Текст книги "Королева Виктория"

С Лейзен, наблюдающей за каждым ее шагом, со Стокмаром в соседней комнате, полным мудрости и искушенным в делах, с письмами дяди Леопольда, постоянно изливающими на нее поток ободрения, общих рассуждений и ценных советов, Виктория, даже если бы у нее не было иной поддержки, вполне обошлась бы без личного советника. Но иной источник поддержки все же существовал, и все остальные померкли перед новой звездой, которая внезапно взошла на ее горизонте и немедленно затмила все вокруг.

III

Уильяму Лэмбу, виконту Мельбурну, было в то время пятьдесят восемь, и он уже три года занимал пост премьер-министра Англии. С какой стороны ни взглянуть, его можно смело признать одним из самых удачливых людей мира. Родился он среди богатства, роскоши и власти. Его мать, очаровательная и умная женщина, была великой покровительницей вигов, и он воспитывался как член этого замечательного сообщества, которое в последнюю четверть восемнадцатого столетия вобрало в себя сливки сложившейся за многие века аристократии. Природа наделила его красотой и разумом; неожиданная смерть старшего брата принесла богатство, звание пэра и возможность высокой карьеры. В столь замечательном окружении, даже не обладая достаточными способностями, трудно было потерпеть неудачу; а что уж говорить о нем – со всеми его талантами успех был просто неизбежен. Практически без усилий он достиг политических высот. К торжеству вигов, он становится одним из ведущих членов правительства, и когда лорд Грей покинул кресло премьера, он спокойно занял вакансию. Но судьба была ласкова с ним не только в таких явных проявлениях удачи. Рожденный для успеха и легко его достигший, он был одарен столь тонкой натурой, что успех стал от него неотделим. Его разум, сочетающий гибкость с остротою, его темперамент, сочетающий спокойствие с чуткостью, позволяли ему не просто работать, но шагать по жизни легко и грациозно. В обществе он славился как прекрасный собеседник, интересный товарищ и очаровательный человек. Но, заглянув глубже, вы бы сразу увидели, что это необычный человек, что пикантность его речи и манер – доверительная загадочность, внезапные вопросы, праздность, бесчисленные клятвы – являли собой нечто большее, чем просто забавное украшение, и были внешним проявлением очень сильной личности.

Истинная природа этого человека практически не поддается точной оценке: она была сложной и неопределенной, где-то даже противоречивой. Внутренняя его история явно не соответствовала внешнему успеху. Всем, что имел, он был обязан своему рождению, а рождение его было скандальным. Было достаточно широко известно, что мать его безумно любила лорда Эгремонта и что лорд Мельбурн не был его отцом. Его брак, который, казалось, был венцом его юношеского обожания, оказался долгой, печальной и безнадежной неудачей: невероятная леди Каролина, «слишком утонченная, чтобы ей угодить, слишком сильная, чтобы ее выдержать, слишком смышленая, чтобы чему-то научиться, и слишком много думающая, чтобы иметь здравый смысл», почти что разрушила его жизнь. Когда наконец он вырвался из мучительного плена ее глупости, ее экстравагантности, ее ненависти, ее отчаяния и ее привязанности, он остался наедине с бесконечными воспоминаниями о трагедиях, сменяющихся фарсом, и с единственным слабоумным сыном. Но он был обязан леди Каролине и кое-чем еще. Пока, в безумном порыве обожания и следуя моде, она носилась с Байроном, он со снисхождением, замешенным на цинизме, оставался дома и скрашивал свое одиночество чтением. Вот так он и приобрел привычку к занятиям, любовь к образованию и те широкие и точные познания в античной и современной литературе, которые столь неожиданным образом сформировали его интеллект. Страсть к чтению никогда его не покидала. Даже в бытность его премьер-министром он всегда находил время, чтобы прочесть все выходящие важные книги. Со свойственной ему непоследовательностью он сильно увлекался теологией. С прилежанием закоренелого студента он тщательно штудировал труды Отцов Церкви, скрупулезно изучал тяжелые тома комментариев и толкований, и в самый неподходящий момент его можно было застать склонившимся над Библией. Дамам, которые ему нравились, он мог вручить какую-нибудь заумную работу об Апокалипсисе, испещренную заметками, сделанными его собственной рукой, или «Размышления об ошибочной трактовке иудеями раскаяния Марии Магдалины» доктора Ларднера. Наиболее набожные из них надеялись, что эти занятия наставят его на путь истинный, но в его послеобеденных беседах не замечалось ни малейших симптомов движения к праведности.

