Текст книги "Игра до победы"

– Это ее первая поездка в Нью-Йорк, так что естественно, что она возбуждена, – сказал Эндрю, и Лес испытала второе потрясение, волной прокатившееся по всему телу. Он ни разу не упоминал, что Клодия будет сопровождать его в этой поездке. Уж не считает ли он, что это всего лишь незначительная подробность?

– Естественно, – сказала Мэри, заполняя тягостную паузу, прервать которую Лес была не в силах. Она не промолвила ни слова, опасаясь, что может наговорить Бог знает чего, если заговорит.

– Можете себе представить? Я прожила все эти годы в Коннектикуте и ни разу не бывала в Нью-Йорке, – заявила Клодия. – Впрочем, сомневаюсь, что у меня было время осматривать достопримечательности.

– Так вы из Коннектикута? – спросила Мэри.

– А разве Эндрю вам не рассказывал? Мы с ним из одного и того же города. У нас даже есть несколько общих знакомых.

– Разумеется, из различных эпох, – криво усмехнувшись, вставил Эндрю. – Когда я уехал оттуда, она еще не родилась.

– Не имеет значения. – Клодия пожала плечами, отметая в сторону разницу в возрасте. – Это лишний раз доказывает, как тесен мир.

– Да, мир тесен, – произнесла Мэри, продолжая заполнять провалы в беседе.

– Через десять минут у нас начинается посадка в самолет, – сказал Эндрю. – Пора трогаться к выходу.

– Отлично. Было очень приятно повидать вас, миссис Томас. – Клодия протянула Лес руку.

– Мне тоже, – Лес удалось собрать все свое самообладание и пожать протянутую руку.

Затем Эндрю нагнулся и поцеловал ее в щеку.

– Приятной поездки, – сказал он.

Но Лес не могла пожелать ему того же самого.

– Удачного полета, – произнесла она и, глядя вслед уходящим Эндрю и Клодии, почувствовала, как на душу ей ложится страшная тяжесть.

– Насколько я понимаю, ты не знала, что она собирается в Нью-Йорк вместе с Эндрю? – Мэри проницательно смотрела на нее.

– Нет, не знала. – Голос Лес, лишенный всяких чувств, звучал плоско и невыразительно.

– Похоже, что медовый месяц закончился.

– Для медового месяца нужны два человека. Может быть, он был медовым только для меня одной… но я этого просто не знала. – Ее глаза щипало от слез, и Лес, быстро сморгнув, смахнула их прочь.

– Лес! – В голосе Мэри звучала жалость, которую Лес была не в силах вынести.

Ее подбородок резко вздернулся вверх, когда она решительно отбросила и боль, и жалость к себе.

– Во всяком случае, во всем этом есть и своя хорошая сторона. Пусть он даже не сказал мне, что она тоже собирается лететь, но он и не прятал ее. Она встретила его здесь – с нами, – и они открыто говорили об этой поездке. Ничего подобного не было бы, если б между ними происходило что-нибудь, что надо скрывать.

– А сладости?

– Прекрати, Мэри, – сердито потребовала Лес. – У меня нет ответа на все эти проклятые вопросы.

Помолчав немного, Мэри сказала:

– Пойдем на посадку. Я не помню, говорила ли тебе, что Стэн Маршалл встречает нас в аэропорту?

– Нет, не говорила. – Лес была благодарна сестре за то, что та сменила тему разговора.

И они пошли по длинному, заполненному людьми коридору к выходу на посадку.

Стэн Маршалл, управляющий Хоупуортской фермы, проработал с Джейком Кинкейдом более двадцати лет. Когда-то в молодости Стэн был жокеем, но с возрастом потяжелел, погрузнел. Этот невысокий коренастый человек с грубым лицом и седоватыми волосами обладал терпением святого. Когда Лес и Мэри вышли из самолета, он ждал их в здании аэропорта. В руках Стэн держал мягкую шляпу, вроде тех, какие, по его наблюдениям, носят английские сельские джентльмены. Лес могла бы поклясться, что на нем был тот же самый твидовый пиджак с замшевыми заплатами на локтях, который Стэн носил десять лет назад, и Лес даже стала соображать про себя, набит ли у него шкаф одинаковыми пиджаками или же он просто покупает себе точно такой же, как прежний, когда тот начинает изнашиваться.

