Текст книги "Феномен колдовства в Средневековье"

Уоллес Ноутстейн[63]63
  Уоллес Ноутстейн (1878–1969) – американский профессор и историк в Йельском университете с 1928 по 1947 год. Был членом Американской комиссии по переговорам о мире в Европе после Первой мировой войны. – Прим. пер.


[Закрыть] и великий гарвардский литературовед Джордж Лайман Киттредж[64]64
  Джордж Лайман Киттредж (1860–1941) – профессор английской литературы в Гарвардском университете. Его научное издание произведений Уильяма Шекспира имело большое влияние в начале XX века. Он также занимался изучением фольклора, одна из его наиболее успешных книг была посвящена колдовству в Англии («Колдовство в старой и новой Англии», 1929). – Прим. пер.


[Закрыть] также придерживались взглядов либеральной школы, однако Киттредж лучше, чем большинство представителей этой традиции, осознавал взаимосвязь фольклора и колдовства. Подобно Жану Марксу и Фрицу Билоффу он считал, что существует преемственность в истории ведовства от бытового колдовства раннего Средневековья до классического ведовства XVI века. И хотя именно инквизиторы стали приравнивать колдовство к ереси, они работали с уже существующими элементами этой идеи[65]65
  См. Vekené E. van der. Bibliographie der Inquisition: Ein Versuch. Hildesheim, 1963; Coulton G. G. Inquisition and Liberty… P. 262. Часто появляется и либеральная точка зрения. См. Leff S. and V. From Witchcraft to World Health. N.-Y., 1957) и работы Россела Хоупа Роббинса.


[Закрыть]. Наиболее четко эту точку зрения формулирует Маркс: «Ученая и схоластическая концепция ведовства, используемая инквизиторами, включала в себя определенную долю народных поверий и традиций»[66]66
  P. 29.


[Закрыть]. Эти поверья и традиции, а не репрессивные институты, стали центром внимания фольклористов и антропологов XX века.

Самая важная работа о ведовстве была опубликована в самом конце XX века кёльнским архивариусом Йозефом Хансеном под названием «Одержимость колдовством, инквизиция и ведовские процессы» [Zauberwahn, Inquisition, und Hexenprozess]. Эта книга сопровождалась собранной автором коллекцией документальных источников, многие из которых были обнаружены и изданы самим архивариусом: «Источники и исследования по истории охоты на ведьм» [Quellen und Untersuchungen zur Geschichte des Hexenwahns]. Работы Хансена стали кульминацией научной традиции, в которой полемика считалась недопустимой, а тщательная работа с документами проводилась лишь для подкрепления готового тезиса. Самой ранней из этих работ была книга В. Г. Золдана, которая впервые была опубликована в 1843 году под названием «История процессов над ведьмами» [Geschichte des Hexenprocesse]. Этот первый подробный труд по истории ведовства переиздавался сначала в отредактированном виде зятем Золдана Генрихом Хеппе, а после – Максом Бауэром, причем каждая редакция включала новые материалы и представляла собой почти новую книгу. Золдан, Хеппе, Баэур уловили суть исторического взгляда на ведовство, его эволюцию от древней магии в нечто качественно иное под сильным влиянием теологии и ереси. Акцент на римских корнях колдовства в их работах устранил перекос Гримма в сторону тевтонского происхождения колдовства и побудил приверженцев либеральной школы обратить внимание на влияние римского и канонического права. И тем не менее работам Золдана, Хеппе и Баэура недостает фактологической точности и связи с общей историей социальной среды, не свободна она и от общего для либеральных авторов XIX века недостатка – акцента на репрессиях против ведьм, а не на самом феномене ведовства. Даже издание Бауэра в 1911 году значительно уступает работе Хансена, опубликованной десятилетием ранее[67]67
  См. Längin G. Religion und Hexenprozess: Zur Würdigung des 400-jährigen Jubiläums der Hexenbulle und des Hexenhammers. Leipzig, 1888 и работу Эннемозера: обоим этим авторам не хватает основательности подхода Солдана-Хеппе.


[Закрыть].