Его политическая карьера была не менее парадоксальна. Аристократ по темпераменту и консерватор по убеждениям, он пришел к власти как лидер популярной партии – партии перемен. К закону о реформе он отнесся с глубокой неприязнью и принял его лишь как неизбежное зло, а ведь закон о реформе лежал в основе самого существования и сути его правительства. Он был слишком скептичен, чтобы верить в какой бы то ни было прогресс. Раньше все было лучше или, по крайней мере, не так плохо. «Старайся не делать ничего хорошего, – гласил один из его афоризмов, – и тогда не придется ничего исправлять». Образование вообще бесполезно, а образование бедных даже опасно. Дети на фабриках? «Да имейте же сердце – оставьте их в покое!» Свободное предпринимательство было иллюзией, выборы – вздором, а демократии вообще не существовало.

Тем не менее реакционером он не был. Он был просто оппортунистом. Основной задачей правительства, сказал он, является «предупреждение преступности и соблюдение обязательств». Единственное, о чем реально может мечтать человек и чего реально может достичь, – это продолжать свое дело. Лично он продолжал свое дело в совершенно замечательной манере – с постоянными компромиссами, с отклонениями и разворотами; проявляя то слабость, то проницательность, то мягкость, а порой даже сознательность, он непринужденно и легко правил людьми и событиями. К делам он относился с чрезвычайной небрежностью. Важные персоны, препровожденные к нему для серьезной беседы, вполне могли обнаружить его в постели, среди груды книг и бумаг или небрежно выбритым в туалетной комнате; но когда аудиенция заканчивалась, они начинали понимать, что тем или иным способом из них вытянули даже то, о чем они не собирались рассказывать. Когда он принимал делегацию, он даже не старался придать этому торжественность. Достойные представители мыловаров или Общества борьбы со смертной казнью бывали смущены и обескуражены, когда в середине речи премьер-министр вдруг с увлечением начинал продувать перо или внезапно отпускал неуместную шутку. Ну как они могли поверить, что он всю прошедшую ночь тщательно разбирался в тонкостях их дела? Он ненавидел покровительство и аудиенции, что необычно для министра. «Епископы?! – восклицал он. – Да они готовы умереть, лишь бы сделать мне гадость». Но когда аудиенция наконец начиналась, он проводил ее с высочайшей проницательностью. Его коллеги подметили и еще один симптом, но так и не решили, признаком чего он является: безответственности или мудрости? Он постоянно засыпал на заседаниях Кабинета.

Родись он чуть раньше, он, вероятно, был бы проще и счастливее. Но он был истинным сыном восемнадцатого столетия, чей жребий был брошен в этот новый, нелегкий и жестокий век. Он был осенней розой. При всей его грациозной вежливости, остроумии и счастливой беззаботности, им владела глубокая озабоченность. Сентиментальный циник, скептический верующий, он был беспокоен и меланхоличен одновременно. Но самое главное, он никогда не был тверд; его нежные лепестки трепетали от малейшего ветра. И все же кем бы он ни был, одно можно сказать наверняка: лорд Мельбурн всегда оставался человеком в самом высоком смысле этого слова – вероятно, даже в большей степени, чем нужно.