Поприветствовав Мэри, Стэн провернулся к Лес.

– Такое чувство, что вернулось старое доброе время. Я все еще жду, что увижу, как откуда-то из-за твоей спины выходит Джейк.

– Да… – Лес любила отца, но она никогда по-настоящему не уважала его как человека. – Мы провели здесь немало хороших часов.

– А на этот раз ты приехала сюда по печальному поводу. Мне совсем не по душе смотреть, как из этого большого старого дома вывезут все пожитки и заколотят все двери и окна досками. В доме должны жить люди.

– Может быть, когда-нибудь и будут жить. – Но Лес не ожидала, что это произойдет в ближайшем будущем.

– Пойдемте-ка лучше за вашим багажом, пока кто-нибудь его не стащил. Я поставил микроавтобус неподалеку от входа. Да, а денек-то сегодня зябкий, – Стэн Маршалл был любителем поговорить с людьми, с лошадьми, с кем угодно, лишь бы слушали. – Я приказал, чтобы к дому вновь подсоединили телефон, и пригласил пару женщин, чтобы прибрали внутри. Кладовая для провизии забита продуктами. Если вам нужно что-нибудь еще, просто скажите мне.

Вдоль дороги и среди бурых полей безмолвно стояли облетевшие деревья. Их голые ветки, как темное кружево, прихотливо переплетались на фоне низких облаков. Широкие белые изгороди казались неуместно яркими среди серого и скучного зимнего пейзажа. За изгородями бродили косматые, медлительные и неповоротливые лошади. Гладкие лоснящиеся скакуны ждут в своих стойлах более теплых времен – их не увидишь под открытым небом раньше чем через два месяца. И все же невеселая эта картина вызвала у Лес теплые воспоминания, ностальгию по беззаботным временам.

Когда микроавтобус свернул на боковую дорогу и помчался по земле, принадлежащей Хоупуортской ферме, Лес стала вглядываться вперед и вправо, ища глазами и найдя наконец куполообразные крыши конюшен и подсобных помещений. Здесь располагались беговая дорожка длиной в полмили, поле с набором различных препятствий, тренировочная арена. Здесь же стояло и жилье управляющего. А позади, слева, находилось и само гнездо Кинкейдов – большой старинный дом, выстроенный еще до Гражданской войны.

– А вот и он!

Мэри указала через плечо Стэна Маршалла на особняк в греческом стиле. Все окна, кроме нескольких на первом этаже, были наглухо закрыты ставнями, чтобы уберечь жилые помещения от летнего зноя и зимних холодов. Казалось, что дом спит.

Стэн остановил фургончик в усыпанном гравием тупичке неподалеку от входа.

– Отперто, – сказал он. – Сейчас я внесу ваш багаж.

Войдя в дом своего детства, Лес остановилась и стала оглядываться вокруг. Но Мэри, видимо, не волновали призраки прошлого – она прошла прямо в вестибюль, тянущийся в глубину дома. Деревянный пол из твердых, тяжелых досок почти полностью покрывали восточные ковры с нежным узором – кремовым и зеленоватым, цвета морской волны. Отсюда наверх вела изгибающаяся лестница, достаточно широкая, чтобы красавица-южанка былых времен могла подниматься по ней, не задевая о перила просторной юбкой с кринолином. С высоченного потолка, окаймленного лепным фризом, свисала люстра из хрусталя и бронзы.

– Все выглядит как-то по-другому, не так ли? – Взгляд Мэри странствовал по стенам, словно искал нечто, что она чувствовала. – Может быть, потому что никто из нас здесь не живет.

Мэри прошлась по вестибюлю и остановилась перед длинным антикварным комодом с зеркалом, в котором отражались восточные вазы и фарфоровые фигурки, стоящие на полированной деревянной верхней полке.

– Не хочешь ли взглянуть на все это? – Она притронулась к хрупкой фарфоровой статуэтке, изображающей пару щеглов. – Представляешь, сколько нам предстоит работы! Прежде чем мы начнем упаковывать все эти безделушки, нам нужно будет каждую из них записать в каталог.

