Текст книги "Все тёлки мимо"

– У тебя в туалете есть задвижка? – заорал я.

– Нет. Просто прикрой дверь. Никто не зайдет, я тебе обещаю.

– Значит, дверь вообще не запирается? – меня охватила паника.

– Да нет. А что такое? В чем проблема?

– Просто… Мне что-то нехорошо, и я вообще-то должен побыть в туалете подольше, и никак нельзя, чтобы в это время кто-нибудь зашел. Может, дашь мне стул или что-нибудь? Дверь припереть…

– Стул? Ты что, хочешь забаррикадироваться?

– Просто мне не хотелось бы, чтобы туда заходили.

– Да никто, я думаю, не зайдет. Но если ты нервничаешь… Давай я постою у двери, постерегу.

– А это никому не покажется странным? – спросил я.

– Вообще-то покажется. Странно, аж жуть.

– Прости меня, пожалуйста, но, может быть, ты все-таки посторожишь у двери?

Она кивнула. Я тут же развернулся, проплыл через кучку из шести девушек, которые нарядились шестью банками "Будвайзера" – я нажимал им ладонями на спины и отталкивался, словно карабкался на утес, – и помчался к туалету. Аманда бежала следом. У самой двери я оглянулся. Аманда стояла рядом.

– Удачи. Мы все за тебя болеем, – проговорила она, с трудом сдерживая смех.

Я натянуто улыбнулся. Времени оставалось в обрез. Я влетел в туалет, плюхнулся на унитаз. И просидел так десять минут, пока мой организм выражал свое отвращение к придорожным "Бургер Кингам". Выражал в самой недвусмысленной форме.

И вот, пока я сидел и облегчал желудок, я спросил себя, как сюда попал. Я нищий. Я ненавижу поездки. Я едва знаком с Амандой. Какого хрена я позволил себе насочинять сказки про наши отношения и внушил себе, что у нас с Амандой может что-то получиться? Я приперся к ней в гости. Сам факт приезда – уже обман с моей стороны. Чтобы поступить с Амандой гуманно, я должен с ней порвать.

Когда я уже застегивал брюки, дверная ручка задребезжала.

– Нет, нет! Там кто-то есть! – послышался голос Аманды.

– А ты что, своей очереди дожидаешься? – спросил другой голос.

– Э-э… ну да.

Наверно, Аманда рассудила: ответ "Нет, я просто сторожу дверь, пока мой парень какает", был бы намного унизительнее. Что ж, теперь она будет вынуждена зайти в туалет сразу после меня. Я погиб! Это же гораздо хуже, чем вторжение незнакомого человека…

Я быстро помыл руки, схватил коробок спичек, зажег три штуки, одну за другой. Торопливо, отчаянно. Широко распахнул единственное окно туалета – чуть с петель не сорвал. И открыл дверь. В коридоре дожидалась Аманда. И еще трое.

Когда Аманда входила, я бросил на нее умоляющий взгляд: "Прости меня, ради всего святого".

Подождал у туалета. Через минуту вода в бачке зажурчала. Затем появилась Аманда. Лицо у нее было ошарашенное, точно у молодого полицейского, который впервые оказался на месте убийства.

Дальше – хуже. Следующий в очереди, едва зайдя внутрь, изумленно присвистнул. Остальные нехорошо покосились на Аманду.

А мы вернулись к гостям.

– Хочешь немножко проветриться? – прокричал я ей в ухо.

Мы вышли на маленький балкон, висевший на высоте тридцати футов над внутренним двориком, усыпанным окурками.

– Теперь ты передо мной в долгу. Век не расплатишься. Гости подумали, что я… ты только не обижайся… страшно обосралась в разгар вечеринки. В своем собственном доме. Ради тебя я совершила подвиг, – сказала Аманда.

– Мне очень неудобно. Хочешь, я пойду и скажу им, что это был я.

– Ага, можно подумать, что это все исправит, – засмеялась она.

– Послушай, я даже не могу выразить, как мне неудобно. Как я могу загладить вину?

– Может, просто немножко расслабишься, и мы повеселимся?

Но расслабиться я был совершенно не способен. Я понимал: сейчас не лучший момент, чтобы вываливать на Аманду сомнения. Но притворяться, будто все идет замечательно, было бы, наверно, даже хуже. Я все равно никогда не умел притворяться.

– Вообще-то… я хотел с тобой об этом поговорить, – сказал я.

– О чем?

