Гермес отождествляется с Агатодаймоном и упоминается как основатель алхимической школы в Харране, для каковой был характерен акцент на использовании в работе исключительно «металлов», что указывает на связь между философией этой школы и идеями, типичными для жреческой среды, в которой металлургические техники несли эзотерический и метафизический смысл.

Уже у указанных авторов, настоящих и подлинных пионеров, в самом фундаменте их работы, в её несущих структурах, можно ясно увидеть алхимическую мысль, коя проницает века человеческой истории и коя нашла отражение в том великом тексте, каковым является Изумрудная Скрижаль, также известная как Кибалион и Солнечное Делание, – тексте, вероятно, доисламского происхождения, если судить по стилю, арабскую версию коего приводит в одной работе VII в. Джабир ибн Хайян. Его перевод таков:

«Это истинно, не ложно, верно и подлинно:

то, что внизу, подобно тому, что вверху, и то, что вверху, подобно тому, что внизу, для совершения чудес одной-единственной вещи.

Так же, как все вещи произошли из одной, посредством отражения этой одной, так и всё произошло от этой вещи путём приспособления.

Её отец – Солнце, её мать – Луна.

Ветер носил её в своём чреве, земля вскормила её.

Эта вещь является прародительницей всех чудес мира.

Она обладает наибольшей силой, когда возвращается в землю.

Отдели землю от огня, тонкое – от грубого, искусно и с великим умом.

То, что возносится с земли на небо, затем вновь возвращается в землю, таким образом получая силу того, что вверху, и того, что внизу.

Так ты обретёшь славу мира, и всякая Тьма покинет тебя.

Эта вещь – сила над всеми силами, поскольку побеждает тонкое и проникает в твёрдое.

Так был создан мир.

Посредством её можно осуществить многие чудесные превращения.

Я называюсь Гермесом Триждывеликим,

Поскольку обладаю тремя частями всемирной философии.

Мной сказано всё, что должно быть сказано о Солнечном Делании».

Другим аспектом алхимического рельефа начальных веков является присутствие женщин в первом эшелоне основателей – это относится к Марии и Клеопатре; кроме них также следует упомянуть Исиду из школы Гермеса, Теосебию и Пафнутию (III в.).

В третьем веке Алхимия греко-романского региона достигает апогея в лице Зосимы. Из периода четвёртого столетия нам известны Синезий и Макробий, V в. – Олимпиодор и VII в. – Стефанос; затем эстафета перешла к арабским алхимикам и представителям исламской культуры, среди каковых можно назвать Халида ибн Язида (VII в.), шестого имама Джафара ас-Садика и Джабира ибн Хайяна (VIII в.), школа которого оставила добрую сотню алхимических текстов; затем, в IX в., выделяются Абу Муса Джабир, а также аль-Рази Абу Бекр, вместе с коим opus, в первых веках прочно связанный с металлургическими коннотациями, смещается в сторону своего подлинно герметического аспекта; кроме того, в Х в. был известен Мохаммад ибн Умаил, называемый Сеньор, а в XII в. – Альфидий, Артефий и Мохиддин ибн Араби, которому принадлежат слова: «Мир Природы состоит из многих форм, кои отражаются в одном-единственном зеркале, но прежде есть одна-единственная форма, коя отражается во многих зеркалах».

На Альберта Великого и св. Фому значительное влияние оказал ибн Сина, известный как Авиценна (XII–XIII вв.); также заслуживают упоминания Абул Касим аль-Ираки (XIII в.) и Абд аль-Карим аль-Джили (XIV в.).

Однако по окончании первого тысячелетия Алхимия подвергается определённому искажению в исламском мире и переселяется в Европу, благодаря посреднической роли Испании, в виде арабских манускриптов, переведённых на латынь; здесь она процветает в такой степени, что в занятия этой наукой оказываются вовлечены Альберт Великий, Роджер Бэкон, Ален де Лиль (монах из Сито), Кристоф Парижский, Раймонд Луллий, Арнольд из Виллановы, монах из Феррары Чекко д’Асколи (см. l’Acerba)[62]62
  Дидактическая поэма д’Асколи (Brescia, 1473).


[Закрыть] и автор Summa Perfectionis[63]63
  Сумма Совершенств (Venezia, 1475). В рукописи была известна двумя столетиями ранее.


[Закрыть] Гебер (итальянского или каталанского происхождения).

Среди важнейших авторов XIV века следует упомянуть Пьетро Боно, Клопинеля (одного из двух авторов Романа о Розе), аббата Вестминстерского Кремера, Джона Дастина, Фламеля, комментатора Изумрудной Скрижали Грассеуса (Ортолануса), Гийома Парижского (вдохновителя герметических барельефов на портике парижского собора Нотр-Дам) и Ричарда Английского.

