Текст книги "Ариадна"

Глава 9

Я проснулась, когда в небе стали распускаться первые ростки зари. Не знаю, сколько проспала, но недолго. Усталости я не чувствовала, напротив, была взбудоражена, заряжена лихорадочной бодростью, словно впервые пробудившись по-настоящему.

Быстро одевшись в утренних сумерках, я вышла и под светлеющим небом крадучись пересекла двор. Мир будто держал неустойчивое равновесие, зависнув точно посередине между днем и ночью, а я была прямо на острие перелома. В провозглашенный этим солнцем день закончится жизнь, которую я вела до сих пор. А какая начнется, я не представляла. Не могла ухватить порхающие, кружившие надо мной в прохладном воздухе мечты. Волнующая и совсем другая – вот и все, что я могла сказать.

Солнце полыхало у самого горизонта, а над ним вихрились, полосуя небо, янтарно-розовые лучи. Мой дед тянул этот огненный шар за своей колесницей, взбираясь все выше и выше, стирая тьму и возвращая землю к жизни, как каждое утро. Не зря по жилам моим бежит его кровь, и я рождена совершить нечто особенное. Пасифая изменила мир, но из-за злобного Посейдона от силы ее проистекла вязкая, темная мерзость, сгустилась под каменистой критской землей и осквернила нас всех. Теперь я сотру эту грязь, смету лучом света, уподобившись Гелиосу в колеснице.

Когда я вышла к танцевальной площадке, земля уже купалась в золоте. Безмолвие зари нарушилось движением жизни – посвистывали певчие птицы, накатывали волны тепла, сулившие дневную жару. Ноги мои отбивали на гладком полу быстрый ритм. Если кто слышал во дворце, то думал, наверное, что это символ барабанного боя, который нынче вечером сопроводит узников к Лабиринту, что я танцую, предвосхищая смертельный ритуал. Но во мрачный контур танца я вплетала и другой рисунок – стремительный, легкий, он вился по полу, как те самые прожилки света, окрасившие небо. Я, внучка солнца, рождена для великих дел и сегодня возьму судьбу в свои руки. Я достойна стать женой славного героя и докажу это. Путь жертв, страданий и смерти не для меня. Я займу свое место в песнях о Тесее: царевна, которая спасла его и покончила с чудовищем – заразой, поразившей Крит.

Танец знаменовал конец всего известного мне и начало неведомого. За стенами дворца протяжно и громко мычали быки – их выводили за ворота, чтобы принести в жертву. В храмах жгли благовония, и сладкий дым поднимался к небесам, возвещая скорое кровопролитие во славу богов. А глубоко под моими пляшущими ногами, в извилистых проходах Лабиринта, звучал нетерпеливый топот копыт, и когда солнце в небесной вышине достигло триумфального зенита, Минотавр во мраке земных недр взревел.

Время тянулось мучительно. Не терпелось поговорить с Федрой, но остаться наедине нам не дали. Отправившись к сестре в надежде застать ее одну – меня просто разрывало от желания обсудить прошедшую ночь, держать слова при себе было невыносимо, – я наткнулась на внезапное препятствие в лице Пасифаи – она расчесывала золотистые кудри Федры и заплетала их в длинные косы.

Когда-то она часто делала нам прически. И сейчас еще звучал в ушах ее золотистый смех, а затылок чувствовал прикосновение теплых материнских пальцев, быстрых, проворных рук, придававших моим волосам замысловатые формы. Сколько времени прошло! А теперь Федра сидела смирно, и Пасифая плела ей косы молча.

Афины умоются сегодня слезами, а взбудораженный Крит будет упиваться своей темной властью, и причиной всему она, Пасифая. Значило это для матери что-нибудь? Достаточно, чтобы она вышла из молчаливой задумчивости, испытала какую-то гордость и, вспомнив о важности внешнего вида, захотела показать людям и дочь свою тоже? Федра невинна, нетронута и прямо светится, столько в ней жизни. Мученик-герой, страшное чудовище, красавицы дочери и наследник престола Девкалион – вот дети Пасифаи. Может, она и правда считала, что вправе гордиться своими отпрысками, в то время как четырнадцать чужих ожидает смерть.

