Текст книги "Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве"

Эволюция принципа дружбы народов

Дружба народов возникла как принцип национальной политики СССР в 1930-х гг. В цели этой политики входило связать между собой разных граждан, установить иерархию (с привилегированной позицией этнических русских) и сделать государство центром советской жизни. В советском государстве равенство, уникальность и патернализм сосуществовали, порой непросто, но прочно связывая между собой эмоциональные и практические компоненты. Вторая мировая война стала событием, узаконившим советские принципы, и память об этом опыте была жива в самых дальних уголках Советского Союза, пережив брежневскую эпоху. Советские мигранты руководствовались идеалами единства, которые укоренились в военное время. Это позволяло им чувствовать себя полноправными и равноправными гражданами Советского Союза, независимо от этнического или территориального происхождения, хотя Ленинград и Москва сохранили статус привилегированных городов, где преобладали русские.

Иосиф Сталин заложил основы для мнимого межнационального сотрудничества в Советском Союзе в середине 1930-х гг. в рамках государственной политики, которая включала в себя и Конституцию 1936 г. Можно было создать новый общегосударственный союз, отдалившись на поколение от царского империализма, поскольку этническая гражданская война с советским режимом завершилась. Внутренняя оппозиция сталинской программе и надвигающаяся нацистская угроза также побуждали лидеров Коммунистической партии к сотрудничеству[242]242
  О том, какую роль сыграла нацистская угроза во время попыток Советского Союза объединить советских граждан через апелляции к внутренним и внешним врагам, см.: Yekelchyk S. The Civic Duty to Hate: Stalinist Citizenship as Political Practice and Civic Emotion (Kiev, 1943–53) // Kritika. 2006. Vol. 7. № 3. P. 531–532.


[Закрыть]. В 1935 г. Сталин заявил: «Дружба между народами СССР – это большое и серьезное завоевание. Ибо пока эта дружба существует, народы нашей страны будет свободны и непобедимы. Никто не страшен нам: ни внутренние, ни внешние враги, пока эта дружба живет и здравствует»[243]243
  Цит. по: Martin T. The Affirmative Action Empire. P. 439.


[Закрыть]. Эмоциональная привязанность должна была обязать всех граждан защищать СССР. Как сообщала газета «Правда» в 1935 г.: «советский патриотизм – это пламенное чувство безграничной любви»[244]244
  Газета «Правда». Цит. по: Suny R. G. The Contradictions of Identity. P. 25.


[Закрыть]. Николай Бухарин писал в «Известиях», что каждая национальность играет свою основополагающую роль в составе «героического советского народа»[245]245
  Известия. 08.07.1935. См. также: Whittington A. M. Making a Home for the Soviet People: World War II and the Origins of the Sovetskii Narod // Empire and Belonging in the Eurasian Borderlands / ed. by K. A. Goff and L. H. Siegelbaum. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2019. P. 147–162.


[Закрыть]. В Советском Союзе в эпоху Сталина первостепенное внимание уделялось созданию сообщества с прочными эмоциональными связями, которое могло бы противостоять проблемам повседневной жизни в пору экономических преобразований[246]246
  Suny R. G. The Contradictions of Identity. P. 29.


[Закрыть]. В СССР, организующим принципом которого стали не классы, а национальности, между народами якобы процветали взаимное доверие и дух товарищества.

Конституцией 1936 г. было введено гражданство, оно должно было свидетельствовать о преимуществах советской власти. Представители всех народов СССР стали полноправными гражданами, обладающими равными правами перед государством. Закон о гражданстве 1938 г. определил, что единственным критерием для получения советского гражданства является jus sanguinis – принцип, согласно которому гражданство ребенка определяется гражданством родителей[247]247
  Alexopoulos G. Soviet Citizenship, More or Less: Rights, Emotions, and States of Civic Belonging // Kritika. 2006. Vol. 7. № 3. P. 488.


[Закрыть]. Закон предусматривал множество причин лишения гражданства, но ни одна из них не затрагивала этнической принадлежности субъекта. Добропорядочными считались все граждане, кто отождествлял себя с государством и, особенно в 1930-е гг., с его лидером[248]248
  Yekelchyk S. Stalin’s Citizens: Everyday Politics in the Wake of Total War. Oxford: Oxford University Press, 2014. P. 2.


[Закрыть].

