Текст книги "Гагарин. Человек и легенда"

Джеми Доран, Пирс Бизони
Гагарин. Человек и легенда

Предисловие

12 апреля 1961 года произошло событие, ставшее поворотным в мировой истории, – впервые человек покинул Землю и совершил полет в космос. Началась новая эра, эра космических полетов и освоения Вселенной. Имя героя, имя Первого космонавта, тут же узнали все земляне – это был Юрий Гагарин, двадцатисемилетний уроженец Смоленщины, старший лейтенант ВВС и обладатель удивительно обаятельной улыбки.

Тот знаменательный день показал: Советский Союз обогнал всех в космической гонке, продемонстрировав неоспоримое превосходство своих технологий, своих ученых и конструкторов. Это был настоящий триумф!

А готовили его долго и трудно действительно яркие, замечательные люди – люди со сложными судьбами, вместившими в себя годы сталинских репрессий, тяготы страшной войны. Это и Сергей Королев, и Николай Каманин, и члены первого отряда космонавтов, один из которых стал Первым космонавтом…

Американцы Джеми Доран и Пирс Бизони написали замечательную книгу, посвященную истории советского космического проекта, – честную, насыщенную информацией, рассказами людей, лично принимавших участие в описываемых событиях, и сведениями, которые были долгие годы неизвестны в Советском Союзе. Доран и Бизони создают удивительно живой образ Юрия Гагарина, человека благородного, целеустремленного, но и не лишенного некоторых слабостей, – советского летчика, которому довелось стать Первым космонавтом, символом побед социализма. Гагарин нес это бремя с достоинством. Легендарные 108 минут полета перевернули всю его жизнь, на него обрушилась невероятная мировая слава. Официальные приемы, встречи с кинозвездами и главами государств… Выдержать все это было непросто, и, может, ему порой казалось, даже посложнее, чем совершить свой полет… А потом весь мир узнал о его страшной, непонятной, нелепо ранней гибели… Конечно, книга в основном о Юрии Гагарине, но не только. На ее страницах оживают его близкие, коллеги, учителя, друзья и завистники. Доран и Бизони рассказывают о политической подоплеке советских успехов и о том, что происходило в те годы в США, у главных соперников, конкурентов нашей страны и в политике, и в космических исследованиях.

В 2011 году исполняется 50 лет с того памятного дня, может быть, одного из самых главных в истории России. Многих выдающихся людей, стоявших у истоков нашей космической программы, уже нет в живых, но жива память о них и память о ликовании, охватившем весь советский народ в тот день, жива память о подвиге Юрия Гагарина, поскольку первый полет в космос был настоящим, великим подвигом, жива память о чудесной гагаринской улыбке и его легендарном «Поехали!».

Летчик-космонавт,

дважды Герой Советского Союза Г.М. Гречко

ГЛАВА 1
Деревенский мальчишка

Это история о человеке, которого знают во всем мире. Слава пришла к нему в 1961 году. До того имя его было мало кому известно. Чтобы совершить свой великий подвиг, ему понадобилось меньше двух часов, но предшествовали этим двум часам многие годы тяжкого, героического труда. Уже в двадцать семь лет он стал абсолютным победителем, суперзвездой, но к своему тридцать третьему дню рождения подошел измотанным, измученным человеком. В тот, последний, год своей короткой жизни он сражался с властями страны, пытаясь спасти коллегу, осужденного почти на верную смерть. На темных лестницах он встречался с агентами госбезопасности, прячась от тайных микрофонов и передавая настолько секретные и деликатные документы, что лишь из-за беглого взгляда на них легко можно было потерять работу. Этот человек рисковал собственной жизнью сначала ради страны, потом – ради друзей. Даже в детстве этому человеку требовалась смелость – ему пришлось пережить страшные события, в которых немногие смогли уцелеть…

Для нас Юрий Алексеевич Гагарин – первый человек на Земле, отправившийся в космос, но его биография этим совсем не ограничивается.

Юрий Гагарин родился 9 марта 1934 года в селе Клушино Смоленской области[1]1
  В то время – Гжатский район Западной области. (Здесь и далее – примеч. перев.)


