Текст книги "В дороге"

Часть 2

1

Прошёл год, прежде чем я вновь встретил Дина. Всё это время я оставался дома, закончил свою книгу и начал ходить в школу по Закону о ветеранах. На Рождество 1948 года мы с тётей собрались посетить моего брата в Вирджинии, нагрузившись подарками. Я написал Дину, и он ответил, что снова поедет на Восток; и я сообщил ему, что он найдёт меня в Тестаменте, Вирджиния, между Рождеством и Новым годом. Однажды, когда все наши южные родственники сидели в гостиной в Тестаменте, мрачные мужчины и женщины со старой южной почвой в глазах, говоря о погоде и урожаях тихими, скорбными голосами, и утомлённо перечисляя, у кого родился ребёнок, кто приобрёл новый дом и так далее, перед домом на грунтовой дороге остановился забрызганный грязью Гудзон 49. Я понятия не имел, кто это был. Усталый молодой парень, мускулистый и в драной футболке, небритый, с красными глазами, подошёл к крыльцу и позвонил. Я открыл дверь и вдруг понял, что это Дин. Он проделал весь путь из Сан-Франциско до дверей моего брата Рокко в Вирджинии за удивительно короткое время, ведь я только что отправил ему последнее письмо, сообщая, где я. В машине я увидел две спящие фигуры. «Будь я проклят! Дин! Кто в машине?»

«При-вет, при-вет, чувак, это Мэрилу. И Эд Данкел. Нам срочно надо вымыться, мы устали как собаки».

«Но как вы добрались сюда так быстро?»

«Ах, чувак, Гудзон это может!»

«Где ты его взял?»

«Купил на свои сбережения. Я работал на железной дороге, делая четыреста долларов в месяц».

В следующий час всё смешалось. Мои южные родственники понятия не имели, что происходит, кем или чем были Дин, Мэрилу и Эд Данкел; они просто тупо на них смотрели. Моя тётя и мой брат Рокки пошли на кухню посовещаться. Всего в маленьком южном доме было одиннадцать человек. Вдобавок мой брат только что решил переехать и уже отослал половину мебели; они с женой и ребёнком перебирались поближе к Тестаменту. Они купили новый гарнитур для гостиной, а старый надо было перевезти в дом моей тёти в Патерсон, хотя мы ещё не решили, как. Когда Дин услышал это, он сразу предложил свой Гудзон к нашим услугам. Мы с ним за две быстрые поездки отвезём мебель в Патерсон и доставим тётю домой в конце второй поездки. Это сэкономит нам много денег и хлопот. Так и решили. Моя невестка накрыла стол, и трое побитых путешественников сели поесть. Мэрилу не спала со времен Денвера. Я подумал, что она стала старше и красивее.

Я узнал, что Дин счастливо жил с Камиллой в Сан-Франциско с той осени 1947 года. Он получил работу на железной дороге и зарабатывал много денег. Он стал отцом милой маленькой девочки, Эми Мориарти. Но однажды он шёл по улице, и у него внезапно съехала крыша. Он увидел Гудзон 49 на продажу и бросился в банк за всеми своими деньгами. Он купил машину на месте. Эд Данкел был с ним. Теперь они остались без денег. Дин успокоил страхи Камиллы и сказал, что вернётся через месяц. «Я собираюсь в Нью-Йорк и привезу Сала». Она была не слишком рада этой перспективе.

«Но какой в этом смысл? Почему ты со мной так поступаешь?»

«Ничего, ничего, дорогая – ах-хм – Сал умолял и упрашивал меня приехать и забрать его, мне абсолютно необходимо – но не будем вдаваться в подробности – и я скажу тебе почему… Нет, ты послушай, я скажу тебе почему». И он сказал ей почему, и, конечно, во всём, что он сказал, не было никакого смысла.