Мать увидела, что я топчусь у двери, и пригласила:

– Заходи.

Сказала тихо, но вскинула глаза, и на миг мы встретились взглядом. Я села на край ложа.

– Как красиво, – проговорила она.

То ли ко мне обращаясь, то ли к Федре, то ли в пустоту.

Мать закручивала косы в венок вокруг сестриной головы и уже заканчивала. Все молчали, но молчание я только приветствовала. Чувствуя, что, открой Федра рот, она может сболтнуть всякое. Она едва не потрескивала от возбуждения, почти осязаемого, и кто-нибудь понаблюдательнее Пасифаи уже наверняка спросил бы, в чем дело. Не пристало юной царевне выглядеть такой взбудораженной накануне человеческих жертвоприношений, предстоявших тем вечером.

Федра соскользнула с табурета, и Пасифая повернулась ко мне. Улыбнулась ласково, хоть глаза при этом не выражали ничего.

– Теперь ты, – и указала на сиденье.

Пасифая водила гребнем по моим волосам, обтекавшим ее руки. Мягко давила пальцами на голову. Такое это было знакомое и такое забытое чувство, что глаза мои тут же наполнились слезами. Федра из другого угла комнаты метнула в меня яростный предостерегающий взгляд. Я понимала, почему она сердится, да и сама была собой недовольна. До сих пор сестренка, хоть и младшая, держалась гораздо хладнокровней моего. Она явно беспокоилась, что я вот-вот все испорчу, но Пасифая казалась умиротворенной, и я отдалась рукам матери, заплетавшей мне волосы, будто вернулась в детство, будто и не собиралась помочь человеку, открыто заявившему о намерении убить ее младшего сына, совершить это преступление, не собиралась ограбить Крит, в одну ночь лишив его и чудовища, и царевен.

От зноя, опалявшего каменные стены снаружи, комната погрузилась в теплое, дурманящее марево, и я почувствовала, как уплываю куда-то. Мягкие, заботливые прикосновения Пасифаи, которая сворачивала и переплетала густые пряди, не иначе как задумав украсить и мою голову таким же золотым венцом, как у Федры, убаюкивали, веки мои отяжелели, и я вспомнила объятия Тесея. Прохладная зеленоватая вода подхватила меня, повлекла куда-то. Покачиваясь на волнах, я плыла в бескрайнем океане, с головокружительной легкостью неслась по гребням волн с белопенными шапками. Сон наяву выбросил меня в безбрежную, пустую океаническую ширь. Я знала, что где-то там, в изукрашенных, золоченых покоях, сидит Ариадна и Пасифая вплетает ей в волосы тяжелые украшения с драгоценными камнями, но сама была далеко-далеко, теченья кружили меня, тянули в разные стороны, но только не домой. И вот я внезапно ощутила под собой колючие песчинки, то есть оказалась на берегу, но не знала каком, знала только, что я одна и это безмерное одиночество отверзает во мне рваную рану, а вокруг один лишь песок.

Вдруг испугавшись, я открыла глаза. В комнате стояла страшная духота, руки Пасифаи не двигались больше, а обвивавшие мою голову косы тяготили. На миг мне сделалось жутко – этот необитаемый берег, пригрезившийся мельком, казался таким удушающе правдоподобным. Подняв голову, я встретила сияющий бронзой взгляд Пасифаи – впервые с тех пор, как Минотавра заточили в Лабиринт, – устремленный прямо на меня. И одно долгое мгновение не могла оторвать от нее глаз. В замешательстве смотрела я на мать, а от образа широкого пустынного берега в целой вечности отсюда все бегал по спине озноб, и от тягостной духоты в комнате кружилась голова. Мы с Пасифаей замкнулись в исступленном молчании, и я ощутила груз слов, невысказанных за столько лет. Хотелось крикнуть ей: “Сегодня уезжаю, мы больше не увидимся!” Но эти слова зачахли и умерли на губах. Стеклянный взгляд Пасифаи, бесстрастный и непостижимый, был непоколебим.

Федра взяла меня за предплечье, пробормотала:

– Красивая прическа, Ариадна, – и потянула за руку: вставай!

На мгновение окружающий мир поплыл, но потом все вернулось на места. Федра предупреждающе стиснула мою руку. Держись! Он на тебя надеется.