[Закрыть], в 160 километрах к западу от Москвы. Его родители работали в местном колхозе: отец, Алексей Иванович, – плотником, мать, Анна Тимофеевна, – на молочной ферме. У Юрия были старшая сестра Зоя и два брата: Валентин, на десять лет старше, и Борис, на два года младше. Несмотря на все тяготы, семья существовала более-менее благополучно, при всей неумолимой жестокости сталинской коллективизации и притом что вокруг то и дело пугающе и необъяснимо исчезали друзья и соседи.

Заботиться о детях, пока Анна работала в колхозе, приходилось ее единственной дочери Зое. Позже она рассказывала, что ей было всего семь лет, когда родился Юра, но в семь в деревне уже умеешь нянчить малышей, так что она быстро привыкла. Зоя присматривала за маленькими, а Валентин помогал ухаживать за колхозной скотиной.

В официальных советских рассказах о «крестьянской» семье Гагарина опускается тот факт, что в Петербурге отец Анны Тимофеевны работал буровым мастером, пока революция 1917 года не заставила его переправить семью в деревню; не учитывается и то, что Анна была весьма образованна и никогда не ложилась спать, не почитав детям вслух; иногда она помогала им читать самим¹. Что касается Алексея, то он, судя по всему, был верным мужем, строгим, но обожаемым отцом, а кроме того, опытным плотником и искусным ремесленником, хотя тогда, в начале 30-х, лучше было не афишировать свои таланты. Сталин с маниакальной подозрительностью относился к крестьянам-«кулакам». Когда началась коллективизация, Алексею поручили поддерживать в должном состоянии колхозные постройки.

А в это время маленький Юра учился отличать сосну от дуба, клен от березы лишь на ощупь и по запаху древесины. Он умел делать это даже в темноте. Первые впечатления Юрия о материалах и механизмах были неразрывно связаны с древесной стружкой и особой гладкостью хорошей плотницкой заготовки, а рано выработавшийся в нем вкус к точности – с отцовскими стамесками, рубанками и пилами.

Все изменилось летом 1941 года, когда немецкие дивизии вторглись в Советский Союз, стремительно тесня Красную армию по линии фронта длиной три тысячи километров. После нескольких дней растерянности и бездействия Сталин приказал своим войскам отступать при каждом столкновении, заманивая немцев в глубь советской территории, чтобы их (как прежде Наполеона) застала врасплох первая же русская зима. За кратким летом нацистского успеха последовали, по существу, два года отступления русских, сопровождавшиеся чудовищными потерями с обеих сторон. Смоленская область лежала как раз на пути продвижения фашистских войск. Гжатск и окружающие его деревни и села, в том числе Клушино, были оккупированы гитлеровцами.

В конце октября 1942 года немецкая артиллерия начала обстреливать Клушино. «Фронт был всего в шести километрах от нас, каждый день к нам в село залетали снаряды, – вспоминает Валентин. – Похоже, немцы думали, что мельница – опасный ориентир, поэтому они ее взорвали, и церковь тоже взорвали. Через час наши ответили им артобстрелом. Все это было бессмысленно, у всех наверняка на картах были отмечены одни и те же ориентиры».

Вскоре после этой перестрелки через село прошли четыре колонны немецких войск. В близлежащих лесах произошло кровопролитное сражение, обе стороны понесли огромные потери, общее число убитых и раненых составило не меньше 250 человек. Через два дня после того, как бой затих, старшие сыновья Гагариных, Валентин и Юрий, пробрались в лес, чтобы посмотреть, что произошло. «Мы нашли там нашего полковника, он был тяжело ранен, но еще дышал: он упал и пролежал на одном и том же месте, в кустах, два дня и две ночи, – вспоминал Валентин. – К нему подошли немецкие офицеры, а он притворился, что ослеп. Какие-то большие чины пытались его о чем-то спросить, а он ответил, что плохо слышит, и попросил наклониться поближе. Они склонились над ним, и тут он взорвал гранату, которую прятал за спиной. Никто не выжил».

