Текст книги "Причина надеяться"

Сойер
Четыре недели спустя

– Шанти?

Зои так на меня смотрит, будто я предложил заманивать посетителей в «У Штертебеккера» с помощью дрессированных морских свинок. Хотя я собираюсь открываться через десять минут – более-менее пунктуально, в пять, – мы до сих пор сидим, уютно устроившись возле окна, откуда нам открывается вид на доки, и пробуем что-то наподобие вегетарианской «жабы в норке»[14]14
  Традиционное блюдо британской кухни: сосиски, запеченные в кляре для йоркширского пудинга.


[Закрыть] – новый рецепт, который Саймон хотел испытать на нас, прежде чем угощать им гостей. Он утверждает, что недостаток мяса возместил алкоголем. И именно такой вкус имеет йоркширский пудинг[15]15
  Традиционный британский пудинг из негустого кляра.


[Закрыть] с овощами на гриле, которые повар сначала замариновал в виски, а потом запек. К нему надо привыкнуть… но это феноменально.

– Прости, Сойер, но на накую целевую аудиторию ты рассчитывал? Людей с кардиостимуляторами, ходунками и зубными протезами?

– Осторожно. Не тебе дискриминировать окружающих за их физические недостатки.

Сестра подцепляет вилкой лист салата.

– Я серьезно.

– Я тоже. И ты права: идея воскресить тематические вечера действительно кажется мне отличной. Наверное, в последнее время я расслабился. – Это просто аномально большой объем работы для одного, а количество клиентов, которое после стольких лет продолжает так сильно колебаться, за прошлые месяцы меня доконало. (Надо признать: против колебаний в сторону прибавления не имею ничего против.) Зои вернулась в самое подходящее время. Она привнесла в паб вдохновение, а ее идеи реактивировали во мне того, о ком я почти забыл в повседневной суете.

– Тематические вечера – это супер, – соглашается Зои. – Но темы должны быть крутыми. Старыми песнями моряков можно привлечь максимум старых седых моряков. Ты этого хочешь?

– Они пьют в три раза больше, чем все остальные, – парирую я, едва не закашлявшись от того, как сухо прозвучала эта фраза. – И, несмотря на это, нормально себя ведут. В большинстве случаев. Конечно, я хочу.

– Когда же ты наконец вырастешь?

Я показываю ей язык.

– Не скажу. Кроме того, по-моему, ты ошибаешься. Шанти клевые. Они простые и запоминающиеся, и после двух пинт любой сможет подпевать.

– Ясно. А когда подпеваешь, пересыхает в горле, что ведет к новым заказам. Этому учат в школе барменов?

Словом «бармен» она старается меня оскорбить, но я на такое не ведусь.

– Шанти станут трендом. Печенкой чую.

– Ты другим местом что-то чуешь.

Я не сдерживаю смех.

– Я бы не рискнул это проверять. Но давай не будем ссориться. Что ты предлагаешь? И даже не начинай про Beatles. Туристов обрабатывают ими из каждого угла. Нам реально не стоит повторять это и тут. Я пока не настолько отчаялся.

Зои со вздохом откладывает приборы.

– А должен бы. Ты хоть заглядывал в бухгалтерские книги?

Моя вилка замирает в воздухе над куском йоркширского пудинга. В итоге я кладу ее обратно на тарелку.

– Ты на одну университетскую степень впереди меня, сестренка. Но тем не менее я в курсе, что еще не совсем разорился.

Зои театрально всплескивает руками.

– Но близок к этому. Дела могли бы идти намного, намного лучше. Правда, попробуй устраивать тематические вечера. И, – она жестом велит мне молчать, когда я пытаюсь сказать, что в этом ведь и состоял мой план, – выбирай темы, опираясь не на свой вкус. Он ужасен, Сойер. Всегда таким был, таким и останется.

– Кто ты? Моя сестра или Ее Величество Великая Толковательница?

– Можешь спросить у своих завсегдатаев, как они себе это представляют! И нет, я имею в виду не Седрика, Билли и Оливию. И не Кристину тоже.

Меня раздражает ее манера выделять имя Крис. А еще больше раздражает, что Зои знает, как сильно меня это раздражает. Видимо, в некоторых вопросах братья и сестры в своем общении навсегда остаются на интеллектуальном уровне маленьких детей.