– Я знаю, что сегодня все время веду себя немного странно… Понимаешь, я все думаю, ты ведь живешь в Сан-Франциско, а я в Лос-Анджелесе, и у нас обоих туго с деньгами, и, очевидно, я плохо переношу путешествия, ты только что сама видела. В общем, не знаю…

Я трусливо не докончил фразу. Надеялся, что Аманда закончит мою мысль за меня.

– Значит, у нас ничего не получится, – спокойно сказала она.

– Ну-у… вот я и говорю, это меня и тревожит.

– Допустим. Но тут одно из двух – может, не получится. А может, все равно получится. Я не очень хорошо тебя знаю, но то, что я о тебе узнала, мне очень симпатично. Потому я тебя и пригласила в гости. А ты? Ты тоже ко мне так относишься? Или нет?

Вот вопрос, которого я так и не задал себе за последние несколько часов. Собственно, я задал себе практически все другие вопросы, до которых только мог додуматься. Перебрал в уме все причины, которые могут стать помехой для наших отношений. Но словно бы боялся размышлять о единственной причине, которая меня сюда привела. И вот, когда Аманда напрямик спросила, как я к ней отношусь, все мои опасения испарились. Ответ сам слетел с моего языка – точно птица вырвалась из клетки.

– Да. Ты мне тоже очень-очень симпатична. Потому я и захотел к тебе приехать.

– Отлично. Тогда давай будем ездить друг к другу, пока не расхочется. А если все прочие проблемы слишком сложные, станем решать их по мере появления. Попозже. Не будем пока принимать никаких судьбоносных решений.

– Я согласен. Извини, я чего-то распсиховался. Я жуткий невротик, – сказал я.

– Ничего, я заметила. Когда ты попросил посторожить дверь, пока ты какаешь.

Я потянулся губами к ее лицу. Она отстранилась:

– Нет, нет. От меня пахнет вином и тайской кухней. Гадость редкостная. Поцелуемся попозже.

И мы пошли танцевать.

У меня словно камень с души свалился. Впервые за весь вечер я почувствовал себя раскованно. Просто радовался возможности побыть с Амандой и еще больше радовался, что она хочет побыть со мной. Зазвучала «Jump Around» команды House of Pain. Аманда взяла меня под локоть:

– Белые люди обязаны под это танцевать. Практически закон такой. И, кстати, учти: я всем рассказала, что мы с тобой встречаемся.

И Аманда притянула меня к себе.

Спустя четыре года, в ресторане в бухте Сан-Диего, я взглянул в лицо моему отцу и сказал, что я поступлю как взрослый человек и сделаю предложение первой и единственной женщине, в которую втюрился до одурения.

Знаешь, чем говенный ученый отличается от толкового?

За четыре года, прошедшие с того Хэллоуина в Сан-Франциско, у нас с Амандой много чего было: автобусные переезды и авиарейсы, один разрыв и одно примирение, Рождество в доме моих родителей (папа двадцать минут рассказывал Аманде про «самый нездоровый пенис», который он наблюдал за все свои сорок восемь лет медицинского стажа), День благодарения в доме ее родителей (я рассказал за столом, как мой папа рассказывал вышеупомянутую историю, – мой рассказ тоже оказался несколько неуместным), две тысячи с гаком часов, потраченные на просмотр канала HGTV, несколько похорон, чертова уйма свадеб и как минимум еще три чрезвычайные ситуации, когда ради меня Аманда сторожила дверь туалета.

И вот мы поселились вместе в Сан-Диего, в маленькой квартирке в сонном районе Норт-Парк. Аманда тогда была аспиранткой, а я – сценаристом второразрядных сериалов (на тот момент еще и безработным сценаристом). Когда ты живешь с кем-то под одной крышей, тебе больше не удается скрывать все свои странные и отвратительные привычки. Иногда совместное проживание – этот момент истины – портит дружбу или любовь навсегда. Но часто, наоборот, сплачивает тебя с этим человеком навеки. Какое бы сравнение подыскать: допустим, ты любишь мясо, но друг-вегетарианец прислал тебе видеоролик о производственном процессе на бойне, и если ты выдержишь это зрелище, то, наверно, будешь спокойно питаться мясом всю оставшуюся жизнь. Мы с Амандой прекрасно спелись. Когда мои неврозы зашкаливали, ее бесхитростная, надежная, непоколебимая преданность излечивала мою душу. Аманда говорила мне: "Просто сделай так, как считаешь правильным, а я всегда буду на твоей стороне. Конечно, если ты не возомнишь, что правильно – это завести роман с другой. Тогда я зарежу вас обоих и сяду в тюрьму". А если у Аманды начинался стресс: она ведь себя не щадила, понукала по дороге к успеху, я всегда приходил на выручку – старался развеселить, убеждал: "Если ничего не выйдет, я все равно тебя не разлюблю. Ну, конечно, накал будет уже не тот".

