Текст книги "Сестрица"

Глава 21

В глубине Мезон-Дулёр, взмахивая маятником, как косой, отсчитывали минуты старинные напольные часы.

Маман и Тави уже легли, но Изабель не спалось. Она знала, что будет лишь напрасно ворочаться и метаться в постели, а потому осталась в кухне и теперь сидела у очага, неохотно ковыряя еду, которую приготовила вечером для Маман.

Когда-то она любила ночь. Спускалась во двор по толстой виноградной лозе, что вилась по стене у окна ее спальни, и встречалась с Феликсом. Вместе они смотрели в ночное небо и считали падающие звезды, а иногда, если хватало терпения сидеть неподвижно и им везло, можно было увидеть, как охотится сова или как из Дикого Леса выходит олень с рогами, венчающими благородную голову, точно корона.

Теперь темнота страшила Изабель. Всюду ей чудились призраки. В окнах и в зеркалах. В отражении на боку медного котла. Скрип дверей заглушал чьи-то шаги. Колышущиеся занавески обрисовывали контуры тел. Но дело было не в темноте, а в самой Изабель. Призраки – это не мертвецы, встающие из могил, чтобы мучить живых; призраки всегда с нами. Они внутри нас: греются на пепелищах наших печалей, нежатся в жирной, топкой грязи наших жалоб.

Вот и теперь, пока Изабель смотрела на умирающие в очаге угли, вокруг нее толпились призраки.

Она видела Эллу, Тави, себя и Маман в карете. Маман осыпа́ла Эллу комплиментами.

– До чего же хорошо ты выглядишь сегодня! – мурлыкала она. – Видела, какими восхищенными глазами смотрел на тебя сын мэра?

Эта картина сменилась другими. Вот Маман нахмурилась, поглядев на шитье Тави, и сказала, что та не выпустит иголки из рук до тех пор, пока не получится так же красиво, как у Эллы. Сморщилась, услыхав пение Изабель, и тут же попросила спеть Эллу.

Зависть, обида, стыд – крошечные уколы, которые Маман наносила сердцам Тави и Изабель так долго, что те наконец стали кровоточить. Маман была хитра; она была проницательна. Начала рано. Продвигалась неспешно. И знала, что даже крохотная ранка, оставленная без внимания, рано или поздно загноится, превратится в нарыв, от которого почернеет сердце.

Явились новые призраки. Призрак черного жеребца. Призрак юноши. Но видеть их было невыносимо, и Изабель встала, чтобы отнести тарелку к раковине.

Часы били полночь, когда она поднялась из-за стола, удары зловещим эхом отзывались по всему дому. Изабель сказала себе, что пора и честь знать, но тут же вспомнила, что не заперла дверь в конюшню, да и курятник тоже не мешало бы закрыть. Из-за переполоха с Маман она обо всем забыла.

Прихрамывая, она подошла к очагу, чтобы поворошить угли, и заметила какое-то быстрое движение. Это была мышка – она осмелилась выйти из норки и теперь, сидя у самой решетки очага, добывала что-то из щели между камнями. Пока она скреблась там, к ней подбежали два крошечных мышонка. Еще миг, и мама-мышь поднялась на задние лапки и ликующе пискнула. В передних лапках она сжимала зеленое чечевичное зерно. Раскусив его на две части, она вручила по одной каждому мышонку, и те принялись жадно грызть.

Чувство вины запустило свои тонкие, острые пальцы в сердце Изабель, когда та сообразила, откуда взялась чечевица возле очага.

Элла слышала, как Маман рассказывала Тави и Изабель о бале, который устраивал принц, пригласив на него всех девушек королевства. Она спросила, нельзя ли поехать и ей, на что Маман схватила миску, полную чечевицы, и высыпала ее в очаг.

– В этой миске была тысяча зерен. Выбери их из золы все до единого, тогда поедешь, – сказала она, и жестокая улыбка искривила ее губы.

Это была невозможная задача, но Элла справилась. Теперь Изабель поняла как: ей помогли мыши. Когда она принесла чашку с чечевицей Маман, та выхватила ее из рук Эллы, высыпала содержимое на кухонный стол и не поленилась пересчитать все зернышки. А потом победно заявила, что зерен всего девятьсот девяносто девять и Элла не поедет на бал.

«Каково было Элле совсем одной, когда ее друзьями были только мыши?» – подумала Изабель. И тут же почувствовала такую боль в груди, точно ее ударили ножом, – зачем спрашивать, каково Элле было тогда, ведь теперь она сама это знает.