– Кстати, что вообще между вами? – тут же зацепляется за тему Зои. – Это что-то серьезное или?..

– Скорее загадочное «или». – Но я и сам не уверен. Только в том, что это «или» между Крис и мной продолжается с тех пор, как она появилась здесь несколько недель назад.

Зои становится серьезной. Ее губы складываются в беззвучное «О». В одном сестре нужно отдать должное: она может довести меня до белого каления, а потом за считаные секунды переключиться в режим эмпатии. И я невольно переключаюсь вместе с ней. Подозреваю, она тайком уселась за пульт дистанционного управления, при помощи которого щелкает мои режимы.

– В чем дело? – сочувственно спрашивает она. – Мне казалось, вы, ребята, весело проводите время.

– Однозначно. С весельем как раз никаких проблем.

– Свинья, – отвечает она с пошлой усмешкой.

– Это немного странно. Я так долго грезил о том, как бы все было, если бы Крис тогда выбрала меня. А теперь это… – Просто развлечение. И ничего больше. – Что-то будто бы неполноценное.

– Ты боишься, что при первой же возможности она опять найдет себе какого-нибудь высокомерного ублюдка?

– Эй. Он не высокомерный ублюдок.

– Но тогда весьма убедительно им прикидывался.

Я поправляю трилби на голове.

– Все это просто спектакль.

– На который Крис, увы, купилась.

У меня вырывается стон:

– Ты бесишь, Зои.

Нелестная оценка ничуть ее не смущает.

– Тебя бесит, что я ковыряю пальцем у тебя в открытой ране. Ты терпеть не можешь, когда я права. Однако это не отменяет того факта, что ты не можешь нормально сойтись с этой красивой, крышесносной, мегасексуальной Крис, так как боишься разочароваться из-за того, что…

Я только что положил в рот кусок пудинга, но не могу сопротивляться желанию ее перебить.

– Ты что, втайне изучала психологию как второй профиль?

– Не разговаривай с полным ртом, у нашей мамочки желудок бы узлом завязался, если бы она это увидела. – Зои приторно улыбается. – У меня природный дар к психологии. Серьезно! Ты парень мечты, Сойер. Ты веселый, добрый, сообразительный…

– …потрясно выгляжу.

Она покачивает головой из стороны в сторону.

– По крайней мере, приемлемо. Тебе бы не помешало чаще ходить на тренировки. Ты становишься бесформенным.

– А ты становишься поверхностной. Как это хотя бы должно выглядеть?

Зои смеется.

– Так или иначе, ты отличный парень. Я бы сама в тебя влюбилась…

– Фу, Зои, что за наклонности?

– … не будь мы близкими родственниками. Откуда вообще взялся этот страх, что все девчонки будут сбегать от тебя с первым попавшимся козлом?

Первым импульсом было начать отрицать, что у меня есть такой страх. Но Зои не совсем неправа.

Друзья называют честность лучшим из моих качеств. Я не лгу, и это никак не связано с тем, что мои моральные принципы выше, чем у других. Это абсолютно не так. Просто лжец из меня хреновый. Так что я редко пытаюсь это сделать.

– Опыт, – со вздохом отвечаю я и разочарованно кладу приборы рядом с тарелкой. – Так всегда бывает. Девчонки появляются у меня в баре, тоска в глазах и невысказанная грусть в уголках губ. Мы разговариваем, я каким-то образом загораюсь мыслью стать тем, кто вновь заставит эти глаза светиться. Дальше все некоторое время идет хорошо, иногда пару часов, иногда пару недель. А затем им наскучивает милый парень из бара, и они начинают флиртовать с мистером Темная Тайна.

– С высокомерными ублюдками, – невозмутимо поправляет меня Зои. – Они западают на них по принципу Черного Красавчика. Помнишь фильм?

– Он о… лошадях. По-моему. – Зои помнит все, что связано с лошадьми. Этого не изменил даже несчастный случай.

– Точно, о великолепном черном жеребце, которого люди так измучили, что он стал неуправляемым и опасным. Для всех. Кроме, конечно, той самой единственной девочки, которая любит его, несмотря ни на что. Ей – и только ей – он доверяет, а ее любовь исцеляет все его травмы.