– Сколько здесь комнат? – Сама Лес вспомнить не могла, но, судя по всему, все комнаты, как и эта, были полностью прибраны и в каждой можно было жить.

– Пятнадцать. Или все же шестнадцать? В любом случае это не считая ванных. – Мэри посмотрела на сестру. – И мансарды.

– Так две недели, говоришь? – усмехнулась Лес.

Входная дверь открылась, и в прихожую ввалился Стэн Маршалл, нагруженный чемоданами. Два он держал под мышками, и еще по одному – в каждой руке. Ну и силач… Фигура совершенно квадратная, одинаковая что в высоту, что в ширину.

– Куда их ставить? – Стэн остановился в вестибюле, отдуваясь, но стараясь не показать, что запыхался.

– Мы ведь расположимся в нашей старой комнате, Лес? – В глазах Мэри засветились искорки.

– Почему бы и нет?

– Вверх по лестнице, последняя комната направо, – сказала Мэри Стэну.

Это была спальня, в которой сестры спали вместе в детстве.

– Последняя комната… – Стэн перехватил тяжелый багаж поудобнее и затопал вверх по лестнице.

– Давай пройдемся по дому. – Лес даже не глянула, согласилась ли с ней Мэри, и пошла к кипарисовым дверям, ведущим в парадную столовую.

Их путешествие по дому заняло довольно много времени. От детских воспоминаний они то и дело переходили к обсуждению, с чего и как начать предстоящую работу. Наконец сестры облазили все закоулки и вернулись туда, откуда начали осмотр – в вестибюль. Стэн Маршалл вышел им навстречу из кабинета, где сиживал некогда их отец, Джейк Кинкейд.

– Весь ваш багаж уже наверху, и я затопил камин в кабинете. Лес, в любое время, когда захочешь проехаться верхом, просто позвони на конюшню, и я прикажу оседлать для тебя Секвойю. А для тебя, Мэри, у меня есть несколько отличных лошадок. Можешь выбрать любую, – сказал он. – Завтра с утра придет миссис Осгуд с дочерью, чтобы помочь вам. А если понадобятся мужские руки, чтобы что-нибудь поднять или приколотить, то к вашим услугам рабочие с конюшни.

– Ты предусмотрел почти все, Стэн, – сказала Лес.

– Надеюсь, что так. Добро пожаловать домой, леди. – Он притронулся рукой к шляпе, прощаясь с ними, и вышел из дома.

Поздним вечером Лес сидела у камина, попивая превосходное старое бренди из личных запасов Джейка Кинкейда. Она сменила дорожную одежду на шерстяной свитер клюквенного цвета и угольно-черные слаксы и уютно свернулась калачиком в необъятном кожаном кресле, подвернув под себя ноги. Мэри сидела на полу, привалясь спиной к оттоманке и глядя на пляшущие в камине язычки пламени. Как и сестра, она переоделась в слаксы и свитер.

– Это моя любимая комната. – Лес обвела взглядом кабинет, обшитый кипарисовыми панелями. На стенах развешаны холсты Брауна, Снаффлза и Голинкина, запечатлевшие в ярких красках и стремительных линиях драматические моменты игры в поло. На полках перемежались серебряные наградные кубки и книги в кожаных переплетах, а перед книгами красовались в золотых рамках фотографии людей и лошадей – пони для поло, скаковые, беговые, охотничьи.

– А мне она не очень нравится, – сказала Мэри. – Я больше люблю музыкальную комнату.

Лес с отсутствующим видом покачала головой.

– Всякий раз, как я думаю об этой комнате, я вспоминаю, какое выражение появлялось на лице Одры, когда я спросила, что такое «свидание» и почему папа ходит на него… и кто такая Сильвия Шеплер. Мне тогда было одиннадцать.

Мэри с любопытством обернулась к ней:

– И что она ответила?

– Она отвечала, что Сильвия Шеплер – это хорошая знакомая отца и он с ней встречается. Вот это и значит «свидание».

Лес помолчала, покачивая бренди в стакане.

– А потом приказала мне никогда больше не говорить об этом.

– Да, ничего не скажешь, он был волокитой.

– Иногда я спрашиваю себя: поймем ли мы когда-нибудь, почему она с этим мирилась. – Лес задумчиво смотрела на пляшущее в камине пламя.