Как прошел остаток дня, не знаю, но как-то прошел. Мне предстояло лишь одно – оставить у входа в Лабиринт Тесееву палицу, которую я прошлой ночью принесла к себе в спальню и спрятала под ложе. С этим бы и дурачок, наверное, справился. Двери не охранялись – откуда было взяться глупцам и сумасбродам, осмелившимся бы беспокоить чудовище в его логове? Никому и близко подходить не хотелось, слушать топот копыт и пыхтение. Длинная лестница спускалась в недра земли, врезалась в скалу у дальней стены дворца, а у подножия замыкалась мощными, как крепостные ворота, дверьми, запертыми на засов.

С наступлением вечера я отправилась туда. Воздух загустел от благовоний, горевших на алтарях. Перед жертвой, которую предстояло принести на закате, совершались другие обряды, и все были заняты этим. Храмы и святилища полнились приношениями богам, дабы те взамен даровали Криту вечную славу. А пока мой отец молил бессмертных одарить его беспредельной властью, всю Грецию повергнуть к его ногам, я спускалась по каменным ступеням с намерением помешать этим просьбам исполниться.

Разумеется, засовы на дверях стояли крепкие, и любой другой, не знавший их устройства – где что покрутить, повернуть, поднять и в каком порядке, – не разобрался бы, но я-то все прекрасно знала. Достроив это громадное сооружение, Дедал раскрыл мне секрет, как бесшумно отомкнуть засовы. Готовился к сегодняшнему дню? Возможно. Он всегда думал наперед, предвидел любой поворот заранее, а иначе как бы создал Лабиринт? Знал ли он, заточая здесь моего брата, что убийцу его однажды впущу именно я?

Один за другим я отворила засовы. Неподъемные, они, однако, отпирались легко и беззвучно, без усилий, если делать это в нужной последовательности. С тихим щелчком встал на место последний – двери были открыты. Внутри ни звука. Я приникла лбом к старой древесине. Все тихо и неподвижно. Но толкнуть дверь я не решалась. Можно снова запереть засовы. И уйти. Никто не узнает. Но тогда Тесей, который войдет сюда всего через несколько часов, потянувшись за своей могучей палицей, нащупает лишь пустоту. Его гордое, сильное тело разобьется, ударившись о стену Лабиринта. Невозмутимые зеленые глаза уставятся во тьму, ничего не видя, плоть сгниет, одни кости останутся.

Лоб пощипывало от пота. Солнце уже спускалось, но воздух еще гудел от влажного жара. Я смотрела на ладони, прижатые к двери, будто они и не мои. Ни одна петля не скрипнула. Надо просто поднять палицу с земли и сделать два шага вперед.

Я сделала глубокий вдох. А зря. Из глубины Лабиринта накатил тяжелый, протухший воздух, удушливый смрад разложения и гнили наполнил грудь. Я поперхнулась. Жуткая прелая тьма, напитанная ужасом, расползалась по внутренностям, я задыхалась, кашляла, слезы слепили глаза, и тут меня обуял дикий страх. Тело сработало быстрей, чем я поняла, что за звуки слышу. Шарканье тяжелых подошв. Всхрап. Скрежет задевающих камни рогов. В глубинах этой бездны зашевелился Минотавр.

Зашевелился, а значит, времени у меня почти не осталось. Думать было некогда, и я, схватив палицу неверной рукой, ринулась в зловонный мрак. Голова шла кругом – это же Лабиринт, логово зверя! – одолевала дурнота. Я ощупью пробралась за порог, держась за шершавый камень, бросила палицу. Железо ударилось о камень, и кишащую пустоту огласил оглушительный звон – я зажала ладонями уши, проглотила крик, уже поднимавшийся к горлу, а потом откуда-то из бескрайнего хаоса проходов донесся возбужденный стук копыт и протяжный рев Астерия.

Дверь за мной захлопнулась. Я нащупывала ручку. В непроницаемой тьме скребла по гладкому дереву и собственных пальцев не видела у самого носа. Колени подгибались, голова горела от страха и лихорадочной мольбы. Я уже барабанила в дверь, не заботясь, услышат ли снаружи, колотила неумолимые бревна, как, наверное, и многие, многие другие до меня.