Тот факт, что спустя семьдесят лет работа Хансена все еще остается самым тщательным исследованием истории средневекового ведовства, свидетельствует о ее высоком научном значении. У этой работы есть лишь один недостаток – неспособность избежать сосредоточенности XIX века на институциональных репрессиях, которые занимают непропорционально большую часть в книге. «Источники», например, почти полностью состоят из протоколов позднесредневековых судебных процессов над ведьмами и почти не включают в себя важные документы, свидетельствующие о происхождении колдовства из фольклора и социальных движений. И, по мнению Хансена, «повальное преследование магов и ведьм является результатом пропаганды со стороны средневековых теологов, Церкви и судов над ведьмами, проводимых папством и инквизицией. Они под влиянием схоластической демонологии проводились по образцу судов над еретиками»[68]68
  Zauberwahn… S. 328.


[Закрыть]. При этом сильные стороны Хансена проистекали из сочетания эрудиции и философии. С тех пор были обнаружены новые материалы, но «Источники» остаются наиболее ценной сокровищницей для историка, занимающегося средневековым колдовством. Другим достоинством Хансена был тщательный анализ самих судебных процессов над ведьмами. Наибольшую важность представляет разработанная им кумулятивная теория ведовства – идея о том, что оно представляет собой совокупность многих элементов, включая магию, фольклор, демонологию и ересь, а также репрессивную политику Церкви. Хотя в развитии этой идеи Хансен ограничился выдвижением нескольких гипотез, он все же зашел дальше своих предшественников, предположив, что социальный контекст – например, войны и эпидемии – необходимо учитывать при объяснении причин охоты на ведьм. Наконец, он создал прецедент применения наиболее полезного метода исследования истоков колдовства: описал составные элементы колдовства так, как они были определены в XV веке, а затем проследил их происхождение. Все современные научные интерпретации ведовства многим обязаны Хансену.

Хотя труды Хансена стали лучшим произведением либеральной школы XIX века, они не были последними, написанными в русле этой традиции. Тем не менее в XX веке все больше внимания уделялось фольклору и антропологии. Научный интерес к народным верованиям восходит к работам братьев Гримм в Германии начала XIX века, но только на заре столетия антропология начала оказывать широкое влияние на историческую мысль. Изучая обычаи африканских и американских народов, а также народов Океании, антропологи обнаружили поразительное сходство с ведовскими обычаями в Европе, и европеисты быстро воспользовались этими новыми подходами. Сейчас нам трудно оценить тот расцвет энтузиазма к изучению ритуалов и мифов, который царил в европейской науке, литературе и искусстве в первые десятилетия XX века под влиянием работ таких авторов, как Фрейзер, Леви-Стросс, Эванс-Притчард и Джесси Уэстон. И все же мы все еще в долгу перед этими учеными за то, что они указали нам новый подход, с помощью которого мы можем описать и нанести на карту местность, в значительной степени игнорируемую либералами. Эта местность населена не теориями философов или юристов: ее заполняют народные легенды и сказки, народные мотивы в искусстве и литературе, народные праздники и фестивали, дикая охота и ее всадники, тайные культы и ведовство. Большим вкладом фольклористов в изучение колдовства является признание того, что примитивные элементы верований в ведьм не были изобретены ни схоластами, ни инквизиторами, а проистекают из народных традиций и варьируются от места к месту.

Некоторые фольклористы пошли дальше, утверждая, что средневековый культ ведьм был пережитком древних греко-римских или германских языческих культов. Еще в 1835 году Якоб Гримм говорил о том, что колдовство пошло от древних тевтонских культов. Золдан считал, что оно происходит от греко-римских культов. А. А. Барб и Хью Тревор-Ропер резонно полагали, что провести различие между тевтонскими и греко-римскими языческими элементами сложно и в любом случае подобное различение не имеет большого значения, поскольку нас интересует общая теория ведовства как пережитка язычества. Эта идея получила некоторую популярность в определенных кругах. Хофлер утверждал, что у германских народов была давняя традиция тайных демонических культов, продолживших существовать в Средние века и сохранившихся до наших дней. Эти культы включали в себя маскарады с переодеванием в животных, оргиастические танцы и дикую охоту.