– Кто знает? – Мэри опять откинулась в прежнее полулежачее положение.

– Давай оставим эту комнату на самый конец, – сказала Лес.

– Мне все равно. Для меня это ровным счетом ничего не значит.

6

В субботу приехала Триша, чтобы провести с матерью уик-энд. День стоял свежий и ясный – холодный воздух и яркое солнце. После целой недели, которую она провела, сидя взаперти в доме и занимаясь разборкой и упаковкой вещей, Лес с нетерпением ожидала приезда дочери как предлога немного развеяться и прокатиться верхом. Вместе с Тришей они попытались уговорить Мэри отправиться с ними, но та была тверда, как алмаз.

– В моем представлении поехать на конную прогулку означает прокатиться легким галопом по лугу. Но я тебя знаю, Лес. Ты начнешь носиться по буеракам, перепрыгивая через изгороди и перескакивая через канавы. Нет уж, спасибо. Лучше я останусь дома и приготовлю для вас свои спагетти с соусом.

– О Боже, что станет с моей диетой? – шутливо простонала Триша. Когда Лес с дочерью пришли в конюшню, Стэн Маршалл уже оседлал двух гунтеров и ожидал их. Лес села на свою любимую лошадь, светло-гнедую с золотым отливом породистую кобылу по имени Секвойя, и ждала, пока Триша вскочит в седло поджарой пегой лошадки смешанной крови, коричневой с белыми пятнами.

– Вы похожи скорее на двух сестер, чем на мать и дочь, – заявил Стэн.

– Вот это комплимент! Не так ли, Лес? – засмеялась Триша, и изо рта ее вырвалось в холодный воздух облачко пара. – Это значит, что ни одна из нас не выглядит по годам. Ты кажешься моложе, а я – старше.

Лес помнила, что в семнадцать лет с таким нетерпением ждешь не дождешься, когда тебе наконец исполнится двадцать, но вот тебе наконец двадцать, и ты обнаруживаешь, что не произошло никакой волшебной перемены. Ты не ощущаешь, что тебе двадцать, или тридцать, или сорок. Возраст не имеет ничего общего с тем, каким образом человек чувствует, думает и действует. Лес еще не узнала, что это такое – ощущать свой возраст, но ею постепенно овладевало убеждение, что возраст невозможно почувствовать. Единственное, что человек всегда чувствует, – это себя самого.

– От такой лести у девушек кружится голова, Стэн, – рассеянно улыбнувшись, сказала Лес. – Ты готова, Триш?

Она окинула дочь взглядом, чтобы убедиться, что та прочно уселась в седле и что стремена подтянуты на нужную длину.

– Могу трогаться, как только ты будешь готова, – кивнула Триша.

– Приятной прогулки! – Стэн отошел в сторону и махнул им рукой на прощанье.

– Постараемся вернуться обратно целыми, – пообещала Лес, помахав в ответ, и, тронув поводья, направила свою гнедую к пастбищу, тянувшемуся за конюшней и огороженным выгулом.

Застоявшимся лошадям самим не терпелось пробежаться, и потому их не приходилось подгонять – они весело бежали легким галопом. Лес с наслаждением вдыхала свежий воздух полной грудью. Ей совсем не было холодно в тяжелом ирландском свитере ручной вязки. Они скакали мимо огороженных выгулов. Завидев их, молоденькие любопытные жеребята бежали к ограде, чтобы поглазеть на проезжающих, – совсем как ребятишки на улице. Лошади постарше в соседнем выгуле не проявили к ним почти никакого интереса и едва подняли головы, чтобы взглянуть на Лес и Тришу.

Лес придержала свою затанцевавшую на месте лошадь, чтобы оглядеть табунок.

– Стэн говорил, что в этой группе есть две четырехлетки, которые, как он считает, уже достаточно готовы, чтобы их можно было начать обучать. Чалая с белым пятном на лбу и гнедая с белыми чулочками, – объяснила она Трише, пытаясь отыскать глазами интересовавших ее лошадей. – Роб смог бы их использовать.

– У Роба не хватает терпения, чтобы работать с «зелеными» лошадьми. Он хочет получить все прямо сейчас же, не откладывая. В том-то его беда, – сказала Триша. Она не критиковала брата, а просто говорила то, что о нем думает.

