Текст книги "Иосиф Сталин. От Второй мировой до «холодной войны», 1939–1953"

Хотя на страницах советской прессы все чаще и чаще восхвалялись патриотические подвиги дореволюционной эпохи, послереволюционный период тоже не забывали. Тема Гражданской войны приобрела особую важность, когда немцы подошли к Сталинграду. Проводились параллели между возглавленной Сталиным успешной обороной Царицына в 1918 г. и предстоящей битвой за Сталинград. Защитники города клялись повторить великие подвиги, совершенные их прославленными предшественниками в годы Гражданской войны. Как отмечал в то время Александр Верт, корреспондент газеты «Санди таймс» в Москве, хотя тема патриотизма была доминирующей в советской пропаганде, «советскую идею она никогда полностью не затмевала… “советское” и “русское” перед лицом опасности 1942 г. всего лишь сочеталось немного иным образом, чем в предыдущие или последующие годы»⁶⁵.

Что касается Сталина, летом 1942 г. он постепенно начал осознавать, что приближается решающая битва. В начале августа Ставка решила разделить Сталинградский фронт на два фронта – Сталинградский и Юго-Восточный. Путаница заключалась в том, сам Сталинград был отнесен к Юго-Восточному фронту, а Сталинградский фронт располагался к северу и западу от города, вдоль реки Дон. Командующим Юго-Восточным фронтом был назначен Еременко, а во главе нового Сталинградского фронта встал генерал Гордов⁶⁶. Чтобы облегчить координацию обороны Сталинграда, 9 августа Еременко был назначен командующим обоими фронтами. В директиве об изменениях в структуре командования Сталин призывал Еременко и Гордова помнить, что «оборона Сталинграда и разгром врага… имеют решающее значение для всего нашего советского фронта. Верховное Главнокомандование обязывает… [вас] не щадить сил и не останавливаться ни перед какими жертвами для того, чтобы отстоять Сталинград и разбить врага»⁶⁷.

Черчилль в Москве

В августе, в то время как немцы приближались к Сталинграду, в Москву приехал Уинстон Черчилль с плохой новостью: в 1942 г. в Европе не будет открыт второй фронт. Учитывая, что незадолго до этого Черчилль заявил, что из-за больших потерь Британия приостанавливает поставки в Россию арктическими конвоями, эта новость стала для Сталина тяжелым ударом. Это означало, что в ближайшее время давление немцев на Восточном фронте ослаблено не будет.

Сталин требовал от Черчилля открытия второго фронта с самого начала войны. В Великобритании, США и других странах-союзниках Коминтерн развернул массовую кампанию за открытие второго фронта во Франции. Одной из главных задач Молотова во время поездки в Лондон и Вашингтон в мае – июне 1942 г. было заручиться обещанием Англии и Америки как можно скорее открыть второй фронт. Результатом стало англо-советское коммюнике от 12 июня, в котором говорилось, что «между обеими странами была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 г.»⁶⁸. Такое же заявление содержалось и в советско-американском коммюнике, опубликованном в тот же день⁶⁹. Эта формулировка, включенная в оба коммюнике по настоянию Сталина⁷⁰, давала основания ожидать, что второй фронт во Франции будет действительно открыт в 1942 г. В передовой статье газеты «Правда» от 13 июня это решение было описано как шаг к существенному укреплению антигитлеровской коалиции, а 1942 г. был назван годом «окончательного разгрома гитлеровских орд»⁷¹. 18 июня Молотов выступил перед Верховным Советом с докладом о результатах поездки в Великобританию и США. Молотов сказал, что совместное заявление «имеет большое значение для народов Советского Союза, так как создание второго фронта в Европе создаст непреодолимые трудности для гитлеровских армий на нашем фронте. Будем надеяться, что наш общий враг скоро почувствует на своей спине результаты все возрастающего военного сотрудничества трех великих держав»⁷². В то же время, при закрытых дверях Молотов высказал более пессимистичные взгляды на перспективы открытия второго фронта. Согласившись подписать соглашение, Великобритания потребовала добавить к нему следующую оговорку: «Мы готовимся к десанту на континенте в августе или сентябре 1942 года… мы не можем дать никакого обещания в этом вопросе. Но, если указанная операция окажется разумной и обоснованной, мы не поколеблемся осуществить свои планы». В беседе с Молотовым Черчилль дал ясно понять, что в лучшем случае это означало, что на континент высадятся шесть дивизий, а в 1943 г. за ними последуют другие подразделения. В своем докладе Сталину Молотов сделал вывод, что «британское правительство не берет на себя никаких обязательств по открытию второго фронта в этом году, но говорит, и к тому же довольно сдержанно, что готовится к пробному десанту»⁷³.