Узнает он меня? Брат? Если доберется до двери раньше, чем я найду ручку, вспомнит мой запах? Или для него нет никакой разницы? Я не понимала уже, это в голове у меня ревет или ревет Минотавр. Понимала только, что он все ближе, а пальцы мои не слушаются, и вот где-то за спиной, совсем рядом, глухо стукнули в стену рога, и мне показалось, что он вот-вот набросится, но тут пальцы нащупали ручку, дверь распахнулась, и из мерзости Лабиринта я выбралась на воздух, такой свежий и приятный, а руки, соблюдая порядок, задвинули засовы. Дверь была заперта. Прислонившись к ней спиной, я сползла на землю. А там, за слоем цельного камня, железа и дерева, не такой уж и большой толщины, мой брат, не получивший желаемого, взвыл от досады.

Ноги тряслись, но я заставила себя подняться. Дело сделано. Таким я и запомню брата напоследок – несущимся по узким проходам, грохоча копытами, в погоне за моей кровью. И хоть детство его пропитано было странной смесью стыда, жалости и страха, я знала, что сегодня ночью мир станет лучше, избавившись от одного бешеного чудовища.

Глава 10

Опять я стояла у Лабиринта, омытая ночной прохладой. Обряды и священнодействия завершились. После заката вереницу плачущих, трясущихся заложников свели по лестнице в жуткую тьму Лабиринта и заперли за ними двери. Жрецы, присутствовавшие при жертвоприношении, разошлись. Внутри было тихо.

Так долго было тихо, что казалось – я не выдержу.

Все представлялось в тошнотворных подробностях. Как Тесей мечется в бесконечной зловонной тьме, а Минотавр идет по пятам вдоль каждого прохода, за каждый угол, беспощадно загоняя царевича в один из жутких тупиков, где столькие уже погибли. Как Минотавр поднимает Тесея на рога. Как швыряет его на камни, как ломаются Тесеевы кости. И вот кровь его уже блестит на морде Минотавра, и я слышу, как клыки разрывают мягкую живую плоть.

Сто раз я чувствовала, что Тесей погиб. Ругала себя: как могла я поверить, что человек способен на такое, пусть он и великий герой? Побороть дикое, свирепое животное, в десять раз превосходящее силой мужчину, да еще в кромешной тьме? Разве это выполнимо? Можно ли было так обманываться и давать Тесею ложную надежду? Умирая, проклял он меня?

Потоки слез прорывались наружу, и я перестала сопротивляться. Не подняться мне уже с каменных ступеней, придавило свинцовым отчаянием. Того и гляди на этом самом месте, подобно Ниобе, столь неразумно хваставшей перед богами счастливой судьбой, чтобы потом увидеть смерть всех своих двенадцати детей, этими самыми богами убитых, обращусь в камень, бесконечно извергающий горький водопад. Слишком наслаждалась я своей любовью, облачилась в нее, словно в дорогой наряд, и так, наверное, сияла от радости, что и боги на небесах увидели. Ради этой любви я замыслила лишить жизни собственного брата и предать отечество. И все для того лишь, чтобы тело моего возлюбленного, продырявленное рогами, изломанное, окровавленное, лежало в Лабиринте, пока не истлеет до костей, и не будет ему, непогребенному, покоя и вечного сна.

Не знаю, сколько стучали в дверь изнутри Лабиринта, прежде чем я подняла голову и с трудом поняла, что именно слышу. Не ужасный, озверевший от крови полубык бился в деревянную дверь. Стучал человек, кулаком. А это означало только одно.

Я подлетела к двери и со скоростью молнии, что мечет с неба Зевс, откинула засовы, один за другим. Едва отворился последний, дверь живо дернули изнутри, и наружу вновь просочился всколыхнувшийся смрад, но в этот раз мне было все равно. Ведь из мрака вышел Тесей, невозмутимый, невредимый, живой! Я забыла о гордости, и никакая стыдливость не остановила меня. Я бросилась ему на шею. Как упоительно было вновь оказаться в его тесных объятиях! Красная веревка так и осталась накрепко привязанной к запястью обхватившей меня руки, я лихорадочно поцеловала Тесея в подбородок, уткнулась ему в грудь и снова заплакала. Он шептал мое имя и тихонько посмеивался, пытаясь разнять объятия, но я прямо-таки обезумела, хоть и не знала, что на такое способна.

