Текст книги "Все тёлки мимо"

Я рад тебя видеть всегда, но только не в пятницу вечером

Свое двадцатипятилетие я отпраздновал в «Вилле Сорризо», в тесной кладовке, где хранились скатерти. Отмечали ввосьмером: я, еще шесть официантов и тучный повар Рамон. На щеке у Рамона была татуировка в виде слезы. Я могу ошибаться, но вроде бы такая наколка означает, что он сидел в тюрьме и там замочил другого зэка.

"Поздравляем", – прошептали гости, и Рамон вручил мне тирамису с одной-единственной тускло горящей свечкой.

Гости говорили шепотом, потому что начальство ввело новое правило – в рабочее время сотрудникам ресторана запрещалось собираться "больше двух" в служебных помещениях. Казалось, я сижу на заседании коммунистов-подпольщиков в Америке пятидесятых, а не праздную свой юбилей – четверть века со дня появления на свет. И все-таки, хотя наши голоса звучали неестественно тихо, а в каморке пахло моющими средствами и пыльными тряпками, я был тронут заботой друзей.

– Я не купил тебе никакого подарка. Но я застрелил свинью на ферме моего кузена и приготовил карнитас. Я тебе приберегу немножко, – сказал Рамон. Когда я задул свечку и коллеги зааплодировали – почти бесшумно, меня осенило, что свое семнадцатилетие я тоже встретил, работая в ресторане. Значит, я тружусь в ресторанах уже восемь лет. Я уже не мальчик с горящими глазами, бегущий за своей мечтой, какое там… я рискую превратиться в озлобленного каторжника, который толкует о давно забытых поп-звездах и навевает уныние на молодых коллег. Вообще-то я переехал в Лос-Анджелес, чтобы пробиться в сценаристы. И правда, в первый же год у меня купили один сценарий. Но теперь мне уже двадцать пять, над сценариями работаю урывками, а в ресторане вкалываю по семьдесят-восемьдесят часов в неделю. Правда, меня жизнь заставила: я взял дополнительные часы, чтобы накопить на ремонт машины "форд-рейнджер" 1999 года, которая заводилась через раз и повизгивала тормозами (мой механик, большой поэт, сказал: "Прямо как девка, которую жарят во всю мочь"). Кстати, наяву я давно не слышал женского визга в таких обстоятельствах: в личной жизни – давно уже засуха. Но это, конечно, случайное совпадение, а не следствие переработки.

Я так долго прожил один, что даже в моих эротических сновидениях (очень нечастых) больше не появлялись реальные женщины из плоти и крови. Мне просто снилось, как я сам себя ублажаю под аккомпанемент порнухи. Казалось, мой мозг вообще позабыл, что такое секс. Мне так отчаянно хотелось серьезных отношений, что на свиданиях – если они все-таки случались – я обычно отпугивал девушек своим поведением. Например, пытался сразу же назначить следующую встречу. Или настойчиво допытывался: "Ну как, тебе тут весело?" Лучший способ испортить человеку веселье – спросить, весело ли ему.

Моя жизнь превратилась в монотонную рутину. Превратилась постепенно – я даже сам не заметил. И прозрел только теперь, когда вышел из кладовки и снова принялся носиться по залу. Посетители – старики с волчьим аппетитом – не давали мне передышки. Оглядевшись вокруг, я понял: я вовсе не там, где хотелось бы.

Через несколько недель у меня впервые за несколько месяцев образовался свободный уикенд. Все мои друзья были заняты – работали в ресторане. Я поклялся себе, что не потрачу это свободное время попусту. Не стану сидеть один в обшарпанной квартире на первом этаже. Тем более что градус вонючести в квартире повысился из-за нового хобби моего соседа-торчка. Он ловил крыс в крысоловку и исподтишка, думая, что я не замечаю, перебрасывал тушки на мой двор. Я застукал его с поличным, а он прикинулся оскорбленным: "А если она сама перепрыгнула? Думала, что за забором вода, но не нашла воды и отчего-то сама сдохла?" Итак, поскольку пойти мне было некуда (да и Лос-Анджелес здорово приелся), я сложил грязное белье в пакет для мусора и двинул к родителям в Сан-Диего.