В то время, когда Молотов сделал свой доклад, Сталин, несмотря на неудачи под Харьковом и в Крыму, надеялся на значительный прорыв в 1942 г. В этом контексте любое обещание об открытии второго фронта было очень кстати: в лучшем случае, оно было бы реализовано и помогло бы отразить войска вермахта на Восточном фронте, оттянув часть немецких сил на запад; в худшем случае, столкнувшись с угрозой открытия второго фронта, Гитлер не решился бы передислоцировать значительную часть своих войск из Западной Европы. В любом случае, Сталин считал, что дав публичное обещание открыть второй фронт, западные правительства будут вынуждены выполнить его. Однако к середине июля ситуация на Восточном фронте резко ухудшилась, и теперь Сталин рассматривал второй фронт как критически важный для исхода войны фактор. Чем дальше немцы продвигались на юг, тем более настойчивыми становились дипломатические усилия Советского Союза, направленные на то, чтобы убедить своих западных союзников выполнить обещание⁷⁴. 23 июля Сталин сам написал Черчиллю: «Что касается… организации второго фронта в Европе, то я боюсь, что этот вопрос начинает принимать несерьезный характер. Исходя из создавшегося положения на советско-германском фронте, я должен заявить самым категорическим образом, что советское правительство не может примириться с откладыванием организации второго фронта в Европе на 1943 год»⁷⁵. В ответ Черчилль предложил личную встречу, в ходе которой он мог бы обсудить со Сталиным англо-американские планы военных действий в 1942 г. Сталин согласился встретиться с Черчиллем, однако попросил премьер-министра самого приехать в Москву, потому что ни он, ни любой из членов Генштаба не может покинуть столицу в такой ответственный момент⁷⁶.

Перспективы встречи были не очень радужными. В недели перед приездом Черчилля в Москву советские шпионы в Великобритании и США докладывали, что союзники не собираются открывать второй фронт в Европе в 1942 г. и вместо этого планируют начать масштабную военную операцию в Северной Африке⁷⁷. Не менее пессимистичная картина рисовалась и из докладов посла Сталина в США, Максима Литвинова, который писал, что Рузвельт поддерживает открытие второго фронта во Франции, а Черчилль выступает против этой идеи и убедил президента США в том, что более целесообразным будет начать военные действия в Северной Африке⁷⁸.

7 августа Иван Майский, посол СССР в Лондоне, представил Сталину свои соображения о целях поездки Черчилля в Москву. Они, как писал Майский, были троякими. Во-первых, успокоить волнение народных масс в Великобритании в связи с открытием второго фронта. Во-вторых (и это в наибольшей степени внушало оптимизм) – обсудить единую стратегию всех союзников по борьбе с Гитлером. В-третьих, убедить Сталина в том, что второго фронт в Европе в 1942 г. не только невозможен, но и нежелателен. Черчилль, по словам Майского, не верил в эффективность британской армии, и ряд поражений Великобритании в Северной Африке и на Дальнем Востоке еще больше укрепил его в этом мнении. Майский также затронул вопрос, который продолжал волновать Сталина: действительно ли британцы заинтересованы в ослаблении не только Германии, но и Советского Союза? Да, писал Майский, однако буржуазная Великобритания, и Черчилль в частности, опасается победы Рейха и ищет способы помочь Советскому Союзу без второго фронта. В заключение Майский утверждал, что, поскольку позицию Черчилля по вопросу второго фронта вряд ли удастся изменить, советская сторона должна сконцентрироваться на требованиях «второй очереди» – таких, увеличение поставок, и использовать визит Черчилля, чтобы «сформировать единую стратегию союзников, без которой победа была бы немыслима»⁷⁹.