– Я могу предварительно потренировать их, а затем, когда пони будут готовы для упражнений в медленной игре, передам их Робу. – Лес высказала вслух решение, которое только что пришло ей в голову.

– У тебя для этого терпения больше, чем нужно, это уж верно.

– Мне пришлось быть терпеливой, – улыбнулась Лес. – Я воспитала вас двоих.

– Но вот можешь ли ты удержаться с нами на прежнем уровне? – с вызовом спросила Триша и, толкнув лошадь ногой, послала ее в галоп.

Лес поскакала вдогонку. Они направлялись не к воротам в изгороди, окружавшей пастбище для коров, а к невысокому решетчатому забору. Когда до препятствия осталось расстояние в два лошадиныx корпуса, Лес собрала свою лошадь, готовя ее к прыжку. Почувствовав, что задние ноги гнедой напряглись, чтобы катапультировать ее в воздух, она пригнулась к шее лошади, слегка привстав на стременах. Затем Секвойя с всадницей взвились над изгородью, и Лес испытала восхитительное ощущение, словно они плывут в воздухе. Она переместила свой вес назад, чтобы помочь лошади сохранить равновесие, когда они вслед за пегой кобылкой Триши приземлились по ту сторону препятствия.

Бок о бок они понеслись по пастбищу, распугивая удивленных коров. В ушах свистел ветер и громом отдавался топот скачущих копыт, и Лес охватило ликующее ощущение свободы и полноты жизни. Когда они приблизились к краю пастбища, поросшему деревьями, Триша пропустила мать вперед. В роще лошади замедлили бег и вновь перешли на кантер, легкий галоп, – скакать во весь опор по тропинке, извивающейся между деревьев, было невозможно. Лес хорошо помнила эти места, куда когда-то ездила на охоту с отцом и его товарищами: она пригибалась, чтобы проехать под низко нависавшими над тропой ветвями, и посылала свою гнедую в воздух, перепрыгивая через упавшие стволы, преграждавшие путь.

Впереди показалась прогалина, пересеченная низкой каменной стеной. За ней лежало открытое поле, холмистое и по-зимнему бурое. Секвойя с легкостью взяла препятствие, перескочив через стену, и пустилась ровным галопом по пересеченной местности. Пегая кобылка догнала ее и поскакала рядом, и Лес увидела на лице дочери выражение того же страстного наслаждения стремительной скачкой, что испытывала она сама. Единственное, чего им не хватало, – это лая гончих собак, идущих по следу лисицы, да призывного звука охотничьего рожка, оповещающего, что преследование добычи началось.

На вершине поросшего травой пригорка Лес перевела свою гнедую на шаг, чтобы дать ей передышку. Триша сделала то же самое. Это место, находившееся примерно на полпути всей охотничьей трассы, Лес любила больше всего. Она разгорячилась и слегка запыхалась от пьянящей скачки. Гладя выгнутую дугой шею своей лошади, она не отводила глаз от раскинувшихся перед ними виргинских просторов, испещренных видневшимися то тут, то там темными остовами обнаженных зимних деревьев и первыми заплатами распаханных полей.

– Осенью здесь очень красиво, – сказала она Трише. – Поля – золотые, а деревья – ало-красные и оранжевые. Все словно горит огнем.

– Верю, что это действительно красиво, но сейчас пейзаж выглядит не слишком зажигательно, – криво усмехнулась Триша. – Нам ни разу не удалось побывать здесь осенью. Когда вы уезжали в Виргинию, Роб и я всегда были в школе.

– Как жаль, что я так и не привезла вас обоих сюда, чтобы вы испытали, что такое настоящая охота, и узнали охотничьи традиции. Но всегда кажется, что впереди еще много времени, – с сожалением вздохнула Лес. – Каждый год перед началом охоты в Хоупуорте непременно благословляли собак. Затем, подкрепившись пуншем, чтобы разогреть кровь, мы всей гурьбой выезжали искать лису. Вот это было, скажу тебе, зрелище, когда все собирались на лужайке перед домом. Каждый одет как на картинке – белый аскотский галстук, черная охотничья куртка и черная шляпа, белые бриджи. Ну а главный егерь и главный ловчий, отвечающий за собак, разумеется, выделялись среди всех ало-красными куртками. И все мы пускались в лихую скачку по полям, через ограды и канавы… за лисой.