Безусловно, самым влиятельным сторонником теории пережитков тайных культов была Маргарет Элис Мюррей, антрополог, фольклорист и египтолог. Первая работа Мюррей о европейском ведовстве была опубликована в 1921 году, когда антропология, фольклор и мифы были на пике популярности, – «Бесплодная земля» Элиота выйдет в 1922 году. Две последующие ее работы были выдержаны в более радикальном духе и более уязвимы для критики, тем не менее она больше, чем любой другой антрополог, поспособствовала тому, чтобы потеснить господствующую либеральную точку зрения, и Британская энциклопедия до недавнего времени помещала именно ее статью на слово «Ведовство»[69]69
  Последняя статья в «Британнике» пытается избежать противоречий, но добивается только того, что создает впечатление неполноты информации. Мисс Мюррей умерла в возрасте 100 лет в 1963 г.


[Закрыть]. Чтобы дать корректную оценку работам Мюррей, необходимо учитывать странности ее более поздних работ, в которых, например, она утверждала, что каждый король Англии, от Вильгельма Завоевателя до Якова I, был тайным адептом ведовского культа. Справедливости ради стоит отметить, что те, кто знал ее лично, были убеждены в ее здравомыслии, хотя, быть может, не в научной аккуратности. Однако оценка научного вклада Мюррей должна основываться на ее первой, самой умеренной и оказавшей наибольшее влияние книге под названием «Культ ведьм в Западной Европе».

Однако даже в «Культе ведьм» фундаментальная ошибка Мюррей уже очевидна: она утверждала, что древняя религия плодородия, в центре которой находилось поклонение богу Дианусу (который сам, по сути, был выдуман Мюррей), сохранилась в форме организованного и широко распространенного культа от поздней Римской империи до XVII века. Эта ошибка повлекла за собой другие. Поскольку, по ее мнению, в верованиях и обрядах этого культа существовала преемственность, лишь незначительно изменяясь на протяжении веков, на ведовские культы мало повлияли христианские идеи или другие аспекты средневекового общества. Следовательно, Мюррей, не опираясь на источники, распространила на всю историю колдовства ведовские практики, которые были характерны для определенных времен и мест, например такие, как ковен, позднее явление, специфически характерное для Шотландии, или шабаш, который она поместила в центр придуманного ею культа плодородия, но который не упоминался ни в каких источниках до конца XV века.

Действительно, Мюррей в общем и целом ужасно обращалась с источниками. Она не только подгоняла свидетельства под свою теорию, но также игнорировала огромное количество материалов, особенно по Средневековью, которые были ей легко доступны и которые, по иронии судьбы, в некоторых случаях даже укрепили бы ее позицию[70]70
  Самым непростительным пробелом является ее неспособность использовать коллекцию средневековых источников в книге Джозефа Хансена «Quellen», опубликованную за двадцать лет до выхода в свет «Культа ведьм». Мюррей также не использовала многие другие ценные французские, немецкие и латинские материалы, а ее заметки и библиография показывают меру ее несчастливой зависимости от британских по своему происхождению источников и фактов в ущерб более богатым континентальным материалам.


[Закрыть]. Тем не менее в ее работах выдвинуты важные антропологические идеи, такие как связь между религией и низкой магией, а также происхождение определенных ведовских верований, например фамильяров, из простонародных языческих обычаев. Также книга Мюррей подчеркивает один важный момент, который в значительной степени игнорируется либералами: языческие обычаи и верования, будь то греко-римские, тевтонские или кельтские, не исчезли с появлением христианства, а напротив – выжили и составили прочную основу колдовства.

Худшим результатом работы Мюррей стало усиление позиций шарлатанов и оккультистов. Хотя самозваные ведьмы сегодня вполне разделяют мнение либералов о том, что они были невиновны во вменяемых им преступлениях, но они не согласны с мнением либералов о том, что ведовство не существовало вовсе: напротив, они настаивают, что ведовство – это подлинная и древняя разновидность религии. Теории Мюррей, по их мнению, подтверждают их убеждения, и потому они надстроили еще один этаж над нагромождением ее нелепиц. К сожалению, из множества абсурдных утверждений Мюррей отклик получил не только тезис о существовании ведьм; в работах некоторых современных авторитетных ученных также можно проследить сильное влияние ее теорий[71]71
  Например, Williamson H. R. The Arrow and the Sword. L., 1947; Lethbridge Th. C. Witches: Investigating an Ancient Religion. L., 1962, а также Хьюз. Книга Хьюза на голову выше книги Уильямсона и намного лучше книги Летбриджа.