В XV в. можно выделить монаха Лациния, Томаса Нортона, Исаака Орландского, Понтануса, Рипли, Бернара Тревизанского, аббата Тритемия, монаха Василия Валентина и, в определённых философских аспектах, Николая Кузанского.

Не менее важны авторы и их работы последующего, XVI века: Брачческо, Космополит, Дорн, Гносиус, Гратаролус, Назарий, Парацельс, Пеноло, Кверчетано, Рупешисса, Сетон, Трисмозин, Венцеслав (Лавиний) Моравский, Вентура, Виженер, Захария; в XVII в. – Альтюс, Балдуин, Бархузен, Борри, Боррикий, Гельвеций, Ламбспринк, Майер, Монте-Снидерс, Милий, Пичинелли, Планис Кампи, Ириний Филалет, Ласкарис, Силезий, Стольций, Валентин Андреэ.

Однако в конце 1600-х годов Алхимия испытала последствия революции «глобальной парадигмы», каковая главенствует над знанием (иначе говоря, если на авансцене появляется культурная революция, она распространяется на всё), и интерес к этой науке, равно как и её престиж, упал; симптомом и отражением произошедших в ней преобразований, смены направлений, её упадка и кризиса служит факт появления в 1700-х годах эзотерических обществ и инициатических орденов.

Существование сообществ и орденов подобного рода фактически представляет собой обращение к сокровищнице – «совершенно секретной» – некоего содержания, которое будто бы утрачено и, вследствие этого, сохранилось лишь формально. Это противоречит самой традиции, требующей полного одиночества алхимика, архетипического творца, каковой осуществляет opus самостоятельно[64]64
  Следует заметить, что в этом пассаже автор не призывает к отшельничеству (алхимик может общаться с коллегами и даже иметь партнёра противоположного пола, как Фламель, Альтюс или Барбо), но отрицает целесообразность создания «мастерской» в ремесленническом понимании – с подмастерьями, учениками и пр.


[Закрыть] и не планирует для этого основывать школы, а также алхимические академии, сообщества, ордена и тому подобное, даже если его идеи на самом деле вдохновляют некую философскую школу (как, например, школа в Харране); таким образом, алхимик в своих операциях руководствуется двумя герметическими афоризмами: «оставайся в одиночестве и будешь принадлежать себе» и alterius non sit qui suus esse potest.[65]65
  Тот, кто может принадлежать себе, не должен принадлежать другому (лат.) – высказывание Парацельса.


[Закрыть]

В XVIII веке среди немногих последователей Алхимии, которых в тот период считали чуть ли не сумасшедшими, были Керданек де Порник, Манже, Пернети; впрочем, – несмотря на практически единодушный скептицизм в культурной среде того времени, – книги по алхимической тематике, доступные широкой публике, довольно многочисленны.

Следующий, XIX век, оказался в ещё меньшей степени богат для Европы настоящими и подлинными алхимическими трактатами, настоящими и подлинными «завещаниями». Тексты этого периода кризиса и затмения в основном представляют собой комментарии или эссе пояснительного характера. Совершенно иные настроения царят на Ближнем Востоке, где алхимическое Делание живо в школе иранского шейхизма, основанной в этот же период Ахмадом Ахсаи, который оставил значительное литературное наследие; кроме него, также Мохаммад Карим Хан Кермани сочинил трилогию об «очищении» и «ректификации». В ХХ веке Абул Касим Хан Эбрахими играл роль, если так можно сказать, наиболее харизматического «маэстро» Алхимии в исламских землях.

Лишь в первой половине ХХ века намечается просвет в вопросе возрождения европейской Алхимии – во Франции благодаря работам, опубликованным под именем Фулканелли, и в Италии благодаря сочинениям Джулиано Креммерца (который всё же был в большей степени магом, нежели алхимиком).

Во второй половине двадцатого столетия труды, подписанные Марко Даффи, вместе с таковыми AK Z UR,[66]66
  Следует читать «ак-дзе-ур».


[Закрыть] а также энигмами UR AZA и всей литературной продукцией, произведённой на свет новым поколением исследователей и почитателей Алхимии, известных, в частности, под именем «Корпус Равных», дали новый толчок Алхимии как Пути Знания, а значит, Единения, адаптируя её язык к настоящему времени и ближайшему будущему.

VI. Свидетельства и загадки

Абстрактное не имеет лица, однако прячется за бесчисленными масками.