Высокий крепкий Эд Данкел тоже работал на железной дороге. Его и Дина только что рассчитали из-за сокращения поездных бригад. Эд встретил девушку по имени Галатея, жившую в Сан-Франциско на свои сбережения. Эти два безумных кадра решили взять её с собой на Восток, чтобы ехать за её счёт. Эд уговаривал и умолял; она соглашалась, только если он на ней женится. За несколько бурных дней Эд Данкел женился на Галатее, Дин бегал за необходимыми бумагами, и перед Рождеством они выкатили из Сан-Франциско на скорости семьдесят миль в час через LA в направлении южной бесснежной трассы. В бюро путешествий в LA они взяли на борт моряка за пятнадцать долларов на бензин. Он ехал в Индиану. Также они взяли женщину со слабоумной дочерью за четыре доллара на бензин до Аризоны. Дин посадил её дочь рядом с собой на переднем сиденье и врубался в неё, как он сказал: «Всю дорогу, чувак! такая бесподобная сладкая маленькая душа. О, мы говорили, мы говорили о пожарах, о превращении пустыни в рай, и о её попугае, как он ругается по-испански». Подобрав этих пассажиров, они отправились в Тусон. Галатея Данкел, новоявленная жена Эда, всю дорогу жаловалась, что она устала и хочет поспать в мотеле. Так можно было растратить все её деньги задолго до Вирджинии. Пару раз она вынудила их остановиться, оставляя десятки в мотелях. К тому времени, как они добрались до Тусона, её деньги закончились. Дин и Эд оставили её в вестибюле отеля и продолжили поездку одни, с моряком и без колебаний.

Эд Данкел был высоким, спокойным, бездумным парнем, готовым делать всё, что скажет Дин; а Дин в это время был слишком занят для размышлений. Он гнал через Лас-Крусес, Нью-Мексико, когда вдруг неудержимо захотел увидеть свою славную первую жёнушку Мэрилу. Она была в Денвере. Он повернул машину на север, хотя моряк и пытался слабо протестовать, и вечером ворвался в Денвер. Он помчался и отыскал Мэрилу в отеле. Десять часов подряд они дико любили друг друга. Всё было вновь решено: они опять будут вместе. Мэрилу была единственной девушкой, которую Дин в самом деле любил. Он ослабел от раскаяния, вновь увидев её лицо, и, как и прежде, он вымаливал у неё на коленях радость её бытия. Она поняла Дина; она гладила его волосы; она знала, что он сошёл с ума. Чтобы успокоить моряка, Дин свёл его с девушкой в номере над тем баром, где всегда выпивала старая шайка из бильярдной. Но моряк отказал девушке и ушёл в ночь, и они его никогда больше не видели; надо думать, он сел в автобус до Индианы.

Дин, Мэрилу и Эд Данкел погнали на восток вдоль Колфакса и вышли на равнины Канзаса. Они попали в сильные снежные бури. В Миссури, ночью, Дину пришлось высунуть в окно обёрнутую шарфом голову, в снегозащитных очках, в которых он выглядел как монах, разбирающий снежные манускрипты, когда лобовое стекло на дюйм покрылось льдом. Он ехал по родной стране своих предков без размышлений. Утром машина пошла юзом по обледеневшему холму и застряла в кювете. Им помог один фермер. Они подвисли, когда подобрали стопщика, который пообещал им доллар, если они подбросят его до Мемфиса. В Мемфисе он зашёл к себе домой, шарился там в поисках доллара, напился и сказал, что не может его найти. Они двинули через Теннесси; коробка передач пострадала в аварии. Прежде Дин гнал под девяносто; теперь он должен был держаться ровно семидесяти, иначе машина сорвалась бы вниз со склона горы. Они пересекли хребет Грейт-Смоки в самый разгар зимы. Прибыв к двери моего брата, они уже тридцать часов не ели ничего, кроме леденцов и сырных крекеров.

Они жадно ели, а Дин стоял с сэндвичем в руке, склонившись и прыгая перед большим фонографом, слушая дикую боповую пластинку, которую я только купил, под названием «Охота», где Декстер Гордон и Уорделл Грей выдувают верха перед вопящей аудиторией, что придавало записи бешеную фантастическую объёмность. Южане смотрели друг на друга и с трепетом качали головами. «Что это у Сала за друзья?» – спрашивали они моего брата. Он не знал, что ответить. Южане не любят безумия, не то что Дин. Он не обращал на них абсолютно никакого внимания. Безумие Дина расцвело странным цветком. Я не осознавал этого до тех пор, пока он, я, Мэрилу и Данкел не вышли из дома, чтобы прошвырнуться на Гудзоне, когда мы впервые остались одни и могли говорить о чём угодно. Дин схватился за руль, переключил на вторую, размышлял минуту, потом внезапно что-то решил и выстрелил по дороге на полном газу с решительной яростью.