Советское гражданство, как отмечает Гольфо Алексопулос, держалось на двух столпах, каждый из которых сыграл важную роль в выражении и восприятии принципа дружбы народов[249]249
  Alexopoulos G. Soviet Citizenship. P. 522–526.


[Закрыть]. Одним из этих ключевых факторов было действие: ожидалось, что граждане будут трудиться, формировать общество и способствовать продвижению страны к социалистической действительности. Также предполагалось, что граждане будут участвовать в политических ритуалах и проявлять лояльность. Вторым столпом дружбы народов были эмоции. Советский гражданин испытывает счастье, работая на благо своей страны, и должен выражать это счастье. Как заявил Сталин в 1936 г.: «Началась действительно новая жизнь»[250]250
  Ibid. P. 525.


[Закрыть]. По мере якобы повышения уровня жизни среднего советского человека, советские граждане, с энтузиазмом относящиеся к труду и жизни, «вызывали зависть» у жителей индустриально развитых стран, страдающих от Великой депрессии[251]251
  Ibid. P. 527.


[Закрыть]. Сергей Екельчик считал, что «эмоции граждан», представление о которых формировались в эпоху Сталина, не обязательно отражали их личные убеждения, но позволяли включить граждан в политическую жизнь[252]252
  Yekelchyk S. Stalin’s Citizens. P. 3.


[Закрыть]. Элизабет Перри отметила, что для других государств XX в., стремящихся к коммунизму, чувство счастья также было связано с трудом. Режимы выполняли так называемую эмоциональную работу, направляя положительные чувства и стремления граждан на создание среды, которая позволила бы им опередить капиталистических соперников[253]253
  Perry E. Moving the Masses: Emotion Work in the Chinese Revolution // Mobilization. 2002. Vol. 7. № 2. P. 112.


[Закрыть].

В Советском Союзе эмоциональную работу выполняла пресса. В 1930-х гг. и позже пресса писала на языке дружбы и привязанности, подчеркивая вклад каждого советского человека и каждой нации в общее движение к дружбе народов. Ленинград и Москва превратились в центры эмоциональной жизни. Москва, например, стала «примером для подражания каждому социалистическому городу» и «городом, который каждый гражданин должен был любить и ценить больше, чем свой родной»[254]254
  Khapaeva D. Soviet and Post-Soviet Moscow: Literary Reality or Nightmare? P. 172.


[Закрыть]. Когда официальные лица и делегации из советских республик посещали Ленинград и Москву, чтобы представить вклад своей республики в союз, эти события широко освещались. Обе столицы высоко ценились за готовность принять у себя ученых, деятелей культуры или специалистов со всего СССР. Эти многочисленные контакты позволили русскому населению как «первому среди равных» или «старшему брату» ценить выходцев с периферии и улучшать их жизнь. Когда-то осужденный большевиками как «великорусский шовинизм», дискурс русского превосходства возродился вновь, теперь он ассоциировался с благодарностью, восхищением и самоотверженностью со стороны советских народов[255]255
  О великорусском шовинизме см.: Carrère d’Encausse H. Le grand défi: Bolcheviks et nations, 1917–1930. Paris: Flammarion, 1987.


[Закрыть]. Любовь, а не эксплуатация должна была вести советские нации к будущему равноправию и развитию[256]256
  Martin T. The Affirmative Action Empire. P. 441.


[Закрыть].

Советский режим установил основные правила для выражения дружбы народов. Культурная уникальность (всех официально признанных советских народов) поощрялась, но если она была лишена политического содержания[257]257
  Kaplan I. The Dekady of the Art of the Caucasian Republics, 1937–1944. URL: https://arisc.org/curricular/definition-of-dekady/.


[Закрыть]. Граждан, которым в 1930-х гг. посчастливилось получить приглашения в Ленинград и Москву, обучили тому, как правильным образом донести советские идеи до своих республик. Особенно это касалось граждан Азербайджана и Средней Азии, народы которых считались «отсталыми». Первые создатели узбекских фильмов учились под руководством ведущих российских режиссеров[258]258
  Drieu C. Fictions nationales: Cinéma, empire et nation en Ouzbékistan (1919–1937). Paris: Karthala, 2013.


[Закрыть]. Руководители кыргызских театральных и концертных трупп получали образование в области западной теории, но при этом должны были отдать дань уважения своим ленинградским и московским коллегам[259]259
  Igmen A. Speaking Soviet with an Accent: Culture and Power in Kyrgyzstan. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2012. P. 111.