«Завещаниями» называют произведения, оставленные алхимиками не столько как свидетельства достигнутого, сколько для того, чтобы потомки смогли оценить их усердие в Искусстве, а также подтвердить их знания, эксплицитно или имплицитно следуя принципу nisi solis nobis scripsimus, что означает «написано только для нас самих».

Фактически, дабы дать возможность проверить своё знание в «отражении», в терминах «речи», алхимик выражает его концептуально, подобно тому, как студент вслух повторяет лекцию, выученную про себя. Это драма перехода от воображаемого к реальному. Образы мелькают в уме, как кадры кинофильма на экране, и проблема состоит в их фиксации и сведении к концепциям. В свою очередь, их перевод на язык проживаемой жизни представляет собой иную задачу и иную проблему.

«Человек знает столько, сколько он вкладывает в действие», – любил повторять Франциск Ассизский; в то же время алхимический девиз гласит: verum non est si versum non fuerit in terram, вольный (но подходящий к случаю) перевод чего звучит так: «не истинно до тех пор, пока не осуществилось», что почти эхом вторит максиме factum ipsum verum.[67]67
  Истинно лишь то, что осуществилось (лат.).


[Закрыть]

Среди литературного наследия нельзя найти исчерпывающего трактата по Алхимии, то есть такого, который бы охватывал всё разнообразие аспектов Великого Делания, включая доктринальные и оперативные импликации; также до сих пор не было создано и ни одной «суммы», то есть систематического представления этой науки в виде широкой панорамы. В то же время нет недостатка в антологиях и собраниях, весьма богатых на тексты: Artis Auriferae (XVI в.), Novum Lumen (XVI–XVII вв.), Theatrum Chemicum (XVII в.), Museum Hermeticum (XVII в.), Chymica Vannus (XVII в.), Lucerna Salis Philosophorum (XVII в.), Bibliotheca Chemica Curiosa (XVIII в.); кроме того, начиная с XVIII в. больше не появлялось трудов в форме трактатов, но публиковались лишь истории на алхимическую тему и пояснительные эссе более-менее общего характера, вплоть до второй половины ХХ столетия, когда для интересующихся стали доступны работы, подписанные псевдонимом Марко Даффи (см. Марко Даффи и его произведения),[68]68
  Giammaria, Marco Daffi e la sua opera, Editrice Kemi, Milano, 1980.


[Закрыть] и тексты, вдохновлённые ими (см. Герметический Компендиум), а также Книга AK Z UR, подготовленная в жанре «суммы».

Следует, однако, отметить текст одного автора (не в алхимическом смысле), а именно Густава Майринка, чьё обширное литературное наследие несёт печать алхимичности: Зелёный лик. В этом смысле он является шедевром первой четверти ХХ века, написанным в форме романа, в котором широкомасштабно муссируется тематика Трёх Режимов Делания, занимающая важное место в Химической Свадьбе Иоганна Валентина Андреэ (XVII в.) в соответствии со следующим образцом:

а) похищение Евы «чёрным человеком»;

б) возвращение Евы из «белого тумана»;

в) супружество;

г) смерть Евы;

д) явление Дитя;

е) Союз, который делает «живыми по ту и по эту сторону».

Также подразумевается, что все аллегорико-символические образы, в большом количестве встречающиеся в манускриптах раннего Средневековья и составляющие сюжеты гравюр периода Ренессанса и Барокко, не столько преследуют цель информировать случайного читателя, сколько дают основу для размышлений инициата над сутью учения. В самом деле, многие авторы предпочитали и предпочитают вербальному изложению зрительные образы, представляемые гравюрами, ксилографией и ребусами (так называемыми энигмами), среди которых:

– Иероглифические Фигуры Фламеля (XIV в.);

– Двенадцать Ключей Философии Василия Валентина (XV в.);

– анонимный трактат Философский Розарий (XV–XVI вв.);

– Алхимические Операции Беккафуми (XV–XVI вв.).

В XVI веке также были изданы Amphitheatrum Sapientiae Aeternae Кунрата, Margarita Pretiosa Novella Лациния, в XVII – Aureum Vellus Трисмозина, Atalanta Fugiens и Simbola Aureae Mensae Майера, Philosophia Reformata Милия, Viridarium Chemicum Стольция, а также Cabala Speculum Artis, Natura in Alchimia, Kabbala Denudata, De Lapide Philosophico Ламбспринка, Viatorium Spagyricum, Das Uraltes Chymisches Werk Абрахама Елеазара. В XVIII веке следует отметить Liber Singularis Бахузена, а в ХХ в. – Герметический Синопсис УР АЗА.[69]69
  Sinossi Ermetica di UR AZA, Alkaest, Genova, 1980. – Прим. авт.