И вот на старости лет его жизнь приняла новый, неожиданный оборот. В одно мгновение он стал личным советником и постоянным спутником молодой девушки, шагнувшей из детской комнаты прямо на трон. Его отношения с женщинами, как, впрочем, и все остальные его дела, всегда отличались двусмысленностью. Никто и никогда не мог точно оценить переменчивые эмоциональные сложности его семейной жизни; леди Каролина исчезла, а его необычная влюбчивость осталась. Он не мог обойтись без женского общества и не старался себя ограничить: большую часть дня он неизменно проводил с женщинами. Благодаря некоторой женственности характера он легко, естественно и неизбежно сдружился с неимоверным количеством дам; но и мужское начало было в нем столь же сильно. В таких обстоятельствах было очень легко, естественно и, возможно, даже неизбежно стать чем-то немного большим, чем просто другом. Вокруг ползли слухи и смятение. Дважды лорд Мельбурн выступал ответчиком в бракоразводном процессе и оба раза выигрывал дело. Очаровательная леди Брендон, несчастная и ослепительная миссис Нортон… суд оправдал их обоих. Все остальное скрывала непроницаемая вуаль. Но, во всяком случае, совершенно ясно, что с такой репутацией положение первого министра в Букингемском дворце было весьма щекотливым. Тем не менее ему доверялись дела деликатного свойства, и он справлялся с ними с неизменным успехом. С первого же момента его поведение было безупречным. Он относился к молодой королеве со смесью угодливости, предусмотрительности, уважения и трогательной родительской заботой. Он был одновременно и почтительным, и нежным, одновременно и слугой, и наставником. В то же самое время его привычки претерпели удивительные изменения. Удобный свободный распорядок дня сменился четким дворцовым расписанием. Он уже больше не возлежал на диванах, ни единое «черт возьми» не срывалось с его губ. Искушенного в жизненных делах человека, друга Байрона и регента, собеседника, парадоксальные высказывания которого покорили голландский двор, циника, чье сквернословие придало живость стольким попойкам, любовника, чьи вкрадчивые речи покоряли очарованием, страстью и остроумием, – теперь, вечер за вечером, можно было наблюдать вежливо беседующим с ученицей в дворцовой тишине и строгости.

IV

Со своей стороны, Виктория была мгновенно очарована лордом Мельбурном. Несомненно, почву подготовил благоприятный отзыв Стокмара, Лейзен мудро поддержала его, и это первое и в высшей степени благоприятное впечатление впоследствии доказало свою истинность. Она нашла его совершенным, и таким совершенным он и оставался в ее глазах. Ее полное и нескрываемое обожание было вполне естественным, да и какое юное и невинное создание смогло бы устоять против очарования и преданности такого человека? А в ее положении были некоторые особенности, придавшие необычный блеск всем ее чувствам. После долгих лет пустоты, мрака и подавленности она внезапно оказалась в зените юности, свободы и власти. Она была хозяйкой самой себе, необъятных угодий и дворцов; она была королевой Англии. Несомненно, она столкнулась с ответственностью и трудностями, причем немалыми, но среди прочих чувств преобладало лишь одно – чувство радости. Все ей нравилось. Она пребывала в прекрасном настроении с утра до вечера. Мистер Криви, в то время уже постаревший и одной ногой стоявший в могиле, завидев ее как-то в Брайтоне, был весьма удивлен жизнерадостностью «маленькой Вики». «Когда она раскованна, вы не встретите более домашнего маленького существа, а она явно стремится быть раскованной всегда. Хохочет она от всей души, распахнувши рот шире некуда и показывая свои очаровательные десны… Ест она столь же увлеченно, как и хохочет, я бы даже сказал, пожирает… Каждую минуту она краснеет и смеется, причем так естественно, что обезоружит любого». Однако ей доставляли удовольствие не только хохот и еда; исполнение официальных обязанностей тоже приносило ей несказанное удовлетворение. «У меня так много дел, – писала она в дневнике спустя несколько дней после вступления на престол, – мне приносят груды отчетов от министров, но мне это очень нравится». И снова неделю спустя: «Я повторю, что уже говорила: мне приносят груды отчетов от министров, и столько же я отправляю им, и каждый день приходится подписывать груды бумаг, что я делаю с превеликим удовольствием. Я восхищена этой работой». Сквозь девичью неопытность стремительно и настойчиво проступали природные вкусы женщины.