[Закрыть]. Каракалпакский национальный театр возник благодаря усилиям русской поэтессы О. И. Рыжовой, предложившей каракалпакской группе посещать уроки в Московском театральном институте им. А. В. Луначарского. Впоследствии каракалпакские авторы благодарили московских «друзей» за то, что те «определили путь» развития их национального театра[260]260
  Нурмухамедов М. Из истории русско-каракалпакских культурных связей. Ташкент: Фан, 1974. С. 63.


[Закрыть]. Такие усилия государства сохранялись на протяжении всей советской эпохи. Саид Набиев из горного района Хорога в Таджикистане в 1960 г. в возрасте 16 лет получил возможность учиться в институте кинематографии в Москве[261]261
  Саид Набиев: из интервью, 28 ноября 2007 г.


[Закрыть], и он присоединился к другим молодым людям, которым предстояло освоить основы ремесла у ведущих российских специалистов, а не в своих республиках.

Победа Советского Союза во Второй мировой войне явилась конкретным свидетельством дружбы народов и основным событием коллективной памяти. В военное время начиная с 1942 г. советская пропаганда подчеркивала особый вклад всех советских народов – от украинцев до кыргызов – в борьбу с немецко-фашистскими захватчиками[262]262
  Florin M. Becoming Soviet through War: The Kyrgyz and the Great Fatherland War // Kritika. 2016. Vol. 17. № 3. P. 502.


[Закрыть]. Дружба и взаимопомощь как на поле боя, так и в тылу олицетворяли общую историю и судьбу народов Советского Союза. Казахские солдаты удостоились наград за роль в освобождении Ленинграда; а узбекские мирные жители были награждены за размещение миллионов эвакуированных советских граждан в Узбекистане[263]263
  О том, как миллионы эвакуированных советских граждан были приняты гражданами Узбекистана, см.: Manley R. To the Tashkent Station.


[Закрыть]. Государственные дискурсы социализма и модернизма тогда отошли на второй план: в прессе и отчетах для народа восхвалялись страдание и героизм, которые теперь являлись достоянием каждой «патриотической нации»[264]264
  Florin M. Becoming Soviet through War. P. 515.


[Закрыть].

Идеалы гордости и самопожертвования оживили идею дружбы народов, о чем свидетельствуют рассказы и более поздних переселенцев в Ленинград и Москву, когда они говорят о месте войны в формировании их отношения как к своей малой родине, так и к Советскому Союзу в целом[265]265
  Об идеях гордости за страну и жертвенности см.: Suny R. G. The Contradictions of Identity. P. 32.


[Закрыть]. Фаршад Хаджиев, студент из Таджикистана, который учился в Москве в 1980-х гг., вспоминал: «Мой отец воевал за эту страну. Гитлер за несколько месяцев захватил всю Европу, но им было не победить такое многонациональное государство, как Советский Союз. Одна лишь моя семья потеряла во время войны восемь человек: погибли четверо братьев отца и четверо маминых братьев. Они воевали не за Таджикистан – нет: они воевали за весь Советский Союз»[266]266
  Фаршад Хаджиев: из интервью, 11 ноября 2007 г.


[Закрыть]. Джумабой Эсоев, мясник с Памира, попавший по программе повышения квалификации в Ленинград в 1983 г., горячо отстаивал свою веру в то, что «дружба народов действительно существовала». Он утверждал: «Дружба народов по-настоящему была. Мой дедушка воевал плечом к плечу с людьми со всего Советского Союза. Весь Советский Союз вместе сражался с нацистами»[267]267
  Джумабой Эсоев: из интервью, 17 ноября 2007 г.


[Закрыть]. Фридон Церетели, студент из Грузии, учившийся в Москве в 1980-е гг., считал свой опыт подтверждением непреходящего влияния войны. Она сблизила советские народы, которые пережили эту трагедию, чтобы построить великую и единую страну:

Просто такова природа человека: когда кто-то находится в плохой ситуации, он(а) может поделиться своими несчастьями с кем-то и открыть свою душу другим. В Советском Союзе каждый был в тяжелом положении, [когда закончилась война]. Они сблизились друг с другом из-за общей беды, потому что люди помогали друг другу справляться с трудностями. То один с помощью связей раздобудет керосин и поделится им с соседями, то у другого появится несколько пар обуви и так далее. Людям самых разных национальностей приходилось полагаться друг на друга, чтобы выжить. Все были в одной лодке[268]268
  Фридон Церетели: из интервью, 12 октября 2007 г.