«Всё в порядке, ребятки», – сказал он, потирая нос и склоняясь вперёд, чтобы ощутить эту гонку, вынимая сигареты из бардачка и качаясь за рулём туда и сюда. «Пришло время решить, чем мы займёмся на следующей неделе. Резко, резко. Хм!» Он увернулся от повозки с мулами; в ней сидел старый негр. «Да!» – кричал Дин. – «Да! Давай! Теперь загляни ему в душу – остановись и копни». И он замедлил машину, чтобы все мы обернулись и посмотрели на ругань старого джазбо. «О да, загляни туда сладко; ведь в этом уме есть такие мысли, что я отдал бы свою последнюю руку, чтобы узнать их; войти туда и узнать, что он думает о зелёных турнепсах и ветчине этого года. Сал, ты не знаешь, но когда-то я жил целый год с фермером в Арканзасе, мне тогда было одиннадцать. Я занимался всякой фигнёй, как-то раз мне пришлось снять шкуру с мёртвой лошади. Я не был в Арканзасе с Рождества сорок третьего, пять лет назад, когда за нами с Беном Гэвином гнался мужик с пистолетом, мы хотели угнать у него машину; я говорю всё это, чтобы показать тебе Юг, о котором я могу говорить. Я знал – послушай, чувак, я просёк этот Юг, я знаю его вдоль и поперёк – я откопал твои письма об этом. О да, о да», – произнёс он, замолкая и притормаживая, и внезапно вновь рванул на семидесяти, сгорбившись за рулём. Он упрямо смотрел вперёд. Мэрилу безмятежно улыбалась. Это был новый Дин, во всей его полноте и зрелости. Я сказал себе: боже, он изменился. Ярость рвалась из его глаз, когда он рассказывал о том, что ненавидел; она сменялась великой радостью, когда он вдруг становился счастливым; каждая мышца дергалась, чтобы жить и идти. «Ох, чувак, нам надо поговорить», – сказал он, ткнув меня, – «ох, чувак, нам позарез надо найти время – Что с Карло? Все мы увидимся с Карло, мои милые, завтра в самую первую очередь. Теперь, Мэрилу, нам надо купить хлеба и мяса, чтобы запастись едой для Нью-Йорка. Сколько у тебя денег, Сал? Мы всё сложим на заднее сиденье, мебель миссис П., а сами все усядемся спереди, чтобы обниматься и прижиматься и рассказывать истории, когда мы рванём в Нью-Йорк. Мэрилу, дорогая, ты сядешь рядом со мной, потом Сал, потом Эд у окна, большой Эд, чтобы отсекать сквозняки, ему пригодится его одежда. И все мы помчимся в сладкую жизнь, потому что время пришло, и мы все знаем время!» Он яростно потёр подбородок, развернул машину и обошёл три грузовика, он ворвался в центр Тестамента, сразу глядя во все стороны по дуге в 180° перед глазными яблоками, не поворачивая головы. Бац, он тут же нашёл место для парковки, и мы припарковались. Он выскочил из машины. Он яростно рванул на вокзал; мы смущённо пошли за ним. Он купил сигареты. Он сделался абсолютно безумным в своих движениях; казалось, он всё делал одновременно. Он качал головой, вверх и вниз, и в стороны; энергично махал руками; быстро пошёл, сел, скрестил ноги, выпрямил ноги, встал, потёр руки, потёр ширинку, подтянул штаны, поднял взгляд и произнёс «хм», и внезапно раскрыл глаза, чтобы видеть всё; и он всё время тыкал меня под рёбра и говорил, говорил.