Впрочем, одна подробность ее счастливой ситуации заслуживает особого внимания. Она не только занимала высокое социальное и важное политическое положение, но и была очень богата. На первом же заседании парламент утвердил ее годовое содержание в 385 000 фунтов стерлингов. За вычетом расходов на содержание двора, в ее личном распоряжении оставалось 68 000 фунтов в год. Ее доход превышал даже доход герцогства Ланкастер, который составлял более 27 000 фунтов ежегодно. И первое, на что она потратила свои деньги, было весьма показательным: она расплатилась с отцовскими долгами. В денежных делах, как, впрочем, и в остальных, она предпочитала точность. Она обладала инстинктами бизнесмена и никогда не оказывалась в финансово неустойчивом положении.

В счастье и молодости дни мелькали с веселой беззаботностью. И ни один из них не проходил без лорда Мельбурна. Ее дневник раскрывает перед нами жизнь молодого монарха в первые месяцы правления – размеренную, наполненную приятными делами жизнь простых развлечений, большей частью физических: верховая езда, обеды, танцы, – быструю, легкую, незамысловатую жизнь, приятную саму по себе. Все тонет в лучах утреннего солнца, и в розовой дымке возникает окутанная ореолом величественная фигура Лорда М. Если она – героиня этого романа, то герой определенно он. Впрочем, они нечто большее, чем герой и героиня, ибо остальные персонажи вообще отсутствуют. Лейзен, барон, дядя Леопольд мелькают едва заметными тенями в эпизодических ролях этой пьесы. Ее рай населен лишь двумя людьми, и этого вполне достаточно. Их все еще можно видеть вместе, удивительную пару, странным образом соединившуюся на этих бесхитростных страницах, в волшебных лучах взошедшей восемьдесят лет назад зари: высочайших кровей джентльмен с тронутыми сединой волосами и бакенбардами, темными густыми бровями, подвижными губами и большими выразительными глазами; и рядом с ним крошечную королеву – светлую, стройную, элегантную, непоседливую, в ее простом девичьем платье и маленьком палантине, с полуоткрытым ртом, искренне и восхищенно взирающую на него своими голубыми сияющими глазами. Так они и появляются вместе на каждой странице дневника. Пока Виктория упивается сладкими речами, от всей души хохочет, изо всех сил пытается что-то запомнить – на каждой странице дневника Лорд М. присутствует, Лорд М. говорит, Лорд М. бывает забавным, поучительным, очаровательным и милым одновременно; но стоит ей остаться в одиночестве, как Лорд М. тут же испаряется. В своих долгих беседах они касались самых разнообразных тем. Лорд М. мог обсуждать книги, отпустить пару замечаний по поводу британской конституции, мимоходом порассуждать о человеческой жизни и одну за другой рассказывать истории о великих людях восемнадцатого века. Затем могли принести депешу от лорда Дурхема из Канады, которую Лорд М. тут же прочитывал. Но прежде он всегда давал краткие пояснения. «Он сказал, что мне должно быть известно, что изначально Канада принадлежала Франции и перешла к Англии только в 1760 году, после того как была отвоевана экспедицией Вулфа. “Весьма смелое предприятие”, – сказал он. В те времена Канада полностью принадлежала Франции, а британцы пришли после… Лорд М. объяснил это очень доходчиво (куда лучше, чем я) и рассказал значительно больше. Затем он прочел мне депешу Дурхема, которая оказалась такой длинной, что на чтение ушло более получаса. Лорд М. читал прекрасно своим мягким голосом и так выразительно, что я чрезвычайно увлеклась». Затем разговор мог принять более личный оборот. Лорд М. мог рассказать о своем детстве, и она узнавала о том, что «до 17 лет он носил длинные волосы, как и все мальчики того времени (наверное, он был очень симпатичен!)». Или она могла узнать о его необычных вкусах и привычках – например, что он никогда не носит часы, а ведь это весьма странно. «Я всегда спрашиваю время у слуги, и он отвечает на свое усмотрение, сказал Лорд М.». Или, завидев кружащихся вокруг дерева грачей, «что было к дождю», он говорил, что может сидеть и часами наблюдать их. «Удивленный тем, что мне они не нравятся, Лорд М. сказал: “Грачи – самые очаровательные птицы”».