[Закрыть].

Победа во Второй мировой войне и послевоенное восстановление дали людям чувства общности, надежности и силы, но, по словам Джасура Хайдарова, в эпоху Горбачева эта дружба разрушилась, что и привело страну к разорению, хотя горбачевское поколение столкнулось тогда с гораздо менее серьезными опасностями, чем послевоенные поколения[269]269
  Джасур Хайдаров: из интервью, 23 июля 2009 г.


[Закрыть].

Массовое образование, в особенности после войны, было направлено на увековечение дружбы народов. Национальные интеллектуалы, многие из которых получили образование в 1930–1940-х гг. в Ленинграде и Москве, после смерти Сталина работали над составлением истории каждого из народов Советского Союза задолго до формирования СССР. В учебниках, на уроках и в просветительских средствах массовой информации особенно подчеркивались вечное единство и дружба между народами (теперь советскими), которые вместе храбро, пусть и не всегда успешно, боролись с захватчиками, от монголов до нацистов[270]270
  Tillett L. The Great Friendship: Soviet Historians on the Non-Russian Nationalities. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1980.


[Закрыть]. Студенты вспоминали, какие эмоции вызывали в них такие посылы. Марат Турсунбаев, живший в Самарканде в 1950-х гг., рассказывал: «Чувство интернационализма и равенства впитывалось с детских лет во всех учебных заведениях и по месту работы»[271]271
  Марат Турсунбаев: из интервью, 15 мая 2007 г.


[Закрыть]. Асылбек Альбиев вспоминал о школьном обучении в Кыргызстане: «И мы думали в таком русле „Один за всех, и все за одного“. И русские, и узбеки и кыргызы – все привыкли к этой идее»[272]272
  Асылбек Альбиев: из интервью, 8 июля 2009 г.


[Закрыть]. В школах продвигали идеи советского патриотизма, каждая нация считалась связанной с другими добровольным союзом, основанным на взаимных интересах и уважении.

Однако превосходство русских оставалось камнем преткновения в дружбе между советскими народами. Сталин в своем знаменитом тосте за победу над нацистскими войсками в 1945 г. выделил заслуги русского народа: «Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза»[273]273
  Сталин И. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М.: Госиздат, 1946. С. 196–197.


[Закрыть]. О господстве русских над другими народами говорили теперь в прошедшем времени. В заметках по истории народов Кавказа и Средней Азии, написанных в 1950-х гг., завоевание этих регионов в царскую эпоху характеризуются по-новому: насилие и порабощение народов в имперскую эпоху приуменьшаются. То, что еще десятилетия назад, в 1920-е гг., советские писатели осуждали как воплощение имперской кровожадности и великорусского шовинизма, теперь стали рассматривать как «меньшее зло» по сравнению с западным колониализмом[274]274
  Banerji A. Writing History in the Soviet Union: Making the Past Work. New York: Routledge, 2018. P. 74–76.


[Закрыть]. Теперь национальные историки характеризовали царскую экспансию как «исключительно прогрессивное явление»[275]275
  Tillett L. The Great Friendship. P. 180


[Закрыть]. В их изложении русские переселенцы на Кавказ и в Среднюю Азию придерживались протосоциалистических идеалов, а администраторы стремились вывести регионы на путь современного экономического развития. В послевоенных учебниках русский народ по статусу приравнивали ко «всем другим, вместе взятым»[276]276
  Karpenko O. «Prison of the Peoples» and «Friendship of Peoples» in Soviet and Post-Soviet History Textbooks of the USSR/Russia // Myths and Conflict in the South Caucasus / ed. Karpenko O., Javakhishvili J. London: International Alert, 2013. Vol. 1: Instrumentalisation of Historical Narratives. P. 152. URL: https://www.international-alert.org/sites/default/files/Caucasus_MythsConflict_Vol1_EN_2013.pdf


[Закрыть]. Идеи дружбы и братства народов (включая и идею «старшего брата») чередовались в советском дискурсе, создавая эмоциональные связи, которые ставили попеременно любовь, чувство долга и добровольную привязанность выше равенства[277]277
  Blitstein P. A. Cultural Diversity and the Interwar Conjuncture: Soviet Nationality Policy in Its Comparative Context // Slavic Review. 2006. Vol. 65. № 2. P. 293.