Мышата уже съели свои половинки зерна и снова глядели на мать, но у той больше ничего не было. Сама она не поела.

– Подождите! – крикнула Изабель мышам. – Не уходите! – Она заспешила к тарелке с остатками пищи, но двигалась так неуклюже, что только напугала зверьков; те бросились врассыпную. – Подождите! Куда же вы! – крикнула им вслед Изабель, чье сердце разрывалось от боли. Она схватила с тарелки кусочек сыра и, хромая, вернулась к очагу, но мышей уже не было видно. – Вернитесь, – повторяла она, высматривая их повсюду. – Пожалуйста.

Опустившись на колени перед очагом, она положила сыр на камень у самой решетки. Потом вернулась к своему стулу и села. Ждала. Надеялась. Но мыши не возвращались. Наверное, боялись, что она их обидит. Почему бы и нет? Ведь именно так она делала раньше.

В ее ушах зазвучали непрошеные голоса, слышанные сегодня на рынке. Тетушка, говорящая, что люди не забудут и не простят. Сесиль, называющая Изабель страшной. Но хуже всего были слова жены пекаря: «Вы были жестоки к беззащитной девушке».

Раскаяние гибкой змеей свернулось вокруг сердца Изабель. И сдавило его своим длинным, узким телом. Слезы потекли по ее щекам. Она сидела, склонив голову, и не увидела тени, которая вдруг упала в кухню через окно, заслоненное снаружи чьей-то фигурой. И руки`, бледной, как лунный свет, которая прижалась к стеклу.

Когда Изабель подняла голову, тень уже исчезла. Промокнув глаза, она встала. Ее ждали конюшня и курятник. Она захромала к двери, взяла фонарь, висевший на гвозде у самого входа, зажгла его и шагнула в ночь, окутанная печалью, словно саваном.

Подожди Изабель еще несколько секунд, и она увидела бы, как мышка-мать выскользнула из тени и снова приблизилась к очагу. Увидела бы, как изголодавшаяся зверушка принялась за сыр. И, жадно подрагивая усиками, подняла мордочку к окну, за которым снова скользнула тень.

А затем мышка вздрогнула. И убежала.

Глава 22

Изабель радовалась тому, что у нее есть фонарь.

Было полнолуние, но луна как раз скрылась за тучами. В свое время она могла пройти по двору и окрестностям Мезон-Дулёр хоть с закрытыми глазами, однако с тех пор, как она в последний раз выходила из дому ночью, утекло немало воды.

Надворные постройки располагались к западу от дома. Дорожка из плоских белых камней провела Изабель через лужайку перед домом, обогнула старую липу и, нырнув сквозь калитку в деревянной ограде, побежала вниз с некрутого холма.

Петух Бертран приоткрыл один глаз и подозрительно глянул на Изабель, когда та посветила фонарем в курятник. Быстро пересчитав кур, девушка заперла дверь и поспешила к конюшне. Там одиноко дремал в своем стойле Мартин. Когда Изабель вошла, он поглядел на нее, раздраженно фыркнул и снова погрузился в сон. Изабель заперла конюшню и поковыляла назад, к дому.

Это случилось, когда она уже затворяла калитку.

Откуда ни возьмись налетел легкий ночной ветерок, который тут же превратился в крепкий, зловредный ветер. Он растрепал девушке волосы, вырвал калитку из ее рук, хлопнул ею и задул фонарь. А потом сразу стих.

Изабель, вздрогнув, прижала руку к груди. К счастью, ветер заодно разогнал и облака. Белые камни дорожки, которая петляла в траве, светились в лунном свете, так что идти было легко. Когда она уже подходила к липе, отягощенные листвой ветви качнулись от легкого дуновения, и девушке показалось, будто дерево манит ее к себе.

Изабель подошла еще ближе, думая о голубке, которая дважды предупреждала принца об обмане. Откуда она взялась? Может, свила на липе гнездо и сейчас смотрит на нее оттуда? От этой мысли девушке стало не по себе.

Опустив на траву фонарь, она подняла голову и стала рассматривать дерево, вспоминая дни, когда она играла в его кроне, карабкалась по ветвям и, представляя, будто это мачта пиратского корабля или стена вражеской крепости, лезла все выше и выше.

Призраки, которые она гнала от себя раньше, снова окружили ее. Вот она в детстве бесстрашно карабкается на дерево, которое подставляет ей зеленые ветви, словно заботливые руки. Вот Тави с грифельной доской и уравнениями, вот Элла с венками из ромашек. Как невинны были они тогда, все трое. И как хорошо им было втроем. И сами они были хорошие и добрые и ни в чем не уступали друг другу.

