Текст книги "В дороге"

4

Это была самая лучшая поездка в моей жизни: грузовик с платформой, на которой лежали шесть или семь парней, а водители, два молодых белокурых фермера из Миннесоты, подбирали по дороге каждую живую душу – самая улыбчивая и весёлая деревенская пара, какую вы когда-либо видели, оба в х/б рубашках и комбинезонах, и только; оба серьёзные, с сильными запястьями и с широкой как-дела улыбкой для всех и вся, что встречалось у них на пути. Я подбежал и спросил: «Есть место?» Они сказали: «Давай, садись, места хватит на всех».

Я не успел забраться в кузов, а грузовик уже взревел; я качнулся, один из ездоков подхватил меня, и я сел. Кто-то передал мне бутылку сивухи, почти пустую. Я сделал большой глоток в диком, лирическом, моросящем воздухе Небраски. «Ух ты, поехали!» – крикнул пацан в бейсболке, и они разогнали грузовик до семидесяти и обходили всех на дороге. «Мы катим на этом сучонке, начиная с Де-Мойна. Эти парни прут без остановки. Время от времени надо кричать, чтобы поссать, иначе приходится ссать на ходу, и держись, братан, держись».

Я оглядел компанию. Там были два молодых пацана-фермера из Северной Дакоты в красных бейсболках, это стандартная кепка тамошних пацанов, и они направлялись за урожаями; их старики разрешили им уехать на лето. Там были два молодых городских пацана из Коламбуса, Огайо, футболисты из средней школы, жевательные резинки, подмигивание, пение на ветру, и они сказали, что они путешествуют стопом по Штатам в течение лета. «Мы едем в Лос-Анджелес!» – кричали они.

«Что вы там позабыли?»

«Чёрт, мы не знаем, какая разница».

Ещё там был стройный высокий парень с хитрым взглядом. «Ты откуда?» – спросил я. Я лежал рядом с ним на платформе; там нельзя было сидеть без прыжков, у неё не было ограждения. Он медленно повернулся ко мне, открыл рот и сказал: «Мон-та-на».

Наконец там был Миссисипи Джен со своим подопечным. Миссисипи Джен был маленьким смуглым парнем, он разъезжал по всей стране на товарняках, тридцатилетний бродяга, однако похожий на юношу, так что трудно было точно сказать, какого он возраста. Он сидел на досках, скрестив ноги, глядя поверх полей, сотни миль ничего не говоря, и наконец в какой-то момент он повернулся ко мне и сказал: «Куда ты едешь?» Я сказал, что в Денвер.

«У меня там сестра, но я не видел её несколько лет». Его язык был мелодичным и медленным. Он не суетился. Его подопечный был шестнадцатилетним высоким блондином, тоже в обносках; они носили старую одежду, почерневшую от сажи железных дорог и грязи вагонов и спанья на земле.

Белокурый юноша тоже не суетился, и, казалось, он от чего-то убегал, и похоже, что от закона, и он смотрел прямо перед собой и облизывал свои губы в беспокойной мысли. Монтана Слим время от времени пытался с ними заговорить с сардонической и намекающей улыбкой. Они не обращали на него внимания. Слим был сплошным намёком. Я боялся его длинной глупой усмешки, которой он смотрел прямо тебе в лицо как полудурок.

«У тебя есть деньги?» – спросил он.

«Ни фига, может хватит на пинту виски, пока я доеду до Денвера. А у тебя?»

«Я знаю, где раздобыть самую малость».

«Где?»

«Где угодно. Ты всегда можешь облапошить человека в переулке, не так ли?»

«Да, я думаю, ты можешь».

«Я-то да, если будет надо. Я еду в Монтану, чтобы увидеть отца. Мне придётся сойти с этой хрени в Шайенне и двинуть вверх другим путём. Эти помешанные едут в Лос-Анджелес».

«Прямо туда?»

«Всю дорогу – если тебе в Лос-Анджелес, тебя подвезут».