[Закрыть].

Русский язык продолжил свое распространение в качестве универсального языка общения в Советском Союзе в послевоенные годы. Согласно постановлению 1938 г., русский язык стали изучать в школах всех республик Советского Союза для подготовки к военной службе[278]278
  Whittington A. M. Making a Home.


[Закрыть]. Солдаты со всего СССР учили русский язык в армии и привезли его домой после Второй мировой войны[279]279
  Florin M. Becoming Soviet through War. P. 506.


[Закрыть]. Русский использовался как официальный язык в советских учреждениях по всему многонациональному Союзу. Коммунистическая партия видела в широком использовании единого языка шаг к укреплению дружбы народов. А в 1950-е гг. разгорелись споры: лидеры партии и ученые из национальных республик оспаривали первенство русского языка по сравнению с титульными языками[280]280
  Whittington A. M. Forging Soviet Citizens: Ideology, Stability, and Identity in the Soviet Union. P. 353–355.


[Закрыть]. Но ни один закон никогда не обязывал говорить по-русски, поскольку коммунистические лидеры в Москве опасались вызвать негативную реакцию, скорее идею повсеместного использования русского языка продвигали средства массовой информации как знак единства народов и их взаимного доверия. Центральные власти придерживались убеждения, что каждый советский студент должен иметь возможность посещать русскоязычную школу и общаться с согражданами в любой точке Союза[281]281
  Ibid. P. 358–359.


[Закрыть]. Как уже было сказано в первой главе, русскоязычные школы быстро получили признание в регионах, поскольку предоставляли действенные способы социальной и географической мобильности. Мирбек Серкебаев, росший в селе Кара-Суу в Кыргызстане, вспоминает, что в начале 1960-х гг. мать отдала его в русскоязычную школу, чтобы развить его «динамичный характер»[282]282
  Мирбек Серкебаев: из интервью, 3 августа 2009 г.


[Закрыть]. В школе обучались узбеки, кыргызы, таджики, русские, украинцы и представители других национальностей. Ее состав символизировал интернациональную дружбу, пусть даже обучение на одном языке отражало неравное положение народов и навязывало им иерархию.

В рассказах о своем взрослении в 1950-х и 1960-х гг. мигранты вспоминали о том, что испытывали чувства единства и дружбы народов СССР. А советское гражданство вдохновляло на действия и вызывало положительные эмоции. Эльмира Насирова рассказала о настроениях в Кыргызстане 1950-х гг.: «Мы по-настоящему чувствовали себя советскими гражданами. Сначала мы были октябрятами, потом стали пионерами, а потом ребята вступали в комсомол. Мы гордились тем, что были частью Советского Союза»[283]283
  Эльмира Насирова: из интервью, 11 июля 2007 г.


[Закрыть]. Приехав в Москву в 1966 г., Насирова взяла на себя ту же роль, что и на родине: она стала секретарем студенческой комсомольской ячейки. Она отмечала, что правила и положения везде были одинаковыми, а все – как русские, так и студенты других национальностей – относились к ней как к равной. Акмаль Бобокулов замечал: «Это была одна страна: Советский Союз. У нас была единая система, единые правила, единая идеология, поэтому было очень легко передвигаться, и можно было адаптироваться на месте без проблем»[284]284
  Акмаль Бобокулов: из интервью, 13 ноября 2007 г.


[Закрыть]. У всех жителей был одинаковый паспорт: он и другие особенности советского гражданства облегчали как передвижение, так и адаптацию к новому месту, как рассказал Бакыт Шакиев: «Мы чувствовали себя так как в Бишкеке, также и в Ленинграде. Потому что это был Советский Союз. И мы имели такие же права, что и русские»[285]285
  Бакыт Шакиев: из интервью, 8 августа 2009 г.


[Закрыть]. Севда Асгарова из Азербайджана, попавшая в набор для обучения в Московской высшей партийной школе в 1950-е гг., обратила внимание на то, что равноправие и взаимное уважение привели к крепкой личной дружбе, которая продолжалась долгие годы после того, как она уехала: «У нас были друзья разных национальностей: русские, кабардинцы, люди смешанных кровей. И я чувствовала единение с каждой этнической группой. Никогда не замечала, чтобы кто-нибудь обращал внимание на мою этническую принадлежность. Все видели во мне личность»[286]286
  Севда Асгарова: из интервью, 14 июля 2009 г.