– Ариадна, – запротестовал он тогда, – любимая, нам нужно скорей на корабль!

Тут только я поняла, что за спиной его топчутся люди. Нетерпеливо ждут перепуганные афиняне. Ну конечно. Мы же здесь не одни. Тесей спас заложников, своих братьев и сестер, от зверя. И я теперь, в слезах повиснув у него на шее, подвергаю новой опасности их жизни тоже, не только наши.

Я отошла, оглядела его. Лицо сурово, одежда разорвана, но других следов схватки почти не заметно, кроме глубокой раны на правом плече. Я потянулась к ней, но Тесей твердо меня отстранил, крепко взял за руку. И велел:

– Идем!

В другой его руке я заметила чем-то набитый мешок из грубой бурой ткани. Рядом покачивалась палица. Я застыла на мгновение, разглядев на ней в лунном свете темные пятна и окровавленные частицы плоти. Сглотнула. Тесей поспешно вел нас вдоль стен Кносса, то и дело убегая вперед, в темноту – проследить, чтобы мы не попались на глаза. Содержимое мешка неприятно колыхалось.

Шедшие позади юноши и девушки молчали. Тринадцать человек следовали за нами – всех до единого данников спас Тесей. Ничто не омрачит славной повести, которую после расскажет он сам и в которой другие воспоют его – для потомков. Его благородная доблесть сияла чисто и скромно, как лунный свет, что указывал нам спуск к маленькой бухте, ломаной линией пролегавший среди скал. Луна и по морю просыпала прерывистую серебряную дорожку. Я представила, что ступаю на колышущийся яркий лучик, а он – твердый. И значит, по этой дорожке можно подняться прямо в ночное небо, к изящной призрачной Селене.

Но бежать к ней не нужно было. Нас ждали три лодки на веслах, а рядом – трое обеспокоенных мужчин. Лица их осветились широкими улыбками, когда со скалы ловко соскользнул Тесей, не глядя протянул за спину руку, чтобы и мне помочь спуститься. Спрыгнув на сырой песок, я оступилась, но устояла. Тесей обнимал товарищей, посмеиваясь, хлопал по спинам.

Юные афиняне уже шли к лодкам вброд. Я повернулась, оглядела скалы. Где же она?

Весла ударили по воде. Две лодки гребцы уже отводили от берега, направляясь к кораблю под черными парусами, поджидавшему где-то там, в открытом темном море. Тесей отпустил мою руку, расцепив пальцы, и бросил мешок на землю.

– Тесей, а где Федра?

Он устремил на меня свой холодный зеленый взгляд.

– Ее здесь не было. Я сказал ей, куда прийти, но мои люди ждут здесь с заката, а она так и не явилась.

У меня ноги подкосились. Неужели ее разоблачили? Почему она не пришла? Передумать не могла, это точно. Я едва не захлебнулась прорывавшимся к горлу рыданием.

– Отец… Она, видно… Если он узнал…

Тесей покачал головой.

– Разоблачи он ее, воины Миноса уже подстерегали бы нас – у Лабиринта или здесь, на берегу. Она просто задержалась, и все.

Я попыталась дышать ровней.

– Ты прав, просто задержалась. Но сколько ее ждать?

Тесей опять покачал головой, не давая мне договорить.

– Ждать нельзя, Ариадна, – сказал он строго. – Твоя сестра не пришла, нельзя нам всем рисковать жизнью из-за нее.

Что он такое говорит?

– Но мы не можем ее оставить! – мой голос вдруг сорвался на визг, и Тесей предостерегающе шикнул. – Надо подождать, мы не можем…

Он поднял руку, осек меня. Не глядя в мою сторону, сосредоточенный на собственном намерении, поднял мешок и вытряхнул содержимое на землю. Что-то тяжелое и бесформенное выкатилось на песок. Тесей обеими руками занес палицу, и в этот миг ударивший по ней белый клинок лунного света озарил каждый клочок окровавленной плоти, замаравший навершие его оружия. Дыхание у меня перехватило и екнуло в животе, когда Тесей обрушил палицу на темные комья на песке, разглядывать которые совсем не хотелось. Чавкнула плоть, отрываясь от костей, хрустнули сами кости, крошась под железом. Опять Тесей поднял палицу, опять опустил с тошнотворным глухим ударом. А потом еще и еще, пока те самые комья не размололись в липкое месиво с осколками вперемешку.