В Тестаменте было очень холодно, и снег не по сезону. Дин стоял на длинной мрачной главной улице у железной дороги, одетый только в футболку и низко висящие штаны с расстёгнутым ремнём, как будто он собирался их снять. Он шёл, склонив голову, чтобы говорить с Мэрилу; он отступал, размахивая руками: «О да, я знаю! Я знаю тебя, я знаю тебя, дорогая!» Он маниакально смеялся; от низких к верхним тонам, словно маньяк по радио, только быстрее и выше, будто хихикая. Затем опять в деловом тоне. В нашей поездке в центр не было никакой цели, но он её отыскал. Он заставил нас всех суетиться, отправив Мэрилу за продуктами для завтрака, меня за газетой с прогнозом погоды, Эда за сигарами. Дин любил курить сигары. Он курил над газетой и говорил. «Ах, наши американские святоши в Вашингтоне планируют дальнейшие неудобства – ах-хем! – ах – хуп! хуп!» Он вскочил, чтобы взглянуть на цветную девушку, которая только что прошла мимо вокзала. «Погляди на неё», – сказал он, указав на неё вялым пальцем, потом на себя с глупой улыбкой, – «какая она маленькая, улётная, чёрная, славная. Ах! Хм!» Мы сели в машину и рванули назад в дом моего брата.

Я проводил в деревне тихое Рождество, и я это понял, когда мы вернулись домой, и я увидел ёлку, подарки, ощутил запах жареной индейки и услышал разговоры родственников; но безумие снова вселилось в меня, и его звали Дин Мориарти, и я снова рванул по дороге.

2

Мы сложили мебель моего брата в задней части машины и выехали в темноте, обещая быть через тридцать часов – тридцать часов на тысячу миль к северу и к югу. Дин хотел, чтобы было так. Это была тяжёлая поездка, но никто из нас этого не заметил; обогреватель не работал, и ветровое стекло запотевало и заледенело; Дин гнал на семидесяти, наклоняясь вперёд, чтобы протереть его тряпкой, проделать дыру и видеть дорогу. «Ах, чёртова дыра!» В просторном Гудзоне хватало места, чтобы мы вчетвером сидели на переднем сиденье. Одеяло лежало у нас на коленях. Радио не работало. Это была совершенно новая машина, купленная пять дней назад, и она уже сломалась. Дин купил её за один взнос. Мы поехали на север, в Вашингтон, по прямому 301-му в две полосы без большого движения. И Дин говорил, больше никто не говорил. Он яростно жестикулировал, иногда он наклонялся аж до меня, чтобы поставить точку, иногда у него не было рук на руле, и всё же машина шла ровно, как стрела, ни разу не отклонившись от белой линии, которая крутилась, целуя наше левое переднее колесо.

Дин приехал сюда из-за совершенно бессмысленного набора обстоятельств, и я тоже уехал с ним без причины. В Нью-Йорке я ходил в школу и общался с девушкой по имени Люсиль, прекрасной медноволосой итальянкой, на которой я в самом деле хотел жениться. Все эти годы я искал женщину, на которой хотел жениться. Я не мог встретить девушку, не спросив себя: какой женой она будет? Я рассказал Дину и Мэрилу о Люсиль. Мэрилу хотела узнать всё о Люсиль, она хотела с ней встретиться. Мы ехали через Ричмонд, Вашингтон, Балтимор и дальше на Филадельфию по извилистой местной дороге и говорили. «Я хочу жениться на девушке», – сказал я им, – «чтобы успокоить с ней свою душу, пока мы оба не станем старыми. Это не может длиться вечно – всё это безумие и прыжки. Нам надо куда-то прийти, надо найти что-нибудь».

«И вот, чувак», – говорил Дин, – «я годами расспрашивал тебя о доме и о женитьбе, и обо всех этих прекрасных чудесах в твоей душе». Это была грустная ночь; и это была весёлая ночь. В Филадельфии мы подъехали к вагончику с едой и съели гамбургеры на наш последний едовой доллар. Торговец – было три часа ночи – услышал, как мы говорили о деньгах, и предложил нам бесплатные гамбургеры плюс ещё кофе, если мы возьмёмся и перемоем посуду сзади в подсобке, потому что его обычный человек не пришёл. Нам это подходило. Эд Данкел сказал, что в далёком прошлом он был старым искателем жемчуга, и погрузил свои длинные руки в посуду. Дин прикалывался с полотенцем в руках, и Мэрилу тоже. Наконец, они начали обниматься среди кастрюль и сковородок; они удалились в тёмный угол кладовки. Торговец отдыхал, пока мы с Эдом разбирались с посудой. Мы покончили с ней за пятнадцать минут. На рассвете мы влетели в Нью-Джерси, и перед нами из снеговых просторов вставало огромное облако Нью-Йоркской метрополии. Дин обмотал уши свитером, чтобы согреться. Он сказал, что мы – банда арабов, которые едут взрывать Нью-Йорк. Мы проехали через туннель Линкольна и очутились на Таймс-сквер; Мэрилу хотела её увидеть. «О чёрт, я бы хотел найти Хассела. Все тут такие ушлые, посмотрим, сумеют ли они его найти». Мы обыскали все тротуары. «Старый добрый безумный Хассел. О, ты бы видел его в Техасе».