После этого случая Юра быстро превратился из улыбчивого постреленка в серьезного парня, который то и дело спускался в подвал за хлебом, картошкой, молоком и овощами, а потом раздавал их беженцам из других районов, пробирающимся через село, пытаясь скрыться от фашистов. «В те годы он улыбался реже, хотя по натуре был очень жизнерадостный. Помню, он редко плакал от боли или из-за всех тех ужасов, которые нас окружали. Мне кажется, он плакал только тогда, когда задевали его самолюбие… Многие из этих черт характера помогли ему в дальнейшей жизни, когда он стал летчиком и космонавтом, а сложились они в то самое время, в войну».

А потом трагедия пришла и в Клушино: немцы, мрачные, хмурые, в желто-бурой форме, срывали двери с петель, вламывались в дома, выволакивали местных жителей и безжалостно расстреливали. Если же требовалось экономить патроны, людей протыкали штыками или сгоняли в сараи, где сжигали заживо.

Один особенно мерзкий тип, рыжий баварец по имени Альберт, собирал севшие аккумуляторы немецких автомобилей, чтобы снова заполнить их кислотой и дистиллированной водой из своих запасов; кроме того, он чинил рации и другое оборудование, установленное на больших танках. Альберт сразу невзлюбил младших Гагариных – из-за битого стекла. Деревенские мальчишки делали что могли, разбивая бутылки и усеивая блестящими осколками асфальтовые и грунтовые дороги, а потом, прячась в кустах, с восторгом наблюдали, как у немецких грузовиков с боеприпасами и снаряжением лопаются покрышки и машины, вильнув, теряют управление. Альберт решил, что один из юных диверсантов – Борис. Как-то раз Борис играл с Юрием, и немец уселся на скамейку, чтобы за ними понаблюдать. Спустя некоторое время он предложил Борису кусочек сахара; положил его на землю, а когда Боря протянул руку, чтобы взять его, наступил мальчику на пальцы. «У него содрало кожу, так что Борька, понятно, завопил, – вспоминает Валентин. – А потом Черт, мы его так прозвали, схватил Борьку и повесил на шарфе на ветке яблони. Мама пришла и увидела, как Черт его фотографирует. Трудно об этом говорить…» Анна Тимофеевна бросилась на немца, и тогда он взялся за винтовку. В какой-то ужасный момент показалось, что он вот-вот выстрелит, но произошло чудо: командир окликнул его, и он ушел. К счастью, Черт сработал плохо, из шерстяного детского шарфа не получилось хорошей петли. Когда немец убрался подальше, Анна и Алексей сняли сына с дерева.

К тому времени Альберт и другие солдаты занимали весь их дом, так что Гагарины выкопали себе примитивную землянку. Сюда-то они и принесли обмякшее тело Бориса. Лишь силой воли, своей любовью они сумели вернуть ребенка к жизни. «Борис целую неделю провел в землянке, боялся выйти», – рассказывает Валентин. Он вспоминает, как Альберт нашел одну из немногих семейных драгоценностей Гагариных, граммофон, который надо было заводить ручкой, и как немец снова и снова крутил одну и ту же пластинку, надеясь выманить семью, скорчившуюся в своем грубом убежище. «Он открывал окно в нашем доме и на всю мощь запускал красноармейский марш. Видно, не знал, что это такое».

Вскоре после жуткой истории с яблоней Юрий стал упорно следить за Альбертом, ожидая, когда тот выйдет из дома. При каждом удобном случае мальчик пробирался к бесценному штабелю немецких танковых аккумуляторов и горстями сыпал в них землю или наливал реактивы для их заправки не в те отделения. Когда Альберт и его приятели возвращались, аккумуляторы выглядели вполне нормально, а утром водители патрульных танков заезжали, чтобы их забрать. Они обменивались с Альбертом рукопожатием, вскидывали руку в нацистском приветствии и уезжали, но к вечеру возвращались в бешенстве. Альберт подсунул им севшие батареи, кричали они. Большинство танковых командиров были офицерами СС, так что их неудовольствие было чревато весьма серьезными последствиями для всех – и для немцев, и для русских. «Их тяжело было утихомирить», – сухо замечает Валентин.

