Текст книги "Сад чудовищ"

Глава 11

От Олимпийской деревни такси довезло Пола до Лютцовплац, шумной площади у зловонного бурого канала к югу от Тиргартена.

Шуман вышел из машины, понюхал воздух и медленно огляделся по сторонам, пытаясь сориентироваться. Ни пристальных взглядов поверх газет, ни скрытых типов в коричневых костюмах или в форме он не заметил и зашагал в восточном направлении. Он приехал в тихий жилой район, где попадались и красивые дома, и скромные. Без труда вспомнив указания Моргана, Пол сначала двигался параллельно каналу, потом пересек его и свернул на Принц-Генрихштрассе. Вскоре он оказался на Магдебургер-аллее, застроенной четырех-, пятиэтажными домами, точь-в-точь как уютные старые многоквартирки в манхэттенском Вестсайде. Почти на каждом доме развевались флаги, в основном красно-бело-черные, нацистские, но попадались и олимпийские, с переплетенными кольцами. Нужный Полу дом, номер двадцать шесть, украшал олимпийский флаг. Пол нажал на кнопку звонка, через секунду послышались шаги. Занавеска на боковом окне всколыхнулась, словно на ветерке. Пауза. Скрежет металла. Дверь открылась.

– Добрый день! – по-немецки сказал Пол женщине, с опаской выглянувшей на улицу.

– Вы Пол Шуман?

– Он самый.

Женщине было под сорок или чуть больше. Фигура стройная, цветастое платье ниже колен. Марион окрестила бы такое безвкусицей, вышедшей из моды пару лет назад. Короткие русые волосы женщина завивала и, подобно большинству жительниц Берлина, не пользовалась косметикой. Кожа тусклая, в карих глазах усталость, но эти несовершенства легко устранялись хорошей едой и парой ночей спокойного сна. Удивительно, но именно несовершенства привлекали Пола. Ничего похожего на подружек Марион – да и на нее саму, – порой за внешним лоском не разберешь, какие они на самом деле.

– Я Кэт Рихтер, добро пожаловать в Берлин…

Ладонь у нее тонкая, красная, рукопожатие крепкое.

– …я точно не знала, когда вы приедете. Герр Морган говорил, что в эти выходные. В любом случае ваши комнаты готовы. Пойдемте, прошу вас.

Пол вошел в переднюю, где пахло бензином от противомольного средства, а еще корицей и, едва уловимо, сиренью от ее духов. Кэт заперла дверь и глянула в занавешенное окно, проверив, что творится на улице. Потом она взяла портфель и чемодан Пола.

– Не надо, я…

– Вещи я понесу, – коротко сказала Кэт. – Сюда!

Хозяйка повела Шумана по темному коридору, где древние газовые лампы соседствовали с новыми электрическими светильниками. На стенах висели поблекшие картины маслом с изображением пасторальных сцен. Кэт открыла дверь посреди коридора и поманила Шумана внутрь. Комнаты оказались большие, чистые, а мебели маловато. Сразу за дверью была гостиная, за ней, слева, спальня, а прямо по стене – кухонька, отделенная от жилой зоны японской ширмой, усеянной пятнами. На столах стояли фигурки животных, куклы, облупленные лаковые шкатулки, лежали дешевые бумажные веера. Кроме того, Пол заметил две шаткие электрические лампы, в углу – граммофон, рядом с ним напольный приемник, который Кэт сразу включила.

– Курительная в передней части дома. Вы наверняка привыкли к курительным только для мужчин, но этой могут пользоваться все. Так я решила.

Пол вообще не привык к курительным и молча кивнул.

– Вам нравятся комнаты? Если нет, у меня есть другие.

– Эти меня устраивают, – сказал Пол, оглядевшись.

– Что вас еще интересует? Шкафы? Водопровод? Вид из окна?

Пол уже отметил, что квартира на первом этаже, окна без решеток, значит можно выбраться из окна спальни, из окна гостиной или из коридорной двери, которая ведет в другие квартиры, то есть к другим вариантам побега.

– Если вода не из канала, который я видел по пути сюда, то все в порядке. Видом из окна я вряд ли успею насладиться: слишком много работы.