Через несколько месяцев совместной жизни мы заговорили о браке, и я мгновенно осознал: женитьба на Аманде – не просто следующий логический шаг. Мне правда хочется на ней жениться. Я четко продумал, как буду делать ей предложение. Купил кольцо. Но когда оно легло на мою ладонь, я вдруг остолбенел – внезапно ощутил весь масштаб своего потенциального шага. И мнительность снова заползла в мое сердце. Я ни с кем не делился своими планами. Решил: сначала поговорю с папой. Пригласил его на ланч в "Пицца нова", описанный выше. Я рассчитывал: единственный человек, от которого я могу ждать честного ответа, меня подбодрит. А после ланча я последовал папиному совету и провел день в парке Бальбоа – вспоминал все моменты, когда я соприкасался с любовью, сексом или печалью, надеялся, что прошлый опыт подтвердит: я принял правильное решение.

И знаете, что бросилось мне в глаза, когда я оглянулся на прошлое? Едва у меня завязывались отношения с девушкой, я тратил почти все время на попытки их не испортить. Я был вроде тренера-распасовщика в американском футболе: прекрасно чувствовал себя на трибуне, делал записи в блокноте, отдавал распоряжения по рации, но никогда не выходил играть – боязно! И только теперь, на скамейке в парке, я осознал, что вел себя как распоследний дурак. Все эти годы я дико боялся сказать или сделать какую-то глупость вроде той картинки с собакой, которая какала на Керри. И потому не успевал наслаждаться жизнью. Просто было недосуг!

С Амандой я наконец-то начал наслаждаться жизнью. И не потому, будто целенаправленно велел себе больше не паниковать. Аманда помогала мне расслабиться, а я так стремился к общению с ней, что все характерные для меня страхи как ветром сдуло. Аманда – единственный на свете человек, рядом с которым я чувствую себя спокойно и уверенно, чувствую себя всеми друзьями Оушена (а не только кудрявым коротышкой, чья сила – в математических способностях). В общем, шесть часов спустя, на закате солнца я вышел из парка, зная, что хочу жениться на Аманде. Собственно, была еще одна причина уйти: я побоялся, что охранники заподозрят в типе, который слоняется по парку, шизика или педофила.

Аманда уехала в Сан-Франциско на выходные. Я договорился, что в воскресенье сделаю ей сюрприз в ресторане «Иностранное кино» в Мишен. Задам ей главный вопрос. Чтобы оказаться за столиком в Сан-Франциско (заказанным на пол-одиннадцатого утра), я взял билет на семичасовой рейс из Сан-Диего. Встать надо в пять. Вечером я поставил сотовый телефон на зарядку и настроил его будильник: пусть звонит ровно в пять, а потом еще и в десять минут шестого – вдруг я просплю первый сигнал? Я лег и немедленно забылся сном.

Ночью я проснулся, чтобы сходить в туалет. И обнаружил: электричество отключили. Нащупал в потемках телефон. Время – начало второго. Зарядки в телефоне – всего одна палка. Надо куда-то ехать, чтобы зарядить телефон, иначе, вполне возможно, будильник не сработает. Я вскочил, схватил с комода коробочку с кольцом, натянул выходные брюки и голубую рубашку, приготовленные загодя, и вышел в ночь.

Спустя двадцать минут я подъехал к родительскому дому. Ступая на цыпочках, прошел по узкой дорожке к крыльцу, вставил свой ключ в замок, робко открыл дверь. Внутри было темно – хоть глаз выколи. Я свернул в гостиную, вытянув перед собой руки, – боялся на что-нибудь наткнуться.

– Если ты не из моей семьи, бля, пеняй на себя, – раздался из угла папин голос.

– Это я! Джастин! – закричал я. Сердце у меня екнуло.

Тут загорелась лампа. Папа в домашних трениках (серых, на сей раз без спортивных полосок) сидел в кресле-качалке, с кружкой горячего пунша, благоухавшего на всю комнату.

– Извини, я не ожидал, что тут кто-то не спит, – сказал я.

– Ты вообще понимаешь, что я псих с дробовиком? Ты вообще понимаешь, что я ненавижу, когда по моему дому, бля, шлындают какие-то туманные тени?