Повседневные дела и в Лондоне и в Виндзоре не отличались разнообразием. Утро было посвящено делам и Лорду М. В полдень всем двором выезжали на верховую прогулку. Возглавляла кавалькаду королева в своем вельветовом плаще и высокой шляпе с отороченными вуалью полями, а Лорд М. скакал рядом. Скакали обычно быстро и далеко, к величайшему удовольствию ее величества. Когда возвращались во дворец, оставалось еще немного времени на предобеденные развлечения – играли то в бэтлдор и шатлклок[12]12
  Бэтлдор и шатлклок – игра с воланом и ракеткой, прототип современного бадминтона. (Примеч. пер.)


[Закрыть], а то просто носились по галереям с детьми. Затем обед, и церемония решительно усложнялась. Джентльмены самого высокого ранга усаживались по правую руку от королевы; по левую руку – и вскоре это стало непреложным правилом – садился лорд Мельбурн. После того как леди покидали обеденный зал, джентльменам не дозволялось сильно от них отставать. Ходили слухи, что по поводу столь короткого времени, отпущенного им на питие вина, не раз возникали споры между королевой и ее премьер-министром[13]13
  Герцог Бедфордский сказал Гревилю, что «она явно о чем-то спорила с Мельбурном». И он уверен, что спор был о послеобеденном распитии вина, поскольку слышал, как она очень сердито сказала, что «это отвратительная традиция». Когда леди покинули комнату (а он присутствовал на обеде), джентльменам было разрешено остаться не более чем на пять минут. Мемуары Гревиля, 26 февраля 1840 года (из неопубликованного).


[Закрыть], но она оставалась непреклонной, и вскоре послеобеденное пьянство стало выходить из моды. Когда компания снова собиралась в гостиной, этикет был жестким. В течение нескольких минут королева по очереди обращалась к каждому из гостей, и во время этих коротких допросов королевская сухость ощущалась с болезненной очевидностью. Как-то вечером на этой церемонии присутствовал мистер Гревиль, секретарь тайного совета, мужчина средних лет с жестким лицом, и, когда подошла его очередь, молодая хозяйка обратилась к нему: «Вы выезжали сегодня верхом, мистер Гревиль?» – «Нет, мадам, не выезжал», – ответил мистер Гревиль. «Была такая чудная погода», – продолжила королева. «Да, мадам, погода отличная», – сказал мистер Гревиль. «Правда, было немного прохладно», – сказала королева. «Да, действительно прохладно, мадам», – сказал мистер Гревиль. «А ваша сестра, леди Френсис Эгертон, кажется, она выезжала?» – сказала королева. «Да, она иногда выезжает, мадам», – сказал мистер Гревиль. Возникла пауза, после которой мистер Гревиль перехватил инициативу, не рискнув, впрочем, сменить тему. «А ваше величество выезжали сегодня верхом?» – спросил мистер Гревиль. «О да, и катались очень долго», – оживившись, ответила королева. «А понравилась ли вашему величеству лошадь?» – спросил мистер Гревиль. «О, лошадь была великолепна», – ответила королева. На этом разговор закончился. Ее величество пожаловала его улыбкой и легким кивком, мистер Гревиль отвесил глубокий поклон, и разговор перешел к следующему джентльмену. Когда гости расходились, герцогиня Кентская садилась играть в вист, а остальные собирались за круглым столом. Лорд Мельбурн усаживался рядом с королевой и заводил какой-нибудь поучительный разговор – обычно обсуждалось содержимое одного из громадных альбомов с гравюрами, которые горой лежали на круглом столе; и так до полдвенадцатого, пока не наступало время сна.