Радиолампы нагрелись, гостиную заполнил мужской голос. Господи! «Санитарная» лекция до сих пор продолжалась, а с ней – разговоры об осушении болот и истреблении комаров опрыскиванием. У президента Рузвельта, по крайней мере, «беседы у камелька» получались милыми и лаконичными. Пол покрутил ручку приемника, разыскивая музыку. Ничего не попалось, и он отключил радио.

– Вы ведь не возражаете?

– Комната ваша. Делайте что хотите. – Кэт с сомнением взглянула на онемевший приемник и сказала: – Герр Морган говорил, что вы американец, но у вас очень хороший немецкий.

– Это благодаря родителям и бабушке с дедушкой.

Пол взял у нее чемодан, прошел в спальню и поставил его на кровать. Чемодан едва не утонул в матрасе, и Пол подумал, что матрас пуховый. Бабушка рассказывала, что, пока они не иммигрировали в Штаты и жили в Нюрнберге, она спала на пуховой перине. Полу с детства казалось, что спать на птичьих перьях здорово.

Когда он вернулся в гостиную, Кэт объявила:

– Через коридор от ваших комнат с семи до восьми я подаю легкий завтрак. Пожалуйста, сообщайте мне с вечера, когда именно его подавать. После обеда, разумеется, подаю кофе. Раковина в спальне, уборная в конце коридора, общая для всех гостей. Сейчас вы у меня один, но ближе к Олимпиаде соберется больше постояльцев. Сегодня вы король дома номер двадцать шесть по Магдебургер-аллее. Замок в вашем распоряжении. – Кэт шагнула к двери. – Сейчас принесу полуденный кофе.

– Не надо, я…

– Надо, надо, кофе входит в стоимость проживания.

Кэт вышла в коридор, а Шуман вернулся в спальню, где по полу носилась добрая дюжина черных жуков. Он вытащил из чемодана «Майн кампф» с фальшивым паспортом и рублями и поставил в книжный шкаф. Снял свитер, закатал рукава тенниски, вымыл руки и вытер стареньким полотенцем.

Кэт вернулась с подносом, на котором стояли помятый серебряный кофейник, чашка и тарелочка, накрытая кружевной салфеткой. Поднос она поставила на стол у вытертого дивана.

– Садитесь, прошу вас.

Пол сел, расправив рукава тенниски.

– Вы хорошо знакомы с Реджи Морганом?

– Нет, он просто откликнулся на объявление о комнатах и заплатил вперед.

На такой ответ Пол и надеялся. Хорошо, что она не общалась с Морганом, значит подозреваемой не станет. Он заметил, что Кэт смотрит ему на щеку.

– Вы поранились?

– Нет, я просто высокий и всегда ударяюсь головой.

Пол легонько коснулся щеки, будто стукая себя в подтверждение своих слов. Пантомима показалась глупой, и он опустил руку.

– Погодите! – велела Кэт, вставая.

Через пару минут она вернулась с лейкопластырем, который протянула Полу.

– Спасибо.

– А вот йода, увы, нет. Я везде смотрела.

Пол удалился в спальню. За раковиной там стояло зеркало. Глядя в него, он прижал пластырь к щеке.

– Потолки у нас тут высокие, можете не опасаться, – крикнула из гостиной Кэт.

– Это ваш дом?

– Нет, его владелец сейчас в Голландии, – ответила Кэт. – Я веду хозяйство в обмен на жилье и пропитание.

– А он связан с Олимпиадой?

– С Олимпиадой? Нет, а что?

– Большинство флагов на улице нацистские, то есть национал-социалистические. А у вас олимпийский флаг.

– Ну да, – с улыбкой ответила Кэт. – Мы же все тут пропитаны олимпийским духом.

По-немецки Кэт говорила с безукоризненной грамотностью, мысли выражала четко. Пол чувствовал, что в прошлом у нее было иное занятие, куда интереснее нынешнего, но шершавые руки, обломанные ногти и усталые-усталые глаза говорили, что в последнее время ей несладко. Хотя энергию и решимость дотерпеть до лучших времен Пол тоже чувствовал. Наверное, отчасти этим Кэт его и привлекала.

Она налила ему кофе и объявила:

– Сахара сейчас нет. Кончился.

– Я пью без сахара.

– Зато у меня есть штрудель. Я испекла его, когда продукты еще были.

Кэт подняла салфетку – на тарелке лежали четыре кусочка сладкой выпечки.