– Прости, пожалуйста, пап. Я думал, все спят. Боялся вас разбудить.

– Ну ладно, сын, а какого черта ты тут делаешь?

Я объяснил, что у меня выключили электричество и что мне надо зарядить телефон, чтобы будильник сработал, а то я просплю самолет до Сан-Франциско и не попаду в Мишен в назначенный час…

– Ну хватит, хватит, блин, целый моноспектакль развел, – сказал папа. – Ложись здесь, на диване, заряди телефон, поставь будильник, а я уж подниму тебя вовремя и доставлю в аэропорт.

С этими словами он допил пунш и гордой походкой удалился в спальню. Я включил телефон в ближайшую розетку, снял рубашку и брюки, чтобы не измялись, прилег на диван, сомкнул веки и заснул.

Проснувшись, я увидел, что папа стоит надо мной, одетый все в те же треники, пьет из кружки – на сей раз кофе, – а в свободной руке держит толстую книгу.

– Тебе пора ехать, – сказал он, тыча меня фолиантом в щеку.

– Я, что, проспал будильник? – пробормотал я в полудреме.

– Понятия не имею.

– А который час? – спросил я, протирая глаза.

– Четыре.

– Пап, я поставил будильник на полшестого. Я страшно устал, – ответил я, закрыл глаза и отвернулся к стене.

– Чушь собачья. Ты только внушил себе, что устал. В медицинской школе я спал один час в день, а утром вставал и принимал роды, бля.

– По-моему, ты поступал безответственно, – буркнул я и натянул свою футболку на голову, надеясь, что он от меня отстанет.

– Вставай. Я завтрак приготовил. – Папа щелкнул выключателем, и сквозь мои веки пробился ослепительный свет.

Я понял: сегодня мне все равно не дадут поспать. Приподнялся с дивана. Встал, доковылял до стола, где стояли две тарелки с беконом (не менее десятка ломтиков на нос) и поджаренным зерновым хлебом. Папа вручил мне кружку с дымящимся кофе. Уселся напротив, раскрыл книгу, которой меня тыкал, – пространную биографию Трумэна. И молча сидел себе, читал, периодически откусывая от бутерброда с беконом. Через минуту мне стало невмоготу.

– Ты меня разбудил ради завтрака, но вообще не хочешь разговаривать? Просто хочешь… завтракать в полном молчании?

– А что, хорошая идея, – сказал папа, не отрываясь от книги.

– Послушай, – не унимался я, – я последовал твоему совету. Весь день бродил по парку, размышлял насчет предложения руки и сердца.

– Наверно, плодотворно, раз не передумал, – пробормотал папа и перевернул страницу.

– Да, плодотворно. У меня такое чувство… уверенность стопроцентная. Я сделал свой выбор. Я выбираю Аманду.

Папа вскинул голову, уставился на меня. Его густые брови сдвинулись. Казалось, по его лбу ползет мохнатая гусеница.

– Бред сивой кобылы, да и только, – папа захлопнул книгу, положил на стол.

– Как? Почему вдруг бред?

– Ты стопроцентно уверен, что этот брак будет удачным? – спросил папа.

– Пап, разве можно задавать такие вопросы?

– Знаешь, как отличить говенного ученого от нормального?

– Нет. Не знаю. Меня это не волнует. Я не хочу сейчас обсуждать эту тему, – отрезал я.

– Будь добр, уймись в конце концов, бля. Кушай бекон.

Я отодвинул тарелку на дюйм, откинулся на спинку стула, с непокорным видом скрестил руки на груди. Можно подумать, мой отказ от бекона заставил бы папу понять всю глубину моей обиды.

– Говенный ученый приступает к эксперименту, намереваясь получить конкретный результат.

– Но так все ученые делают, разве нет? Это же и есть гипотеза?

– Что-о? Нет. С какого бодуна ты это взял? Ох ты господи. Черт бы побрал наши государственные школы. Гипотеза – это когда ученый говорит: "Вот что может произойти, по моим предположениям".

– Ну да.

– Но когда ты приступаешь к эксперименту в железной уверенности, что ты прав, ни хрена из твоего эксперимента не выйдет, это уж точно, потому что ты абсолютно не готов к неожиданностям. И потому, когда начнется всякая непредвиденная хрень – а она наверняка начнется, – ты либо ее не заметишь, либо прикинешься, что ничего не было. Потому что ты не веришь, что можешь облажаться. И чем это кончается, знаешь?

– Неудачей?