Черчилль прибыл в Москву 12 августа в сопровождении Аверелла Гарримана, координатора программы поставок по ленд-лизу в Лондоне, присоединившегося к премьер-министру в поездке по просьбе президента Рузвельта. В тот вечер состоялась их первая встреча со Сталиным⁸⁰. Встреча началась с обмена мнениями по военной ситуации. Черчилль высказался по ситуации в Египте, а Сталин сказал, что «новости плохие, и что немцы предпринимают невероятные усилия, чтобы подойти к Баку и Сталинграду. Он не знает, как им удалось собрать столько войск и танков и так много венгерских, итальянских и румынских дивизий. Он уверен, что они собрали войска со всей Европы. Положение Москвы надежное, но он не может гарантировать заранее, что русские смогут отразить нападение немцев».

Черчилль спросил, способны ли немцы начать новое наступление под Воронежем или на севере. Сталин ответил, что «ввиду протяженности фронта для Гитлера вполне возможно направить 20 дивизий и создать мощную ударную силу»⁸¹.

Далее беседа повернулась в сторону открытия второго фронта. Черчилль объяснил, что осуществить вторжение во Францию через Па-де-Кале в 1942 г. не представляется возможным, потому что для выполнения такой операции на укрепленном берегу у союзников недостаточно десантных судов. Как рассказывает об этой встрече американский переводчик, Сталин «очень помрачнел» и начал предлагать разные альтернативы – например, высадку на Нормандские острова. Черчилль возразил, что такие действия принесут больше вреда, чем пользы, и приведут к растрате ресурсов, которые лучше задействовать в 1943 г. Сталин подверг сомнению данную Черчиллем оценку численности немецких войск, дислоцированных на территории Франции, однако премьер-министр Великобритании настаивал на том, что «война – это война, но не безрассудство, и было бы глупо навлечь катастрофу, которая не принесет пользу никому». Сталин, однако, «стал держать себя нервно» и сказал, что он «придерживается другого мнения о войне. Человек, который не готов рисковать, не может выиграть войну». Далее Сталин выразил мнение, что британцы и американцы «не должны так бояться немцев» и что они склонны переоценивать силы Германии. По словам Сталина, «его опыт показывал, что войска должны быть испытаны в бою. Если не испытать в бою войска, нельзя получить никакого представления о том, какова их ценность». После еще нескольких реплик о возможности высадки во Франции разговор повернул в сторону организации союзниками бомбардировки в Германии. Здесь Сталин и Черчилль пришли к общему мнению. Сталин выразил надежду, что бомбардировке будут подвергнуты как промышленные, так и жилые районы, поскольку это единственный способ сломить боевой дух немцев. Черчилль охотно согласился: «Что касается гражданского населения, мы рассматриваем его боевой дух как военную цель. Мы не ждем пощады и не проявим пощады… Если понадобится, по мере продолжения войны, мы надеемся разрушить почти каждый дом почти в каждом городе Германии».

Как говорится в американской записи беседы, слова Черчилля «оказали стимулирующее влияние на ход встречи, и с этого момента атмосфера начала заметно теплеть».

Черчилль далее рассказал Сталину об операции «Факел» – англо-американском вторжении во французскую часть Северной Африки, запланированном на октябрь – ноябрь 1942 г. Целью операции было занять позиции, с которых затем можно было бы атаковать немецкие и итальянские войска в Тунисе и Ливии. Главную роль в этой атаке должен был играть удар британской 8-й армии с территории Египта. Чтобы проиллюстрировать значимость операции, Черчилль нарисовал Сталину крокодила и сказал, что вместо того, чтобы атаковать твердое рыло зверя, расположенное в Северной Франции, англо-американские войска попытаются атаковать его мягкое брюхо, расположенное в Средиземноморье. Вполне объяснимо, что Сталин подумал, что твердое рыло крокодила нацелено на Восточный фронт и что Красная Армия уже ведет с ним борьбу. Что же касается операции «Факел», Сталин уже достаточно много знал о ней из собственных источников, но изобразил большую заинтересованность и готовность помочь. Он выразил беспокойство тем, что операция может вызвать неприятие у французов, однако отметил, что видит в ней четыре больших преимущества: 1) операция будет нападением на врага с тыла; 2) она заставит немцев и французов воевать друг против друга; 3) она отвлечет Италию от участия в военных действиях и 4) сохранит нейтральную позицию Испании.