В полдень пятницы я подъехал к родительскому дому. Постучал в дверь. Открыл папа, в сером спортивном костюме с синими полосками – вылитый автогонщик. Застыл, преграждая мне путь:

– Ну и ну. Кой черт тебя сюда занес?

– Да вот, решил приехать на пару дней, повидаться с вами. Просто вдруг захотелось.

– А-а. Ну ладно. Рад тебя видеть, сын. Заходи, только не громыхай ничем. Я тут передачу смотрю, о темной материи.

Разложив вещи, я позвонил своим лучшим друзьям, Дэну и Райану, которые по-прежнему жили в Сан-Диего. Поинтересовался их планами на выходные. Увы, Дэн и его девушка собирались погостить у ее родителей в другом городе, а Райан разыскивал одного чувака, который держит козу – хотел ее подоить. Райан пригласил меня составить ему компанию, но я отказался, мигом вообразив все разнообразные неприятности, до которых доведет знакомство с козой.

Через несколько часов вернулась с работы мама. Очень обрадовалась, что я приехал. Она мигом приготовила соус песто, и мы втроем уселись за обеденный стол в гостиной.

– Какой приятный сюрприз, Джасти. Что ты здесь делаешь? – спросила мама и положила мне целый половник пасты.

– Он ненавидит Лос-Анджелес, – объявил папа.

– Ничего подобного, – возразил я.

– Послушай, я на твоей стороне. Все эти пробки, люди ссут и срут на тротуарах. Там жить нельзя, – не унимался папа.

– Сэм, никто не ходит в туалет на улице, – вмешалась мама.

– Ты ничего не понимаешь. Там целые реки экскрементов. Ох, бля, хоть на плоте сплавляйся. Поверь мне – я-то знаю. Мы с Конни три года снимали квартиру в Брентвуде, – сказал папа. Конни – так звали его первую жену.

Папа нечасто заговаривал о Конни. Она умерла от рака, когда мои братья были совсем маленькие: старшему было три года, младшему – год. Смерть Конни и последующие семь лет до того, как папа познакомился с моей мамой, – это был особый период в папиной жизни, о котором я почти ничего не знал. Он редко вспоминал о тех временах вслух. Поэтому, если папа все-таки упоминал о Конни, я пытался, по возможности тактично, расспросить об их совместной жизни.

– А в этом доме Конни жила?

– Я купил дом для нее. Потом ее не стало, остались только я и твои братья. Они еще в подгузниках разгуливали.

– Видел бы ты этот дом, когда мы начали встречаться, – включилась мама. – В каждой комнате – только удочки да медицинские книги, на кухне – шаром покати, если не считать арахисового масла. – И мама широко улыбнулась.

– Догадайся почему. Я люблю медицинские книги, рыбалку и арахисовое масло, бля. Вдобавок мне было пофиг. Я завязал с женщинами, – добавил папа.

– Ой ли? Ты ездил на кабриолете "альфа ромео спайдер" и носил кожаную куртку, – заметила мама.

– Я сказал, что завязал с женщинами, а не с еблей, – пояснил папа.

– Ты носил кожаную куртку? – меня разобрал смех.

– Да. Обычный наряд мужчин, которые иногда с кем-нибудь ебутся.

– Ты бы подивился. Он был неотразим, – сказала мама и ненадолго вышла на кухню.

Мы с папой остались наедине.

– А когда ты снова начал встречаться с женщинами? Много времени прошло после смерти Конни? – спросил я.

– Какое-то время прошло. Не помню точно сколько, но не сразу – это да.

– И ты часто куда-нибудь выбирался?

– А то. Весь наш город исколесил, как бешеная собака. Как минимум два раза в неделю куда-нибудь ходил.

– А Дэн и Ивэн? – спросил я.

– Я брал их с собой и заставлял моих спутниц подтирать их обосранные задницы. Ты-то сам как думаешь? Я укладывал их спать и нанимал няню.

– А у тебя с кем-то были серьезные отношения? Или только несерьезные – несколько свиданий и разбежались?

– В большинстве случаев – второе, – сказал папа и отхлебнул виски.

– Как ты думаешь, почему ни с одной из тех женщин у тебя не сложилось?