– Все это звучит довольно забавно и интересно, кроме последнего. Когда дело доходит до лисы, то забава становится слегка кровавой. Думаю, я бы желала успеха лисе, а не охотникам.

– Ну, на самом-то деле здесь в округе осталось не так уж много лис. Редко когда собакам удается выследить хоть одну. Чаще всего они бегут за приманкой с запахом лисы, которую проволокли по земле перед началом охоты. Так делали уже тогда, когда я была в твоем возрасте. Правду говоря, я не замаралась в крови до того, как съездила на охоту в Англии.

Триша с отвращением поморщилась.

– Ты говоришь о том самом омерзительном обычае мазать лисьей кровью лицо охотника, убившего свою первую лису, не так ли?

– Это, конечно, ужасно, – согласились Лес. – Помню, когда мы после охоты вернулись в поместье и сели за большой охотничий завтрак, я не могла есть. А в таких случаях столы всегда ломятся от еды. Это мне неизменно напоминает сцену из «Тома Джонса» Филдинга.

Задумчиво нахмурившись, Триша изучала лицо матери.

– Тебе ведь по-настоящему нравится здешняя жизнь, правда?

– Да. – Теперь уже Лес в свою очередь задумалась. – Когда-то мне хотелось, чтобы твой отец открыл офис в Вашингтоне или Ричмонде, и тогда мы могли бы жить здесь. Но к тому времени у него уже была упрочившаяся практика во Флориде, так что такая перемена была бы не слишком разумной. Тогда он поговаривал о том, что, возможно, расширит свою практику, но теперь уже больше об этом не упоминает.

– Может быть, через несколько лет?

– Сомневаюсь. – Лес знала, что Эндрю не разделяет ее любви к этой части страны и всего лишь проявляет терпимость к тому, что он называет «лошадиными затеями», хотя и не афиширует своих чувств. Решение Роба в течение года заниматься исключительно поло Эндрю явно поддержал только затем, чтобы доставить Лес удовольствие, или, что вернее, чтобы избежать споров.

– И все же он может это сделать, – стояла на своем Триша. – Особенно сейчас, когда он берет нового партнера.

– Нового партнера? – По спине Лес пробежал холодок. Первое, что мелькнуло в ее уме: Клодия Бейнз. Ровный топот копыт внезапно стал отдаваться в ее голове тяжело стучащими молотками.

– Да, – темные глаза дочери светились каким-то тайным знанием, когда она посмотрела на Лес. – Меня.

– Тебя? – в замешательстве переспросила Лес, испытывая безмерное облегчение.

– Да. Я только что получила извещение, что с этой осени принята в Гарвард. – Широкий рот Триши расплывался в гордой удовлетворенной улыбке.

Лес испытывала одновременно удивление и потрясение. Она внезапно забыла, что собиралась сказать. Как отличаются друг от друга ее дети! Роб всегда рассказывал ей о своих проблемах, о своих надеждах и разочарованиях, но Триша была загадкой. Лес почти никогда не могла догадаться, о чем та думает, не говоря уже о том, чего Триша хочет. У нее всегда создавалось впечатление, что дочь легко относится к жизни и никогда ни о чем особенно не заботится. Желание стать партнером отца больше всего походило на импульсивное решение, принятое без серьезного и глубокого обдумывания.

– Триша, а ты уверена, что это именно то, чем тебе хочется заниматься? Ты понимаешь, что это за собой влечет? – Лес в этом сильно сомневалась. – Четыре года в университете плюс три года на юридическом факультете. Затем, прежде чем станешь самостоятельной, придется работать клерком на других юристов. Ты серьезно решила пройти через все это, или у тебя это просто преходящее увлечение?

– Это именно то, чего я хочу. Я мечтала об этом долгое время, – уверенно сказала Триша. – Лес, я не смогу жить так, как ты живешь, и все время просто ничего не делать. Я хочу, чтобы у меня в жизни была какая-то цель и смысл помимо планирования благотворительных мероприятий на этот год или поездок на лыжный курорт в Швейцарию.