Однажды разъяренный Альберт после стычки с эсэсовцами решил отомстить мальчишке. Он разыскивал Юрия по всей деревне. Охоту пришлось вести пешком, поскольку проклятый ребенок запихнул картофелины в выхлопную трубу его армейской машины и та не заводилась. Черт промчался по всем землянкам, грозясь, что пристрелит Юрия, как только увидит. Видно, немецкому командованию надоели неработающие аккумуляторы Альберта – его перевели на другое место, а потому он так и не смог разделаться с мальчиком раз и навсегда.

Валентину вместе с восемью другими местными парнями, чтобы выжить, пришлось работать на немцев. «Правила были простые. В восемь утра начинаешь работу и либо помрешь, либо работаешь до тех пор, пока тебе не прикажут остановиться. Даже если ты наполовину срубил дерево и оно вот-вот свалится тебе на голову, изволь прекратить работу в ту секунду, как они тебе велели, а не то получишь палкой или прикладом». Потом немцы начали окапываться на зиму: им просто хотелось уцелеть, как, впрочем, и жителям деревни. То и дело возникала путаница: непонятно было, где враги, а где свои. Так, имелась одна особенно большая общая землянка, на триста-четыреста человек, но, кто ее соорудил, немцы или русские, неизвестно: ее одновременно использовали и те и другие. Валентин говорит: «Однажды утром прилетел чей-то самолет и сбросил на нее несколько бомб, по полторы тонны каждая, так считали немцы. Никто не знает, сколько при этом народу погибло».

Весной 1943 года Валентина и Зою вместе с другими местными жителями немцы загнали в «детский поезд», чтобы депортировать в Германию. Сначала их отвезли в польский Гданьск, где они работали в соседних лагерях. «Мне приходилось каждую неделю обстирывать сотни немцев, – рассказывает Зоя. – Мы кое-как перебивались, но они были хозяева, а мы – рабы. Они всё могли с нами сделать – могли убить, а могли оставить жить. Нас все время мучил страх, а выглядели мы как оборванные золушки, кожа да кости, одни локти торчат. Обуви у нас не было, иногда мы находили солдатские сапоги, но они были для нас слишком большими… Немцы селили нас в разрушенных домах, после того как выгоняли оттуда тех, кто там жил». Зоя не любит вспоминать о том, что она тогда пережила – пятнадцатилетняя девочка, угнанная врагами.

Когда немцы стали отступать, командование регулярных фашистских частей посчитало, что эсэсовское обыкновение перевозить пленных на поезде – непозволительная роскошь. «Детские поезда», шедшие через Польшу, меняли свой маршрут, по приказу или без него. Валентин с Зоей сбежали из лагерей и две недели скрывались в лесу, ожидая появления советских войск. «Когда они наконец пришли, мы надеялись, что нам дадут вернуться домой, – вспоминает Зоя, – но нам сказали, что мы должны остаться при нашей армии добровольцами». Зою послали работать на конюшне кавалерийской бригады, и по горькой иронии судьбы она вместе с советскими солдатами отправилась в глубь Германии, как раз в те места, куда должен был ее доставить «детский поезд». К тому времени Валентина сочли достаточно взрослым для службы на передовой. Он быстро научился обращаться с противотанковым гранатометом и другим тяжелым вооружением.

Алексей и Анна Гагарины, оставшиеся в своей деревне, были уверены, что их старшие дети погибли. Алексея, никогда не отличавшегося богатырским здоровьем, подкосили горе и голод, к тому же он получил серьезные травмы – немцы жестоко избили его, когда он отказался на них работать. Остаток войны Алексей провел в полевом госпитале, сначала в качестве пациента, затем – как санитар. Анна тоже пробыла там какое-то время – после того как немецкий сержант Бруно полоснул ее косой, оставив глубокую рану на левой ноге; Юрий яростно защищал мать – отгонял Бруно, бросая немцу в глаза комья грязи.

В конце концов немцев выбили из Клушина. Это произошло 9 марта 1944 года. Алексей, хромой, но непокорный, показывал наступающим русским войскам, где фашисты, в спешке отступая, заложили мины на асфальтовых и проселочных дорогах. Анна оправилась от ранения и изо всех сил заботилась о Борисе и Юрии, хотя под рукой не было практически никакой еды. Лишь ближе к концу сорок пятого она узнала, что Валентин и Зоя живы. Наконец ее повзрослевшие дети вернулись домой.