– Вы знаете, что такое штрудель?

– Моя мама пекла штрудели, – ответил Пол. – Каждую субботу. Мои брат с сестрой помогали: тесто раскатывали так тонко, что хоть читай сквозь него.

– Да-да, я тоже так раскатываю! – воодушевилась Кэт. – А вы не помогали раскатывать тесто?

– Нет, никогда. На кухне я не блещу талантами.

Пол откусил кусочек и продолжил:

– Зато я съел немало… Ваш очень вкусный! – Он кивнул на кофейник: – Хотите кофе? Я налью вам.

– Я? – удивилась Кэт. – Нет, спасибо.

Пол пригубил кофе: напиток оказался слабым, его наверняка варили из гущи.

– Давайте говорить на вашем языке, – предложила Кэт и перешла на английский: – Я никогда не была в вашей стране, но очень хотела бы поехать.

Кэт неправильно произносила лишь звук «в», но для немцев он самый сложный.

– У вас хороший английский, – похвалил Пол.

– То есть ваш английский хорошо? – машинально поправила Кэт и улыбнулась: вот, мол, уличила вас в ошибке.

– Нет, – ответил Пол. – Либо «у вас хороший английский», либо «вы хорошо говорите по-английски». «Хороший» – прилагательное, «хорошо» – наречие.

Кэт нахмурилась.

– Дайте подумать… Да-да, вы правы. Мне очень неловко. Мистер Морган упоминал, что вы писатель. Вы, конечно же, университет окончили.

Пол отучился два года в небольшом бруклинском колледже, потом отправился добровольцем во Францию. Учебу он так и не закончил. Когда вернулся с войны, жизнь вдруг стала сложной, и колледж отошел на второй план. Впрочем, в типографии деда и отца он узнал о словах и книгах куда больше, чем надеялся усвоить в колледже. Разумеется, Пол не стал рассказывать об этом Кэт.

– Я учительница. Точнее, была учительницей. Учила молодежь литературе и словесности. Заодно и премудростям грамматики, в том числе разнице между наречием и прилагательным, поэтому сейчас мне неловко.

– Вы учитель английской литературы?

– Нет, немецкой. Хотя английские книги тоже люблю.

Возникла небольшая пауза. Пол вытащил из кармана паспорт и протянул Кэт. Та взяла, нахмурившись.

– Я тот, за кого себя выдаю.

– В каком смысле?

– Вы предложили мне говорить по-английски, дабы удостовериться, что я действительно американец, а не информатор национал-социалистов?

– Я… – Кэт потупилась, ей было очень неловко.

– Все в порядке, – кивнув, заверил Пол. – На фотографию взгляните.

Кэт собралась вернуть паспорт, но потом открыла и сравнила фотографию с лицом гостя. Пол забрал паспорт.

– Да, вы впрямь тот, за кого себя выдаете. Мистер Шуман, простите меня, пожалуйста.

– Пол.

– Уверена, вы очень хороший журналист, раз вы такой… проницательный? Это верное слово? – с улыбкой спросила Кэт.

– Да, это верное слово.

– Думаю, партия не столь дотошна и не столь богата, чтобы нанимать американских шпионов для слежки за людьми вроде меня. Наверное, можно сказать вам, что я в немилости. – Кэт вздохнула. – Сама виновата, не подумала. Мы со студентами проходили Гёте, и я обмолвилась, что уважаю его за смелость запретить сыну сражаться против Наполеона. В современной Германии пацифизм стал преступлением. За одну фразу меня уволили, а книги конфисковали. – Кэт махнула рукой. – Простите, что жалуюсь. Вы его читали? В смысле, Гёте?

– Боюсь, что нет.

– Гёте вам понравится. Он великолепен. Он помогает почувствовать многоцветие слов. Из всех книг, что у меня отняли, по Гёте я скучаю с особенной силой.

Кэт с вожделением глянула на тарелку со штруделем. До сих пор она не съела ни кусочка. Пол протянул ей тарелку.

– Нет-нет, спасибо! – отозвалась она.

– Если не съедите, я подумаю, что вы национал-социалистическая шпионка, которую подослали меня отравить.