Раскаяние, давно сжимавшее сердце, в этот миг едва не раздавило его.

– Простите меня. Я так перед вами виновата, простите меня, – прошептала она трем маленьким девочкам, изнемогая от боли и чувства потери. – Как бы мне хотелось, чтобы все было по-другому. Чтобы я сама стала другой.

Листва над ее головой зашептала и вздохнула. На миг девушке показалось, что дерево пытается что-то сказать ей. Надо же, какая глупость. Покачав головой, она пошла к дому.

Но успела сделать только шаг, и тут… что-то шевельнулось в темноте.

Изабель застыла. Ее сердце, наоборот, отчаянно забилось.

Она была не одна.

Кто-то стоял в тени липового дерева.

И смотрел на нее.

Глава 23

От темноты отделилась фигура.

Изабель, чье сердце все еще билось часто, увидела, что это женщина – высокая, гибкая, с бледным, точно из кости вырезанным лицом. Длинные каштаново-рыжие волосы падали ей на плечи. Голову венчала корона из шиповника. На ней трепетали сине-зелеными крылышками лесные мотыльки. Желтоглазый ястреб сидел на плече женщины. Глаза ее отливали изумрудом, а губы казались черными. Платье позаимствовало свой цвет у мха.

В руках у женщины был живой кролик: он вырывался, а она держала его за загривок. Не сводя с Изабель глаз, она поднесла к лицу извивающуюся добычу, вдохнула ее запах и облизала губы. Сверкнули острые зубы.

Изабель никогда не видела ее, но сразу узнала.

В детстве Элла часто рассказывала истории о таинственном существе, живущем в норе между корней старой липы. Иногда оно оборачивалось женщиной, а иногда – лисицей. Оно было диким, волшебным и прекрасным и в то же время жестоким и хитрым. Изабель всегда считала, что это просто сказки.

До этой самой минуты.

Женщина улыбнулась ей – так же как раньше улыбнулась кролику, выхватив его из зарослей клевера на лужайке. И стала приближаться, медленно, шаг за шагом.

Внутренний голос кричал: «Беги!», но Изабель стояла как вкопанная, не в силах сдвинуться с места. Перед ней был не эльф из волшебной сказки, порхающий с цветка на цветок на прозрачных стрекозиных крылышках. И не уютная домашняя фея-крестная, сыплющая стишками и цветущая улыбками. Перед ней было существо таинственное и опасное.

Танакиль, королева фей.

Глава 24

– Ты звала меня, – сказала она, останавливаясь в двух шагах от Изабель.

– Я… я н-нет. Нет. Я н-не знаю. Разве я з-звала? – заикалась Изабель, глядя на нее расширенными от ужаса глазами.

Глаза Танакиль темно сверкнули. Зубы ее вблизи казались еще более хищными. Пальцы – еще длиннее из-за острых черных когтей.

– Меня призывало твое сердце. – Она сухо засмеялась. – Вернее, то, что от него осталось.

Королева фей приложила бледную руку к груди Изабель и склонила голову набок, прислушиваясь. Даже сквозь платье Изабель чувствовала прикосновение изогнутых когтей. Сердце под ладонью Танакиль забилось еще быстрее. Оно уже не стучало, а грохотало. Девушка даже испугалась, что вот сейчас королева вырвет его из ее груди и сердце, окровавленное, будет биться у нее в ладони.

Но вот Танакиль опустила руку.

– От него отрезали кусок, кусок и еще кусок, – сказала она. – Сердце Эллы таким не было.

«Откуда она знает?» – поразилась Изабель и мигом все поняла.

– Так это была ты, – прошептала она изумленно. – Это ты помогла Элле попасть на бал!

А они-то с Тави ломали головы, где сводная сестра взяла карету, лошадей, лакеев, кучера, платье и хрустальные туфельки в придачу. И как она потом выбралась из своей комнаты, где ее заперла Изабель, поджидая принца. Теперь она знала ответ.

– Подумаешь, превратить тыкву в карету, мышей в коней, а пару ящериц в ливрейных лакеев… детская забава, – фыркнула Танакиль. И снова уставилась на кролика.

Пульс Изабель опять участился. «Если ей ничего не стоит превратить тыкву в карету, на что еще она способна?» – мелькнула у нее мысль. Изабель даже забыла про страх. В ее душе вспыхнула надежда.