– Сын, я потерял жену, мне было одиноко. Дерьмовая завязка для романа, сам понимаешь…

При мне папа еще никогда не признавался, что ему одиноко. Наоборот – этот человек встает в полпятого утра чисто ради нескольких минут уединения. И даже в отпуск ездит один. "Неважно, куда я еду, лишь бы со мной никто не ехал, – говорит он. – Я мог бы отдыхать, не выезжая из дома, если бы все – все поголовно, бля – оставили меня в покое".

Папа на свидании… Нет, не могу вообразить, и точка. Папа ненавидит светские беседы ни о чем, а ведь большинство людей на первом свидании худо-бедно пытаются поддержать такую беседу. Меня одолело любопытство: как же папа преодолел этот трудный путь? Когда-то, ошалев от одиночества, вел ненавистные ему разговоры с какими-то занудными дамочками… А теперь преспокойно приходит в ресторан и требует: "Столик на одного… лишние стулья уберите".

В те два дня я от нечего делать размышлял о метаморфозе папы, пока бродил по пляжу или выгуливал пса Ангуса. Вечером в воскресенье, отдохнувший и помолодевший, я сложил выстиранную одежду в мешок для мусора (другой, свежий), кинул его на сиденье машины и вернулся на террасу – попрощаться с родителями. Когда я обнял папу, он протянул мне чек. На семьсот долларов. В графу "для заметок" было вписано его почерком: "Почини свой сраный 'форд'".

– Ой, здорово, но, пап, зачем? Не надо, я уже кое-что накопил.

– Ох, бля, давай обойдемся без сказочки про белого бычка. Ты сейчас на мели, а у меня есть немножко денег, а твой драндулет давно пора чинить. Что из вышесказанного неверно?

– Все верно, – ответил я.

– Тогда бери.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Я знаю, ты вкалываешь до остервенения, так позволь дать тебе один совет.

– Конечно.

– Почини машину и завяжи с переработками. Ты должен выкроить немножко времени для себя. Наведи порядок в своей жизни, бля. Я рад тебя видеть всегда, но только не в пятницу вечером. Улавливаешь?

– Ага.

Мама вмешалась:

– Наши двери открыты перед тобой в любое время.

– Ну, конечно, открыты. Я другое имел в виду, – рявкнул папа.

– Знаю. Но я хотела проверить, понял он или нет, – откликнулась мама.

– Да понял он все. Он не тупой. Скажи ей, остолоп, что ты и подтекст улавливаешь, – повернулся папа ко мне.

– Да, мам, я улавливаю подтекст.

– Вот видишь, Джони! А теперь катись отсюда. Я веду твою маму ужинать, – объявил папа.

На следующий день, вернувшись в Лос-Анджелес, я поехал в автосервис. Еще через неделю мою машину привели в порядок – починили все от стартера до кондиционера, который несколько лет обвевал меня теплым воздухом со слабым ароматом мочи. В ресторане я взял только пять вечерних смен в неделю. Вдруг обнаружилось, что у меня сильно прибавилось энергии, а два дня абсолютно свободны.

Едва я нашел минутку для себя, нахлынули мысли. Что я, собственно, делаю в Лос-Анджелесе? Я называю себя сценаристом. Но и мой сосед, крысометатель, тоже так себя называет. Собственно, когда пару недель назад мы повстречались в гараже, сосед сказал, что почти закончил комедию: "Там пришелец один… прилетает на Землю, но все думают, что он просто гей". Если этот перец сумел дописать "Гостя с Голубой Звезды" (серьезно, это доподлинное название), то мне грех не доделать все начатые сценарии. Я твердо решил, что больше не стану проводить день рождения в кладовке, лакомясь тем самым десертом с консервантами, который в нашем ресторане давали бесплатно детям до пяти лет при заказе "куриных палочек". Нет, я буду писать, писать изо всех сил.

Следующие восемь месяцев я делил свободное время между двумя занятиями – работой над сценариями и мыслями о возможном облысении. И первое, и второе принесли свои плоды: я закончил один сценарий и пришел к выводу, что от моей шевелюры скоро останутся одни воспоминания. Засуха в личной жизни продолжалась, но я убеждал себя не зацикливаться на этой проблеме. Правда, меня донимал один и тот же сон: незнакомая женщина, сидя на дереве, швырялась в меня апельсинами и беспрестанно вопила: "Джейсон, я тебя ненавижу!" Вообще-то я Джастин, а не Джейсон. Но я был почти уверен: это мой пенис ко мне обращается. Обиделся, что я им больше не пользуюсь.