– Вот о чем мечтают девушки? – Я выгибаю проколотую бровь. – Если я скажу что-то в таком духе, ты меня ударишь и заорешь: «Сексист хренов!»

– Причем за дело, – кивнув, подтверждает сестра. – Разумеется, не все девушки об этом мечтают. Но многие. А некоторые еще годы спустя мечтают приручить дикого жеребца своей любовью. Вот только речь уже не о лошадях. Сказать тебе кое-что?

– Это так и остается мечтами?

– Именно. Потому что такие парни – не Черные Красавчики с тяжелым жизненным опытом, которые могут завести с кем-то здоровые отношения. Они просто ублюдки, потому что так пользуются успехом.

Я делаю глоток пива.

– Так какой же совет ты мне дашь, о мудрая младшая сестра? Прикинуться ради Крис диким жеребцом?

Зои откашливается.

– Не надо. Очарование человеческими Черными Красавчиками, в отличие от четвероногих, в какой-то момент исчерпывается. И тогда эти женщины отправляются искать настоящего друга, которого не нужно спасать и нет необходимости клеймить жеребца. – Зои облокачивается на спинку кресла и морщит лоб. – Как, черт возьми, мы в принципе перешли на тему лошадей?

– Ты хочешь мне этим что-то сказать? – Мне давно известно, что она снова ездит верхом. Мне сразу следовало догадаться. Зои не из тех, кого можно отговорить от чего-то, что она любит. Даже из-за несчастного случая, который в четырнадцать лет чуть не стоил ей жизни. Едва она очнулась от искусственной комы после экстренных операций, сразу захотела знать, все ли в порядке с лошадью, с которой она упала. Тогда, в шестнадцать лет, меня приводило в ярость, что на кобыле не осталось ни царапинки, в то время как сестра оказалась парализована ниже пояса. Навсегда, черт возьми. Сейчас же я за это благодарен. Зои сделала выводы из этого несчастного случая. Она вела себя бесшабашно и допустила ошибку. Она может жить с последствиями – а что ей еще остается? Но если бы лошадь сильно пострадала, к сломанному позвоночнику сестры присоединилось бы разбитое сердце.

Зои кусает ноготь на большом пальце.

– Ты видел шлем для верховой езды, когда встречал меня на вокзале.

– Я знал, что ты снова села в седло, еще до твоего отъезда в Лондон. Лошади пахнут, Зои.

Она мотает головой.

– Но тогда я просто смотрела. А в Лондоне снова начала. Сперва на лошади для терапии, с сопровождением или шагом на корде. Но… это чем-то похоже на езду на велосипеде.

– Невозможно разучиться?

Зои улыбается от уха до уха.

– Нет. Обычно бо́льшую часть работы ты делаешь ногами. Но если надо, есть и другой способ.

Ну что тут скажешь, Зои? Лучше не буду вообще ничего говорить. Это было бы неправильно.

– Я поэтому раньше вернулась. Из-за Люси.

– Люси, значит. Твоя лошадь?

Ее карие глаза светятся золотом.

– У меня доверенность на право пользования лошадью, три раза в неделю. Она содержится в конюшне для людей с ограниченными возможностями на окраине города.

Я пытаюсь представить себе, как можно сделать конюшню доступной для кресла-каталки, однако она, как всегда, читает мои мысли, прежде чем я прихожу к каким-либо выводам.

– Высокие подставки, чтобы залезать на лошадь, – поясняет она, – электрические тележки для навоза и никаких б-б-б-булыжников во дворе.

– Понятно. И ты же осторожна, да?

– Нет, я мечтаю, чтобы в мой скелет опять воткнули кучу металла, потому что это жуть как круто. – Она вздыхает. – Пожалуйста, не садись на этого конька, с гиперопекой и папа справится. Кстати, как раз об этом я и хотела бы еще с тобой поговорить: ты ведь не скажешь ничего маме с папой, правда?

Я же не сумасшедший! У них сорвет крышу. Папа до сих пор задерживает дыхание, когда Зои в коляске просто заезжает на бордюр. Можно было бы предположить, что учеба Зои в Лондоне немного успокоит родителей, все-таки она доказала, что способна жить одна. Однако все стало только хуже. Теперь они не доверяют ей даже готовить завтрак и, наверное, расслабятся, лишь когда приедет Джонатан, так как считают, будто он пылинки с нее сдувает, чтобы она не дай бог не поранилась.