Я задумался; мысль о том, что за ночь можно проскочить Небраску, Вайоминг и поутру пустыню Юта, а затем так же днём пустыню Невада и на самом деле прибыть в Лос-Анджелес в обозримое время, почти заставила меня изменить свои планы. Но мне было надо в Денвер. Мне тоже надо сойти в Шайенне и двинуть стопом девяносто миль к югу до Денвера.

Я был рад, когда двое фермеров из Миннесоты, которым принадлежал грузовик, решили остановиться в Норт-Платте и поесть; я хотел на них посмотреть. Они вышли из кабины и улыбнулись нам всем. «Поссать!» – сказал один. «Время поесть!» – сказал другой. Но деньги на еду были только у них. Мы побрели за ними в ресторан, которым управляла кучка женщин, и сидели за своими гамбургерами и кофе, пока они паковали огромные блюда, как будто вернулись на кухню своей матери. Они были братьями; они перевозили сельскохозяйственную технику из Лос-Анджелеса в Миннесоту и зарабатывали хорошие деньги. Поэтому, когда они шли порожняком на побережье, они подбирали всех по дороге. Они сделали это около пяти раз; у них было до чёртиков времени. Им всё нравилось. Они никогда не переставали улыбаться. Я попытался заговорить с ними – глупая попытка с моей стороны задружить с капитанами нашего корабля – и единственным ответом были две солнечные улыбки и большие белые кукурузные зубы.

Все пошли за ними в ресторан, кроме двух бродяг, Джина и его мальчика. Когда мы вернулись, они так и сидели в грузовике, несчастные и безутешные. Стало темнеть. Водители покурили; я ухватился за шанс пойти и купить бутылку виски, чтобы согреться в холодном ночном стремительном воздухе. Они улыбнулись, когда я сказал им об этом. «Давай побыстрее».

«Вы можете сделать пару глотков!» – успокоил их я.

«О нет, мы не пьём, давай».

Монтана Слим и двое школьников бродили со мной по улицам Норт-Платта, пока я не нашёл лавку с виски. Они сбросились, Слим добавил ещё немного, и я купил бутылку. Высокие, угрюмые люди наблюдали за нами из домов с фальшивыми фасадами; вдоль главной улицы шёл ряд домов, похожих на квадратные коробки. За каждой печальной улицей виднелись огромные равнины. В здешнем воздухе я ощутил что-то иное, и я не знал, что это было. Через пять минут я был готов. Мы вернулись к грузовику и покатили. Быстро темнело.

Все сделали по глотку, и вдруг я взглянул, и зелёные поля Платта начали исчезать, а вместо них, так далеко, что не видно конца, появились длинные плоские пустоши песка и полыни. Я был поражён.

«Что это, чёрт возьми?» – закричал я Слиму.

«Это начало пастбищ, парень. Дай-ка ещё глотнуть».

«Опа!» – закричали школьники. – «Коламбус, пока! Что бы сказали Спарки и пацаны, если бы они сюда попали. Ё-моё!»

Водители спереди поменялись; новый брательник разогнал грузовик до предела. Дорога тоже изменилась: горбом посредине, с мягкими плечами и кюветом с обеих сторон глубиной около четырёх футов, так что грузовик скакал и раскачивался с одной стороны дороги на другую – чудесным образом только когда не было машин на встречке – и я думал, что все мы сделаем сальто. Но они были крутыми водителями. Как этот грузовик справился с куском Небраски – куском, торчащим над Колорадо! Вскоре я понял, что наконец оказался над Колорадо, хотя официально ещё не в нём, но если смотреть на юго-запад, там будет сам Денвер в нескольких сотнях миль отсюда. Я завопил от радости. Бутылка сделала круг. Появились огромные блестящие звёзды, уходящие вдаль песчаные холмы потускнели. Я чувствовал себя как стрела, которая могла лететь и лететь.

И вдруг Миссисипи Джен повернулся ко мне из своей терпеливой задумчивой позы с ногами крест-накрест, открыл рот, наклонился поближе и сказал: «Эти равнины наводят меня на мысль о Техасе».

«Ты из Техаса?»

«Нет, сэр, я из Грин-виля Музз-сиппи». Так он это сказал.

«А откуда этот мальчик?»