И все же с каждым днем мне все легче было сосредоточиться на писательстве и извлечь удовольствие из этого процесса. Наступило время, когда вечером в постели я предвкушал следующий день – вот проснусь и снова засяду за сценарий. Не знаю уж, это ли имел в виду папа, когда советовал: "Наведи порядок в своей жизни, бля", но по крайней мере в пятницу вечером меня больше не посещало желание собрать белье для стирки и смыться к родителям в Сан-Диего.

Прошло еще несколько недель. Одна моя приятельница, художница Тереза, пригласила меня на свой вернисаж в галерее, которая располагалась в перестроенном складе на бульваре Уилшир. Народу собралось много. Пожалуй, в этой толпе я был единственным мужчиной, у которого не было ни усов, ни шляпы с узкими полями или шарфа, а обхват талии превышал двадцать четыре дюйма. Казалось, я забрел в фильм Уэса Андерсона. Короче, я поздоровался с Терезой, посмотрел работы и решил долго не задерживаться. Но, уже направляясь к выходу, заметил одну подругу Терезы: она стояла одна посреди зала, с таким же потерянным видом, как и я (правда, я не мог видеть себя по стороны, но догадывался).

Подругу звали Аманда. Я как-то ее видел, когда она приезжала к Терезе в гости из Сан-Франциско, но тогда перекинулся с ней всего парой слов. У нее были волнистые каштановые волосы чуть ниже плеч и ангельское личико, а на лице сияли искристые глаза – голубые с зеленоватым отливом. А фигура вовсе не плоская – не то, что у остальных девушек на вернисаже. Синее платье облегало ее пышные формы. Аманда нервно улыбнулась мне и быстро помахала – похоже, сомневалась, что я ее помню. Я улыбнулся, помахал в ответ. Аманда подошла ко мне.

– Я здесь никого не знаю, и все круче меня, – сказала она.

– Поэтому вы предпочли беседу с наименее крутым парнем.

– Что ж, будем серыми мышками вместе, – сказала она.

Я провел на выставке еще час – разговорился с Амандой. Оказалось, она остроумна, у нее быстрая реакция и склонность немножко над собой подтрунивать. Но в ее случае самоирония не была защитным механизмом, за которым таится бессознательное жестокое самобичевание. Я изо всех сил старался не напугать Аманду своими чудачествами. И вроде удавалось. Вот только зря, наверно, я сострил: "Я похож на Джейсона Биггса. Точнее, стану похож, если он смертельно заболеет". В общем, я впервые на своей памяти непринужденно поддерживал разговор с женщиной и получал от этого удовольствие.

– Хорошо было бы снова встретиться, – сказал я, прощаясь с Амандой.

– Завтра я вылетаю в Сан-Франциско.

– Может, кто-нибудь позвонит и скажет, что в самолете бомба, и тебе придется остаться еще на вечер. Ой. Это была очень неудачная шутка. Как я мог такое ляпнуть? Сам не понимаю.

– Нет, шутки о бомбах всегда смешные, когда собираешься куда-то лететь, – засмеялась Аманда. – Не волнуйся: за последний час я слышала от тебя шутки и похуже.

На прощанье она обняла меня.

В следующие дни я часто вспоминал Аманду. Пожалуй, надеяться было не на что – ведь нас разделяло пятьсот миль. Но моя душа не желала считаться с расстояниями. Я пытался выкинуть Аманду из головы, сосредоточиться на работе – дописать второй сценарий. Прошло несколько дней. Однажды, сидя за письменным столом в гостиной, я услышал громкий звон: что-то упало. Выйдя во двор, я обнаружил на своем гриле расплющенную крысу.

– Эй! Брось кидать крыс на мой двор! – заорал я через забор.

Ответа не последовало. Я взял из стопки макулатуры старую газету, подцепил ей трупик и швырнул его обратно через изгородь.

– Стоп-стоп-стоп! – закричал сосед.

– Слушай, друг! Не делай так больше! Ты меня совсем достал! – отозвался я.