Иногда случались отступления от заведенного порядка: вечер могли провести в опере или на спектакле. На следующее утро королева обязательно записывала свои критические замечания. «Давали трагедию Шекспира “Гамлет”, и мы вошли, когда она уже началась. Гамлета играл мистер Чарльз Кин (сын старого Кина), и, надо сказать, великолепно. Его трактовка этого очень сложного и, я бы даже сказала, непостижимого персонажа просто восхитительна; с каким великолепием он произносил все эти длинные монологи; он чрезвычайно грациозен, и все его движения и позы очень хороши, чего не скажешь о его лице… Я уехала сразу же после окончания». Позже она выезжала посмотреть Макреди в «Короле Лире». Пьеса была для нее в новинку. Она ничего о ней не знала и поначалу мало интересовалась происходящим на сцене, предпочитая переговариваться и смеяться с лордом Чемберленом. Но по мере развития сюжета ее настроение переменилось, внимание сосредоточилось, и она уже больше не смеялась. И все же она была удивлена; пьеса показалась ей странной и ужасной. А как считает Лорд М.? Лорд М. считал, что пьеса неплоха, но, конечно, «груба, неотесанна, написана для тех старых времен, с этими неестественными персонажами». «Я рад, что вы ее посмотрели», – добавил он. Но, несомненно, наибольшую радость вызывали у нее вечера с танцами. Она всегда устраивала танцы по малейшему поводу – будь то визит кузенов, день рождения или просто собрание молодежи. И когда начинал играть оркестр и фигуры танцоров раскачивались в такт музыке, она ощущала, как сама начинает раскачиваться в тесном окружении юношеских душ; ее счастье достигало вершины, глаза искрились, и она танцевала и танцевала до самого рассвета. В такие минуты даже сам Лорд М. предавался забвению.

V

Шли месяцы. Закончилось лето – «Наиприятнейшее лето моей жизни, и я никогда не забуду этого первого лета моего правления». С удивительной быстротой приближалось следующее лето. Как чудесный сон, промелькнула коронация. Древний, запутанный, бесконечный церемониал сработал настолько хорошо, насколько можно, подобно какому-то невероятно сложному, слегка разладившемуся механизму. Маленькая фигурка прошла через все его шестеренки. Она сидела; она шла; она молилась; она носила державу, которая была так тяжела, что она едва могла ее удержать; архиепископ Кентерберийский вышел и надел ей кольцо не на тот палец, так что она чуть не расплакалась от боли; во время присяги старый лорд Ролл запутался в мантии и упал со ступенек; ее завели в боковую часовню, алтарь которой покрывала скатерть с бутербродами и бутылками вина; она заметила Лейзен в верхней ложе и, садясь в мантии и короне на трон исповедника, обменялась с ней улыбками. «Я навсегда запомню это день – величайший день моей жизни», – записала она. Но величие вскоре опять растворилось в юности и простоте. Возвратившись в Букингемский дворец, она вовсе не выглядела усталой. Она взбежала к себе, сбросила с себя маску величия и искупала на ночь песика Деша.

И снова жизнь потекла с привычной размеренностью – хотя, конечно, эта размеренность временами нарушалась. И в первую очередь это происходило из-за странного поведения дяди Леопольда. Король Бельгии не смог устоять перед искушением – воспользоваться своим семейным положением для дальнейшего укрепления дипломатических позиций. Да и, в конце концов, о каком отказе может идти речь? Какое тут искушение, разве не было такое поведение selon les regies?[14]14
  В полном соответствии с правилами (фр.)..