[Закрыть]. Асгарова вспоминала, что студенты организовывали одновременно развлекательные и просветительские вечера, посвященные каждой республике.

Воплощение советских лозунгов и идеалов на практике – в учебных заведениях, на работе или в путешествиях – открыло путь мобильности по всей стране для советских граждан, которые адаптировались к нормам послесталинского времени[287]287
  Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. С. 177.


[Закрыть]. Студенты оценили преимущества комсомольского билета, который давал не только ощущение престижности и вовлеченности во что-то большее, но также ощутимые выгоды всем, вне зависимости от национальности. Абдул Халимов вспоминал, как путешествовал во времена студенчества в конце 1970-х гг.: «Я помню, как однажды был в Калининской области, и у меня закончились деньги. Что ж: я просто пошел в комитет комсомола и рассказал им, кто я такой. Я сказал, что я студент такого-то вуза, и мне дали денег на обратную дорогу до дома»[288]288
  Абдул Халимов: из интервью, 30 ноября 2007 г.


[Закрыть]. Общее гражданство и дух товарищества составляли основу дружбы народов и вызывали у мигрантов советской эпохи эмоциональную связь с миром равноправия – как желанного, так и реального, – который разрушился в конце 1980-х гг. А затем исчезло и равенство народов. Когда мигранты констатировали, что в постсоветском настоящем нет таких идеалов, воспоминания о равных правах и одинаковом обращении ко всем пробегали в их глазах и словах.

Общее советское гражданство во времена дружбы народов все же допускало национальную идентификацию и привилегии. Превосходство России чаще всего понималось, даже если не всегда принималось подавляющим большинством народов СССР. Однако в постсталинскую эпоху национальные привилегии получали не только русские. Терри Мартин пишет, что национальность в постсталинскую эпоху, наряду с эмоциональными привязанностями, играла роль «социального капитала». Преимущества при распределении жилья или работы могли получить представители «титульных» национальностей на их родине, например грузины в Грузии (Грузинской ССР), русские в России (РСФСР). Владение русским языком помогало получить некоторые привилегии, но не играло определяющей роли[289]289
  Martin T. The Affirmative Action Empire. P. 449.


[Закрыть]. Национальность как строка в паспорте каждого гражданина стала неотъемлемой частью самоидентификации и формировала условия жизни каждого человека. Вера в советскую систему и возможность получать преимущества, предлагаемые «старшим братом» или «первым [народом] среди равных», формировали как практическую, так и эмоциональную привязанность к дружбе народов, особенно в Ленинграде и Москве – городах, где встречались все представители многонационального Советского Союза.

Дружба народов в Ленинграде и Москве

Советские граждане считали Ленинград и Москву двумя стержнями дружбы народов. Мигранты ожидали от жизни в этих городах включения в оживленную общественную и культурную жизнь, которая и давала почувствовать себя советскими гражданами. После Второй мировой войны Ленинграду, культурному центру СССР, было присвоено звание города-героя, а в Москве можно было увидеть достопримечательности и мероприятия, которые символически обозначали ее не только как многонациональный советский, но и как мировой город. Рассказы мигрантов передавали чувства удовлетворения и благодарности: они были рады видеть, как их собственный вклад и вклад их народов признавали и прославляли в самом сердце СССР.

В послевоенную эпоху Москва предстала в качестве идеала городской эстетики, а также в качестве места, которое дарит счастье своим обитателям. Вот типичное описание столицы в газете «Правда» 1961 г.: «Москва: в преддверии Нового года она стала еще прекрасней и радостней. Море света омывает ее просторные и широкие бульвары и площади. Повсюду праздничное оживление. Люди спешат в дома культуры, клубы, театры или едут к друзьям, чтобы встретить праздник»[290]290
  Правда. 02.01.1961.


[Закрыть]. Эмоциональный дискурс, который советская пресса использовала начиная с 1930-х гг., проникнет в телевизионные программы конца 1960-х и в 1970-х гг., как отмечает исследовательница Эванс: «советская пропаганда стала более широко прославлять <…> те эмоциональные и духовные качества, которые считались определяющими характеристиками как нового советского человека, так и социалистической цивилизации в целом»[291]291
  Evans E. The «Soviet Way of Life». P. 344.