Лидия Обухова, писательница, хорошо знавшая Гагариных в 60-е годы, в 1978 году вспоминала: «Война, оккупация, страшный немецкий постой в гагаринской избе, казалось, способны были исковеркать, навеки принизить детские души. Но отец и мать и тут не сфальшивили ни в чем. Они переносили несчастье стойко. Ни одной черты приспособленчества, угодливости перед врагом не проявилось в них. А следовательно, не было этого и в детях… Когда оккупанты угнали на работы в Германию деревенскую молодежь, в том числе Валентина и Зою, девушку совсем юную, пятнадцатилетнюю, полную привлекательности – такую трагически беззащитную перед превратностями, которые могли постигнуть ее на чужбине! – мать почернела от горя. Она плакала так безудержно, что муж взмолился: „У нас осталось еще двое маленьких сыновей. Ты им нужна!“»²

После войны Гагарины переехали в близлежащий город Гжатск и выстроили там новый дом, используя балки и кровлю своего старого домика. Получилось весьма скромное жилище – кухня да две комнаты. Конечно, после войны жизнь была тяжелая. От Бреста до Москвы немцы всё разрушили, весь скот угнали, дома все были в развалинах. Зоя вспоминала, что в их селе всего два дома осталось. Жители Гжатска построили школу; директором и учительницей вызвалась быть молодая женщина по имени Елена Александровна, старавшаяся сделать для своих учеников все что могла – без мела, без нормальной доски, без учебников. Юрий и Борис учились читать по старому руководству для бойцов Красной армии, оставшемуся после отступающих частей. А на уроках географии они изучали военные карты, извлеченные из полусгоревших кабин армейских грузовиков и танков.

Елена Александровна недолго работала в школе одна. В 1946 году к ней присоединился Лев Михайлович Беспалов: он преподавал математику и физику. Так в жизни Юрия появился, в сущности, второй отец. В беседе с австралийским журналистом в 1961 году Юрий отзывается о Беспалове так: «Он был настоящий волшебник. К примеру, он наполнял бутылку водой, закрывал ее, выносил на мороз, и вода превращалась в лед, расширялась и взрывала бутылку, раздавался громкий хлопок, нам это очень нравилось. А еще Беспалов умел заставлять булавки плавать по воде и получал электричество, расчесывая волосы»³. Возможно, самым привлекательным в учителе была выцветшая летчицкая гимнастерка. Дело в том, что среди хаоса и ужаса военных лет Юрий однажды увидел нечто удивительное, волшебное. Потом это нечто разобрали и увезли, но воспоминание о чуде осталось. Этим чудом был самолет.

Как-то в небе над Клушином разгорелся воздушный бой между двумя советскими истребителями Як и ЛаГГ и двумя немецкими «мессершмиттами». Перевес оказался на стороне фашистов. Подбитый Як упал на болотистый луг в полукилометре от деревни. При ударе одна из стоек шасси погнулась, а винт совершенно искорежило. Земля оказалась мягкой, что скомпенсировало неудачную посадку. Пилот уцелел, но сильно поранил ногу. Тут же к нему подбежала целая толпа местных жителей. Ногу перевязали, а потом дали летчику попить молока и покормили солониной.

Спустя какое-то время рядом с селом на клеверное поле с более твердой поверхностью благополучно опустился другой русский самолет – поликарповский По-2. Летчики прозвали эти аппараты «кукурузниками», потому что их легкая фанерная конструкция позволяла садиться на неровных полях. На сей раз самолет выполнял не только спасательную операцию: члену экипажа По-2 следовало узнать о здоровье пилота сбитого Яка и удостовериться, что сам истребитель не попал в руки врага, и при необходимости – уничтожить упавший самолет.

Юрий наблюдал за самолетом как завороженный. Валентин рассказывает: «Некоторых мальчишек постарше отправили на клеверное поле с остатками керосина, какие только удавалось нацедить, чтобы заправить По-2. У пилота была плитка шоколада, он дал ее Юре, а тот разделил ее между остальными мальчишками, и получилось так, что себе он ничего не оставил. Похоже, его куда больше интересовали самолеты».