– Пожалуйста, ваша милость, – взмолилась она. – Помогите и мне тоже.

Танакиль с неохотой оторвала взгляд от кролика.

– Помочь Элле было легко, но я ничего не могу сделать для такой девушки, как ты. Внутри тебя – сплошь чернота и горечь. Они заполняют пространство, которое занимало твое сердце, – сказала она и отвернулась.

Изабель рванулась за ней.

– Нет! Подождите! Пожалуйста!

Королева фей стремительно обернулась, уголки губ приподнялись в хищной усмешке.

– Зачем, девочка? Элла знала, чего хочет ее сердце. А ты?

Изабель осеклась, но надежда придала ей смелости. Желания вскипели в ее душе, рожденные воспоминаниями о том времени, когда она была счастлива. Перед ее внутренним взором проносились книги и мечи, кони, Дикий Лес. Летние дни. Венки из ромашек. А еще она вспомнила поцелуй и клятву.

Изабель открыла было рот, чтобы попросить у феи все это, но прикусила язык, прежде чем слова успели сорваться с него.

То, чего ей хотелось больше всего, сильнее всего, неизменно оказывалось чем-то неправильным… не тем, чего нужно было хотеть. Желания всегда доводили ее до беды. Разбивали ей сердце. Ведь все, чего хотела она, предназначалось другим. Так сказал ей мир. Зачем же начинать снова? Зачем опять причинять себе боль?

Хотя есть, пожалуй, одна вещь, которая может изменить многое. Люди перестанут ненавидеть ее, Изабель. Она станет такой, какой ее хотела видеть Маман, получит то, чего от нее требовали и жена пекаря, и Сесиль, и все в деревне, и старый купец, и ухажеры, приходившие к ним в дом, вообще все.

Изабель взглянула прямо в глаза Танакиль и сказала:

– Я хочу быть красивой.

Рычание заклокотало в горле королевы, и Изабель подумала, что, должно быть, ошиблась с ответом, но королева не сказала «нет», а лишь ответила:

– Желания просто так не исполняются. Их надо заслужить.

– Я сделаю все, что угодно, – пылко сказала Изабель.

– Все смертные так говорят, – заметила Танакиль и презрительно усмехнулась. – Все готовы делать что угодно. Что угодно, только не то, что нужно. То единственное, что избавит тебя от внутренней горечи. Сделай это, и я, может быть, помогу тебе.

– Я сделаю все, что надо. Клянусь! – сказала Изабель, складывая ладони вместе и сплетая от нетерпения пальцы. – Что я должна сделать?

– Найди потерянные куски своего сердца.

Глава 25

Изабель моргнула.

– Найти куски сердца? – переспросила она так, словно не расслышала. – Я… н-не понимаю. Как можно найти куски сердца? А Элла как это сделала?

– Элле этого не понадобилось.

Изабель нахмурилась:

– Ну еще бы. Ей-то все досталось за улыбку, не сомневаюсь.

Эти слова, подсказанные обидой, были язвительными и грубыми. Взгляд изумрудных глаз Танакиль стал жестким; она отвернулась.

Страх взорвался в душе Изабель, точно хрупкий стеклянный сосуд раскололся о плиты пола. Ну когда она научится следить за своим языком?

– Простите меня. Объясните, что это за куски. Как мне найти их. Пожалуйста, – взмолилась она и побежала за королевой.

Танакиль сжалилась:

– Ты знаешь, о чем я говорю.

– Нет! – вскрикнула Изабель. – Я понятия не имею!

– И свой путь к ним ты тоже должна найти сама.

– Но как? Покажите мне, – в отчаянии упрашивала ее Изабель. – Помогите.

Не выпуская вырывавшегося кролика, Танакиль наклонилась к корням липы и свободной рукой поворошила мелкие косточки, рассыпанные в траве. Выбрав одну, хрупкую, принадлежавшую когда-то стремительному и коварному зверьку вроде куницы или ласки, она подала ее Изабель вместе со скорлупкой от лесного ореха. Затем потянулась к ползучему шиповнику, обвивавшему ствол липы, аккуратно сняла с усеянного острыми шипами ствола колючую коробочку с семенами и тоже протянула девушке.

– Эти дары помогут тебе найти то, чего хочет твое сердце, – сказала Танакиль.

Изабель смотрела на предметы, лежавшие у нее на ладони, и чувствовала, как эмоции, дотоле сдерживаемые, сжигают ее изнутри, как лихорадка ослабляет все крепкое и надежное, что еще оставалось в ней. Кровь вскипела, в животе забурлило, кости стали хрупкими, как старая штукатурка. Она забыла, что просила прощения всего минуту назад. Злые, завистливые слова снова сорвались с ее уст.