– Рано или поздно они все узнают, – вслух рассуждаю я.

– Не раньше, чем я начну выступать с прыжками на Паралимпийских играх, – легкомысленно заявляет Зои, и я совсем не уверен, что это шутка.

Она хохочет.

– Я просто прикалываюсь. Сейчас я занимаюсь выездкой.

А я слишком мало разбираюсь в лошадях, чтобы судить, намного ли это безопасней.

– Я не хочу врать, если родители спросят, – но ради Зои, конечно, попробую, – и очень не хочу оказаться поблизости, если они выяснят это случайно. Вероятно, мама тогда взорвется, и образуется черная дыра, в которую засосет весь город. Ты должна рассказать им, и тебе это прекрасно известно.

Обычно такая открытая улыбка Зои становится вымученной.

– Я жду подходящего момента.

– И сколько ты уже ждешь? Один или два года? – Сарказм редко помогает продвинуться вперед, но отсутствие сарказма – тоже не вариант.

– Три, – с обезоруживающей честностью откликается Зои.

– Уже три года? – Я присвистываю сквозь зубы. – Ну. Три года без падений.

– Без падений с последствиями.

Теперь я тяжело сглатываю.

– О’кей. И после трех лет ты еще не на олимпийском уровне? Как ты вообще продержалась три года, не прислав мне ни одной фотографии?

Я вызвал бурю. Сознательно и с полным пониманием того, что делаю.

Следующие двадцать минут я смотрю на смартфоне Зои больше фото и видео с лошадьми, чем видел за все свои двадцать пять лет. Узнаю о свойствах повышения интенсивности рыси; о медленном аллюре; рассматриваю все детали специально модифицированного седла Зои и восхищенно наблюдаю, как сестра очень сосредоточенно небольшими кругами скачет галопом по песку манежа на очень, очень крупной черно-коричневой лошади: вольты, как назвала это Зои, чтобы лошадь ходила на задних ногах (на которых она и так шла до кругов, между прочим… но подобный комментарий, скорее всего, разрушил бы впечатление, будто я в этом разбираюсь).

Зои явно рада, что наконец снова может обсудить со мной свою главную страсть, поэтому я с большой неохотой перебиваю ее, когда звонит телефон. Но Лиззи, естественно, еще нет, а Саймон возится на кухне. Так что у меня не остается иного выбора, кроме как подойти самому.

– Кстати! – кричит мне вслед Зои. – Хотела дать тебе еще один хороший совет: вышвырни уже Лиззи, в конце концов. Расписание я тоже проверила, и она в очередной раз опаздывает!

Я ограничиваюсь тем, что вместо ответа посылаю ей воздушный поцелуй и одновременно поднимаю в ее сторону средний палец. Если этот паб правда когда-нибудь разорится, Лиззи будет последней, кого я уволю.

– На проводе «У Штертебеккера», и ты говоришь с Сойером, – произношу я в трубку древнего дискового телефона, который стоит на столе в кабинете.

На другом конце связи тишина. И когда я уже собирался добавить «Алло?», раздается тихое:

– Привет.

Пауза, затем неловкий смех, который вызывает у меня странное покалывание в животе.

Ханна

– Не знаю, помнишь ли ты, – говорю я и набираю побольше воздуха в легкие. – Но тебе все еще нужен кто-нибудь, кто спасет твою задницу?

И вслушиваюсь в пустоту. Только музыка на заднем фоне и негромкое громыхание указывают на то, что он не положил трубку. Тревожность нарастает, и я сажусь на крышку унитаза, чтобы не видеть в зеркало, как я заикаюсь в тесной маминой ванной. Собиралась ведь сказать все совсем по-другому… и как у меня только вырвались эти бессмысленные слова?

– Прости, ты наверняка уже забыл. Мы как-то случайно встретились на…

– Лайм-стрит, да, – наконец отвечает Сойер Ричардсон. Его голос звучит мягко и дружелюбно, а не так, словно я совсем обнаглела. Кажется, его это скорее позабавило. – Конечно, я помню. Ты пела Yesterday. А мне все равно понравилось. Я уже три месяца жду твоего звонка.