Кэт снова глянула на штрудель, взяла кусочек и быстро съела. Пол потянулся за своей чашкой и краем глаза заметил, что она пальцами собрала сладкие крошки со стола и отправила в рот, ежесекундно следя, не подсматривает ли гость.

– Ах, мы с вами беспечны, как часто случается при первых встречах, – посетовала Кэт, когда Пол снова к ней повернулся. – Нужно быть осторожнее. Кстати, пока не забыла… – Кэт показала на телефон. – Всегда отключайте его, знаете ведь о прослушке. Если решитесь-таки позвонить, говорите с расчетом на национал-социалистического приспешника. Это касается и междугородних звонков с почты, а вот телефонные будки, наоборот, сравнительно безопасны.

– Спасибо, – поблагодарил Шуман. – Только мои разговоры слухачам наскучат: каково население Берлина, сколько бифштексов съедят спортсмены, сколько времени ушло на строительство стадиона и так далее.

– Ах, наши с вами сегодняшние разговоры многим покажутся скучными, хотя за них можно запросто угодить в гестапо, – тихо сказала Кэт, вставая. – А то и в место пострашнее.

Глава 12

«ДКВ» концерна «Ауто унион», потрепанная машина Вилли Коля, проехала двадцать километров от города до Олимпийской деревни, не перегревшись на безжалостном солнце, которое заставило обоих детективов снять пиджаки в пику уставу крипо и их вкусам.

Сначала ехали на запад от Берлина, через Шарлоттенбург, затем на юго-запад, к Гатову. Возле тех двух городов погибли польские рабочие и еврейские семьи. Жуткие фотографии с мест преступления терзали память Коля, примерно как несвежая рыба терзает нутро.

Детективы подъехали к главному входу в деревню, у которого царила невероятная суета. Частные машины, такси, автобусы высаживали спортсменов и обслуживающий персонал, грузовики подвозили ящики, багаж, оборудование. Детективы снова облачились в пиджаки, подошли к воротам, показали удостоверения охранникам, бойцам регулярной армии, и вошли на большую ухоженную территорию. Вокруг кто-то катил багаж по широким асфальтированным дорожкам, кто-то, облачившись в шорты и футболки, разминался и бегал.

– Смотрите! – воскликнул Янссен, кивая на группу японцев или китайцев.

Коль с удивлением отметил, что они в белых футболках и во фланелевых брюках, а не… он даже не знал в чем. Не в набедренных повязках и вышитых шелковых халатах. Неподалеку шли несколько смуглых арабов, двое смеялись над тем, что говорил третий. Вилли Коль глазел на них, как школьник. Олимпиада на следующей неделе, он посмотрит ее с удовольствием, но ему также хотелось увидеть представителей почти каждой страны мира, ведь из крупных держав спортсменов не прислали только СССР и Испания.

Крипо разыскали американские общежития, приемную в главном из них и обратились к немецкому офицеру связи.

– Лейтенант! – позвал Коль, глянув на его погоны.

Тот мигом вытянулся по стойке смирно, а когда Коль представился и представил своего помощника, присмирел окончательно.

– Хайль Гитлер! Майн герр, вы здесь на задании?

– Так точно.

Коль описал подозреваемого и спросил, не видел ли офицер такого.

– Нет, майн герр. Только в американских общежитиях людей сотни. Сами понимаете, деревня большая.

Коль кивнул:

– Хочу поговорить с кем-то из американской команды. Лучше с чиновником.

– Есть, майн герр, я устрою встречу.

Пять минут спустя лейтенант вернулся с долговязым мужчиной за сорок, представившимся одним из главных тренеров. Тренер был в белых слаксах и, жаре вопреки, в белом жилете крупной вязки поверх белой же рубашки. Пару минут назад приемная пустовала, а сейчас дюжина спортсменов вошла в нее якобы по делу. С армейских времен Коль помнил: среди совместно проживающих новости распространяются быстрее всего.

Немецкий лейтенант предложил себя в переводчики, но Колю хотелось говорить напрямую.

– Сэр, я есть инспектор из немецкая уголовная полиция, – начал он на ломаном английском и предъявил удостоверение.

– Что-то случилось?

– Мы точно не знаем. Но, мм, мы ищем человек, с которым хотим говорить. Может, вы знаете этот человек?

– Дело весьма серьезное, – вставил Янссен.