«Он вляпался в какую-то проблему в Миссисипи, и я решил ему помочь. Мальчик никогда не остаётся один. Я забочусь о нём как можно лучше, он всего лишь ребёнок». Хотя Джен был белым, в нём было что-то от мудрого и усталого старого негра, и что-то очень похожее на Элмера Хассела, наркомана из Нью-Йорка, но это был железнодорожный Хассел, странствующий эпический Хассел, пересекающий страну туда и сюда каждый год, на юг зимой и на север летом, и лишь потому, что у него не было места, где бы он мог голову преклонить, не уставая от этого, и ему некуда было идти, кроме как в любую сторону, чтобы катиться под звёздами, и особенно – под звёздами Запада.

«Я был в Огдене пару раз. Если хочешь, поехали в Огден, там у меня есть друзья, у которых можно отсидеться».

«Я еду в Денвер из Шайенна».

«Чёрт, поедем прямо, ты так не будешь разъезжать каждый день».

Это тоже было заманчивое предложение. Что там в Огдене? «Что это за Огден?» – спросил я.

«Это такое место, через которое проезжают почти все парни, и они всегда встречаются там; там ты обязательно кого-нибудь встретишь».

В мои прежние дни я ходил в море с высоким костлявым парнем из Луизианы по имени Биг Слим Хазард, Уильям Холмс Хазард, и он был бродягой по призванию. Маленьким мальчиком он увидел, как один бродяга подошёл попросить у его матери кусок пирога, и она ему его дала, и когда бродяга ушёл по дороге, мальчик спросил: «Ма, кто это такой?» – «Что? Это бро-дя-га». – «Ма, я тоже хочу когда-нибудь стать бро-дя-гой». – «Заткни свой рот, это не для Хазардов». Но он никогда не забывал об этом дне, и когда вырос, после короткого периода игры в футбол в университете Луизианы он стал бродягой. Мы с Биг Слимом провели много ночей, рассказывая истории и сплёвывая табачный сок в бумажные контейнеры. В поведении Джена Миссисипи было что-то настолько напоминающее о Биг Слим Хазарде, что я спросил: «Ты случаем не встречал человека по имени Биг Слим Хазард?»

И он сказал: «Это такой высокий парень с громким смехом?»

«Ну, это на него похоже. Он из Растона, Луизиана».

«Так точно. Луизиана Слим, так его иногда зовут. Да-сэр, я встречался с Биг Слимом».

«А он работал на нефтяных полях Восточного Техаса?»

«Восточный Техас, точно. И теперь он забивает коров».

Это было именно так; и всё же я не мог поверить, что Джин мог на самом деле знать Слима, которого я искал, так или иначе, в течение многих лет. «А он работал на буксирах в Нью-Йорке?»

«Ну, этого я не знаю».

«Я думаю, ты знал его только на Западе».

«Конечно. Я никогда не был в Нью-Йорке».

«Ну, чёрт возьми, я поражён, что ты его знаешь. Это большая страна. И всё же я знал, что ты его должен знать».

«Да-сэр, я отлично знаю Биг Слима. Всегда щедрый со своими деньгами, когда они у него есть. И крутой парень тоже; я видел, как он разгромил полицейского на станции в Шайенне, один удар». Похоже это правда Биг Слим; он всегда практиковал этот удар в воздухе; он выглядел как Джек Демпси, но молодой Джек Демпси, который пил.

«Чёрт!» – Я закричал на ветру, и сделал ещё глоток, и теперь я отлично себя ощущал. Каждый глоток уносился порывом ветра из открытого кузова, уносилось его дурное действие, а хорошее действие тонуло в моем желудке. «Шайенн, вот и я! – так я пел. – Денвер, взгляни на меня».