[Закрыть] А для чего же еще существуют королевские браки, как не для того, чтобы монархи, вопреки конституционным препонам, могли вмешиваться в политику других государств? В высших целях, конечно, что ж тут непонятного. Королева Англии была его племянницей и даже более – почти что дочерью; его доверенный агент занимал при ее дворе наивыгоднейшее положение. Конечно, в такой ситуации было бы противоестественным, было бы совершенно неправильным упустить такую возможность и не исполнить свои желания путем личного влияния, за спиной английских министров и вопреки иностранной политике Англии.

Он приступил к исполнению замысла с крайней осторожностью. В своих письмах он продолжал давать ей прекрасные советы. Спустя несколько дней после вступления на престол он рекомендовал молодой королеве при каждом удобном случае подчеркивать ее английское происхождение, славить английскую нацию; «также настоятельно рекомендую поддержать государственную церковь; и не следует слишком заострять внимание на предмете, если только вы не просите для себя каких-то особых привилегий». И затем: «Я был бы рад, если бы перед принятием важных решений вы советовалась со мной; это к тому же сэкономит вам время»; нет ничего хуже, чем второпях принять неверное решение и даже не подозревать об этом. Племянница незамедлительно ответила с традиционной теплотой, но писала торопливо и, вероятно, тоже несколько туманно. «Ценность ваших советов просто невозможно переоценить», – сказала она.

Может быть, он зашел слишком далеко? В этом у него уверенности не было; возможно, Виктория просто торопилась. Во всяком случае, надо быть осторожным и немного отступить – «pour mieux sauter»[15]15
  Чтобы дальше прыгнуть (фр.)..


[Закрыть], сказал он себе с улыбкой. В следующем письме он даже не упомянул о своих предложениях с ним советоваться. Он просто сказал, что это вообще мудро – отказаться от поспешного принятия важных решений. Этот его совет она приняла, и было подмечено, что королева редко дает немедленный ответ на представленные ей прошения. Правило распространялось даже на лорда Мельбурна. Когда он спрашивал ее мнение по какому-нибудь вопросу, она отвечала, что должна все обдумать, и давала ответ лишь на следующий день.

А советы короля Леопольда продолжались. Принцесса де Ливен, сказал он, опасная женщина. Есть основания полагать, что она попытается сунуть нос в дела, которые ее не касаются, и Виктория должна быть настороже. «Я настоятельно рекомендую никогда не позволять людям обсуждать себя или свои дела, если вы только сами этого не хотите». А если такое все-таки случится, «смените тему разговора и дайте собеседнику понять, что он совершил ошибку». Этот совет был тоже принят к сведению, ибо все случилось так, как и предсказал король. Мадам де Ливен испросила аудиенцию и попыталась перевести разговор на конфиденциальные темы; королева слегка смутилась и отделалась лишь формальными фразами. Собеседница почувствовала, что совершила ошибку.

Следующее предостережение короля было поистине замечательным. Практически все письма, утверждал он, вскрываются на почте. Это, конечно, неудобно, но при правильном подходе знание этого факта может принести определенные преимущества. «Приведу один пример. Нас все еще терзает Пруссия по поводу тех крепостей. Как высказать прусскому правительству все то, что нам не хотелось бы говорить официально? Министр составляет депешу нашему берлинскому представителю и отправляет ее по почте. Пруссаки, конечно же, ее читают и таким образом узнают то, что мы и хотели им передать. Аналогичная ситуация вполне может возникнуть и в Англии. Я рассказал вам об этом трюке, – писал его величество, – чтобы вы были готовы ему противостоять». Таковы были тонкости конституционной монархии.