Сгустились сумерки, и двух пилотов пригласили укрыться в землянках, но они предпочли провести ночь, свернувшись рядом с По-2: им следовало охранять самолет. Они очень старались выполнять свой долг, но летчики устали, да к тому же замерзли, а потому вскоре заснули. Когда же рано утром они проснулись, то увидели, что на них во все глаза смотрит Юрий. Днем пилоты решили, что поврежденный Як больше охранять незачем, поэтому они подожгли его, а потом с трудом пробрались по полю к По-2: раненый опирался на плечо товарища. Они без особых проблем подняли «кукурузник» в небо и улетели, пока пораженный Юрий глядел на все это, а из обломков другого самолета клубами поднимался дым.

И теперь летная форма Льва Беспалова просто завораживала мальчика. Форму учитель получил по праву – как стрелок и радист Военно-воздушных сил Красной армии. Юрий восхищенно смотрел на него, слушал и учился.

По воспоминаниям Елены Александровны, Юра был хорошим учеником – озорным, но честным. «Как все дети в его возрасте, он иногда шалил, но когда мы спрашивали ребят: „Кто это сделал?“ – Юра, если был виноват, всегда отвечал: „Это я, я больше не буду“. И он был очень живой и непоседливый. Надо сказать, что при этом он был очень достойный и ответственный мальчик. Когда мы узнали о его полете в космос, сразу вспомнили его замечательную улыбку. Она у него осталась на всю жизнь. Та самая, еще мальчишеская». Учительница вспоминала, как на несколько дней посадила Юру впереди, чтобы в классе наблюдать за ним, ведь он был не из тех мальчишек, которых можно надолго оставлять без присмотра. Даже под носом у учительницы ухитрялся проказничать. «Вместо парт столики, а перед ними на двух чурбаках доска-скамейка. Мальчишки иногда выдирали гвозди, которыми доска держалась на чурбаках, и вдруг посреди урока – бух на пол! Тут уж не обходилось без Юры Гагарина»[2]2
  Голованов Я. Наш Гагарин. М.: Прогресс, 1979. С. 39.


[Закрыть]. Но Елена Александровна не могла на него долго сердиться. Она вспоминает крошечную девочку по имени Анна, которую всегда отодвигали куда-то в сторону, когда остальные ребята начинали резвиться и скакать. Юра стал ее защищать, он провожал Анну домой и нес ее ранец.

Только вот с музыкой получилась незадача. Он участвовал во всех видах самодеятельности. Инструменты для оркестра школе подарил колхоз. Юра играл на трубе. Он всегда гордо вышагивал впереди. Как вспоминает Зоя, семейству Гагариных приходилось терпеть его упражнения, и особого удовольствия оно не получало. Он приносил свою трубу домой и начинал заниматься. Наконец отцу надоело. Как-то весной, в солнечный день, отец отправил его на улицу, сказав, что у него уже голова болит от этого шума. Так что Юра начал заниматься на улице. У Гагариных была корова, и она стала мычать. Получился просто какой-то бесплатный концерт. Все хохотали как сумасшедшие.

Зоя с любовью вспоминает младшего брата. Он был такой неугомонный, рассказывает она, всегда был вожаком в играх, застрельщиком и никому не хотел подчиняться.

Из школьных предметов Юрий больше всего любил математику и физику, а кроме того, с азартом занимался в кружке авиамоделирования, к большому смущению Елены Александровны. Как-то раз они запустили модель из окна, и она свалилась на прохожего. Тот разозлился и пришел в школу жаловаться. Все притихли, но тут Юра встал и извинился. Видимо, уже тогда в нем возникло страстное желание летать.

Валентин вспоминает, как его младший брат еще в шесть лет приставал к нему и к отцу, требуя, чтобы они сооружали ему маленькие планеры или деревянные игрушки с винтом, приводимые в действие резинкой. Юрочка упорно канючил: «Я буду героем, буду на самолете летать!» Самолеты в небе над Клушином появлялись очень редко – во всяком случае до начала войны. Случайные промельки воздушных аппаратов наверняка производили на мальчика огромное впечатление.