Монтана Слим повернулся ко мне, указал на мои туфли и прокомментировал с серьёзным видом: «Как ты думаешь, если зарыть их в землю, из них что-нибудь вырастет?» – а другие пацаны услышали его и рассмеялись. Это были самые дурацкие туфли в Америке; я взял их с собой специально, потому что не хотел, чтобы мои ноги потели на горячей дороге, и, кроме как в дождь у Медвежьей горы, они оказались лучшими туфлями для моего путешествия. Так что я рассмеялся вместе с ними. Туфли были уже весьма рваными, кусочки цветной кожи торчали, как кусочки свежего ананаса, а мои пальцы просвечивали. Мы сделали ещё по глотку и опять рассмеялись. Как во сне, мы пролетали через маленькие городки, возникавшие из темноты, мимо длинных цепочек сезонных работников и ковбоев в ночи. Они отслеживали наш путь поворотом головы, и мы видели, как они шлёпали себя по бёдрам, из новой тьмы с другой стороны городка – мы были забавной командой.

В этой стране в это время года полно мужчин; это было время сбора урожая. Пацаны из Дакоты заёрзали. «Давай сойдём, когда он остановит поссать; похоже, здесь много работы».

«Всё, что вам нужно сделать, это двинуть на север, когда его здесь соберут», – советовал Монтана Слим, – «и следовать за урожаем, пока вы не доберетесь до Канады». Пацаны смутно кивали; они не особо нуждались в его советах. Тем временем молодой белокурый беглец сидел всё так же; время от времени Джен выходил из своего буддийского транса над быстрыми тёмными равнинами и что-то нежно шептал мальчику на ухо. Мальчик кивал. Джен заботился о нём, о его настроении и страхах. Я недоумевал, куда, чёрт возьми, они пойдут и что они будут делать. У них не было сигарет. Я отдал им свою пачку, я их так любил. Они были благодарны и добры. Они не просили, я предложил сам. У Монтаны Слима была своя, но он её никому не предлагал. Мы промчались сквозь ещё один городок, миновали ещё одну линию высоких долговязых мужчин в джинсах, слетевшихся на тусклый свет, как мотыльки в пустыне, и вернулись в громадную темноту, а звёзды над головой были чистыми и яркими из-за всё более тонкого воздуха, и мы поднимались на высоты западного плато, примерно на фут за милю, так говорят, и нигде не было деревьев, закрывавших звёзды над горизонтом. Вдруг я увидел капризную белоголовую корову в шалфее у дороги, когда мы промчались мимо. Это было похоже на поездку на поезде, так же устойчиво и так же прямо.

Вскоре мы въехали в городок, замедлились, и Монтана Слим сказал: «Поссать бы», но миннесотцы не остановились и двинули дальше. «Чёрт, мне приспичило», – сказал Слим.

«Давай сбоку», – сказал ему кто-то.

«Ладно, я попробую», – сказал он, и медленно, пока мы все наблюдали, он придвинулся к задней стороне платформы, держась как мог, пока его ноги не свисли. Кто-то постучал в окно кабины, чтобы довести это до сведения братьев. Их большие улыбки сломались, когда они обернулись. И когда Слим был готов начать, сколь бы ненадежным это ни было, они повели грузовик зигзагами на скорости семьдесят миль в час. На мгновение он отшатнулся назад; мы увидели в воздухе китовую струю; он с трудом вернулся в сидячее положение. Они размахивали грузовиком. Ух, он завалился набок, поливая себя. Сквозь грохот мы могли слышать, как он слабо ругается, будто кто-то скулит далеко за холмами. «Чёрт… Чёрт…» Он не понял, что мы делаем это нарочно; он просто боролся, мрачный, как Иов. Закончив это дело, он весь вымок, и теперь ему пришлось согнуться и проползти назад, с самым печальным взглядом, и все смеялись, кроме грустного белокурого мальчика, а миннесотцы ревели в кабине. Я передал ему бутылку, чтобы восполнить отлитое.

«Что за хрен, – сказал он, – они это нарочно?»

«Наверняка».

«Ну, чёрт возьми, я об этом не знал. Я пробовал это в Небраске, и всё вышло без проблем».