[Закрыть]. Другие историки, такие как Байлофф и Бономо, стремясь развивать полезные стороны работ Мюррей, отказались от несостоятельных аспектов ее теории, а независимые и тщательные исследования современных ученых придали тезисам Мюррей значительную новую силу.

На историческое изучение колдовства большое влияние оказали не только психологи и социологи, но и антропологи. С тех пор как Фрейд начал исследовать психологические основы магических и религиозных верований, особенно в своих работах «Тотем и табу», «Моисей и монотеизм», психологи стали уделять внимание пониманию психопатологий, основанных на изучении веры в ведовство. Психологический подход усилил смещение акцента в историографии от репрессивных институтов, на которых сосредоточивали свое внимание либеральные историки, к более глубокому исследованию психологических причин поведения как ведьм, так и их преследователей. Было ли ведовство формой протеста против общества или бегства от него? Давало ли оно иллюзию власти тем людям, которые чувствовали себя бессильными и бесправными в мире? Можно ли считать ведовство еще одной формой побега от реальности наравне с ритуалами, драмой, ересью, мистицизмом или паломничеством? Может, ведовство – это воплощение панических страхов, бытующих в народной среде, таких как страх перед лесом и животными? Или это отвратительная форма проекции, в которой извращенные желания преследователя проецируются на ведьм? Могли ли ведьмы вызвать у себя галлюцинации с помощью таких растений, как аконит? Это лишь некоторые из многих вопросов, обсуждаемых психологами и историками, ориентированными на психологическую историю ведовства. По крайней мере один психиатр, Натаниэль С. Лерман, выбивается из общего ряда. Следуя скептической позиции либеральной школы и утверждая, что ведьмы были невиновным и совершенно вменяемыми, он критикует не только психиатрическую интерпретацию ведовства, но и сами основы фрейдистской психологии. Мы не будем продолжать эту дискуссию, а вместо этого станем в будущем опираться на социальную психологию и социальную динамику, чтобы понять, какие общественные условия позволили вере в ведьм широко распространиться. Еще в 1862 году Мишле утверждал, что ведовство было формой социального протеста, коренящегося в тяжелых событиях XIV века, и с тех пор другие историки, часть из которых были марксистами, предположили, что ведовство, как и ересь, было порождено недовольством общественности своими правителями[72]72
  Palau J. La Sorcellerie. P., 1957, подчеркивает роль социальных элементов. Лучшие марксистские интерпретации ереси были сформулированы Кохом, Вернером и Эрбштоссером. Можно упомянуть и некоторых социологов, которые обращали внимание общества на европейское ведовство: Febvre L. Sorcellerie, sottise ou révolution mentale? // Annales: Économies-sociétés-civilisations. Vol. 1948. P. 9–15, опубликована повторно в Au Coeur religieux du seizième siècle. P. 957; также Круассан, Мандру и Хельдд, который во много полагается на Дюркгейма.


[Закрыть].

Многие из наиболее ценных материалов за последние полтора столетия были научными отчетами о конкретных городах, епархиях или странах, основанными на тщательной работе в архивах. Новые материалы иногда в нетронутых архивах все еще обнаруживают историки-краеведы, которые осознали важность публикации документов, касающихся ведовства. Большинство хороших книг и статей, посвященных частным сюжетам, связанным с феноменом ведовства, были написаны в Германии, Австрии, Швейцарии, Франции, Италии и Англии.

Пониманию средневекового ведовства также способствовали работы по демонологии, магии, ереси, особенно в несколько последних десятилетий. Это помогло нам расширить понимание того, как динамика изменений в обществе повлияла на развитие ведовства как такового и на его связь с демонами, магией и ересью. Для понимания феномена ведовства изучение ереси играет бо́льшую роль, нежели изучение магии или даже демонологии, поскольку противники ведовства воспринимали его как разновидность религиозного инакомыслия, а его корни глубоко уходили во многие ранние ереси.