К следующему дню энтузиазм Сталина по поводу операции «Факел» несколько ослаб⁸². Он сказал Черчиллю и Гарриману, что с военной точки зрения операция верна, но не имеет прямого отношения к Советскому Союзу. Что касается второго фронта, проблема заключается в том, что англичане и американцы оценивают русский фронт как второстепенный, а советское правительство – как первостепенный. Затем Сталин пожаловался, что Великобритания и США не выполняют своих обязательств по поставкам в Советский Союз, и сказал, что они могли бы пойти на чуть большие жертвы, учитывая, что на русском фронте ежедневно приносится в жертву 10 000 человеческих жизней. Черчилль ответил, что огорчен тем фактом, что, по мнению русских, их западные союзники делают недостаточно для общей цели. Сталин ответил, что это «не проявление недоверия, а всего лишь расхождение во взглядах». Он считал, что англичане и американцы смогли бы высадить шесть или восемь дивизий на Шербурском полуострове, поскольку они обладают господством в воздухе. Он считал, что если бы английская армия так же много сражалась с немцами, как русская армия, то она не боялась бы так сильно немцев. Русские и, конечно, английская авиация показали, что немцев можно бить. Английская пехота могла бы сделать то же самое при условии, если бы она действовала одновременно с русскими.

Также Сталин представил Черчиллю и Гарриману меморандум, в котором говорилось, что планы Советского Союза относительно военных действий летом и осенью составлялись с расчетом на открытие второго фронта в Европе в 1942 г.⁸³.

15 августа Черчилль вновь встретился со Сталиным, на этот раз без Гарримана. Эта встреча оказалась гораздо более теплой и дружеской, чем предыдущие две, и перешла в закрытый ужин в апартаментах Сталина⁸⁴. Сталин попытался еще оказать давление по вопросу второго фронта, утверждая, что в случае успешного осуществления операции «Факел» союзникам придется занять и Южную Францию. С этим Черчилль сразу согласился. Однако в основном разговор был посвящен другим темам. Особенно интересно отметить, в каких радужных тонах Сталин рассказывал Черчиллю о ситуации на Восточном фронте. Немцы, по словам Сталина, наступали по двум направлениям: один поток войск направлялся к Кавказу, а второй – к Воронежу и Сталинграду. «Фронт разбит, враг достиг успеха, но у него недостаточно мощи, чтобы закрепить этот успех… Они надеялись прорваться к Сталинграду, но не смогли дойти до Волги. [Он] считает, что это им не удастся. Под Воронежем они хотели пройти к Ельцу и Рязани, тем самым выйти на Московский фронт. Здесь они тоже потерпели неудачу… Под Ржевом русские немного выровняли фронт, и Ржев скоро будет взят. Затем русские будут двигаться в южном направлении, чтобы отрезать Смоленск. Под Воронежем немцам пришлось перейти через Дон. У русских есть большие резервы… к северу от Сталинграда, и он надеется вскоре начать наступление по двум направлениям: а) к Ростову и б) дальше на юг… Целью будет отрезать вражеские войска в северной части Кавказа. В заключение он сказал, что у Гитлера нет достаточных сил, чтобы вести наступление больше чем на одном участке фронта».

За ужином Сталин и Черчилль обсудили возможность совместных действий против Северной Норвегии с целью обезопасить маршруты конвоев из Великобритании в Мурманск⁸⁵ и обменялись мнениями по будущему Германии. Черчилль заявил, что после войны прусский милитаризм и нацизм следует уничтожить, а Германию разоружить; Сталин сказал, что необходимо будет ликвидировать военные кадры Германии и ослабить страну, отделив от нее Рур. Сталин спросил Черчилля о слухах, будто англичане с немцами заключили соглашение о том, чтобы воздерживаться от взаимных бомбардировок Лондона и Берлина. Черчилль эти слухи отрицал, утверждая, что бомбардировки возобновятся, как только ночи станут достаточно длинными⁸⁶. Черчилль отметил, что Майский – хороший посол, но Сталин сказал, что не лучший: «Он слишком много говорит и не держит язык за зубами». Черчилль говорил о довоенных планах создания «Лиги трех великих демократических стран: Великобритании, США и СССР, которые могли бы вместе встать во главе мира». Сталин согласился и сказал, что это хорошая идея, но не для правительства Чемберлена. К концу ужина было составлено совместное коммюнике о визите Черчилля и оба лидера обменялись подписанными фотографиями. Как заключает в своих записях британский переводчик, «в целом атмосфера была сердечной и дружеской».