Неожиданно мы въехали в городок Огаллала, и тут парни в кабине закричали: «Поссать!», причём с большим удовольствием. Слим угрюмо стоял у грузовика, он упустил свою возможность. Два пацана из Дакоты попрощались со всеми и решили, что здесь они начнут собирать урожай. Мы наблюдали, как они уходят в ночи к хибарам в конце городка, где горели огни, ночной сторож в джинсах сказал, что там живут сезонные рабочие. Мне надо было купить ещё сигарет. Джин и белокурый мальчик пошли за мной, чтобы размять ноги. Я вошёл в самое невероятное место в мире, этакое одинокое кафе-мороженое среди Равнин для местных девочек и мальчиков. Они танцевали, несколько из них, под музыку из музыкального автомата. Когда мы вошли, было затишье. Джин и Блонди просто стояли, не глядя ни на никого; они хотели лишь сигарет. Там были красивые девушки. Одна из них взглянула на Блонди, а он этого не заметил, но если бы заметил, это бы его не задело, он был таким печальным и вышел.

Я купил по пачке каждому из них; они сказали спасибо. Грузовик был готов. Уже была полночь и холодно. Джен, который мотался по стране больше раз, чем мог сосчитать по пальцам на руках и ногах, сказал, что сейчас нам всем хорошо бы залезть под большой брезент, а иначе мы замёрзнем. В такой манере, и с остатком бутылки, мы сохраняли тепло, а воздух делался ледяным и звенел в наших ушах. Звёзды казались тем ярче, чем выше мы поднимались на Высокие равнины. Сейчас мы были уже в Вайоминге. Лёжа на спине, я смотрел прямо перед собой на великолепный небосвод, восхищаясь, как далеко я за время своей поездки уехал от печальной Медвежьей горы, и радуясь от мысли о том, что меня ожидает в Денвере – чем бы оно ни оказалось. И тут Миссисипи Джен запел песню. Он пел её мелодичным, тихим голосом, с речным акцентом, и она была совсем простой: «Я знаю девочку одну, и ей шестнадцать лет, и никого на всей земле милей и чище нет», повторяя куплет с другими словами, как далеко он был и как хотел к ней вернуться, но он её потерял.

Я сказал: «Джен, какая чудесная песня».

«Самая чудесная из всех», – ответил он с улыбкой.

«Желаю тебе доброго пути, и будь там счастлив».

«Я всегда уезжаю, чтобы куда-нибудь ехать».

Монтана Слим спал. Он проснулся и сказал мне: «Эй, Блэки, как насчёт того, чтобы копнуть Шайенн этой ночью, прежде чем двинуть в Денвер?» – «Нормально». Я был вполне пьян, чтобы во что-нибудь встрять.

Когда грузовик добрался до окраин Шайенна, мы увидели высокие красные огни местной радиостанции, и внезапно въехали в огромную толпу людей, которая текла по обоим тротуарам. «Адские колокола, это Неделя Дикого Запада», – сказал Слим. Большие толпы бизнесменов, толстых бизнесменов в сапогах и десятигаллонных шляпах, со своими дородными женами в нарядах пастушек, суетливыми и шумными на шатких тротуарах старого Шайенна; внизу виднелись длинные цепочки бульварных огней в новом центре Шайенна, но праздник был сосредоточен в Старом городе. Пальба холостыми патронами. Салуны наполнены до тротуаров. Я был поражён, и в то же время чувствовал, насколько это смешно: во время своего первого броска на Запад я увидел, до каких абсурдных приёмов он опустился, чтобы сохранить свою гордую традицию. Нам пришлось соскочить с грузовика и распрощаться; у миннесотцев не было никакого интереса тут торчать. Было грустно смотреть, как они уезжают, и я понял, что никогда их больше не увижу, но так оно и было. «Не заморозьте свою задницу этой ночью», – предупредил я. – «А ты не сожги свою в пустыне завтра днём». – «Со мной всё в порядке, во всяком случае до конца этой зябкой ночи», – сказал Джен. И грузовик ушёл, продираясь через толпу, и никто не обращал внимания на странных детей под брезентом, смотревших на город, как младенцы из-под покрывала. Я глядел, как он исчезает в ночи.