Одним из самых влиятельных современных исследователей ведовства был Рассел Хоуп Роббинс, чьи резкие антихристианские взгляды делали его одним из последних ярых защитников либеральной школы XIX века. Подход Роббинса не только выступает хорошим противовесом к эксцессам школы Мюррей, но и имеет ряд собственных достоинств. Моральное негодование по поводу явления, приведшего, по некоторым оценкам, к казни двухсот тысяч человек, соответствует лучшей исторической традиции, исходящей из того, что значение событий не умаляется с течением времени. Роббинс скептически относился к протоколам инквизиционных судов, поскольку часто признания были получены под пытками, что было подтверждено известным историком ереси Гербертом Грундманом.

Однако мы не можем принять аргумент, что инквизиция изобрела колдовство, когда закончились еретики, которых можно было предать суду. На самом деле ересь никогда не была так широко распространена, как в XIV и XV веках, когда число вальденсов действительно росло и возникло множество новых сект. «И конечно же, – как замечает один историк, – на каждого еретика, павшего жертвой инквизиции, приходилось двадцать тех, кто избежал подобной участи»[73]73
  Bernard P. P. Heresy in Fourteent Century Austria… P. 55.


[Закрыть]. История ведовства должна быть связана с историей ереси, а не с историей колдовства. Так, географический обзор распространения ведовства показал бы, что оно было гораздо теснее связано с ересью, чем с инквизицией. В Испании и Польше, где инквизиция была особенно могущественна, было очень мало судебных процессов над ведьмами, тогда как в Англии, где инквизиция не существовала, судебные процессы проводились повсеместно. В тех местах, где ересь была сильна, ведовство тоже приобрело особое значение. Так же было и в Англии. Именно в XV веке, когда Англия впервые ощутила натиск ереси, ведовство стало проблемой. Следовательно, идея о том, что ведовство – это выдумки христианства, верна лишь отчасти.

Современные приверженцы антропологического и социологического подхода тоже внесли ценный вклад. Бурштейн исследовал феномен ведовства с точки зрения медицины, особенно в связи с психопатологией. Рунеберг, придерживаясь сильных сторон теории Мюррей и избегая свойственных ей преувеличений, критикует либеральную школу за то, что она отвергает антропологические доказательства в пользу реальности ведовства, которые свидетельствуют о том, что нечто очень похожее на европейское ведовство существовало в Америке и Африке среди людей, не принадлежащих к христианскому миру. Как и Хансен, Рунеберг считал колдовство композитным явлением, однако он также полагал, что элементы народных верований присутствуют в ведовстве в той же степени, что и элементы христианской теологии. Ведовство происходит от древних обрядов плодородия, передававшихся из поколения в поколение в Средние века и претерпевших некоторые, но не радикальные, изменения под влиянием христианства. Под давлением преследований со стороны Церкви, которая ставила колдовство в один ряд с ересью, древние культы плодородия в итоге трансформировались в ведовство.

Огромный вес теории Рунеберга и интерпретации фольклора в целом придает блестящая монография молодого итальянского ученого Карло Гинзбурга. Гинзбург заинтересовался историей фольклора, ознакомившись с трудами Мюррей, Рунеберга и Бономо. После долгой работы в архиве он нашел поразительные доказательства в пользу их теорий. Он утверждает, что преемственность в истории какого-либо древнего культа сложно доказуема, но можно показать преемственность народных верований и практик, связанных с плодородием, на которые на протяжении веков накладывались «культурные наслоения самого разного характера»[74]74
  P. 33.