– Дары? Вот это – дары? – закричала она, глядя на косточку, скорлупку и коробочку с семенами. – Как Элле, так платье и хрустальные туфельки! Карету с лошадьми. Настоящие подарки! А как мне, так пригоршню сора с земли!

Она подняла голову, но Танакиль уже отвернулась. Прямо на глазах у девушки она обратилась в красно-зеленый вихрь из мшистого платья и рыжих волос – и втянулась в нору меж корней липы. Изабель шагнула было за ней, но пока она неуклюже переступала с ноги на ногу, раздался высокий, мгновенно оборвавшийся вопль – предсмертный крик кролика. Девушка отпрянула.

И вновь оглядела то, что лежало у нее на ладони. Она не сомневалась, что королева фей дала ей все три предмета нарочно, чтобы подразнить, и от этого было особенно больно.

– Страшная, – сказала она, коснувшись пальцем косточки. – Никому не нужная. – Она провела пальцем по скорлупке. – Колючая, – закончила она, уколовшись о коробочку с семенами. – Как я.

Утром она бросит их в очаг. Пойдут на растопку – хоть какая-то польза. А пока Изабель сунула их в карман юбки и направилась к дому, уверенная в том, что для нее нет ни надежды, ни спасения. Есть лишь отчаяние, давящее и тяжелое, поселившееся там, где когда-то билось ее сердце.

Есть люди, и их немало, которые будут сражаться не опуская рук, пока остается хотя бы призрак надежды. Их называют храбрыми. Но лишь немногие способны не опустить рук там, где надежды нет никакой. И вот их-то называют воителями.

Изабель тоже была однажды такой, просто она забыла.

Вспомнит ли она? Пока не похоже. Но вещи всегда не похожи на себя ночью. Самые темные часы перед рассветом лишили мужества не одного человека. В отсутствие солнца пламя свечей отбрасывает на стены наших душ причудливые тени, способные превратить мышь в огромное чудовище, а маленькую неудачу – в катастрофу.

И если ночью тебе придет охота повеситься – что ж, таков твой выбор.

Вот только отложи поиски веревки до утра.

Когда взойдет солнце, ты сможешь придумать ей лучшее применение.

Глава 26

Изабель поднялась к себе, чтобы лечь спать, а Судьба тем временем бродила по Дикому Лесу.

У поваленного дерева она остановилась, сняла с трухлявого ствола многоножку и откусила ей голову.

– Превосходно, – сказала она, слизывая с губ крошечные черные капли. – Горькая кровь – горькие чернила.

Опустив извивающееся тело в корзинку, которая висела на локте, Судьба подняла голову и, вглядевшись в сплетение ветвей, сказала:

– Мне нужен волчий корень. Смотри в оба, вдруг увидишь. Веточка белладонны тоже не помешает.

Ворон, сидевший на ветке сосны, вдруг сорвался с места и полетел прочь, а Судьба пошла дальше. Вскоре в ее корзинку попали жирный коричневый паук, замшелый череп летучей мыши, белые цветки царицы ночи и пятнистые поганки – ингредиенты для новых чернил.

Задержавшись у выбеленных временем оленьих ребер, она толкнула их ногой в надежде выгнать каких-нибудь жуков, когда рядом с ней на землю опустился ворон. Миг, и птица стала девушкой в черном платье – она таращила круглые блестящие глаза и вертела головой. В корзинку Судьбы упал пучок фиолетовых цветов.

– А! Ты отыскала белладонну. Молодец, Лоска. Ее ягоды придают особый лоск самым темным сортам чернил, таким как Сомнение или Отречение. Разумеется, чтобы изменить карту жизненного пути этой девицы, мне придется сначала вернуть ее. Шанс считает, что перепишет ее, но это может оказаться не так уж легко. Ты его, кстати, не видела?

Лоска помотала головой.

– Он явится. Не было еще случая, чтобы Шанс отказался от ставки. Конечно, я выиграю это пари, но придется помучиться. Он непредсказуем, и это помогает ему брать верх, пусть и ненадолго. Едва завидя его, смертные теряют головы. И начинают вести смотр своим надеждам и мечтам, глупцы. Он и впрямь заставляет их поверить, будто они что-то могут. – Она прищелкнула языком. – А он еще имеет наглость называть меня жестокой.