Когда Черчилль уехал из Москвы, Молотов кратко написал Майскому о результатах визита. «Переговоры с Черчиллем прошли не совсем гладко», – писал Молотов, но после них «состоялась длительная беседа в личной резиденции товарища Сталина, во время которой был установлен более тесный личный контакт с гостем… Несмотря на то, что Черчилль так и не дал удовлетворительного ответа на главный вопрос [по второму фронту], результаты можно все же рассматривать как удовлетворительные». Далее Молотов в менее оптимистичном духе писал Майскому: «Ваша идея о выработке единой стратегии не обсуждалась. Мне кажется, на этом этапе, когда мы представляем собой единственную сторону, участвующую в войне, эта идея для нас неприемлема. Вам не следует предлагать эту идею британцам. Вы не получали, да и не могли получить, от нас таких указаний»⁸⁷.

В течение всего общения с Черчиллем и Гарриманом Сталин подчеркивал, что рассматривает ситуацию с вопросом об открытии второго фронта как расхождение союзников во мнении, а не как вероломство или отсутствие доверия – несмотря на разногласия по поводу поставок и по другим вопросам. Личное общение двух лидеров, по словам Сталина, имело очень большое значение. Сталин также дал понять Гарриману, что хотел бы как можно скорее встретиться с Рузвельтом⁸⁸. Впрочем, отношение Сталина вскоре стало более негативным, когда в свете критической ситуации под Сталинградом стало очевидным значение отсутствия второго фронта во Франции. Раздражение Сталина по отношению к союзникам достигло критической точки 3 октября, когда он решил дать письменный ответ на вопросы Генри Кэссиди, московского корреспондента «Associated Press»:

Вопрос: Какое место в советской оценке текущего положения занимает возможность второго фронта?

Ответ: Очень важное, – можно сказать, – первостепенное место.

Вопрос: Насколько эффективна помощь союзников Советскому Союзу и что можно было бы сделать, чтобы расширить и улучшить эту помощь?

Ответ: В сравнении с той помощью, которую оказывает союзникам Советский Союз, оттягивая на себя главные силы немецко-фашистских войск, – помощь союзников Советскому Союзу пока еще мало эффективна. Для расширения и улучшения этой помощи требуется лишь одно: полное и своевременное выполнение союзниками их обязательств⁸⁹.

Открытая критика со стороны Сталина вызвала бурную реакцию в британской и американской прессе⁹⁰ и стала сигналом того, что он пока отказался от идеи открытия второго фронта и теперь ставил на первое место вопрос поставок. Созвучные идеи Сталин высказывал и в частном общении с представителями Великобритании и США, в котором он прежде всего подчеркивал острую потребность в авиатехнике⁹¹. К вопросу второго фронта Сталин вернулся в выступлении, с которым он обратился к москвичам в ноябре 1942 г., в честь XXV годовщины Октябрьской революции. Своим слушателям он сказал, что отсутствие второго фронта в Европе объясняет военные успехи немцев в России: сейчас у них есть возможность сконцентрировать все свои силы на Восточном фронте. Если бы был открыт второй фронт, Красная Армия стояла бы теперь около Пскова, Житомира, Минска и Одессы, и «это было бы начало конца немецко-фашистских войск»⁹². Критические высказывания Сталина о политике Запада в отношении второго фронта были процитированы в бесчисленных газетных статьях и, если верить отчетам НКВД по общественному мнению, советская общественность их полностью разделяла⁹³.