[Закрыть]. Советские граждане, особенно из дальних регионов СССР, испытывали огромное удовольствие от того, что их народы были признаны в столице. Когда Москва стала гастрономическим центром СССР, она принимала лучших поваров из разных республик. В сталинские времена среди московской элиты особенно ценилась грузинская национальная кухня. В 1940 г. открылся ресторан «Арагви»: там выступали музыкальные и танцевальные ансамбли из Грузии, и ресторан быстро стал одним из самых популярных заведений Москвы. После Второй мировой войны рестораны «Баку», «Арарат» и «Узбекистан» в Москве символизировали ее космополитический характер. Такая Москва, «столица для всех», была лицом СССР как для международных гостей, так и для жителей советских республик[292]292
  Скотт Э. Свои чужаки. С. 146.


[Закрыть]. Подобные заведения дарили теплые воспоминания о доме тем, кто приехал из своих республик в столицу надолго, а перед туристами и другими гостями они подтверждали статус Москвы как многонационального и глобального города.

Мигрантов и гостей столицы переполняло чувство гордости от созерцания главных достопримечательностей Москвы, передающих идею многонациональности и советский дух. О Мавзолее Ленина часто писали как о месте, которое напоминает всем гражданам о равноправии республик Советского Союза и о солидарности народов, которые развились в соответствии с учением первого советского вождя[293]293
  Роль Мавзолея Ленина в процессе интеграции мигрантов описывается в главе 3 наст. изд.


[Закрыть]. В 1939 г. в Москве была основана Выставка достижений народного хозяйства (ВДНХ), где культуре каждой союзной республики был посвящен отдельный постоянный павильон. ВДНХ также стала всемирно известной достопримечательностью[294]294
  См. Obertreis J. Imperial Desert Dreams. P. 222–230.


[Закрыть]. Хайдаров вспоминал, как он был рад посетить выставку, о которой слышал со школьных времен, в 1960-х гг.: «Я очень гордился тем, что оказался в Москве. У входа на ВДНХ был фонтан со статуями, представляющими все пятнадцать республик СССР. Мы заходили в павильоны, с наслаждением составляя себе образ каждой республики, что только обостряло наше чувство гордости за то, что мы были единой страной»[295]295
  Джасур Хайдаров: из интервью, 23 июля 2009 г.


[Закрыть].

В советском дискурсе Москва была представлена в качестве «интернационального города», а ее улицы и районы назвали в честь разных мест по всей стране. В июне 1968 г., через два года после того, как московские инженеры одними из первых внесли свой вклад в восстановление Ташкента после ужасного землетрясения 1966 г., в газете «Вечерний Ташкент» вышла новость о появлении в Москве Ташкентской улицы, которая «увековечила нерушимую дружбу»[296]296
  О землетрясении в Ташкенте и процессе восстановления города после него см.: Raab N. All Shook Up: The Shifting Soviet Response to Catastrophes, 1917–1991. Montreal: McGill-Queens University Press, 2017. P. 65–122.


[Закрыть]. В центральных советских СМИ особенно любили подчеркивать то, насколько Ленинград и Москва связаны с жизнью далеких республик. Например, в 1980 г. особое внимание прессы было посвящено колхозам в разных уголках Советского Союза, которые называли «Ленинград» или «Москва»[297]297
  Павильон Узбекской ССР. Ташкент: Госиздат УзССР, 1961. С. 61.


[Закрыть]. 24 февраля в газете «Правда» вышло письмо М. Ходжаевой, которая рассказывала о работе в колхозе «Ленинград» в центральном Узбекистане под заголовком «Дружная семья». Ходжаева восхваляла ленинградских и московских инженеров, технические достижения которых применялись в сельскохозяйственных работах. Благодаря технике и упорному труду ее товарищей производство хлопка на ферме увеличилось с 13 до 700 тонн, что принесло пользу всему Союзу[298]298
  Правда. 24.02.1980.


[Закрыть]. В другой статье под названием «Наше богатство в дружбе» газета «Правда» сообщала: «братская рука помощи [московских педагогов, посланных на Кавказ]» протянутая абхазам, помогла в подготовке к «олимпиадам», организованным ЦК КП. Благодаря Москве теперь абхазские участники могут надеяться на победу в олимпиаде по различным школьным предметам, в том числе по русскому языку, а победители республиканских конкурсов отправятся в Ленинград и Москву для участия во всесоюзных олимпиадах[299]299
  Правда. 16.06.1980. Об олимпиадах см.: РГАСПИ. Ф. М1. Оп. 39. Д. 642. Л. 1.