– Ну хорошо. Ой, бля. Чел, ты это, полегче. Прошу прощения. Чел, я все понял, только больше не швыряй в меня этой фигней… у тебя ж бросок, как у Нолана Райана.

Я вернулся в квартиру, вымыл руки и почувствовал, что сделал большое дело. Конечно, отучить соседа швыряться дохлыми крысами – не так круто, как строить школы для нищих иракских детей, но в тот момент мне казалось, что я совершил важный поступок. Победа меня окрылила.

Я вернулся к компьютеру, зашел в почту и послал Аманде письмо с темой "Только что кинул дохлой крысой в соседа".

Только не заставляй меня жить в твоих воздушных замках

Как-то вечером, когда я, тринадцатилетний, сидел и делал уроки, в мою комнату ворвался папа. И заявил: – Ты очень много дрочишь. Я так и застыл с карандашом в руке:

– Что-о? Папа, что ты сказал?

– Спокойно. Мне пофиг. Это даже хорошо – значит, у тебя есть свободное время. А мне вот продохнуть некогда. Но я должен предупредить тебя о двух вещах. Во-первых, несколько месяцев стирка будет на мне, потому что мама готовится к экзамену на адвоката; во-вторых, боже упаси, если я засуну руку в корзину с бельем и наткнусь на полотенце, которое все хрустит, как чипсы, бля, потому что ты сделал на него свои дела. Договорились?

И папа навис надо мной, смотрел пристально, не мигая. Я остолбенел от шока и унижения.

– Скажи: "Договорились". Мне требуется устное подтверждение, – велел папа.

– Договорились, – пролепетал я. Голос срывался.

– Спасибо. А теперь, когда мы подвели черту под этой неприятной темой, мне кажется, есть подходящий случай поднять еще один вопрос, – продолжал папа.

– Но я вообще-то этого не делаю, правда-правда, – выпалил я.

– Сын, мы можем поговорить как мужчина с мужчиной? Или мне придется поселиться в твоих воздушных замках?

– Хорошо, пап, что ты хотел сказать?

– Твои гормоны сейчас бузят, как щенок с двойным членом. Это очевидно. Но я пришел к тебе не читать какую-то пустопорожнюю лекцию про женщин. Их на свете три миллиарда. Подгонять такую огромную группу людей под обобщенные формулировки может только полный мудак. Все женщины разные, и я не могу давать тебе советы насчет женщин вообще. Но, думаю, у меня хватит компетенции, чтобы дать тебе советы насчет тебя самого.

– Ладно, – вздохнул я.

– Ой, прости, я тебя задерживаю? Опаздываешь на совещание с директором по маркетингу, бля?

Я откинулся на спинку стула и положил ноги на кровать, декларируя капитуляцию.

– Когда-нибудь ты встретишь замечательную женщину. И, надеюсь, если я не совсем облажался с твоим воспитанием, ты поймешь, какая она замечательная. Но я никогда не видал человека, который столько мучается дурью, как ты, когда приходит час принимать решение. Каждый раз, когда ты заказываешь обед… блин, сплошные колебания, точно ты пытаешься Карибский кризис разрулить.

– Просто я в еде привередливый, – сказал я.

– Ты во всем привередливый. Наверно, это моя вина. Но я воспитывал тебя как умел. Ладно, не будем заморачиваться. Перехожу к сути. Однажды ты так сильно влюбишься, что одуреешь от любви. И когда это случится, окажи мне одну услугу: не запутайся во всей ерунде, которая полезет тебе в голову. Если почувствуешь, что любовь настоящая, вспомни, что ты уже взрослый человек. И куй железо, пока горячо!

И вот, двенадцать лет спустя, я впервые в жизни почувствовал, что папино предсказание сбывается: я влюбился до одурения. Правда, я и до встречи с Амандой совершал много глупостей ради девушек.

Например, одолжил свою машину младшему брату моей первой подруги, а тот провез контрабанду – купил в Тихуане "виагры" на тысячу долларов и доставил в Штаты. Но, как бы страстно я ни любил, никогда не бывало, чтобы я мог думать только о любимой. И только знакомство с Амандой все во мне перевернуло.