Коль восхитился его произношением. Он и не подозревал, что его помощник так здорово владеет английским.

– Да-да, – продолжал инспектор, – тот человек потерял книгу. – Коль показал путеводитель, развернув носовой платок, которым его оборачивал. – Такие ведь дают людям, которые имеют связь с Олимпиадой?

– Верно, хотя не только спортсменам, а вообще всем. Нам раздали около тысячи. Кстати, английский вариант у представителей многих стран.

– Да, но мы обнаружили его шляпа. Она сделана в Нью-Йорк. Значит, этот человек, скорее всего, американец.

– Шляпу обнаружили? – удивился тренер. – Неужели?

– Мы считаем, что это крупный мужчина с красно-черно-коричневыми волосами, – продолжал инспектор.

– С красно-черно-коричневыми?

Раздосадованный убожеством своего английского, Коль глянул на Янссена, и тот выручил:

– У него прямые темно-русые волосы с каштановым отливом.

– Он носить светло-серый костюм с этот шляпа и галстук.

Коль кивнул Янссену, который достал из портфеля вещдоки.

Тренер равнодушно посмотрел на них и пожал плечами:

– Может, лучше скажете, в чем дело?

Коль в очередной раз подумал, что в Америке живут совершенно иначе. Ни один немец не осмелится спросить, зачем полицейский задает вопросы.

– Это дело государственной безопасности.

– Государственной безопасности? Угу. Я с удовольствием помог бы. С удовольствием. Но без конкретики…

Коль огляделся по сторонам.

– Может, кто-то из присутствующих знает этот человек?

– Эй, ребята, никто не знает, чьи это вещи? – громко спросил тренер.

– Нет… Не знаю… – отозвались спортсмены, качая головой.

– Тогда, надеюсь, у вас есть этот… как его… список прибывших в Германию. С адресами. Чтобы выяснить, кто из Нью-Йорк.

– У нас есть только список членов команд и тренеров. Вы же не намекаете…

– Нет-нет! – Коль считал, что убийца не из команды. Спортсмены постоянно на виду, приехали накануне, вряд ли один из них выскользнул из деревни, убил человека, заглянул в несколько мест, выполняя некое задание, и вернулся, не вызвав подозрений. – Сомневаюсь, что это спортсмен.

– Тогда, боюсь, помочь мне вам нечем. – Тренер скрестил руки на груди. – Уверен, у вашей иммиграционной службы есть информация об адресах гостей страны. Они же отслеживают въезжающих и выезжающих? Слышал, вы в Германии следить мастера.

– Да-да, я об этом подумать. К сожалению, в тех досье нет домашних адресов. Только национальность.

– Ах, невезуха.

– Я больше надеялся на судовой манифест, на список пассажиров «Манхэттена». Так ведь часто адреса указывают? – упирался Коль.

– Ну да. Судовой манифест точно есть. Но вы ведь понимаете, что пассажиров была почти тысяча?

– Понимаю. Но, пожалуйста, я очень хотел бы видеть список пассажиров.

– Ясное дело. Только… По-моему, у нашего общежития… ну… По-моему, у нас дипломатический статус. Олимпийская деревня – суверенная территория. Так что, думаю, вам нужен ордер на обыск.

Коль помнил времена, когда для обыска в доме подозреваемого или для требования представить доказательство требовалось распоряжение судьи. Веймарская конституция, учредившая в Германии республику, содержала много защитных норм, большей частью заимствованных у американцев. Имелся у нее и серьезный изъян, которым не преминул воспользоваться Гитлер, – право президента приостанавливать действие прав человека на неопределенный срок.

– Ну, я лишь хочу прояснить несколько вопросов. Ордера у меня нет.

– С ордером мне было бы спокойнее.

– Дело довольно срочное.

– Уверен, что так. Да ведь с ордером и вам будет спокойнее. Мне же не хотим мутить воду. Ну, в дипломатическом смысле. «Мутить воду», вы понимаете, о чем я?

– Да, смысл слов мне ясен.

– Так пусть ваш босс позвонит в посольство или в Олимпийский комитет. Если получу разрешение, тогда, все, что хотите, преподнесу вам на серебряном подносе.

– Ну хорошо. Да-да.

Коль подумал, что, если правильно изложить просьбу, посольство США, вероятно, согласится. Американцы не захотят, чтобы пошли разговоры о том, как с их олимпийской командой в Германию проник убийца.