Если так он планировал меня смутить, то у него получилось. Уши пылают огнем. Хорошо, что он этого не видит.

– Да, я… у меня были кое-какие трудности, но… – Как назло, если у тебя хороший слух, по голосу на самом деле можно понять, что у кого-то горят уши. – Но если тебе до сих пор нужен певец, то, возможно, в ближайшее время это можно будет организовать.

– Значит, ты все-таки вернулась в Ливерпуль?

– Пока еще нет. Но скоро вернусь.

– Рад слышать.

Я молчу в трубку и слишком поздно соображаю, как обычно протекают такие диалоги.

Ты говоришь. Другой человек отвечает. А потом ты сам снова что-то говоришь. По очереди.

Пару мгновений мне при всем желании не удается придумать, что сказать. В голове кружатся мысли, которые так мало связаны друг с другом, что в принципе не должны умещаться в одном сознании. Разговор с Сойером Ричардсоном невыносимо сильно напоминает мне о дне, когда мы хоронили ба. Во время церемонии я держалась хорошо, сохраняла спокойствие, и похороны даже показались мне в каком-то нездоровом смысле красивыми. Они были достойны бабушки. Срыв случился гораздо позже, вечером. Когда стало ясно, что мой мир больше никогда не будет прежним, потому что из него исчез незаменимый человек. Навсегда. И никто никогда не сможет этого изменить.

Теперь я думаю о том вечере, о той ночи.

И в то же время о том, что голос Сойера Ричардсона – тогда я этого почти не заметила – творит с моей головой нечто, на что раньше была способна лишь музыка. Я перестаю слышать весь остальной шум этого мира и чувствую себя так странно… нормально.

– Ау? Певица? Ты еще тут?

Уткнувшись лбом в сжатый кулак, я беззвучно вздыхаю.

Два варианта: положить трубку и больше никогда об этом не думать или…

– Да. Да, я тут, извини. Кажется, связь ненадолго прервалась.

Класс, Ханна. Соври ему.

– Связь?

Наверное, помехи со связью обычно слышно. Ну круто. Супер.

– Да. Связь между мозгом и речевым центром.

Он тихо смеется. Лучше пусть прекратит, иначе у меня перегорят и другие центры связи.

– У меня тоже иногда бывает. Боязнь сцены?

– Нет. Ненавижу разговаривать по телефону. – Это не ложь.

– И тем не менее ты мне позвонила? Осторожно. А то я подумаю…

Что? ЧТО?

Подумаешь, что это из-за тебя я так нервничаю?

– … что ты правда хочешь эту работу.

– А я правда хочу. – Я как будто должна. Должна по крайней мере себе доказать, что у меня еще получается, что я все еще это умею. Что Хейл внутри меня еще не безвозвратно потерялась за долгий прошлый год. – Я немного нервничаю, потому что вела себя на вокзале как полная дура.

Он не перебивает меня со словами: «Да ты что, ничего подобного», а продолжает слушать. Видимо, честный малый.

– Просто у меня тогда выдался кошмарный день. Какой-то парень сбил меня с ног и украл кошелек и билет на поезд, а я ужасно спешила.

– Я заметил, – говорит он. – Ты была словно в панике. И тем не менее смогла спеть, как будто ничего не произошло. Куда ты так торопилась?

Я сглатываю. И хотя на самом деле это его не касается, и последнее, чего я жду – это жалость, в ту же секунду, как он добавляет: «Прости, это вообще меня не касается», я отвечаю:

– На похороны бабушки.

На мгновение мы замолкаем, и я спрашиваю себя, что именно сегодня постоянно заставляет меня выбалтывать вещи, которыми я бы предпочла ни с кем не делиться.

– Она была уже старой. И болела.

– Люди умирают, когда становятся старыми и больными, – спокойно произносит этот Сойер. – Это вполне естественно. Нормально. Такое случается каждый день.

Я собиралась что-то ответить, но слова застревают в горле. Что он пытается этим сказать? Что не надо так выпендриваться, потому что старые больные люди иногда умирают? На языке вертится: «Просто забудь, ты ведь понятия не имеешь!»

Но тут он продолжает:

– Но лучше от этого не становится, верно? Тому, кто умирает, возможно. Надеюсь. Но не остальным. Абсолютно не важно, каким старым или больным был человек, если кому-то его не хватает.