Едкое пламя опалило мне горло, когда Тесей, отбросив мешок, рассеял кости и окровавленные обрывки плоти Минотавра по берегу. Все, что осталось от моего брата Астерия, названного несущим свет вопреки его подлинной сущности, теперь было раскрошено и размазано по песку.

Тесей схватил меня и потащил к лодке – я боролась, но с таким же успехом могла бороться с каменной глыбой. Он поднял меня и перенес через борт, не разжимая железной хватки. Я готова была разразиться воплями, клокотавшими внутри, не заботясь уже о тишине и скрытности.

– Ариадна, – сказал он с таким лицом, что крики мои застряли в горле, так и не вырвавшись наружу. – Я вернусь за Федрой, завтра вернусь. – Он указал в сторону моря, где уже скрывались из виду две другие лодки. – Я должен доставить товарищей в безопасное место, не хочу больше рисковать их жизнями. Ребята держались храбро, но помилосердствуй, Ариадна, сжалься – они еще так молоды и напуганы.

Он говорил, а сам быстро работал веслами, и берег уже отдалялся.

Я молча вглядывалась в темные очертания скал на побережье, силясь рассмотреть проворную фигурку Федры, ползущую вниз. Видела мысленным взором, как она тоже вглядывается в морскую даль в поисках лодок, которые не приплывут за ней, и сердце разрывалось в груди.

– Я вернусь, Ариадна, – все повторял он.

Я смотрел на него, не говоря ни слова. Впервые в голосе Тесея звучала мольба, сквозила уязвимость, будто и не он только что так безжалостно и деловито раздробил тело моего брата на куски и разбросал по берегу.

– Во дворце Федре ничто не угрожает, она хитрая и смелая. Там она под защитой и нас ни словом не выдаст. Отец твой решит, что все мы уже далеко, а когда твое исчезновение обнаружится, осудят тебя одну. Никто и не подумает усомниться в невиновности маленькой Федры. Никому и в голову не придет, что я зачем-то вернусь. Решат, что мы поплыли прямиком в Афины. Но мы сейчас отправимся на Наксос, это недалеко отсюда. Там отдохнем, и оттуда я тайком вернусь на Крит под покровом ночи, проберусь прямо во дворец и заберу Федру. Я верну тебе сестру, Ариадна. – Он посмотрел на меня таким открытым, ясным и прямодушным взглядом, что бешеная дрожь, сотрясавшая мое тело, стала униматься, дыхание замедлилось. – Я привезу ее к тебе, – он глубоко вздохнул, – и она станцует на нашей свадьбе.

Он говорил разумно. Возвращаться сейчас слишком рискованно, в любую минуту могут обнаружить, что двери Лабиринта открыты, а сам он ограблен. Как только поднимут тревогу – мы в опасности, а Тесей, сколь он ни могуч, против целой армии в одиночку не выстоит. Сестра моя и впрямь смела и хитроумна. Она не проговорится, это точно, и, надеюсь, не разуверится, что мы за ней придем.

За спиной Тесея уже рисовались очертания большого корабля. К которому царевич подтягивал нас быстрыми точными гребками. С борта свешивалась веревочная лестница.

Опять мне показалось, что земля разверзается у ног. Опять прозвучали слова Дедала: тебе придется покинуть Крит навсегда. Я оказалась посреди океана, оказалась с мужчиной, уничтожившим отраду и гордость моего отца. А значит, сожгла за собой мосты, и обратно по пеплу уже не пройти, как не пройти по лунной тропе, пролегающей по водам.