Итак, Дин проехал четыре тысячи миль от Фриско, через Аризону и Денвер, за четыре дня с бессчётными приключениями, и это было только начало.

3

Мы приехали ко мне домой в Патерсон и заснули. Я проснулся первым, ближе к вечеру. Дин и Мэрилу спали в моей кровати, Эд и я на кровати моей тёти. Раскрытый помятый чемодан Дина валялся на полу с торчащими из него носками. Мне позвонили в аптеку на нижнем этаже. Я сбежал вниз; звонили из Нового Орлеана. Это был Старый Буйвол Ли, он переехал в Новый Орлеан. Старый Буйвол Ли жаловался своим высоким, гнусавым голосом. Некая девушка по имени Галатея Данкел только что приехала к нему домой в поисках Эда Данкела; он понятия не имел, кто они такие. На Галатею Данкел вечно валились все шишки. Я попросил Буйвола заверить её, что Данкел был с Дином и со мной, и что мы постараемся забрать её из Нового Орлеана по дороге на Запад. Тогда она сама взяла трубку. Она хотела знать, как дела у Эда. Её волновало его счастье.

«Как ты добралась из Тусона в Новый Орлеан?» – спросил я. Она сказала, что дала телеграмму домой, чтобы ей прислали деньги, и села на автобус. Она была полна решимости заполучить Эда, потому что она его любила. Я поднялся наверх и рассказал об этом Большому Эду. Он сидел в кресле с тревожным взглядом, этакий ангел во плоти.

«Ладно», – сказал Дин, внезапно проснувшись и вскочив с кровати, – «что нам теперь следует сделать, так это немедленно поесть. Мэрилу, пошарь на кухне, посмотри, что там найдётся. Сал, мы с тобой спустимся вниз и позвоним Карло. Эд, посмотри, что ты можешь сделать по дому». Я сбежал за Дином по лестнице.

Парень, который управлял аптекой, сказал: «Тебе только что звонили – на этот раз из Сан-Франциско – искали парня по имени Дин Мориарти. Я сказал, что никого с таким именем тут нет». Это была сладчайшая Камилла, звонившая Дину. Аптекарь Сэм, мой высокий тихий друг, взглянул на меня и почесал голову. «Боже, что ты затеял, международный публичный дом?»

Дин маниакально хихикнул: «Ты сечёшь, чувак!» Он заскочил в телефонную будку и попросил соединить его с Сан-Франциско. Затем мы позвонили Карло в его дом на Лонг-Айленде и сказали, чтобы он приезжал. Карло примчал через два часа. Тем временем мы с Дином готовились к обратной поездке в Вирджинию, чтобы забрать остаток мебели и привезти мою тётю. Пришёл Карло Маркс, со стихами под мышкой, и сел в мягкое кресло, наблюдая за нами глазами-бусинками. Первые полчаса он отказывался что-либо говорить; во всяком случае, он отказался к нам присоединяться. Со времён Денверской Хандры он стал тише; это был результат Дакарской Хандры. В Дакаре он носил бороду и бродил по закоулкам с маленькими детьми; они привели его к знахарю, который предсказал ему будущее. У него были снимки безумных улиц с травяными хижинами, хиповая часть Дакара. Он сказал, что на обратном пути чуть не спрыгнул с корабля, как Харт Крейн. Дин сидел на полу с музыкальной шкатулкой и с огромным удивлением слушал песенку, которую она играла, «Прекрасный романс» – «Маленькие звонкие кружащиеся колокольчики. Ах! Послушайте! Давайте вместе наклонимся и заглянем внутрь музыкальной шкатулки, чтобы вызнать её звонкие колокольные секреты». Эд Данкел тоже сидел на полу; у него были мои барабанные палочки; он внезапно начал постукивать по музыкальной шкатулке так тихо, что мы едва слышали. Все слушали, затаив дыхание. «Тик… так… тик-тик… так-так». Дин приложил ладонь к уху; его рот был раскрыт; он говорил: «Ах! Ух!»