– Очень хорошо, сэр, – вежливо отозвался Коль. – По вашему совету я свяжусь с посольством и с Олимпийским комитетом.

– Отлично. Ну, берегите себя и удачи на Олимпиаде! Ваши парни дадут нам жару.

– Я непременно поприсутствую, – заверил Коль. – Билеты я купил больше года назад.

Детективы попрощались и вышли на улицу.

– Янссен, из машины свяжемся по рации с Хорхером. Он ведь наверняка может связаться с американским посольством. Вдруг получится… – Коль осекся, уловив резкий запах, знакомый, но здесь неуместный. – Тут что-то не то.

– О чем это вы?

– Сюда, скорее!

Коль быстро зашагал вдоль заднего фасада главного американского общежития. Пахло дымом, но не так, как летом часто пахнет от мангалов, а древесным дымом, как от печи, что для июля редкость.

– Янссен, что здесь написано? На этой вывеске? Не пойму, как перевести с английского.

– Написано «Душевая/парная».

– О нет!

– В чем дело, майн герр?

Коль толкнул дверь и ворвался в просторное, выложенное кафелем фойе. По правую руку располагались уборные, по левую – душевые, отдельная дверь вела в парную. Коль побежал к той двери и распахнул настежь. Внутри была печь, на ней – большой поддон с камнями, рядом ведра с водой, которой поливали камни, чтобы пошел пар. Два молодых негра в спортивных костюмах стояли у печи, а в ней бушевало пламя. У одного, наклонившегося к заслонке, было красивое круглое лицо и высокий лоб, у другого, худощавого, – волосы гуще, а лоб ниже. Круглолицый выпрямился, закрыл печную заслонку, обернулся, поднял брови и мило улыбнулся инспектору.

– Добрый день, молодые люди, – начал Коль на чудовищном английском. – Я есть…

– Мы знаем. Как дела, инспектор? Отличное место вы тут для нас устроили. Я о деревне.

– Я почуял дым и встревожился.

– Мы просто огонь развели.

– Для натруженных мышц нет ничего лучше пара, – добавил его тощий приятель.

Коль глянул сквозь стеклянную заслонку: вьюшка открыта, бушующее пламя превращает в пепел листы белой бумаги.

– Майн герр, – позвал по-немецки Янссен, – что они…

Коль оборвал его, покачав головой, и глянул на первого из говоривших.

– Вы будете?.. – Коль прищурился и вытаращил глаза. – Да-да, вы Джесси Оуэнс, великий бегун!

Немецкий акцент Коля превратил имя в Йесса Овенс.

Удивленный спортсмен протянул потную руку. Ответив на его крепкое рукопожатие, Коль глянул на второго негра.

– Ральф Меткалф, – представился худощавый спортсмен и пожал руку Колю.

– Он тоже в команде, – сообщил Оуэнс.

– Да-да, я и о вас слышал. Вы победили на прошлой Олимпиаде в Лос-Анджелесе, штат Калифорния. Добро пожаловать!

Взгляд Коля метнулся к пламени.

– Вы принимаете паровые ванны до тренировки?

– Иногда до, иногда после, – ответил Оуэнс.

– Инспектор, вы любите паровые ванны? – спросил Меткалф.

– Принимаю иногда. Сейчас в основном ноги грею.

– Гудящие ноги. – Оуэнс поморщился. – Знаю, каково это. Слушайте, давайте выйдем отсюда. На улице в тысячу раз свежее.

Оуэнс придержал дверь для Коля и Янссена, которые, немного помешкав, вслед за Меткалфом вышли на лужок за общежитием.

– У вас очень красиво, инспектор, – сказал Меткалф.

– Да-да.

Коль посмотрел на дым, поднимающийся из металлической трубы над парной.

– Надеюсь, вам удастся найти человека, которого вы ищете, – сказал Оуэнс.

– Да-да. Предполагаю, не полезно спрашивать, не знаете ли вы того, кто носил шляпу стетсон и зеленый галстук? Человека большого размера?

– Извините, но таких я не знаю. – Оуэнс глянул на Меткалфа, и тот покачал головой.

– А вы не знаете таких, кто прибыл сюда с командой, но скоро уехал? – спросил Янссен. – Отправился в Берлин или куда-то еще?