5

Я остался с Монтаной Слимом, и мы двинули по барам. У меня было около семи долларов, пять из них я по глупости спустил в эту ночь. Сначала мы тусовались со всеми ковбойскими туристами, нефтяниками и владельцами ранчо, в барах, в дверях, на тротуаре; затем я на время оставил Слима, который побрёл по улицам, малость ошалев от виски и пива: он был таким пьяным; его глаза остекленели, и минуту спустя он будет о чём-то рассказывать абсолютному незнакомцу. Я вошёл в мексиканский ресторанчик, и официантка была прекрасной мексиканкой. Я поел, а потом написал ей маленькую любовную записку на обратной стороне счёта. Ресторанчик был пуст; все были где-то ещё и пили. Я попросил её перевернуть счёт. Она прочитала и рассмеялась. Это было небольшое стихотворение о том, как бы я хотел, чтобы она пришла и была со мной этой ночью.

«Я бы с удовольствием, чикито, но у меня встреча с моим парнем».

«Ты не можешь послать его?»

«Нет, нет, не могу», – сказала она грустно, и мне понравилось, как она это сказала.

«Я приду ещё», – сказал я, и она сказала: «В любое время, малыш». Я поторчал там ещё, чтобы на неё полюбоваться, и выпил ещё одну чашку кофе. Её приятель угрюмо вошёл и хотел знать, когда она освободится. Она суетилась, чтобы быстрее закрыть заведение. Я должен был уйти. Я подарил ей улыбку, когда уходил. Снаружи всё было таким же диким, разве что толстяки уже напились и громко орали. Это было занятно. Там были индейские вожди, они бродили в больших головных уборах, такие торжественные среди покрасневших пьяных лиц. Я увидел, как Слим шагает, качаясь, и пошёл вместе с ним.

Он сказал: «Я только что написал открытку моему Па в Монтану. Ты не мог бы найти почтовый ящик и опустить её?» Это была странная просьба; он дал мне открытку и прошёл через распашные двери салуна. Я взял открытку, подошёл к ящику и быстро взглянул на неё. «Дорогой Па, я буду дома в среду. Со мной всё в порядке, и я надеюсь, что и с тобой тоже. Ричард». Так я увидел его с другой стороны; как нежен он был со своим отцом. Я пошёл в бар и присоединился к нему. Мы подклеили двух девушек, симпатичную юную блондинку и толстую брюнетку. Они были глупые и угрюмые, но мы хотели ими заняться. Мы повели их в покосившийся ночной клуб, который уже закрывался, и там я спустил всё, кроме двух долларов, на виски для них и пиво для нас. Я напился и мне было всё равно; всё было прекрасно. Всё моё существо и цель были нацелены на маленькую блондинку. Я хотел войти туда изо всех моих сил. Я обнял её и хотел ей это сказать. Ночной клуб закрылся, и все мы вышли на пыльные шаткие тротуары. Я взглянул на небо; чистые, чудесные звезды всё ещё были там и горели. Девушки хотели пойти на автостанцию, так что мы все туда пошли, но они явно хотели встретить какого-то моряка, который их ждал там, двоюродного брата толстушки, а с ним были его друзья. Я сказал блондинке: «В чём дело?» Она сказала, что хочет поехать домой, в Колорадо, прямо по трассе на юг от Шайенна. «Я отвезу тебя на автобусе», – сказал я.

«Нет, автобус останавливается на шоссе, и мне придётся идти пешком через эту чёртову прерию. Я весь день гляжу на эту чёртову дрянь, и я не собираюсь идти по ней этой ночью».

«Ах, слушай, мы приятно пройдёмся по прерии среди цветов».

«Там нет никаких цветов» – сказала она. – «Я хочу уехать в Нью-Йорк. Я устала от этого. Мне некуда идти, кроме Шайенна, и в Шайенне тоже ничего нет».

«В Нью-Йорке тоже ничего нет».

«Чёрта с два там нет», – сказала она, скривив губы.