Прошел месяц после нашей случайной встречи на вернисаже. Каждый день мы переписывались по электронной почте. Писали обо всем – от своих давнишних романов до бейсбола, не говоря уже о том, в каких обстоятельствах не зазорно съесть любимую собаку. (Я написал: "Во время Апокалипсиса", Аманда возразила, что мне все равно не уцелеть в Апокалипсис, с моей-то аллергией, так зачем съедать единственного друга только ради того, чтобы промучиться еще несколько кошмарных дней?) Я просто обожал наши заочные беседы. Усаживался за шаткий стол (IKEA, сорок долларов) в углу спальни и тратил два часа на сочинение письма длиной в пять тысяч слов: писал начерно, редактировал, шлифовал. А утром просыпался и читал ее ответ, такой же длинный. Я не мог выбросить ее из головы. Все время размышлял: «А чем она сейчас занята? О чем она думает? Где она в эту минуту?» Воображал, каково было бы приглашать Аманду на свидания в реале. Или даже жениться на ней. В общем, одурел от любви. А ведь мы только-только познакомились, мало что знали друг о друге. И вот однажды ночью, после месяца виртуальных отношений, я смотрел в потолок и сам себе выносил мозг: «Интересно, согласится ли Аманда переехать в Лос-Анджелес? И как нам соединиться, если она не согласится?» Тут-то я и сообразил: хватит. У меня нездоровое увлечение, мою любовь ждет трагический конец. К делу надо подойти критически. Я набрал в грудь воздуха, попытался очистить разум от накипи надежд и страхов, сосредоточился на самом рациональном вопросе, который мог себе задать: «Неужели я могу любить Аманду так сильно, как мне сейчас кажется?» И сам себе ответил: «Не могу, такой любви просто не бывает». За двадцать секунд я перешел от безумной страсти к беспардонной трусости.

На следующий день я не стал писать Аманде. Впервые за месяц пропустил день. Я рассуждал так: дам задний ход, немножко отстранюсь. Тогда, может быть, смогу себя контролировать, лучше справлюсь с ситуацией. И вообще, я даже доподлинно не знаю, как Аманда ко мне относится. Не знаю, но уже надеюсь, что наши дети унаследуют ее нос, а не мой.

Но судьба не дала мне взять паузу. На следующий день Аманда написала мне: "Буду очень рада, если на этих выходных ты приедешь ко мне в Сан-Франциско. Я устраиваю вечеринку на Хэллоуин. Наряжусь Ферги из Black Eyed Peas в момент, когда она наделала в штаны на сцене. Это я тебя предупреждаю – вдруг ты тоже хотел ей нарядиться?"

Самый дешевый авиабилет до Сан-Франциско стоил сто долларов. На моем банковском счете в тот момент лежало сто тридцать три. Я точно знал сумму, так как в ожидании конца месяца ежедневно проверял свой счет по интернету. Жил в вечном страхе перед своим банковским балансом.

Зарплату мне переводили раз в месяц, первого числа. Обычно денег еле хватало, чтобы заплатить за квартиру (если я не пропускал ни одной смены). Но если ехать в Сан-Франциско, придется пожертвовать одной сменой – это как минимум. И все же мне так хотелось увидеть Аманду! Непреодолимо.

Поискал в интернете скидки на авиабилеты. Не нашел – или просто не попались. Наоборот, на эти числа самый дешевый билет стоил сто пятьдесят – значит, я задолжаю банку семнадцать долларов. Но в самом низу результатов поиска в "Гугле" оказалась реклама фирмы "Мегабус": первым десяти покупателям – билет на автобус "Лос-Анджелес – Сан-Франциско" туда и обратно – за доллар. И один такой билет на выходные нашелся. Я купил его и написал Аманде, что приеду.

Утром в субботу я положил в рюкзак смену одежды и отправился на автовокзал «Юнион» в деловом центре Лос-Анджелеса. Там меня ожидал большой синий автобус с логотипом: гигантская свинья в шоферской форме. Я предъявил билет водителю. Тот нечленораздельно буркнул – почти что хрюкнул – и показал жестом, что можно выбрать любое место. В автобусе было темно и холодно, но как-то влажно, точно в сырой яме, где Буффало Билл из «Молчания ягнят» держал своих жертв. Из сорока кресел были заняты лишь десять. Все мои попутчики, судя по их виду, скорее бежали из Лос-Анджелеса, чем отправлялись погостить в Сан-Франциско.