[Закрыть]

Не требуется особой проницательности, чтобы заметить в упомянутых изображениях использование одних и тех же образов, имеющих глубокий смысл для психе оператора, как если бы алхимический символизм соответствовал некоему закону, координирующему образы внутри серии устойчивых глубинных репрезентаций, что предполагает архетипический характер этих образов.

С другой стороны, данный символизм всегда развёртывается на основе образов, обладающих мощным зарядом, мощным воздействием на эмоциональном плане, в то время как одни и те же символы неизменно встречаются на различных уровнях – то есть на профанном (экзотерическом) и на инициатическом (эзотерическом), что побуждает операторов выстраивать свои действия внутри в соответствии с внешними действиями по принципу определённого мимезиса, своеобразной пантомимы, фактически свидетельствующей, по аналогии с двумя указанными аспектами, о соответствии между «внутренним» и «внешним», слитности, гомогенности тела и духа, – короче говоря, о Единой Вещи.

Это становится лёгкой наживкой для тех лишённых понимания, хотя и усердных, простецов, которые верили – и верят – операторам, выступавшим в роли предшественников современных химиков, и заинтересованных в «изготовлении» обычного золота, – не говоря уже о тех, кто воспринял буквально лабораторную терминологию и убежден, что Алхимия состоит в самых настоящих и подлинных химических операциях. Таких в среде алхимиков именовали «стеклодувами», «сжигателями угля», «ловцами дыма», да и как только ещё не называли; в любом случае, говорить об Алхимии как о протохимии является совершенным заблуждением.

Однако химико-спагирическая сторона алхимии в приложении к обычной материи неоднократно способствовала развитию химии, чему можно привести наиболее важные примеры, не нуждающиеся в пояснениях:

– едкое кали (Альберт Великий, XIII в.), не говоря о свинцовых белилах и сурике;

– бикарбонат калия (Луллий, XIII–XIV вв.);

– сернистый эфир и соляная кислота (Василий Валентин, XV в.);

– цинк и химические соединения в медицине[70]70
  Неорганические соединения во врачебной практике до Парацельса не применяли.


[Закрыть] (Парацельс, XVI в.);

– бензойная кислота (Блез де Виженер, XVI в.).

После XVIII века в Алхимии стали различать, хотя и в довольно запутанных, тёмных и неясных терминах, два Пути: один называют Влажным, другой – Сухим.[71]71
  Автор имеет в виду, что ранее эти термины эксплицитно не использовались.


[Закрыть] Термины эти, однако, совершенно неподходящие, поскольку Путь всегда один, преодолевают ли его при помощи Краткого Искусства («сухой путь») или Долгого Искусства («влажный путь»).

Адъективация «сухого» и «влажного», напротив, справедлива в приложении к двум «фазам» Делания: одна из них «влажная», когда поведение оператора направлено на восприятие, если не сказать, что оно пассивно, а другая – «сухая», когда оператор переходит к поведению проективному, активному, магическому.

Как можно увидеть, два Искусства различаются двумя способами действовать, – а значит, двумя модусами бытия алхимика, поскольку оператор:

а) в Долгом Искусстве, или «посредством влаги»:

– практикует тишину, чтобы услышать голос Нумена;

– пренебрегает миром, чтобы подняться до Неба;

– очищается, чтобы действовать;

– принижает всё личное, чтобы устремиться к трансперсональному;

– запоминает все тупики на пути;

б) в Кратком Искусстве, или «посредством жара»:

– слушает голос Нумена среди мирского шума;

– стремится к Небу посреди Мира;

– действует даже с риском для жизни и всякий раз ощущает, что становится чище;

– действует как Нумен, оторвавшись от своего биографического, отбросив его и преодолев тупики;

– затем… размышляет об этом.

Всё это так, однако, эвристически различие состоит в том факте, что, если в Долгом Искусстве требуется – или предполагается в качестве начальной фазы Делания – очищение, то в Кратком Искусстве Делание начинает оператор в «неочищенном» состоянии, со всеми вытекающими отсюда рисками, сокращая при этом сроки и полагаясь на силу «героического безумия» (родника вдохновения).

Технически разница заключается в «направлении огней» (рассматриваемых как жизненные энергии в их сочетании или как комплекс жизненных энергий), каковые в Долгом Искусстве направлены на «варку» алхимика в его «собственном соку», в то время как в Кратком Искусстве их направляют на «разогрев» Нумена там, куда указывает вдохновение. Иными словами, в одном случае это «варка», в другом – «разогрев».