Разногласия союзников по вопросу второго фронта совпали с дискуссией вокруг суда и наказания военных преступников. В начале октября представители Советского Союза были приглашены британцами и американцами для участия в комиссии по военным преступлениям. Однако не успела Москва ответить на приглашение, как Великобритания обнародовала план, в котором говорилось, что военных преступников следует наказать после войны. В ответ Молотов сделал заявление об «ответственности гитлеровских захватчиков и их сообщников за злодеяния, совершенные ими в оккупированных странах Европы»⁹⁴. По сути, это сообщение, опубликованное 14 октября, представляло собой требование, чтобы изобличенные нацистские лидеры предстали перед международным трибуналом, и в том числе – Рудольф Гесс, бывший заместитель Гитлера, который со времени своего неожиданного перелета в Великобританию в мае 1941 г. томился в тюрьме. 19 октября «Правда» опубликовала передовицу с призывом судить Гесса как военного преступника и замечанием, что «признать, что Гесс не предстанет перед судом до конца войны, что в течение всей войны его не будет судить международный трибунал, означает закрыть глаза на преступления одного из самых кровавых гитлеровских преступников и смотреть на Гесса не как на преступника, а как на представителя другого государства, как на посла Гитлера»⁹⁵.

В условиях таких разногласий по поводу судьбы военных преступников Сталин в тот же день отправил Майскому необычную телеграмму: «У нас у всех в Москве создается впечатление, что Черчилль держит курс на поражение СССР, чтобы потом сговориться с Германией Гитлера… за счет нашей страны. Без такого предположения трудно объяснить поведение Черчилля по вопросу о втором фронте в Европе, по вопросу о поставках вооружения для СССР, которые прогрессивно сокращаются, несмотря на рост производства в Англии, по вопросу о Гессе, которого Черчилль, по-видимому, держит про запас, наконец, по вопросу о систематической бомбежке англичанами Берлина в течение сентября, которую провозгласил Черчилль в Москве и которую он не выполнил ни на йоту, несмотря на то, что он безусловно мог это выполнить»⁹⁶.

23 октября Майский ответил Сталину, что победа немцев над СССР едва ли нужна Черчиллю, потому что в этом случае Гитлер стал бы господином не только всей Европы, но и Африки и большей части Азии. В Англии есть сторонники поражения СССР и сделки с Гитлером, но пока они не пользуются большим влиянием. Ошибки Черчилля Майский объяснял его погоней за «легкой войной». Поставки сокращаются потому, что большого количества ресурсов требует операция «Факел». Черчилль не бомбит Берлин, потому что опасается ответных бомбардировок Лондона. Черчилль не хочет судить Гесса, потому что немцы в ответ могут начать репрессии против британских военнопленных. Кроме того, заключал Майский, Черчилль ориентируется на длительную войну, и Гесс может однажды ему пригодиться⁹⁷. Сталин ответил Майскому 28 октября: «Я все же думаю, что, будучи сторонником легкой войны, Черчилль легко поддастся влиянию тех, которые держат курс на поражение Совсоюза, ибо поражение нашей страны и компромисс с Германией за счет Совсоюза является наиболее легкой формой войны Англии с Германией.

Конечно, англичане потом поймут, что без русского фронта на континенте Европы при выходе Франции из строя они, т. е. англичане, обречены на гибель. Но когда они поймут это? Поживем, увидим…

Черчилль заявил нам в Москве, что к началу весны 43 года около миллиона англо-американских войск откроют второй фронт в Европе. Но Черчилль принадлежит, видимо, к числу тех деятелей, которые легко дают обещание, чтобы также легко забыть о нем или даже грубо нарушить его. Он также торжественно обещал в Москве бомбить Берлин интенсивно в течение сентября – октября. Однако он не выполнил своего обещания и не попытался даже сообщить в Москву о мотивах невыполнения. Что же, впредь будем знать, с какими союзниками имеем дело.

Я мало верю в операцию “Факел”. Если же вопреки ожиданию эта операция кончится успешно, можно примириться с тем, что у нас отобрали самолеты ради этой операции»⁹⁸.

Очевидно, что Сталин был раздражен – отсутствием второго фронта, уменьшением поставок, делом Гесса, подозрением, что многие из так называемых союзников были бы не прочь, если бы победила Германия. И помимо всего этого, в настроении Сталина сказывалась напряжение Сталинградской битвы. Как раз в это время Красная Армия готовила масштабное контрнаступление в окрестностях Сталинграда. Исход операции не зависел от того, будет ли удержан Сталинград; стратегически более важным было держать немцев на расстоянии с флангов. Однако сдача самого города стала бы сокрушительным ударом по боевому духу советского народа и самого Сталина. С эмоциональной и политической точки зрения удержать «город Сталина» для него было не менее важно, чем для Гитлера – захватить его.