Я стал выбирать место. Пассажир с заплывшим глазом, в футболке с оторванными рукавами, покосился на меня и закинул ноги на соседнее сиденье. Я прошел в хвост, устроился в трех рядах от ближайшего соседа, уселся, раскрыл книгу. За секунду до того, как автобус тронулся, мужчина в вязаной шапке, не имевший при себе ничего, кроме удочки, вошел в салон и устроился рядом со мной. Я собрался было пересесть, но испугался, что это его оскорбит. Он не походил на человека, который флегматично сносит оскорбления.

Восемь часов мы с рыболовом молча просидели рядом. Это не считая десятиминутного перерыва – остановки у придорожного "Бургер Кинга". Рыболов смотрел прямо перед собой, ни разу даже не шевельнулся, прятал руки. Я рассчитывал, что в автобусе отосплюсь, но рыболов без устали что-то ворошил пальцами в своих карманах. И эти загадочные предметы позвякивали. Я насторожился: а вдруг он вооружен, да еще и в настроении кого-нибудь прикончить? Еще зарежет меня, беззащитного, во сне… Скажете, у меня чересчур разыгралась фантазия? Видели бы вы этого рыбака…

Наконец в пять вечера на горизонте замаячили "Трансамериканская пирамида" и силуэты прочих небоскребов. Вот и Сан-Франциско. Рыбак заерзал, впервые обернулся ко мне.

– Ты здесь зачем? – гортанно спросил он.

– В смысле, зачем я еду в Сан-Франциско? Или зачем я в этом автобусе? – спросил я, отодвигаясь и продумывая оборонительный маневр.

– Сан-Франциско.

– Еду в гости.

– Тебе этот автобус понравился?

– Понравился? Ну, не очень. А тебе?

– Я заплатил всего доллар. Ради поездки за доллар я на все готов: пусть меня хоть изнасилуют в автобусе, – сказал он и разразился зловеще-заливистым смехом, точно наемный зритель на съемках сериала "Чире".

Аманда написала мне, как добраться от автовокзала до ее дома на метро. И вот наконец, после того как я два раза подряд сел не на тот поезд, я вышел на нужной станции и направился к ее дому – старому викторианскому многоквартирному зданию – вблизи квартала Кастро. В общей сложности я добирался одиннадцать часов. Настроение у меня было на нуле, а вид (и запах) – как у золотоискателя XIX века, только что прибывшего в Сан-Франциско морем. Голова гудела. Я поднялся по лестнице на третий этаж, постучал в дверь.

Дверь распахнулась. Аманда обхватила меня обеими руками, крепко сжала в объятиях прямо на пороге:

– Ты здесь! Ну как доехал?

– Да так… очень уж долго…

Аманда взяла у меня рюкзак и потащила меня внутрь:

– Фу… Сочувствую. Послушай, я страшно рада тебя видеть. Я твои сумки в спальне положу, хорошо? Надо купить вина, у меня же вечеринка. Я тут подумала, зайдем заодно в секонд-хенд, подберешь что-нибудь для костюма. Ты по дороге что-нибудь придумал?

– Нет. Я сидел рядом с насильником.

– Что-о?

– Ну, может, он и не насильник. Зря я так про него сказал. Но похож. В общем, мне было как-то не до костюма.

– А-а-а, ну ничего страшного.

Аманда положила мои вещи в маленькой комнате с оштукатуренными стенами – похоже, чтобы сделать спальню, эту каморку отгородили от кухни. Почти всю комнату занимала аккуратно заправленная кровать, от которой пахло, мягко говоря, совсем не так, как от меня. Я прошел по коридору в туалет. Помыл руки, ополоснул лицо. И подумал, что мне ведь придется ездить этим автобусом несколько раз в месяц. И еще подумал о том, что я еле свожу концы с концами. И тут смекнул, что при проверке банковского счета позабыл, что плата за телефон списывается автоматически. Я попросил Аманду пустить меня на минутку за компьютер. Баланс подтвердил мои опасения: теперь у меня оставалось пятьдесят четыре доллара, на которые надо как-то продержаться до конца месяца. А надо еще обзавестись костюмом к Хэллоуину.