В шестнадцать лет Юрий уже стремился уйти из дома и зарабатывать на жизнь самостоятельно. Он видел, как тяжело живется родителям, и стремился как можно скорее получить профессию, чтобы не сидеть у них на шее, рассказывает Зоя. Сама она не хотела его отпускать, но он заявил, что хочет продолжать учиться, и мать тоже хотела, чтобы он учился. Юрий рвался поступить в Ленинградский институт физкультуры. Он был в хорошей физической форме, при небольшом росте – подвижный и с неплохой координацией движений. Он считал, что мог бы стать гимнастом или еще каким-то спортсменом. Валентин вспоминает, как отец возражал против такого плана. Он говорил, что это не работа. Может, это и тяжело физически, только занятие-то глупое. Но Беспалов, учитель физики, настаивал, чтобы родители отпустили Юру. Старший Гагарин надеялся, что когда-нибудь его три сына будут плотничать вместе с ним…

Однако в ленинградских вузах мест не оказалось. Самым подходящим из доступных вариантов стал Люберецкий завод сельскохозяйственных машин, при котором имелось ремесленное училище. Здесь Юрий мог освоить достойную профессию – литейщика. Родственники с отцовской стороны поспособствовали Юре с собеседованиями, рекомендациями, обустройством. В 1950 году его приняли учеником, и он поселился в Москве у дяди Савелия Ивановича, согласившегося на время приютить племянника.

В Люберцах Юрий Алексеевич Гагарин получил свою первую взрослую форму – фуражку литейщика с эмблемой профсоюза, мешковатую гимнастерку из жесткой, как картон, саржи с чересчур длинными рукавами, темные штаны, такие же мешковатые, и широкий кожаный ремень с большой латунной пряжкой. Посмотрев на себя в зеркало, он решил, что такой потешный наряд необходимо запечатлеть. Юра потратил последние оставшиеся рубли на то, чтобы сфотографироваться и отослать снимок домой.

Бригадиром Гагарина в Люберцах был Владимир Горинштейн, угрюмый грузный человек с висячими усами, бугристыми мышцами и язвительным языком, обжигающим не хуже расплавленной стали, с которой он так любил работать. «Привыкайте обращаться с огнем, – наставлял он съежившихся от страха учеников. – Огонь силен, вода сильнее огня, земля сильнее воды, но человек сильнее всего!»⁴ Представьте себе этого гиганта с физиономией моржа, скользящего по преисподней сталелитейного завода и при этом изрыгающего на кучку безбородых юнцов, только что из колхоза, словесную мешанину, состоящую из крестьянской романтики и сталинской пропаганды… «Мы его побаивались», – вспоминал Гагарин в интервью 1961 года.

Его первое задание: вставить стержни в крышки только что собранных металлических опок. «Морж» приблизился, чтобы посмотреть его работу. Стуча кулаками по лбу и яростно бранясь, он показал, что Гагарин допустил кое-какие небольшие ошибки. В частности, вставил стержни не тем концом. «На другой день дело пошло лучше», – вспоминал Гагарин. Как он сам признавался, это для него характерно: он не умел схватывать новое с первого раза. Ему требовалось серьезно трудиться над заданием, снова и снова оттачивая навыки. Много лет спустя бригадир Горинштейн говорил в кратком интервью: «Юра показался мне поначалу слишком хлипким, тщедушным. А вакансия оставалась единственно в литейную группу, где дым, пыль, огонь, тяжести… Вроде бы ему не по силам… Мне сейчас трудно припомнить, почему я пренебрег всеми этими отрицательными моментами и что заставило все-таки принять Гагарина. Наверно, та целеустремленность, которой он отличался всю последующую жизнь… Но был ли он особенным? Нет. Просто работящим, живым, обаятельным»⁵.

В конце года Горинштейн написал Гагарину отличную характеристику. Собственно, Юрий стал одним из всего лишь четырех учеников, которых отобрали для учебы в недавно построенном Саратовском индустриальном техникуме, на берегу Волги. Здесь ему предстояло изучать секреты тракторного производства.