Лес всегда спрашивала себя, что думает о ней дочь. Теперь она это знала, и знание причиняло ей боль, более глубокую, чем Лес могла когда-либо представить. Но ей удалось скрыть свои чувства – она понимала, что Триша говорила вовсе не затем, чтобы ранить мать.

– Тогда я рада, что ты принята в Гарвард. Твой отец будет очень доволен, когда узнает, что ты будешь учиться в его alma mater. Мы позвоним ему сегодня вечером и сообщим эту новость, – сказала Лес, заставив себя улыбнуться. – Ну, думаю, что лошади отдохнули. Ты готова ехать обратно?

– Показывай дорогу. Надеюсь, что к тому времени, когда мы вернемся, Мэри уже поставит еду на стол. Я умираю от голода, – заявила Триша, и мать с дочерью, подстегнув лошадей, перевели их с шага на быструю рысь.

Всю обратную дорогу сказанное Тришей словно лежало давящей тяжестью на плечах Лес, и она никак не могла сбросить с себя этого бремени. Удовольствие от поездки потускнело, и ее приподнятое настроение разом улетучилось. Однако Лес тщательно старалась не показать дочери, что что-то неладно. Добравшись наконец домой и рассказав Мэри новость, они по настоянию Лес устроили набег на винный погреб и отпраздновали удачу Триши.

После раннего обеда Лес позвонила домой, чтобы поговорить с Эндрю. Но дело было не только в том, что ей не терпелось сообщить ему о неожиданном известии. Она испытывала невыразимую потребность услышать его голос и понимала, что скучает по мужу. Ответила Эмма.

– Здравствуйте, Эмма. Это Лес. Я хочу поговорить с Эндрю.

– Простите, но он еще не вернулся домой, – ответила домоправительница.

Лес глянула на ручные часики. Чуть больше семи.

– Он сказал, когда его ждать?

– Не раньше завтрашнего дня. Он все еще в Нью-Йорке, – сказала Эмма, слегка удивленная тем, что Лес этого не знает.

– Но… я думала, что он собирается вернуться в пятницу.

– Вчера он позвонил, чтобы сказать, что собирается остаться еще на один день. У вас что-нибудь случилось?

– Нет. Здесь Триша. – Лес бросила взгляд на дочь, свернувшуюся, поджав ноги, на полу и наблюдающую за ней. – Мы с ней просто хотели поговорить с Эндрю.

– Уверена, что сможете застать его в отеле, – сказала Эмма.

– Попробуем дозвониться туда. – Лес дала отбой и набрала номер отеля.

– Он все еще в Нью-Йорке? – догадалась Триша по репликам матери.

– Да. – Лес слушала телефонные гудки и старательно избегала смотреть на сестру. Когда в трубке раздался голос гостиничной телефонистки, она попросила девушку соединить ее с комнатой Эндрю. Про себя она продолжала гадать, осталась ли и Клодия еще на один день, но ей не хотелось видеть этого безмолвного вопроса в глазах Мэри.

После четвертого гудка трубку подняли, и Лес узнала на другом конце линии голос Эндрю.

– Здравствуй, дорогой. Я только что звонила Эмме, и она сказала мне, что ты вынужден задержаться еще на один день. Как у тебя идут дела? – торопливо проговорила Лес, не давая ему возможности объяснить свою задержку самому.

– Отлично. А как у тебя? – голос его звучал как-то отчужденно, но Лес винила в этом плохую связь.

– Мэри и я лезем из кожи вон, но все остальное прекрасно. Приехала на уик-энд Триша. У нее есть кое-какие новости. Пусть она сама тебе расскажет. – Она передала трубку Трише и продолжала улыбаться, слушая, как та выкладывает отцу свое известие, а в голове ее звучали слова: «Лес, я не хочу жить так, как ты живешь».

– Поскольку Роб, кажется не собирается поддерживать семейную традицию, я решила, папа, последовать по твоим стопам. Меня приняли в твою alma mater. – Последовала короткая пауза: Эндрю что-то отвечал дочери, затем Триша сказала: – На этой неделе я получила извещение о том, что меня приняли. Это официальное сообщение. – Вновь наступило молчание. Слушая, что говорит отец, Триша несколько поуспокоилась, ее возбуждение постепенно сникало. – Я счастлива. И я рада, что ты тоже счастлив. – Затем, продолжая слушать то, что говорит ей отец, она взглянула на Лес. – Конечно, я скажу ей. До свидания, па.