Карло наблюдал за этим глупым безумием через щёлки глаз. Наконец он хлопнул себя по колену и сказал: «Я должен сделать заявление».

«Да? Да?»

«В чём смысл этой поездки в Нью-Йорк? Чем ты сейчас занимаешься? Я хочу сказать, парень, куда ты несёшься? Куда ты несёшься, Америка, в своей блестящей машине в ночной темноте?»

«Куда ты несёшься?» – повторил Дин с раскрытым ртом. Мы сидели и не знали, что сказать; больше не о чем было говорить. Осталось встать и идти. Дин вскочил и сказал, что мы готовы вернуться в Вирджинию. Он принял душ, я приготовил большую тарелку риса со всем, что осталось в доме, Мэрилу починила ему носки, и мы были готовы ехать. Дин, Карло и я направились в Нью-Йорк. Мы обещали увидеть Карло через тридцать часов, как раз к Новому году. Была ночь. Мы оставили его на Таймс-сквер и поехали обратно через платный туннель и потом по Нью-Джерси и по шоссе. Меняясь за рулём, мы с Дином сделали Вирджинию за десять часов.

«И это первый раз, когда мы одни и можем говорить годами», – сказал Дин. И он говорил всю ночь. Как во сне, мы рванули назад через спящий Вашингтон и вернулись в дикие леса Вирджинии, пересекли на рассвете реку Аппоматтокс и в восемь утра остановились у двери моего брата. И всё это время Дин был до предела возбуждён всем, что он видел, всем, о чём говорил, каждой деталью каждого мгновения времени. Он был за гранью ума, в настоящей вере. «И, конечно, теперь никто не сможет сказать нам, что Бога нет. Мы прошли через все формы. Ты помнишь, Сал, как я в первый раз приехал в Нью-Йорк, и я хотел, чтобы Чад Кинг рассказал мне о Ницше? Видишь, как это было давно? Всё прекрасно, Бог существует, мы знаем время. Со времён греков всё было предсказано неправильно. Этого нельзя сделать с помощью геометрии и геометрических систем мышления. Вот и всё!» Он зажал палец в кулак; машина обнимала линию прямо и верно. «И не только это, ведь оба мы понимаем, что у меня не было времени объяснять, почему я знаю, и ты знаешь, что Бог существует». В какой-то момент я стал жаловаться ему на жизненные проблемы – насколько бедна моя семья, как сильно я хотел помочь Люсиль, она тоже была бедной, и у неё была дочь. «Видишь ли, неприятности – это обобщающее слово для того, в чём существует Бог. Только не надо зацикливаться. У меня голова звенит!» – закричал он, обхватив голову. Он выскочил из машины, как Граучо Маркс, чтобы купить сигареты – эта яростная, низкая походка с развевающимися фалдами, разве что у него не было фалд. «Со времён Денвера, Сал, я очень и очень много всего передумал. Раньше я всё время учился в исправительной школе, я был молодым панком и хотел самоутверждаться – кража машин психологически следует из этой позиции, это даже не стоит доказывать. Все мои проблемы с тюрьмой сейчас вполне очевидны. Насколько я понимаю, я никогда больше не сяду в тюрьму. А прочее не моя вина». Мы проехали мимо мальчишки, который швырялся камнями в машины на дороге. «Подумай», – сказал Дин, – «однажды он пробьёт камнем лобовое стекло и попадёт в водителя, и водитель упадёт и умрёт из-за этого пацана. Ты понимаешь, что я имею в виду? Бог существует, безо всяких сомнений. Когда мы катимся по этому пути, я нисколько не сомневаюсь, что за нас обо всём позаботятся – что даже ты, когда сидишь за рулём и боишься руля» (я ненавидел водить и вёл осторожно) – «машина едет сама собой, и ты не слетишь с дороги, и я могу спать. Кроме того, мы знаем Америку, мы дома, я могу поехать в любую точку Америки и получить то, что захочу, потому что она одинакова во всех уголках, я знаю людей, и знаю, что они делают. Мы отдаём и берём и движемся в невероятно сложной сладости, зигзагами туда и сюда». В том, что он говорил, не было ничего ясного, но то, что он хотел сказать, каким-то образом было чистым и ясным. Он всё время использовал слово «чистый». Мне и не снилось, что Дин станет мистиком. Это были первые дни его мистицизма, которые привели к странной, оборванной святости У. К. Филдса, в его поздние дни.