Тесей подсадил меня. И я послушно, поперечина за поперечиной, стала взбираться по лестнице, подтягиваясь вверх, хоть веревка жгла руки. Подол отяжелел – намок, еще когда я брела по прибою, косы, так старательно заплетенные матерью, растрепались. Люди Тесея помогли мне влезть на борт, и я подумала, что, вероятно, сплю. А когда проснусь в кносском дворце, афиняне будут мертвы, мы же так навсегда и останемся жить в тени Минотавра, затаив дыхание и ожидая неизвестно чего.

Вот только Минотавр умер, я видела его разбросанные кровавые останки. А теперь стояла на палубе вражеского корабля – одинокая женщина среди чужих мужчин, женщина, у которой не было больше родины. Стражники не пустятся в погоню, чтобы защитить мою честь. Если за мной и придут, то только ради страшной мести. Я подумала о тонущей Скилле.

Тесей легко спрыгнул на палубу. Черные паруса вздымались, рябили на ветру. Люди зашевелились, слились друг с другом, принявшись за привычную работу – каждый делал свое дело, и все действовали слаженно, как один. Деревянная палуба под нами тоже пришла в движение – корабль побежал по волнам.

Подошел Тесей. И снова обвил меня руками, на этот раз – с нежностью. Я прислонилась к его крепкому громадному торсу.

– Идем, – сказал он ласково. – У тебя платье все мокрое. Не для того я спас тебя и увез с Крита, чтобы теперь заморозить насмерть.

И он повел меня к ступеням, уходившим под палубу.

Я следовала за ним. На меня снизошло удивительное спокойствие. Что сделано, то сделано. Я думала, что изумляться уже не способна, но, увидев гору сокровищ, поблескивавших у подножия лестницы, ахнула. Знакомых мне сокровищ. Драгоценные камни, нитки жемчуга, богато украшенные мечи и дорогие ткани были кое-как свалены в кучу. И куда ни глянь, всюду лабрис – высечен на рукоятях, вышит на шелках, отчеканен, выстрочен на всякой вещи. Пока Тесей сражался в Лабиринте, его люди, видно, грабили тайком дворец.

– Наверняка здесь найдется сухая одежда, – сказал царевич и учтиво удалился.

Я разинула рот, увидев добычу афинян и представив, как разъярится Минос – его ущерб и без того велик! Протянула руку к платью, принадлежавшему когда-то Пасифае, хоть она не носила его уже много лет, погладила драгоценную ткань. Порадовалась, что будет у меня память о доме. Подвеска, подаренная Дедалом, по-прежнему поблескивала на моей груди – только эту частичку Крита я и собиралась забрать с собой. А теперь взяла в руки платье Пасифаи, тяжелая ткань струилась меж пальцев. Вспомнилось, как ослепительно блистала мать в этих бронзовых шелках. А я, интересно, заблистаю?

Мы с Тесеем стояли на палубе, смотрели в простиравшиеся позади морские дали. Я устроилась в теплом убежище его объятий, так мы и плыли в ночь. Почти не разговаривали, но его надежная близость успокаивала и без слов. Веки мои временами тяжелели, Тесей же не терял бдительности, ожидая чего угодно. Лишь когда заря прожгла в дальнем краю неба розовую полоску, мы увидели землю. Наксос виднелся впереди, горные перекаты темнели на фоне розовеющих небес. Ни разу не покидавшая Крит, я перегнулась через борт, силясь увидеть хоть мельком новый мир за пределами моей родины. На корабле уже вовсю кипела работа, но я зачарованно разглядывала Наксос, принимавший все более четкие очертания, и даже не заметила, как мы опять оказались в лодках и направились, ведомые Тесеем, к маленькой бухте.

По золотым пескам Наксоса я ступала, будто во сне. Необычайность произошедшего за два последних дня притупила мою способность испытывать тревогу, смятение, страх. Казалось, я плыву над берегом, едва касаясь земли, в голове стоял туман. Остров был прекрасен – мелкие воды бухты искрились в ярком утреннем свете, горы, поросшие бурыми, выгоревшими кустами, приветливо простирались вокруг, а среди них тут и там виднелись приземистые зеленые деревья, которые дружелюбно протягивали ветви, предлагая опаленным солнцем путникам укрыться от зноя в тени.

Где, интересно, мы найдем приют, где отдохнем? Я не видела вокруг никаких признаков жизни.

– Ты знаешь это место? – спросила я. – У тебя здесь друзья, они нас укроют?