[Закрыть]. В качестве доказательства Гинзбург использует существование культа плодородия во Фриули еще в конце XVI века – культа под названием бенанданти (benandanti – «идущие на благое дело»). Бенанданти были приверженцами культа плодородия и поклонялись богине Диане. Неопровержимость доказательств лишь подтверждает некоторые части тезиса Мюррей и Рунеберга. Еще более любопытной является трансформация, случившаяся с бенанданти после прихода инквизиции. Бенанданти ранее открыто отвергали любые намеки на поклонение дьяволу и даже выходили ночью на улицы и ожесточенно дрались со стригонами (strigoni), адептами местного культа ведьм. Когда прибыли инквизиторы, они, в силу ригидности своих установок, отказывались видеть разницу между двумя культами: поклонения Диане и участия бенанданти в нехристианских обрядах оказалось достаточно, чтобы обвинить их в ведовстве. На судебных процессах и под пытками инквизиторы вынудили бенанданти признаться в колдовстве, и за удивительно короткий промежуток времени их ложь укоренилась не только в умах населения в целом, но и у самих бенанданти. Еще в 1610 году бенанданти твердили о том, что не поклоняются дьяволу, однако к 1640 году они уже были убеждены в обратном и зашли так далеко, что признали себя стригонами – членами той самой секты, против которой они ранее так решительно выступали. «Мы можем со всей уверенностью утверждать, – пишет Гинзбург, – что поклонение дьяволу и ведовство распространилось по Фриули в виде искаженного культа плодородия»[75]75
  Ibid. P. XV.


[Закрыть]. Никогда прежде не было представлено более убедительных доказательств того, что ведовство существовало, что оно в значительной степени было порождено народными верованиями и практиками и что роль инквизиции заключалась вовсе не в том, чтобы изобрести ведовство, а в том, чтобы навязать другим свое определение того, что именно считалось ведовством.

Другие интерпретации феномена ведовства были предложены другими авторитетными учеными, такими как Бароха и Роуз. Наиболее влиятельной из них, пожалуй, была интерпретация Хью Тревора-Ропера – как из-за выдающегося положения ее автора, так и из-за присущего ему здравого смысла. Тревор-Ропер утверждает, что ведовство было реальным в том смысле, что ведьмы сами в него верили. Оно не было ни древним культом плодородия, ни продуктом теологического воображения; ведовство, по его мнению, представляет собой прежде всего «ответ на социальную напряженность»[76]76
  European Witch-Craze… P. 115; см. также сс. 100–101, 106–115.


[Закрыть]. Ведовство стало повальным увлечением в социологическом смысле. Ненависть одних групп населения к другим нашла свое выражение в мифологии зла, которая, по крайней мере, была частично принята теми, против кого и была создана. Таким образом, ведьмы, которых снова и снова обвиняли в поклонении дьяволу, постепенно стали оправдывать ожидания своих обвинителей.

Современная историческая мысль стремится к расширению спектра интерпретаций феномена ведовства с учетом разных точек зрения. Источники, которые разбросаны по архивам, написаны темным языком и трудны для понимания, не требуют какой-либо единой интерпретации. Почти все имеющиеся у нас документы, касающиеся средневековой ереси и ведьм, были написаны их противниками – в виде трактатов, хроники или протоколов признаний, полученных у еретиков. Инквизиторы, в частности, обычно использовали стандартные формулировки вопросов и ответов, которые в значительной мере заранее предопределяли «разоблачения». Опросник был составлен на латыни и мог быть «переведен» обвиняемому так, как выгодно инквизитору. Получив желаемый ответ, инквизитору оставалось только записать его как ответ на вопрос на латинском, который мог иметь совершенно иное значение, о чем заключенный не подозревал. Если подобные махинации не срабатывали, то всегда оставались пытки, которые применялись повсеместно с такой жесткостью, что могли сломить даже самых стойких.

Другой – не столь принципиальной, но все же опасной – трудностью в изучении источников является средневековая практика воспроизводить и повторять более ранние материалы, не ссылаясь на них. Черты, приписываемые какой-либо одной группе ведьм, на самом деле могли быть получены из описаний более ранней группы или даже из сугубо литературных или теологических источников. Наконец, определенную трудность представляет неравномерное распределение источников по временны́м периодам. Источники, датируемые временем до XII века, очень скудны, а для самого раннего периода, с IV по VII века, крайне фрагментарны. Вероятно, предположение о том, что стремительный рост случаев ведовства произошел в течение XIV и XV веков, может быть ошибочным. Некоторые недостатки источников можно компенсировать, если принять, что события, которые произошли лишь в человеческом представлении, так же интересны, как и те, которые «произошли на самом деле» и намного более достоверны.