Даже моя тётя с любопытством прислушивалась к нему, когда мы на следующую ночь помчались на север в Нью-Йорк с мебелью в задней части авто. Теперь, когда моя тётя была в машине, Дин стал рассказывать о своей работе в Сан-Франциско. Мы детально обсудили всё, что должен делать тормозной кондуктор, демонстрируя это всякий раз, когда мы проезжали мимо грузовых дворов, и в какой-то момент он даже выскочил из машины, чтобы показать мне, как тормозной кондуктор даёт сигнал отправления при прохождении встречного на разъезде. Моя тётя удалилась на заднее сиденье, чтобы поспать. В Вашингтоне в четыре утра Дин снова позвонил Камилле во Фриско. Вскоре после того, как мы выехали из Вашингтона, полицейский автомобиль остановил нас, включив сирену, и нас оштрафовали за превышение скорости, хотя мы ехали около тридцати. Всё из-за номерного знака Калифорнии. «Парни, вы думаете, что можете гнать так быстро, как вы хотите, только потому, что вы тут из Калифорнии?» – сказал коп.

Я пошёл с Дином к столу сержанта, и мы попытались объяснить полиции, что у нас нет денег. Они сказали, что Дину придётся провести ночь в каталажке, если мы не соберём деньги. Конечно, у моей тёти были эти пятнадцать долларов; у неё их всего было двадцать, и всё вышло как надо. И в самом деле, пока мы спорили с копами, один из них пошёл посмотреть на мою тётю, которая сидела завёрнутая в плед на заднем сиденье. Она его заметила.

«Не волнуйтесь, я вовсе не гангстерша. Если хотите обыскать машину, можете это сделать. Я еду домой со своим племянником, и эта мебель не украдена; она была у моей племянницы, она только что родила ребёнка и переезжает в свой новый дом». Ошеломлённый Шерлок вернулся в участок. Моей тёте пришлось заплатить штраф за Дина, иначе мы застряли бы в Вашингтоне; у меня не было прав. Дин обещал вернуть деньги, что он и сделал, ровно через полтора года, к приятному удивлению моей тёти. Моя тётя – респектабельная женщина, подвисшая в этом грустном мире, и она хорошо его знала. Она рассказала нам о копе. «Он скрывался за деревом, пытаясь рассмотреть, как я выгляжу. Я сказала ему – я велела ему обыскать машину, если он этого хочет. Мне нечего стыдиться». Она знала, что Дину было чего стыдиться, и мне тоже, поскольку я был с Дином, и мы с Дином с грустью это приняли.

Моя тётя однажды сказала, что мир никогда не обретёт покой, пока мужчины не упадут к ногам своих женщин и не попросят у них прощения. Но Дин знал об этом; он много раз говорил об этом. «Я умолял и умолял Мэрилу о мирном сладком понимании чистой любви между нами навсегда безо всяких ссор, – она понимает; её ум тянется к чему-то ещё – вслед за мной; она не понимает, как сильно я её люблю, она стремится к моей погибели».

«Правда в том, что мы не понимаем наших женщин; мы обвиняем их, и это наша вина», – сказал я.

«Но это не так просто», – заметил Дин. – «Мир наступит внезапно, мы не поймём, когда это случится, понимаешь?» Упрямо и мрачно, он гнал машину через Нью-Джерси; на рассвете я въехал в Патерсон, когда Дин спал на заднем сиденье. Прибыв домой в восемь утра, мы обнаружили Мэрилу и Эда Данкела, докуривавших окурки из пепельниц; они не ели с тех пор, как мы с Дином уехали. Моя тётя купила продукты и приготовила потрясающий завтрак.