[Закрыть]. Затем наиболее успешные из учащихся «смогут добиться успеха в ленинградских, московских и тбилисских вузах»[300]300
  Правда. 16.06.1980.


[Закрыть].

Язык, апеллирующий к эмоциям, теперь повсеместно встречающийся в средствах массовой информации и в повседневной жизни, подпитывал теплые чувства советских людей к «общей столице для всех». В 1982 г. была издана книга «Москва – для всех столица», рассчитанная на массового читателя. В ней утверждалось, что «все питают любовь к Москве» – городу, «выражающему жизнь всех советских республик»[301]301
  Москва – для всех столица. С. 11.


[Закрыть]. Миллионы людей ежедневно приезжали со всех уголков большой страны, чтобы увидеть и восхититься сердцем СССР. В книге были представлены рекомендации мест, обязательных для посещения, от видных культурных или политических деятелей каждой советской республики, которые были в числе тысяч, «начавших свой путь» в Москве[302]302
  Там же. С. 19.


[Закрыть]. Эльмира Кафарова, член Верховного Совета Азербайджанской ССР, писала: «Когда азербайджанские школьники думают о Москве, они думают о Родине, думают о друге»[303]303
  Кафарова Э. C Москвою в сердце // Москва – для всех столица. С. 166.


[Закрыть]. Дж. Ташибекова, член Совета Министров Кыргызской ССР, продолжила эту мысль: «для каждого горожанина [Москва] – город мечтаний и надежд, самый просвещенный город на Земле»[304]304
  Ташибекова Дж. Советское чудо // Там же. С. 244.


[Закрыть]. Такая риторика была распространена в средствах массовой информации по всему Советскому Союзу. В репортаже о прибытии узбекской делегации на празднование 50-летия большевистской революции «Правда Востока» – главная ташкентская газета – писала, что связь между узбекским и русским народами «самая тесная и давняя», а к Москве были обращены строки: «Вам – наша любовь. Наш дом – ваш дом»[305]305
  Правда Востока. 01.08.1967.


[Закрыть].

Этот язык сохранился в памяти и отзывался эхом в словах мигрантов, которые ездили в две столицы в то время. Мирбек Серкебаев рос в маленькой кыргызской деревне, думая, что «сама Москва объединила пятнадцать республик». «Мы верили в дружбу народов. В то время эта идея много значила для нас»[306]306
  Мирбек Серкебаев: из интервью, 3 августа 2009 г.


[Закрыть]. А когда молодым он приехал торговать в Москву в 1983 г., его убеждение лишь подтвердилось. Таджик Арьян Ширинов, поступивший в ленинградский техникум после того, как отслужил в армии в 1985 г., так же, как и многие другие, высоко оценивал разнообразные и общедоступные культурные мероприятия города и выступления, которые могли посетить самые разные люди: «Люди со всего Союза дружили <…> За то время, что я жил в Ленинграде, моя гордость за Советский Союз выросла. Я думал: „Какое у нас сильное и разносторонне развитое государство“»[307]307
  Арьян Ширинов: из интервью, 12 ноября 2007 г.


[Закрыть].

Эмоциональный язык, которым описывалась дружба народов, упускал из виду практическую пользу, которую давала связь с Ленинградом и Москвой. Положительные воспоминания о дружбе народов у мигрантов связаны прежде всего с одним из самых ощутимых ее преимуществ – возможностью поступить в столичные высшие учебные заведения в соответствии с собственными заслугами, как абхазские учащиеся, о которых писала «Правда», или через систему квот, которую мы обсуждали в главе 1. Некоторые жители Кавказа и Центральной Азии утверждали, что двери учебных заведений Ленинграда и Москвы не только были открыты перед ними, но и шанс поступить туда был гораздо выше, чем в родных республиках, где связи значили больше, чем способности. Нарынбек Темиркулов вспоминал: «[Принцип дружбы] работал! Да, да, да! В противном случае, я не смог бы поступить [в МГУ]. Я боялся, что не поступлю в кыргызский университет, поэтому приехал в Москву. Это была моя мечта, и передо мной не было препятствий»[308]308
  Нарынбек Темиркулов: из интервью, 11 июля 2007 г.


[Закрыть].