Тесей рассмеялся, крепко взял меня за руку и повел вдоль берега.

– На Наксосе никто не живет. Мы остановились здесь по пути на Крит. Знали, что после побега нам понадобится место для передышки, и хотели посмотреть, нет ли тут каких угроз, безопасно ли.

Тесей шел быстро, решительно и целеустремленно. Я спотыкалась, стараясь не отставать, ноги утопали в мягком песке. Не получалось у меня шагать так легко и широко, как он. Солнце припекало, кружилась голова.

– Так здесь безопасно?

– Звери нас не потревожили, разбойники тоже, – ответил Тесей. – Как видно, остров теперь необитаем.

– Теперь?

Солнце припекало, и у меня кружилась голова.

– Кто-то здесь жил, похоже. Но их давно нет, и остров этот только наш. – Он глянул на меня, добавил, смягчившись: – Уже недалеко. Здесь нам ничто не угрожает. Я защищу тебя от любых угроз.

Я укуталась в эти слова и пошла за ним дальше, находя успокоение в прямолинейной простоте его высказываний. Осознание чудовищности сделанного мной наступало проблесками. Я лишилась дома и вернуться туда не смогу. Лишилась родных, они теперь отрекутся от меня. Я знала, что это правда, но вполне осознавала ее лишь вспышками. Несусветная, немыслимая истина коротко ослепляла и снова меркла, оставляя мимолетное ощущение страшной утраты.

Мучимая своими сумбурными мыслями, я не сразу заметила, что мы остановились, а потом почувствовала взгляд Тесея. Подняла голову, не понимая, почему не идем дальше. Перед нами был каменный дом – маленький, скромный, но очень славный.

– Ты же сказал, остров необитаем.

– И уже давно, – подтвердил улыбающийся Тесей.

Толкнул дверь и сделал мне знак рукой, приглашая войти.

Внутри было темно и прохладно. После ослепительного дневного света я силилась разглядеть в полумраке хоть что-то. Затхлый воздух щекотал горло.

– По-моему, этот дом построил бог, – сказал Тесей, провожая меня сквозь сумрак.

Мы оказались в вытянутой кухне, и я провела пальцем по крышке широкого дубового стола, стоявшего посередине, по тонкому слою скопившейся на нем пыли. Пылинки от моего прикосновения поднялись и закружили в мягком сером свете.

– Бог? В таком скромном жилище?

Я усмехнулась. Боги обитают в мраморных дворцах, пьют из золотых кубков, возлежа на пышных ложах. Не живут они в каменных хижинах на необитаемых островах.

– Уединиться захотел, не иначе, – ответил Тесей, кажется, меня поддразнивая.

– Это зачем же?

Уединяться боги не любят, думала я. Им нужно поклонение, чтоб благоденствовать, нужны дымящиеся алтари, заваленные подношениями, к которым идут и идут тысячи просителей.

Миновав короткий проход, Тесей стал подниматься по узкой лестнице. Я последовала за ним, чувствуя под ногой гладкий, истертый камень.

– Чтобы спрятать любовника или любовницу от назойливых глаз, – беспечно отозвался Тесей, и мы, завернув за угол на самом верху, оказались в другой комнате.

Посередине стояла широкая кровать, устланная богатыми золотистыми шелками и мягкими покрывалами. Тесей был, как видно, прав. Эта чрезмерная роскошь никак не сочеталась с очаровательной скромностью жилища. Такая кровать годилась для бога: может, сам Зевс миловался здесь со смертной, стараясь утаить ее от ревнивой жены Геры. Если так, что, интересно, сталось с этой женщиной? У Зевса ведь было много любовных приключений, но по знаменитому своему легкомыслию он и не думал вот так их скрывать, и о мести Геры чего только не рассказывали. Во всех этих историях именно женщине, всегда женщине, будь то беззащитная служанка иль царевна, приходилось расплачиваться. Мстительная белорукая богиня проклинала ее, обрекая скитаться по земле, не находя пристанища, или превращала в неуклюжую медведицу, мычащую корову, а то и в пепел. Не слишком ли дорогая плата за то, чтобы, поправ все законы, управляющие нами, лечь с богом в золотую постель, думала я.