Когда Лес потянулась, чтобы взять у нее трубку и закончить разговор с Эндрю, Триша встала и вместо того, чтобы передать трубку матери, положила ее на рычаги.

– У него заказан столик в ресторане, и поэтому ему надо уходить, – объяснила Триша. – Он просил передать, что позвонит тебе на следующей неделе, когда вернется домой.

– Ах так? – Лес очень жалела, что с самого начала не поговорила с мужем подольше. – Что он сказал, когда ты сообщила ему свою новость?

– Он был рад… горд моим решением. И, кажется, он не удивился так сильно, как удивилась ты. – Она улыбнулась, но тут же нахмурилась: – Лес, когда ты с ним говорила, у тебя не было ощущения, что рядом с ним кто-то есть?

Лес говорила с Эндрю слишком мало, чтобы у нее сложилось какое-нибудь определенное впечатление.

– Возможно, и был кто-нибудь. Вернее всего, клиент.

Или Клодия Бейнз. Но этого Лес вслух не сказала.

В воскресенье в середине дня Триша уехала в частную школу для девочек, где она училась. С ее отъездом у Лес не было больше причин притворяться веселой. Когда Мэри предложила заняться сундуками на мансарде, она охотно согласилась. Она была рада любому делу, которое могло отвлечь ее от мрачных мыслей.

Когда-то в далеком прошлом в мансарде на третьем этаже помещались комнаты для прислуги. Затем эти крошечные полутемные, неотапливаемые каморки были переделаны в склады. Здесь в беспорядке грудились горы ящиков и сундуков, сломанные кони-качалки, старая одежда и предметы, назначение которых уже невозможно было определить. Все это затянуто паутиной, а застоявшийся воздух пропах пылью.

– Давай складывать вещи, которые мы наверняка собираемся выбросить, в середине каждой комнаты, – предложила Мэри. – Думаю, так мы управимся быстрее.

– О'кей.

Они начали с громоздких, явно ненужных предметов – игрушечных повозок без колес, выцветших старых платьев с юбками на проволочных каркасах, сломанных санок и лошадей-качалок. Мэри выволокла на середину комнаты старый фонограф.

– Как ты думаешь, он не антикварный?

Лес глянула на допотопное чудовище.

– Сомневаюсь, чтобы он был в хорошем состоянии.

Ручка фонографа болталась, примотанная проволокой, а диск для пластинок был заметно перекошен.

– Я просто не могу поверить, что Одра могла хранить всю эту рухлядь. – Мэри в изумлении покачала головой, вытащив старый настольный радиоприемник с выпотрошенными внутренностями. – Когда мы были маленькими, она забирала нашу одежду, как только мы из нее чуть-чуть вырастали, складывала в ящики и отдавала для нуждающихся в разные благотворительные организации. Так что непонятно, почему она держала такой хлам?

– Это не она, а Джейк. Помню, я слышала, как они о чем-то спорили. Одра настаивала на том, что мансарда – это пороховая бочка, достаточно одной искры, и запылает весь дом, но Джейк предупредил ее, что если она выбросит хотя бы один ящик… мне так и не удалось разобрать, что он угрожал сделать, – вспомнила Лес с легкой улыбкой и оглядела захламленную комнату. – Но я не думаю, чтобы из этой мансарды когда-либо вынесли хоть единую коробку.

– И я не думаю. Странно, что один и тот же человек может быть настолько сентиментальным и одновременно настолько…

– Да, – перебила Лес Мэри, прежде чем та успела произнести слово «бесчувственный». Нет ничего хорошего в том, чтобы дурно отзываться о мертвом.

Беседа увяла сама собой, когда они атаковали груды ящиков и сундуков, решительно выбрасывая прочь почти все их содержимое. Примерно после часа работы Лес извлекла на свет Божий старый сундук и обнаружила в нем драгоценную находку, возбудившую воспоминания, – косичку из светлых, как лен, волос, которую она сплела для Джейка, когда ей обрезали длинные локоны, а также свой первый костюм для верховой езды и платье, в котором Лес крестили.