А еще я подметил, что даже не пытаюсь произвести на Аманду хорошее впечатление. "Брось хныкать", – сказал я себе. Тем более что ее маскарадный костюм – само совершенство. Даже контуры пятна от мочи на брюках – в точности как на фото оконфузившейся рок-звезды, которое Аманда вырезала из журнала. Теоретически у меня сердце должно радостно петь оттого, что я здесь, с Амандой, о которой только и думал целый месяц. Но я так расстроился из-за своих финансов, что теперь голова пухла от совершенно других мыслей: даже если я решусь ездить долларовым автобусом с предполагаемыми уголовниками, поездки в Сан-Франциско – для меня недоступная роскошь, потому что ради встреч с Амандой придется меньше работать в ресторане.

Я попробовал придумать себе костюм по принципу "дешевле не бывает". В секонд-хенде выбрал коричневые брюки (три доллара), рубашку (два доллара) и щетку для одежды (тридцать центов). С покрышки, валявшейся у дома Аманды, нагреб черной грязи, вымазал ей лицо и объявил себя трубочистом. Спустя час крохотная квартира Аманды наполнилась людьми – пришли человек тридцать-сорок, все в костюмах.

Два часа я молча ходил хвостиком за Амандой, пока она выполняла обязанности хозяйки и приветствовала всех друзей. Чувствовал себя стажером, которого на новой работе обучает наставник. Народу собралось столько, что квартира буквально трещала по швам. В гостиной гремел рэп девяностых, начались танцы в тесноте, да не в обиде. Несмотря на шум и столпотворение, Аманда, как могла, старалась ввести меня в круг своих друзей, заботилась о том, чтобы мне было весело. А я, как полный мудак и эгоист, вел себя неконструктивно.

– Твой костюм оценили по достоинству, – сказала Аманда, разливая водку по красным пластиковым стаканчикам.

– Серьезно? Кто тебе это сказал? – спросил я недоверчиво.

– Не помню кто, просто гости.

– Никто тебе не говорил, что ему нравится мой костюм, правда ведь?

– Ну, не говорили. Но я почувствовала. Интуиция. Знакомиться с друзьями твоей девушки – все равно что играть в покер: нужно прочесть по лицу каждого, что он за человек, и поддержать разговор не дольше, но и не меньше времени, чем следует. Если ты заведешь долгую беседу с человеком, который просто подошел поздороваться, рискуешь показаться назойливым типом… или одичавшим отшельником. А если замкнешься в себе и онемеешь, когда тебя знакомят с болтливой лучшей подругой, тебя сочтут чудаком-мизантропом. А если у тебя на лице будет написано "Лучше ко мне не лезьте", замкнутся все остальные, как и произошло в моем случае. Я устал, нервы расшалились, в квартире было шумно, и я мысленно уговаривал себя забыть обо всем, что намечтал за месяц. Я оказался не готов к этому экзамену, вот-вот его провалю окончательно. Аманда это почувствовала.

Спустя какое-то время Аманда схватила меня за руку и потащила танцевать. Но в этот самый миг я почувствовал, что в моем желудке внезапно затрепыхался куриный гриллер, съеденный в придорожном "Бургер Кинге" во время остановки. Гриллер хотел вырваться наружу, причем немедленно. И, увы, не через тот ход, по которому попал в желудок. Понимаете, если бы меня стошнило, я мог бы сослаться на алкоголь или на еду. Дело житейское: на вечеринках всегда кого-нибудь мутит. Но реактивный понос – редкостный случай.

Аманда попыталась притянуть меня к себе. Я не реагировал.

– Пошли танцевать, – попыталась она перекричать музыку.

– Я… э-э-э… кажется, мне надо в туалет.

– Ты ведь знаешь, где тут туалет?

– Ага. Я сейчас.

Я ринулся в коридор. С каждым шагом потребность воспользоваться унитазом возрастала в геометрической прогрессии. Так землетрясения становятся в десять крат разрушительнее с каждым следующим баллом по шкале Рихтера. Я потянул на себя дверь туалета – и обнаружил, что спиной ко мне стоит мужчина в костюме Гэндальфа и мочится. Я резко захлопнул дверь и поспешил назад к Аманде. Она с друзьями танцевала под гремучие басы «Humpty Dance» команды Digital Under. Я отвел Аманду в сторону.