– Ненамного лучше, да. Недостаточно.

– Мне очень жаль, – негромко говорит он, незнакомый парень, который держит собственный паб и мало платит за выступления. Но при этом он первый, в случае с кем я думаю – нет, я откуда-то это знаю, – что он говорит это искренне. – А я нервирую тебя своей плохо оплачиваемой работой.

– Все в порядке. Я была благодарна, что смогла отвлечься. И за спички. Позже мне пригодилась одна, чтобы зажечь свечку. – У меня вырывается тихий смех, хотя от воспоминания о колеблющейся на ветру поминальной свече на глаза наворачиваются слезы.

– Что смешного? – спрашивает он тоном, полным иронии и сочувствия – поразительное сочетание. Странное. Но очень гармоничное. – Разве ты не каждый день обсуждаешь с незнакомыми людьми такие личные вещи?

– Вообще-то нет, отнюдь нет. – Даже с не совсем незнакомыми. Уже давно.

Однако в памяти вдруг всплывает, что он хозяин паба. Вероятно, он постоянно выслушивает трагичные истории людей, которые опрокидывают за стойкой один бокал за другим, а потом хотят выговориться. Хорошие бармены это умеют: развязывать другим языки. Тот, кто болтает, пьет. У меня тоже уже совсем пересохло во рту.

– Думаю, чтобы поговорить, мне нужен профессионал.

– Всегда к твоим услугам. – На этот раз чистая ирония, уверена.

– Возвращаясь к работе…

– Да! – Похоже, он чуть ли не благодарен за смену темы. – Когда ты сможешь прийти на прослушивание?

Прослушивание? Он серьезно?

– Ты же уже слышал, как я пою.

Его смех звучит немного неприлично, и я по какой-то причине думаю о его глазах. У меня в голове сохранился его точный образ, я помню, что у него серебряное колечко в брови и выразительные умные глаза, но не помню, карие они или зеленые. Или каре-зеленые?

– Ты пела Yesterday. Тебя можно понять. Тебе нужны были деньги, я не осуждаю.

– Как любезно с твоей стороны.

– Очень. Но достаточно ли этого для моего паба… хмм. В этом мне нужно убедиться. Кроме того, нам надо обсудить твой гонорар, и я бы с радостью угостил тебя выпивкой.

– Я должна напить себе зарплату?

– О да. Когда ты свободна? Мне удобнее всего после обеда, перед открытием.

Мне очень, очень подходит.

– После обеда я всегда свободна.

– Завтра? – предлагает он. Потом быстро перекидывается с кем-то парой фраз. И, видимо, прикрывает рукой трубку, потому что мне слышны лишь приглушенные голоса.

– Послезавтра. – Завтра у меня назначена одна встреча, и как бы ни хотелось перенести ее или лучше вообще отменить, сделать это я не могу.

– С нетерпением жду послезавтра. В три? Адрес у тебя есть.

– Есть, да. – Я сохранила коробок с корабликом. Спички я оттуда вынула, но периодически разглядываю старомодное парусное судно и задаюсь вопросом, куда же оно плывет.

– О’кей. А имя я узнаю?

– Что? – Первые пару секунд я не могу понять, о чем он. А потом соображаю, что Сойер до сих пор не знает, как меня зовут. Странно, мы ведь уже так долго разговариваем. Но я совсем забыла назвать свое имя. – Эмм, прошу прощения, конечно. Я… Меня зовут Хейл.

На мгновение воцаряется тишина.

– Хейл?

– Да. Х – Е – Й – Л. – Пускай в моей ситуации смешно продолжать носить сценический псевдоним… Но ведь эта ситуация была такой не всегда, и, как почти все музыканты, я в какой-то степени раба привычки: на сцене я Хейл.

– Как комета Хейла-Боппа, – отвечает Сойер. По голосу слышно, что он улыбается.

– Что в этом смешного?

Он издает низкий звук, который может означать одновременно все и ничего.

– Может, я когда-нибудь тебе ее покажу.

Оттенок обещания в его словах заставляет волоски у меня на затылке приподняться от легкого покалывания. Приятное ощущение. Но именно оно неожиданно пробуждает во мне сомнения.

Я боюсь, что совершаю ошибку. Я почти уверена.

Но мне так хочется снова петь.