Весной 1951 года Юрия и трех его счастливых товарищей по Люберцам отправили в Саратов под предводительством нового учителя – Тимофея Никифорова. Не прошло и нескольких часов после их приезда, как Гагарин увидел объявление: «Аэроклуб». «Вот так штука, братцы! Вот бы куда поступить!» Его приятели рассмеялись, но спустя несколько дней в клубе дали положительный ответ на его заявление. К большому огорчению Гагарина, занятия в Индустриальном техникуме не оставляли свободного времени, и лишь спустя несколько недель он смог попасть на аэродром клуба, располагавшийся в пригороде Саратова.

Там Дмитрий Мартьянов, ветеран войны, главный инструктор клуба по летной подготовке, впервые увидел Гагарина, юношу, с восхищением глядящего на тренировочный самолет – старый, покрытый брезентом Як-18. Мартьянов подошел и предложил совершить небольшой полет. Они поднялись на 1500 метров, проползли по небу со скоростью 100 км/ч и через несколько минут опустились на землю. «Этот первый полет наполнил меня гордостью, а всю мою жизнь – смыслом», – вспоминал Гагарин.

Мартьянов заметил:

– Ты отлично справился. Можно подумать, ты это уже делал.

– Да я всю жизнь летаю, – ответил Гагарин⁶.

Видимо, Мартьянов понял, чт́о Юрий имел в виду, и с той поры они стали близкими друзьями.

Весной 1955 года Юрий с отличием окончил Саратовский индустриальный техникум. К тому времени его интерес к тракторам угас. Прошедшее лето он провел в аэроклубе, обучаясь летать на Як-18. После первого одиночного полета он подарил своему другу и наставнику пачку сигарет «Тройка» – что-то вроде традиционного пилотского подарка. Дело не ограничивалось бездумными забавами. Каждый вечер ему приходилось ходить на лекции по теории авиации, а днем стараться не уснуть в своем Индустриальном техникуме. Ему было трудно, но, был полон решимости и не хотел сдаваться. В клубе Юрий получил награду – захватывающий дух парашютный прыжок с крыла самолета. Кроме того, Мартьянов рекомендовал его в Военно-авиационное училище в Оренбурге. Разумеется, Гагарину следовало стать армейским курсантом, если он хотел туда попасть. Оренбургское училище отличалось от уютного клуба: это было весьма серьезное заведение, тут готовили пилотов истребителей; впрочем, и Саратовский аэроклуб существовал не только для развлечения. В советском обществе вообще настороженно относились к понятию «развлечение».

«Развлечение» должно было как минимум дать человеку физическую форму, необходимую для работы. Гагарин записался в различные саратовские спортивные клубы: он играл в волейбол и баскетбол, а перед девушками, сидящими на берегах Волги, демонстрировал, как он умеет скользить на водных лыжах – на одной ноге. Если он сваливался в воду и выбирался на берег, мокрый и улыбающийся, это, судя по всему, производило на них не меньшее впечатление. Он стал весьма привлекательным и уверенным в себе молодым человеком. Чуть ниже среднего роста, он больше подходил для акробатики, чем для спринтерских видов спорта. Со своим добродушным очарованием и благожелательным юмором он легко приобретал друзей. Однако оренбургских наставников оказалось не так просто очаровать. Это были солдаты на боевом посту. Гагарину еще много лет придется следовать воинской дисциплине, а после окончания подготовки его могли послать в бой, на смерть. Анна и Алексей Гагарины с тревогой думали о своем мальчике, который начал служить в армии, и вся эта возня с самолетами казалась им безрассудной. Однако Александр Сидоров, один из руководителей Саратовского аэроклуба[3]3
  В те годы – курсант аэроклуба.


[Закрыть], в 1978 году вспоминал, что в Гагарине с самого начала уже была та крепкая самодисциплина, которая требуется для будущего военного летчика: «Очень ревностно следил Юрий за тем, чтобы в палатке был полный порядок. Он терпеть не мог нерях и грязнуль. Сперва усовещивает по-дружески. Не поможет – потребует»⁷.