– Именно. Значит, единственный способ провести удачный эксперимент – с самого начала смириться с фактом, что твой эксперимент может провалиться.

Я тихо сидел, обдумывая услышанное.

– Я хочу сказать, что с супружеской жизнью то же самое, – разъяснил папа.

– Ага, я понял.

– Ой, блин, ты же не знал, что такое гипотеза. Я просто проверяю, уловил ли ты аналогию.

– Ну хорошо, и как сделать, чтобы брак удался? – спросил я.

– Ох, бля… Я лично без понятия. Обычно я просто пытаюсь себе напомнить, что нашел женщину, которую вроде бы не раздражает всякая хрень – все проблемы, которые прилагаются к совместной жизни со мной. А значит, я должен вести себя прилично, бля. А еще я не захожу поссать или посрать, когда твоя мама принимает душ.

– Я принял правильное решение. Нутром чувствую, – сказал я.

– Вот и хорошо, так и следует. Девчонка роскошная.

– Пап, меня передергивает, когда ты так говоришь. Ну прямо как про лошадь.

Папа только расхохотался:

– Иди вымойся. Нельзя вонять, когда делаешь женщине предложение.

И снова уткнулся в свою книжку про Трумэна.

Спустя полтора часа, еще затемно папа доставил меня на «шеви-блейзере» к аэропорту Сан-Диего.

– Спасибо, что довез, – сказал я, выбираясь из машины.

– Без проблем. Последний совет: попытайся не слишком потеть, когда начнешь свою речь. Запах пота выдает робость. В эволюционном смысле это признак слабой особи. Она подсознательно почувствует.

– Ну-у… Хорошо, попытаюсь не вспотеть.

Я закрыл за собой дверцу машины. Папа уехал.

Я вошел в аэропорт, мгновенно зарегистрировался на рейс. Ручной клади у меня не было. У рамки металлоискателя я положил в корзину только две вещи – мобильник и маленькую черную коробочку с кольцом. Необъятная охранница, которая охлопывала пассажиров, отвлеклась от своей работы. Выговорила, делая огромные паузы между словами: "Нет, вы только… посмотрите… на этого… мальчика". И начала аплодировать.

Меня несколько обеспокоили папины слова, что единственный путь к удачному браку – смирение с возможной неудачей. И все-таки, когда я зашагал к терминалу, ликование вытеснило нервозность. Сказать Аманде: "Будь моей женой" – это же будет один из самых важных, самых храбрых поступков в моей жизни. Колоссальный прогресс для робкого подростка, который по пятницам смотрел боевики восьмидесятых вместо того, чтобы ходить на вечеринки, и для маленького бейсболиста, который закопал во дворе охапку страниц из порножурналов, потому что безумно хотел впервые увидеть голую женщину. Я не умел поладить с реальными девушками. Никогда не умел. Если бы за это умение ставили оценки, я был бы вечным двоечником. Как говорится, все телки мимо… Но это в прошлом. Теперь-то я совсем другой! Все конфузы из моего прошлого показались пустяками. Теперь-то мне просто смешно на них смотреть. Это как сборник неудачных дублей, приложенный к готовому фильму. Я не мог дождаться момента, когда скажу Аманде: "Будь моей женой", достану из коробочки кольцо и надену ей на палец.

И только когда я занял свое место и самолет заскользил по взлетной полосе, до меня дошло, что я вообще не продумал, как именно буду делать предложение. Вот сцена, виденная мной в сотне фильмов: мужчина становится на одно колено, смотрит девушке в глаза и начинает блистать красноречием – перечисляет все, за что ее любит, просит выйти за него замуж. У нее на глазах выступают слезы, они целуются, ее друг-гей удачно острит, а ее подруга, нахальная бой-баба без комплексов, рыдает над своей несчастной судьбой.

Мне хотелось сделать по-другому. Но никакие идеи в голову не лезли. Так я ничего и не придумал за час двадцать минут, пока летел вдоль Калифорнийского побережья. И за сорок минут, пока ехал на метро. И пока я шел по Мишен в толпе пешеходов, мимо бесчисленных такерий и маленьких магазинов одежды. И когда до ресторана оставалось два шага. От радостного волнения осталось только волнение, снова проснулись иррациональные страхи. А если она мне откажет, на глазах всего ресторана? Кой черт я выбрал место, где полно народу? Что, если она откажет, а кто-нибудь снимет это на видео и выложил его на YouTube) И назовет, например, «Полный лузер обломался, делая предложение своей девушке». Может, все-таки не «полный». Это был бы плеоназм. А если «плешивый»? Стоп, чего я так разволновался? На YouTube лежат миллионы роликов. Этот ролик никто никогда не посмотрит. Может, лучше говорить с Амандой вполголоса, чтобы аудиодорожка записалась нечетко… Все, я совсем спятил. Надо взять себя в руки…

Когда я ввалился в "Иностранное кино", с моего лба уже капал пот. Наверно, это особенно настораживало, потому что на улице было нежарко – градусов десять. Бледная молодая хостес с длинной черной челкой спросила: "Чем могу помочь?", таким голосом, словно надеялась, что я развернусь и уйду.