И Судьба снова неспешно двинулась вперед, поддевая носком башмака разные находки, иногда останавливаясь, чтобы порыться в земле, радуясь, что можно провести пару часов вдали от унылого дома скупой мадам Ле Бене. Лоска брела за ней. Занятые поисками ингредиентов, они даже не заметили, как оказались на краю Дикого Леса, пока не услышали голоса.

– Что это здесь? – пробормотала Судьба, вглядываясь в сплетение ветвей невысокого раскидистого дерева.

Скоро она разглядела, что стоит на верхушке невысокого холма: заросший травой склон полого уходил вниз, превращаясь в обширное пастбище. Весь он, насколько хватало глаз, был разлинован рядами белых парусиновых палаток. Там и сям мерцали небольшие костры. Где-то протяжно заржала лошадь. В чьих-то руках выводила печальную, но сладкую мелодию скрипка.

Судьба набросила на голову широкий темный капюшон. Ей захотелось подойти к лагерю полковника Кафара и взглянуть поближе.

– Подержи-ка, – сказала она и повернулась, чтобы передать девушке корзину.

Посмотрев на помощницу, она заметила, что изо рта у той свисает хвостик змейки. Судьба нахмурилась.

– Сколько раз тебе говорить, нельзя есть ингредиенты, – прошипела она строго.

Пристыженная Лоска втянула в себя хвост и проглотила бедную тварь целиком, как ребенок глотает спагетти.

– Иди за мной и не шуми, – предупредила ее Судьба. Лоска кивнула.

Не желая быть замеченными, обе женщины, молодая и старая, жались к краю лагеря. Несмотря на поздний час, у многих костров еще сидели люди, которым не спалось. Говорили о Фолькмаре и о том, что каждый из них сделал бы с ним, если бы захватил живьем. В их словах Судьба слышала браваду, в глазах читала страх. Закаленный в боях седой сержант надеялся поднять боевой дух новичков рассказами о подвигах, совершенных на поле брани, но тут тишину ночи нарушил крик – пронзительный, полный страдания и боли.

Судьба услышала хлопанье крыльев и тут же почувствовала, как что-то опустилось ей на плечо. Корзина, которую несла Лоска, лежала на земле.

– Ну, ну, тише, девочка, тише. Тут нечего бояться, – забормотала она, поглаживая птицу по спинке.

Подняв корзинку, она отправилась на поиски источника звука. И обнаружила его на краю пастбища, там, где расположился лагерный лазарет. На узких походных койках лежали и стонали от боли люди: одни, смертельно раненные, корчились в агонии, другие метались в лихорадочном бреду. Меж ними ходили врач и его помощник: резали, зашивали, давали снадобье, дарующее забвение, обтирали потные лбы.

А следом за ними от койки к койке двигалась какая-то женщина.

Стройная, грациозная, она была одета в платье цвета ночи, с длинными летящими рукавами и большим стоячим воротником. Длинные темные волосы спускались до пояса. Здесь, среди раненых, она выглядела настолько неуместно, что ее фигура поневоле притягивала взгляд, и все же никто, кажется, не замечал женщины.

Снова вскрикнул мужчина. Сначала он звал свою любимую, потом стал просить о смерти. Женщина склонилась над ним, опустилась на колени, взяла его за руку. С ее прикосновением голова раненого запрокинулась, широко раскрытые глаза уставились в небо, измученное тело замерло.

Женщина встала, обернулась, и глазам Судьбы предстало то же, что за миг до этого видел солдат: не лицо, а череп – зияющие черные провалы глазниц, рот, растянутый в широкой, лишенной веселья ухмылке. Кивнув Судьбе, она отошла к другому солдату, мальчику лет шестнадцати, который плакал и звал свою матушку.

– У Смерти сегодня много работы, – сказала Судьба сурово, – ей не до любезностей.

Судьба увидела все, что хотела, и, повернувшись к лагерю спиной, медленно вернулась под надежный покров Дикого Леса. На опушке она обернулась и бросила последний взгляд на лагерь и спящую деревню за ним.

– Фолькмар где-то здесь. Я его чую, – сказала она. – Прячется среди холмов и оврагов. Все ближе с каждым днем. Что ждет этих бедных, ничего не подозревающих людей?

Птица на ее плече взъерошила перья. И прищелкнула клювом.

– Кто в этом виноват? Ах, Лоска, ты еще спрашиваешь? – сурово произнесла Судьба. – Разумеется, он. Он, и никто другой. Разве этот самоуверенный желтоглазый дурак чему-нибудь учится?