Автостанция была набита до дверей. Все люди ждали автобусов или просто стояли вокруг; там было много индейцев, которые смотрели на всё своими каменными глазами. Девушка отвязалась от моих бесед и присоединилась к моряку и остальным. Слим дремал на скамейке. Я присел. Полы на автостанциях одинаковы по всей стране, они всегда покрыты окурками и плевками, и они вызывают чувство грусти, которое бывает только на автостанциях. В этот миг здесь было в точности как в Ньюарке, за исключением великого простора снаружи, который я так полюбил. Я сожалел о том, что нарушил чистоту всей моей поездки, не сэкономив ни цента и по-идиотски проведя время, дурачась с этой хмурой девушкой и растратив все свои деньги. От этого я ослаб. Я так долго не спал, что слишком устал, чтобы бурчать и суетиться, и решил заснуть; я свернулся калачиком на сиденье, с моей холщовой сумкой под головой, и проспал до восьми утра среди мечтательных шумов и гула на станции и сотен проходивших мимо людей.

Я проснулся с сильной головной болью. Слим уехал – думаю, что в Монтану. Я вышел на улицу. И там, в голубом воздухе, я впервые увидел вдали огромные снежные вершины Скалистых гор. Я сделал глубокий вдох. Мне было нужно немедленно добраться до Денвера. Сперва я съел завтрак, скромный тост, кофе и одно яйцо, а затем выбрался из города на шоссе. Фестиваль Дикого Запада всё ещё продолжался; шло родео, и крики и прыжки должны были начаться снова и снова. Я оставил их позади. Я хотел увидеть свою шайку в Денвере. Я прошёл по железнодорожному путепроводу и добрался до кучки бараков, где расходились две трассы, обе на Денвер.

Я выбрал ближнюю к горам, чтобы на них смотреть, и начал голосовать. Меня сразу подвёз молодой парень из Коннектикута, который ездил по стране в своей колымаге и рисовал; он был сыном редактора на Востоке. Он болтал и болтал; меня тошнило от выпивки и от высоты. В какой-то момент мне почти пришлось высунуть голову в окно. Но к тому времени, когда он высадил меня в Лонгмонте, Колорадо, я уже чувствовал себя нормально и даже начал рассказывать ему о состоянии моих собственных путешествий. Он пожелал мне удачи. В Лонгмонте было прекрасно. Под огромным старым деревом была зелёная лужайка рядом с заправкой. Я спросил дежурного, могу ли я там поспать, и он сказал «конечно»; поэтому я вынул шерстяную рубашку, лёг на неё лицом, выставив локоть, и какой-то миг смотрел одним глазом на снежные Скалистые горы под палящим солнцем. Я проспал два восхитительных часа, единственным дискомфортом был случайный колорадский муравей. «И вот я в Колорадо!» – продолжал я радостно думать. – «Чёрт! чёрт! чёрт! Я это сделал!» И после освежающего сна, наполненного паутинными мечтами о моей прошлой жизни на Востоке, я встал, умылся в мужской комнате на вокзале и пошёл, ладный и скользкий, как скрипка, и взял себе богатый густой молочный коктейль в придорожном ларьке, чтобы добавить немного холода в мой горячий, измученный желудок.

Между прочим, одна очень красивая колорадская девочка встряхнула меня этими сливками; она была вся в улыбках; я был благодарен, это перевесило прошлую ночь. Я сказал себе: «Вау! Каким же будет Денвер!» Я вышел на эту жаркую дорогу, и отсюда поехал на новой брендовой машине, которую вёл бизнесмен из Денвера лет тридцати пяти. Он шёл под семьдесят. Во мне всё звенело; я считал минуты и вычитал мили. Прямо впереди, над золотыми пшеничными полями под далёкими снегами Эстеса, я наконец-то увижу старый Денвер. Я представлял себя в баре в Денвере этим вечером, со всей шайкой, я предстану перед ними странным и оборванным, как Пророк, который прошёл через всю страну, чтобы принести тёмное Слово, и у меня было одно только Слово: «Вау!» Мы долго и тепло обсуждали с этим мужчиной наши жизненные схемы, и, прежде чем я успел это понять, мы уже ехали среди оптовых фруктовых рынков в пригородах Денвера; там были дымовые трубы, дым, товарные дворы, здания из красного кирпича и далёкие здания из серого камня в центре города, и вот я уже в Денвере. Он высадил меня на Лаример-стрит. Я вышел с самой озорной улыбкой радости в мире, среди старых бомжей и мятых ковбоев Лаример-стрит.