Спортсмены переглянулись.

– Нет, увы, нет, – ответил Оуэнс.

– И я точно не знаю, – добавил Меткалф.

– Познакомиться с вами – большая честь.

– Спасибо, сэр.

– Я следил за новостями о ваших выступлениях… где же вы бежали, в Мичигане? В прошлом году… На отборочном этапе.

– В Энн-Арборе. Так вы в курсе? – засмеялся Оуэнс, в очередной раз удивляясь.

– Да-да. Мировые рекорды… Жаль, что новости из Америки теперь до нас почти не доходят. Но я очень жду Олимпиаду. Билета у меня четыре, и это на пятерых детей, жену и будущего зятя. Мы будем ходить… как это… посменно? Жара вам не помешает?

– Я вырос и начал бегать на Среднем Западе. Там погода почти такая же.

– Знаете, в Германии многие надеются, что вы не победите, – внезапно посерьезнев, заявил Янссен.

– Из-за того, что идиот Гитлер говорит о цветных? – хмуро спросил Меткалф.

– Нет, – отозвался молодой помощник Коля, расплывшись в улыбке, – из-за того, что наших букмекеров арестуют, если они начнут принимать ставки на иностранцев. Мы можем ставить только на немецких спортсменов.

– Так вы ставите против нас? – удивился Оуэнс.

– Разумеется, мы поставили бы на вас, – ответил Коль. – Но, увы, не можем.

– Потому что это незаконно?

– Нет, потому что мы бедные полицейские без денег. Так что бегите как Luft, как ветер, так ведь говорят американцы? Бегите, как ветер, герр Оуэнс и герр Меткалф. Я буду на трибунах. Буду болеть за вас, хоть и беззвучно… Пойдемте, Янссен.

Коль сделал несколько шагов и обернулся:

– Вынужден спросить снова: вы точно не видели никого в коричневом стетсоне? Хотя нет, конечно нет, вы сказали бы мне. Хорошего дня!

Детективы подошли к главному входу в общежитие, потом к воротам деревни.

– Майн герр, это был судовой манифест с именем нашего убийцы? Его негры сожгли в печи?

– Возможно. Нужно говорить «подозреваемый», а не «убийца».

Запах горелой бумаги плыл по горячему воздуху, щекотал Колю ноздри, усиливая досаду.

– Что нам с этим делать?

– Ничего, – коротко ответил Коль и зло вздохнул. – Это моя вина.

– Ваша вина, майн герр?

– Ах, Янссен, тонкости нашей службы… Не желая раскрывать карты, я заявил, что интересуюсь тем мужчиной по делу «государственной безопасности», что, пожалуй, в последнее время мы говорим слишком часто. Из моих слов следует, что преступление совершено не против невинной жертвы, а, скорее, против государства, с которым их государство воевало менее двадцати лет назад. В боях против армии кайзера Вильгельма большинство американских солдат наверняка потеряли родственников, а то и отцов. То есть из патриотических чувств они склонны защищать нашего подозреваемого. Сейчас уже слишком поздно, моих необдуманных слов не вернешь.

У ворот деревни детективы перешли через дорогу, и Янссен повернул туда, где припарковал «ДКВ».

– Куда это вы? – спросил Коль.

– Разве мы не возвращаемся в Берлин?

– Пока нет. Судовой манифест нам не дали, только уничтожение улик подразумевает причину уничтожения, а причина логически связана с целью такого действия. Нужно продолжить поиски – пойти по сложному пути, не жалея ног… Ах, как божественно пахнет едой! Для спортсменов они готовят как следует. Помню, одно время я плавал каждый день. Давно это было, много лет назад. Тогда я ел что вздумается и не набирал ни грамма. Боюсь, это дело прошлое. Направо, Янссен, нам направо.

Рейнхард Эрнст положил трубку на рычаг и, закрыв глаза, откинулся на спинку тяжелого кресла в своем кабинете в рейхсканцелярии. Впервые за последние несколько дней он чувствовал удовлетворение, нет, даже радость. Эрнста переполняло чувство победы, не меньшее, чем в битве при Вердене, когда вместе с шестьюдесятью семью уцелевшими он отбил северо-западный редут от нападок войск Антанты. Тогда в награду он получил Железный крест первой степени и восхищенный взгляд Вильгельма II (если бы не искалеченная рука, кайзер сам приколол бы орден Эрнсту на грудь). За сегодняшний успех публичной похвалы не удостоят, но, разумеется, он куда слаще.