И вот, казалось, пришла пора сделать еще один шаг. Следующее письмо короля было заполнено иностранной политикой – ситуация в Испании и Португалии, фигура Луи Филиппа. На него он получил благоприятный ответ. В самом начале, правда, Виктория сказала, что показала политическую часть письма лорду Мельбурну, но затем перешла к обсуждению иностранных дел. По всему было видно, что она не прочь обменяться мнениями по этому вопросу с дядей. И далее в том же духе. Но король Леопольд все еще соблюдал осторожность. И хотя его эпистолярная дипломатия приближалась к критической точке, он все-таки сдерживался. Но наконец не смог больше молчать. Для него было крайне важным, чтобы в интригах с Францией и Голландией он имел поддержку Англии или, по крайней мере, создал видимость этого. Однако английское правительство, похоже, собиралось соблюдать нейтралитет. Это было очень плохо. Кто не с ним, тот против него, неужели они этого не понимают? Может быть, они просто колеблются, и небольшой толчок со стороны Виктории спасет положение. Он решился изложить ей эту проблему, деликатно, но настойчиво – так, как он видел ее сам. «Все, что я хочу от вашего милого величества, – это чтобы вы походя высказали вашим министрам и особенно любезному лорду Мельбурну, что, пока это не противоречит интересам вашей собственной державы, вы не хотите, чтобы правительство принимало меры, которые могут вскорости нанести вред и этой стране, и стране вашего дяди и вашей семьи». Эта просьба дала совершенно непредвиденный результат. Ответом была мертвая тишина, которая длилась больше недели. И когда Виктория наконец написала, она не скупилась на добрые слова: «Вы глубоко заблуждаетесь, драгоценнейший дядя, если думаете, что мои чувства теплоты, беззаветной привязанности и любви к вам, могли измениться – ничто и никогда их не изменит», но ее рассуждения об иностранной политике, хотя и длинные и содержательные, были в высшей степени неконкретны и высказаны были чуть ли не в официальной, дипломатической форме. Ее министры, сказала она, полностью разделяют ее взгляды по данному вопросу; она понимает все трудности положения ее любимого дяди и сочувствует ему; и он может не сомневаться в том, «что и лорд Мельбурн и лорд Пальмерстон в высшей степени озабочены процветанием и благополучием Бельгии». И больше ничего. В ответ король написал, что очень рад, и в свою очередь заверил ее в самых теплых чувствах: «Моя дорогая и нежно любимая Виктория, вы прислали мне очень милое и длинное письмо, которое принесло мне великую радость и удовлетворение». Он сделал вид, что не заметил полученного отпора.

А несколько месяцев спустя разразился кризис. Король Леопольд решил нажать посильнее и на этот раз привлечь Викторию на свою сторону демонстрацией королевской силы и авторитета дяди. В резком и почти категоричном письме он еще раз изложил племяннице свою проблему: «Вы, конечно, знаете, что я никогда и ни о чем вас не просил… Но, как я уже говорил, если мы будем неосторожны, то можем столкнуться с серьезными последствиями, которые в той или иной степени затронут всех, и именно этому следует уделить самое пристальное внимание. Остаюсь, дорогая Виктория, вашим любящим дядей, Леопольд Р.». Королева немедленно передала это письмо лорду Мельбурну, который ответил в тщательно продуманных фразах, не заостряя, впрочем, ни малейшего внимания на том, что именно ей следует написать дяде. Она поступила так: скопировала все утонченные формулировки, вставив в некоторые места обращение «дорогой дядя», и заключила письмо выражением «нежной любви к тете Луизе и детям». Теперь наконец король Леопольд был вынужден остановиться. В своем следующем письме он вообще не касался политики. «Рад узнать, – написал он, – что в этом году Брайтон понравился вам больше. Мне кажется, Брайтон просто великолепен в это время года, пока не задули восточные ветры. Да и к тому же павильон достаточно удобен, этого никто не может отрицать. Именно здесь еще до моего брака я встречался с регентом. Потом была Шарлотта со старой королевой Шарлоттой. Как все это теперь далеко, и как живо оно в моей памяти». Подобно бедной мадам де Ливен, его величество почувствовал, что ошибся.