– Здрасте. Я тут должен сделать кое-кому предложение… – сказал я.

– Э-э-э… Хорошо… но…

– Извините… я хотел сказать, что у меня заказан столик, по-моему. Или мне лучше…

– Погодите, вы Джастин? – сказала более приветливая девушка за стойкой бара.

– Да, – подтвердил я, утирая пот со лба.

– Пойдемте.

Она провела меня через зал на веранде, где десятки посетителей наслаждались "яйцами Бенедикт", вафлями и "кровавой Мэри", в комнату с оштукатуренными стенами, похожую на маленькую художественную галерею. Там было пусто, только в углу у стойки трое официантов складывали салфетки и болтали между собой. Девушка взяла деревянный стул и поставила его в самом центре пустой комнаты, точно музейный экспонат. Шедевр мебельного искусства.

– Ну, удачи! – сказала она и ушла.

Я уселся посреди комнаты, ощущая на себе взгляды официантов. Достал телефон. Двадцать минут одиннадцатого. Моя рука с телефоном заметно подрагивала. Я велел себе: будь благоразумен, не дури. Это же не кто-нибудь, а Аманда. Это же она мне сказала: "Ты мой Брэд Питт. Причем не в тот момент, когда он чудил и зачем-то отпустил бороду". Надо придумать, что я ей скажу. Может, тогда нервы успокоятся. Лишь бы придумать что-нибудь.

"Хорошо, – подумал я, – когда она войдет, я, хоть режьте, не встану на одно колено, не буду говорить банальности. Аманда, как и я, ненавидит стереотипы. Я просто подойду к ней и скажу ей от всего сердца про мои чувства, скажу, как много она для меня значит, а потом попрошу ее стать моей женой. И тогда, если она откажет, я буду крепко стоять на двух ногах и смогу тут же уйти с гордо поднятой головой".

И тут я услышал голоса. Поднял голову: в комнату входила подруга Аманды, Мэделайн. А за ней шла Аманда, в облегающем платье цвета лайма. Аманда вошла, посмотрела прямо на меня, отвела глаза, словно бы не заметив.

– А почему мы не можем дожидаться столика в… О боже мой! – она снова обернулась ко мне.

Я напрочь позабыл про все свои планы и принципы. Опустился на одно колено, еле-еле вытащил из кармана коробочку с кольцом и выпалил:

– Ты-будешь-моей-женой-я-тебя-люблю.

– Да, – отозвалась Аманда и прослезилась.

Она застыла примерно в метре от меня. Я встал, подошел к ней, поцеловал. Она обняла меня, уткнулась лицом мне в грудь.

– Какой ты потный, – засмеялась она. Она смеялась, а по ее щекам стекали слезы.

Словно бы очистительная волна смыла из моего мозга все дурацкие мысли, все неврозы. Я широко заулыбался – так широко, что самому не верилось. Точно счастливчик из рекламы лотереи.

Через минуту Аманда разжала объятия, встала на цыпочки и поцеловала меня. Потом я приобнял ее подругу Мэделайн и хостес, которая пришла проводить нас к столику, хотя, судя по лицу хостес, ей не очень хотелось обнимашек.

Но сначала Аманда захотела позвонить родителям. А я – своим.

– Алло, – сказал папа.

– Это Джастин.

– А, здорово, сын. Как ты?

– Я это сделал.

– Что – "это"?

– Сделал предложение Аманде. Она согласилась.

– Черт тебя задери! Хорошее дело, сын. Поздравляю. Я рад, что все утряслось. Утром ты был немножко нервный. Я уж думал, твои яйца со страху спрячутся в заднице.

– Чуть не спрятались, – признался я.

– Ну что ж, приятная новость. Теперь ты не одного меня станешь донимать своими закидонами. Наконец-то отдохну немного. Добро пожаловать в супружескую жизнь, сын.