Одна из главных проблем возрождения военного флота Германии заключалась в разделе Версальского договора, согласно которому Германии запрещалось иметь подводные лодки, а число боевых кораблей ограничивалось шестью линкорами, двенадцатью эсминцами и двенадцатью миноносцами.

Абсурд, конечно, даже для основных оборонных мероприятий.

Но год назад Эрнст предпринял удачный маневр. Вместе с дерзким Иоахимом фон Риббентропом, специальным уполномоченным, они заключили Англо-германское морское соглашение, которое разрешало строительство подводных лодок и увеличивало допустимую мощь немецкого флота до тридцати пяти процентов от совокупной мощи флота Британской империи. Но существеннейшая часть соглашения раскрывалась лишь сейчас. По наущению Эрнста процентное соотношение, оговоренное Риббентропом, касалось не числа кораблей, как было в Версальском договоре, а общего тоннажа флота.

Германия получила законное право построить больше кораблей при условии, что тоннаж не превысит заветные тридцать пять процентов. Кроме того, Эрнст и Эрих Редер, главнокомандующий кригсмарине, изначально хотели строить боевые корабли маневреннее, легче, смертоноснее громадин-линкоров, которые составляли костяк английского военного флота и были уязвимы с воздуха и для атак подводных лодок.

Возникал единственный вопрос: не опротестуют ли англичане соглашение, когда изучат доклады с верфей и поймут, что кригсмарине будет больше, чем ожидалось?

Эрнст только что беседовал по телефону с сотрудником немецкой дипломатической службы в Лондоне, и тот сообщил, что английское правительство рассмотрело доклады, изучило цифры и одобрило без задней мысли.

Вот так успех!

Эрнст написал донесение фюреру, чтобы передать хорошие новости, и отправил нарочного: пусть доставит записку лично в руки.

Едва настенные часы пробили четыре, в кабинет к Эрнсту вошел лысый мужчина среднего возраста, одетый в твидовый пиджак и вельветовые брюки.

– Полковник, я…

Эрнст покачал головой, приложил палец к губам, мол, тише, и посмотрел в окно:

– Чудесный день, не правда ли?

Профессор Людвиг Кейтель нахмурился: день выдался жаркий, под тридцать четыре градуса, ветер нес колючую пыль. Кейтель вскинул брови и промолчал.

Эрнст показал на дверь, Кейтель кивнул, и они вместе вышли из кабинета, затем из рейхсканцелярии. На Вильгельмштрассе направились на север, зашагали по Унтер-ден-Линден, свернули на запад, болтая о погоде, Олимпиаде и новом американском фильме, который должен был вскоре появиться в прокате. Как и фюреру, Эрнсту и Кейтелю нравилась американская актриса Грета Гарбо. Фильм с ее участием «Анна Каренина» недавно одобрили к показу в Германии, вопреки русскому антуражу и сомнительной морали. Обсуждая свежие фильмы Гарбо, Эрнст и Кейтель вошли в Тиргартен чуть дальше Бранденбургских ворот.

Кейтель огляделся: нет ли хвоста или слежки, и наконец спросил:

– В чем дело, Рейнхард?

– Доктор, мы тонем в безумии, – вздохнул Эрнст.

– Эй, ты что, шутишь? – язвительно спросил профессор.

– Вчера фюрер велел мне подготовить отчет о Вальдхаймском исследовании.

– Сам фюрер? – уточнил Кейтель, обдумав услышанное.

– Я надеялся, фюрер забудет, у него ведь мысли только об Олимпиаде, но увы. – Эрнст протянул Кейтелю записку Гитлера и объяснил, каким образом фюрер услышал об исследовании. – Спасибо человеку, у которого много титулов, а лишнего веса еще больше.

– Толстяку Герману, – громко проговорил Кейтель и с досадой вздохнул.

– Т-ш-ш! – зашипел Эрнст и велел: – Говори намеками!

В последнее время под «намеками» подразумевалось «на людях говори о партийной верхушке только хорошее».

Кейтель пожал плечами и тихо спросил: