Текст книги "Ариадна"

Воздух в комнате загустел. Я уже нарушила все законы, какие могла. Узкое высокое окошко впустило луч света, в отдалении тихо плеснула волна, а вот команды Тесея или освобожденных из плена афинян не было слышно. Где-то там, далеко, отец, наверное, уже раскрыл мое предательство и отправляет стражников ловить меня по всему Криту. Но здесь мы с Тесеем надежно спрятаны.

Сделав над собой усилие, я подняла глаза и встретила неотрывный взгляд Тесея, прохладный, зеленый. Да, я нарушила связующие наше общество законы, но разве не ради великой цели? А если нарушила столь многое, может, и терять уже нечего?

Пропасть развезлась у моих ног, но со мной Тесей, он защитит. Лишь рядом с ним мне место на этом свете, другого нет. А я другого места и не хотела с тех пор, как Тесея увидела.

Завтра он тайно увезет с Крита мою сестру, и Федра будет на нашей свадьбе. А сегодня мы совсем одни.

Отвага, страсть и непокорность вновь вспыхнули во мне и обожгли, как там еще, в Кноссе. Сомнений больше не оставалось. Я привлекла к себе Тесея и не противилась, когда он уложил меня на шелка и мягкие покрывала, в постель, годившуюся для бога.

Глава 11

Проснувшись, я сразу почуяла неладное. Открыла глаза во мраке. Что-то необыкновенное ощущалось в окружающей пустоте. Тесея явно не было рядом, и внутри зажегся крошечный пока огонек страха.

Где же он? Завернувшись в золотистый шелк, я тихонько подошла к окошку. Маленькому и высокому – пришлось на цыпочки встать, чтобы выглянуть. Серый свет едва брезжил, гасли звезды – близилась заря.

А в доме царила тишина. Не знаю, где вчера отдыхали спутники Тесея, но здесь никого больше не было, только мы вдвоем. Тесей принес из кладовой еду, которую они оставили тут про запас по пути на Крит, – немного солонины, черствого хлеба и оливок. А еще сладкое густое вино. Вышел настоящий пир. Тесей лежал рядом, опершись на локоть, прихлебывал вино, блуждая взглядом по моему телу, и улыбался. Но нет, он не в кладовой сейчас, не ищет там еду на завтрак, я была уверена, и уверенность эта холодным камнем упала на дно желудка. Уж очень тихо в доме.

Я поплотней завернулась в шелк. Такой холодный и скользкий, что тоску навеял по теплым объятиям Тесея. Но где же он? Дом заполнили тени.

– Тесей! – позвала я и вздрогнула, так тоненько задрожал мой голос.

Понимая, что никто не ответит, я все же напрягала слух: вот сейчас по дому раскатится ободряющий голос Тесея. С ним уединение стало желанным, а неизвестность заманчивой. Как будоражило чувство, что мы одни остались на земле, как ужасало чувство, что я осталась одна.

В хижине и искать-то было негде. Наверху, кроме спальни, располагалась всего одна комната с ткацким станком, который давно уже не работал – густо зарос пылью. Что за женщина за ним сидела и как давно? Изображала ли на своих коврах происходившее с ней здесь? Вид этой рамы с перекладинами зацепил какую-то безутешную струнку в душе. Нет больше ткачихи, исчезло всякое свидетельство о ней. Тревожный внутренний голосок донимал все сильнее.

Я поспешила вниз. В кухне было тихо и сумрачно, ничего не изменилось со вчерашнего дня. Вот полоска, что я нарисовала пальцем на столешнице, в пыли. Вот еще одна комната с ложем, но Тесея и тут не видно. Наконец я распахнула последнюю дверь, которая вела в квадратный внутренний дворик. Небо светлело, и, ступив на прохладные плиты, я ощутила пасмурное дуновение ветерка, прошелестевшего по щеке. Посреди двора на лепном постаменте стояла небольшая мраморная статуя. Юноша, голова в ореоле кудрей, губы изогнуты в довольной улыбке. В руке сжимает кубок, а значит, это Дионис, бог вина и удовольствий. Здесь, в холодном заброшенном дворе, его веселье казалось неуместным до нелепости.

Я прошла меж двух столбов, поддерживавших крышу, и оказалась под рассветным небом. Сегодня заря не блистала розовым и золотым, утро вяло пробивалось сквозь мглистые облака. Вглядевшись в туманную дымку, я снова позвала:

– Тесей! Тесей!

Может, он на берег пошел, к своей команде? Видно, мы собираемся отплыть рано утром, и он готовится. Наверняка все хотят вернуться в Афины как можно скорей. Я огорчилась, пробудившись в одиночестве, но Тесей просто решил дать мне поспать подольше и, когда настанет время отправляться в путь, придет меня будить.

Я пошла дальше, прочь от дома. Солнце уже сжигало туман, можно было осмотреться и собраться с мыслями. На западе островом еще владела ночь, в темноте проступали смутные очертания немых, дремлющих гор. Заслонив глаза рукой, я повернулась на восток, где в сером небе, над самым горизонтом висел красно-желтый шар. Двинулась к нему осторожно, камни ведь неровные, а ноги у меня босые. Прислонившись к валуну, оглядела морскую ширь.

Необозримый океан, вздыхая, зыбился передо мной, волны, поднимаясь, тихо приливали к берегу внизу. Вчера мы взбирались к дому крутой тропой, и камень, к которому я прислонилась, опасно нависал над краем обрыва. Восходящее солнце разлило по волнам янтарный свет, и, пробежавшись взглядом по сияющей дорожке, я увидела, хоть и не поверила глазам, большой корабль, уверенно следующий своим путем. Вне всяких сомнений, корабль Тесея, ведь паруса над ним вздымались черные.

Они что, нас бросили? Команда его предала? Но почему? Это же бессмыслица. Тесей афинский царевич и герой, их всех прославивший. Зачем без него возвращаться?

Но если команда его не бросила… Может, они возвращаются на Крит за Федрой? Да нет, они не отправились бы туда при свете дня, да еще и ни слова мне не сказав. По какой-то другой причине афиняне отбыли украдкой. Объяснений этому не находилось, и ползучий страх, не покидавший меня с момента пробуждения, захватывал тем сильней, чем дальше корабль уходил от Наксоса – не туда он направлялся, откуда мы явились, не обратно к Криту с восходящим солнцем вослед, а шел неуклонно в противоположную сторону.

Во рту пересохло, и я сползла на землю, прислонившись спиной к камню. Если бы не эта прочная опора, и вовсе свалилась бы с обрыва в пенившееся внизу море.

– Стойте! Вернитесь! – хотела вскрикнуть я, но голос застрял в гортани, и вышел лишь хриплый шепот. Как ни кричи, на палубе меня не услышат.

Может, это недоразумение? Может, Тесей решил, что я последовала за ним? И корабль вот-вот развернется, едва царевич поймет, что я не на борту? Или от громадного корпуса корабля отчалит лодка, и Тесей направит ее обратно к берегу, за мной?

Но с чего он взял, что я последовала за ним? Как бы я отыскала дорогу на берег в темноте, на незнакомом острове?

Несколько долгих цепенящих мгновений я не могла пошевелиться, а потом, ощутив лихорадочный прилив сил, кинулась бежать, обогнула камень. Берег, мне надо на берег. Надо как-то вернуть их, а может, они лодку оставили, и тогда я сама догоню корабль. От рыданий выворачивало грудь, а я ползала по краю утеса в поисках тропы, что-то крича вслед безразличным черным парусам, колыхавшимся на ветру и увозившим от меня Тесея. Скользя, спотыкаясь, сбивая ноги в кровь, я спускалась по круче, пока не выбралась наконец на золотой песчаный простор. Пошатываясь и еле переводя дух, двинулась вдоль берега. Корабль уже превратился в пятнышко в непредставимо огромном пространстве моря. Солнце совсем взошло, залило все вокруг ярким светом.

Я озиралась по сторонам, не в силах постичь представавшее перед глазами. Безлюдье. Голый песок. Чудь поодаль – кострище, холодная зола. Дикий страх когтями разрывал нутро.

Черные паруса. Афинский корабль отошел от родных берегов под черными парусами – в знак скорби, ведь вез он обреченных на смерть. Эгей просил сына сменить их на белые, если он будет возвращаться домой, а команду – оставить черные, если Тесей потерпит поражение и погибнет на Крите, – царь хотел сразу, лишь завидев сыновий корабль, узнать правду и так или иначе положить конец мучительному ожиданию. Паруса по-прежнему были черные. Мог Тесей погибнуть? Тесей, живой и теплый, которого я обнимала каких-то несколько часов назад. Оступился, упал со скалы и разбил голову? И тогда команда взяла его останки и отправилась своей дорогой, во мне уже не нуждаясь.

Что хуже? Если Тесей умер или если покинул меня? Колени подогнулись. Жесткие песчинки кололи голое тело, шелк, которым я обмоталась, порвался и испачкался, пока ползла по горному склону. Я закричала что было мочи вслед уплывающей навстречу солнцу черной точке, уже исчезавшей, и кричала, пока не ощутила во рту вкус крови.

Почему он не привязал меня к кораблю, не утопил, потащив за собой? Милосердней было бы, чем обречь на такую бескровную, сухую смерть. Я предпочла бы биться в бурлящих волнах и видеть лицо своего судьи – его лицо. Но это! Оставил меня тайком, спящую и, поспешив на корабль, без промедлений снялся с якоря, даже парусов не сменил – не поднял победоносные, белые, – так хотел от меня отделаться… Мысли мои беспомощно метались.

Я обхватила колени руками, чтобы не тряслись. Должно быть объяснение – другое объяснение. Когда смогу встать, то все выясню – может, они оставили какой-то знак, я найду его, пойму, в чем дело, а там и корабль вернется. Как только найду в себе силы, поднимусь и все разведаю. Но пока я могла лишь сидеть на песке, стараясь держать себя в руках, и наблюдать, как корабль, превратившийся в пятнышко, пропадает в бездонной пучине голубого неба, оставляя меня на Наксосе совсем-совсем одну.

Глава 12

Не знаю, сколько времени я просидела, вперив взгляд в морскую даль, будто могла силой мысли заставить корабль Тесея явиться вновь. Но в конце концов, совладав со своим телом, оцепеневшим от потрясения, поднялась. Я по-прежнему, с упорством, засевшим в самой глубине нутра, надеялась найти некое послание, которое заверило бы, что покинули меня не навсегда, все объяснило бы, и опровергло, и посулило благополучный исход.

И нашла кое-что, но от этой находки горячка потухла сразу, будто меня окатили ледяной водой. Я ахнула, весь воздух, кажется, выпустив из груди, когда встала на колени у кострища, которое оставили спутники Тесея, и увидела обложенные камнями аккуратные свертки. Солонина. Завернутый в листья сыр. Бочонок воды и немного вина – того самого, что мы с Тесеем вчера пили. Оливки. Хлеб. Припасов дней на пять или шесть.

Я помогла Тесею выйти из Лабиринта, спасла четырнадцать афинян и обрекла на смерть собственного брата, а взамен мне отпущена какая-нибудь неделя жизни в изгнании, в плену необитаемого острова.

Меня будто ударили, из саднящего горла вырвался жалобный вой. В голове грохотало, но мне послышался как будто и другой, давно знакомый звук – топот копыт по камням, а потом я оказалась в зияющей, головокружительной воронке бесчисленных извилистых ходов, которая засасывала меня в свои зловонные глубины. Не знаю, ослепительный жар солнца был тому причиной или неутоленные с тех самых пор, как я проснулась в одиночестве, голод и жажда, но щека моя вдруг ощутила жесткий песок, а потом меня поглотил наползающий мрак, унесло в пустоту спасительное забытье.

Очнулась я, уже когда спустился вечер. Я села, и песок оцарапал лицо, посыпался из волос, налипший прежде на мокрые от слез завитки. Ощутив свирепую жажду, я схватила оставленный афинянами бочонок, плеснула воды в нашедшуюся тут же глиняную чашу, стала пить большими, долгими глотками. Но вдруг остановилась. Вода, пусть и теплая, безвкусная, бальзамом лилась в пересохшее горло, и я бы пила и пила, но нельзя. Неизвестно, насколько придется растянуть этот единственный бочонок. Облегчение, подаренное водой, тут же растворилось в отчаянии. От лихорадочной безысходности этого дня все во мне будто вымерло, осталась лишь безжизненная, ноющая пустота, и кости налились свинцом, и кровь, загустевшая, как смола, лилась по венам еле-еле. Ну выпью я сейчас все до последней капли, и что изменится? Или пролью на песок – пусть пропадает? Все равно вода скоро закончится, и тогда мне останется лишь умереть от жажды. Если только…

Я обежала взглядом просторный берег. Тесей сказал, что диких зверей на острове не нашлось. Но кто знает, можно ли верить хоть одному его слову?

Я поплотней завернулась в простыню. Так какой у меня выбор? Погибнуть от жажды? Быть растерзанной голодными зверями? Я зажала рот, чтобы не расплакаться. И вдруг почувствовала себя такой беззащитной, что по телу озноб пополз от ужаса. А как же флот Миноса? Наверняка он уже снарядил корабли, они вышли в море и разыскивают нас. Я знаю, что он сделал со Скиллой, предавшей своего отца, а какое наказание Минос уготовил для собственной изменницы-дочери?

Я поднялась с трудом, едва не упала – онемевшие ноги запутались в испачканной золотой ткани. Собрала еду, которую мне оставили. Я не знала, голодный медведь страшней, или хищный волк, выбегающий из леса, или критские корабли под багровыми парусами, возникающие на горизонте. Обратно направилась тем же путем, которым, как мне казалось, пришла сюда, а бочонок с водой покачивался в руке, и тяжесть его меня приободряла. Вчера мы с Тесеем поднимались не слишком крутой тропой, но вряд ли я бы ее вспомнила, а значит, оставалось лишь взбираться по головокружительному склону, с которого кое-как удалось съехать утром.

Я несла с собой еду и питье да к тому же придерживала рваную шелковую простыню, заменившую мне платье. Срамиться здесь было некого, но подумав, не сбросить ли ее, я поежилась. Остров, еще вчера казавшийся таким приветливым и милым, сегодня враждебно ощетинился сотней скрытых угроз. Опять я проглотила слезы. Если дам им волю, то уже не остановлюсь. Истаю, как Эхо, так плакавшая по тщеславному, холодному Нарциссу, что остался от нее лишь слабый голосок – носится теперь в воздухе. Поэтичная смерть. Безболезненная. На этом острове меня ждет совсем другая.

Я карабкалась по крутой каменистой тропе, и дыхание учащалось. Страхи переполняли меня, и я уже с трудом различала, что впереди, так занят был мой разум, воображая всевозможные ужасы. Мне виделась размазанная по критским пескам плоть и кровь Минотавра, и жадно выпитая вода неприятно плескалась в животе, и кислый привкус желчи поднимался изнутри. Я приложила ладонь к взмокшему лбу, подышала, прикрыв глаза, глубоко и прерывисто. И приказала себе: иди, Ариадна. А подняв голову, едва не рассмеялась от облегчения, потому что наверху, совсем недалеко, увидела домик.

Укрывшись наконец во внутреннем дворе, я благодарно сбросила ношу – бочонок с водой и другие припасы в тенистом уголке. На остров уже спустилась ночь, лишь над самым горизонтом светилась еще янтарная полоска. Я оглядела темное море. Кораблей Миноса не видно, и то хорошо.

Если вдруг Минос узнает, что Тесей возвратился в Афины без меня, станет он, интересно, разыскивать старшую дочь? Это я помогла афинянам – здесь у отца сомнений не возникнет. Мое исчезновение – прямое доказательство соучастия. Но услышав, что Тесей прибыл в Афины единоличным триумфатором, не разделив блестящей славы с невестой, догадается ли Минос, какая судьба меня постигла?

А если он узнает правду – что благородный герой, ради которого я предала отчизну, меня бросил, – узнает даже, что я осталась одна не где-нибудь, а на Наксосе, пошлет ли за дочерью корабль, будет ли так расточителен? Да разве сможет отец придумать для меня пытку хуже изгнания, хуже полного одиночества? Сердце екнуло. Безразличие Миноса будет мне наказанием. Зачем преследовать меня по морям, можно ведь просто бросить здесь, и я, зачахнув в одиночестве, останусь неоплаканной, непогребенной. А если никто не совершит надо мной погребальный обряд, значит, нет мне хода в сумрачное царство Аида. Если – верней, после того как – я умру на этом острове, здесь мой одинокий дух и будет скрываться вечно. Миносу меня возвращать ни к чему.

Двигаясь безотчетно, я повернулась, прошла в дом. Ни звука. Смятая постель, какой я и оставила ее сегодня утром. Я сбросила с себя грязный, изорванный шелк. Забралась в мягкую кровать – ноги и руки ныли от усталости, а сердце сгорало от боли. Бесцельно поводила рукой по тому месту на простыне, где Тесей лежал прошлой ночью, когда я изведала счастье за гранью вообразимого. Завернулась в покрывала, завернулась покрепче, представив, что это руки Тесея. И так лежала, уставившись в пустую, неподвижную ночную тишь, пока не уснула.

Снилось мне, что вижу на горизонте корабль под черными парусами – вырастая, он приближается к острову. Я бегу на берег, распущенные волосы развеваются позади, сердце в груди мучительно скачет. И вот Тесей уже шагает по воде мне навстречу, я бросаюсь к нему, и оба мы мокрые от соленых брызг. Он заключает меня в объятия, окружает теплом, берет под защиту, сжимает все сильней и сильней. Волны вскипают, и я уже с трудом стою на ногах, но Тесей меня держит, и мы ныряем в прохладные зеленые воды. Необоримый океан затягивает нас, но я крепко ухватилась за Тесея и не тревожусь, что мы уносимся, вертясь, все дальше в глубину. Вода смыкается над моей головой, и я с трудом различаю хоть что-то в зеленоватой тьме, но Тесей не отпускает меня, и мне не нужен воздух или солнечный свет, я могу оставаться в холодной пучине сколько угодно, пока он обнимает меня. Но когда я крепче хватаюсь за него, руки мои смыкаются вокруг пустоты – ничего нет, кроме соленой воды, которая заполняет нос и рот, и я отчаянно кричу, пуская беззвучные пузыри под толщей могучего моря, и падаю в черную, как ночь, бездну, одна-одинешенька.

Я проснулась от криков, разрывавших гортань. Сквозь узкое окошко высоко над кроватью в пустую комнату вливался золотистый солнечный свет, но я дрожала, оставаясь во власти безбрежного холодного океана печали, который затопил меня, смыл всякую надежду.

Тесея нет. Тесея нет, его нет, нет.

Идти было некуда, но и в постели оставаться я больше не могла ни минуты. Беспокойная жажда действия охватила меня, я лихорадочно оделась – в то самое шелковое платье цвета бронзы, другого не было. Неподходящий наряд для узницы, или изгнанницы, или как меня теперь назвать – и не царевна, и не пособница, и не сообщница, и не жена.

Движения мои были судорожны, неуправляемы – деревянные пальцы не слушались, тело отказывалось повиноваться. Заслышав малейший шорох, я озиралась по сторонам, дергая головой, и не знала, радоваться или ужасаться, ведь коварный разум заставлял поверить, что звуки эти производит другая живая душа. Такие наваждения мучили меня еще много одиноких дней и ночей. Когда воображение особенно разыгрывалось, я слышала шаги на лестнице, и сердце сжималось от радости: Тесей вернулся! Потом леденело от страха – вдруг это разбойник, или пират, или какой-нибудь отчаянный моряк, выброшенный на берег, пришел за мной? А то и мстительный бог – я ведь так много преступлений совершила и заслуживаю наказания. Может, нашелся такой – смотрел-смотрел на мои слезливые страдания и пришел унять меня наконец, чтобы не плакала, не причитала, не посылала на крыльях ветра свои бесплодные молитвы и не мешала богам благодушно пировать в золотых чертогах.

Я лежала в яме ночи, объятая чернотой, простиравшейся до пределов вечности. Слышала, как стучат копыта, как вырывается воздух из бычьих ноздрей и, вцепившись в покрывала, отчаянно пыталась схорониться, задержать дыхание, но, когда под плотно сомкнутыми веками начинали уже вспыхивать звезды, выныривала на поверхность глотнуть воздуха, с ужасом думая, что же сейчас увижу.

Дни напролет я бродила бесцельно. Но только по знакомым местам – исследовать остров дальше не решалась. Ходила по скалам, по берегу, часами разглядывала ровный морской простор. Так и остававшийся пустым.

Я растягивала оставленные Тесеем припасы. Пустота грызла меня изнутри, но, видно, не от голода. Еда казалась безвкусной, тяжелым камнем ложилась на дно желудка. Мучила жажда, но пить я старалась крохотными глотками, и унять беспрерывный стук в висках не удавалось. Шелковое платье висело на мне, грязное, выцветшее, изорванное об острые выступы скал, среди которых я ходила каждый день без всякой цели от дома к берегу и обратно.

Конечно, я размышляла, и на удивление спокойно, а не покончить ли со всем поскорей. Тесей не оставил мне по-дружески ни ножа, ни клинка, чтобы я могла вонзить его в свою предательскую грудь и милосердно пресечь такую жизнь. Я могла бы броситься со скалы в жадные волны и даже, встав над пропастью, обдумывала это. Какой восторг, должно быть, – пронестись по воздуху, упасть в его невесомые объятия и на несколько восхитительных роковых мгновений почувствовать себя свободной. Вот только конец меня ужасал – падение в ледяную воду и беззвучный крик, разрывающий грудь, лишенную воздуха в соленых глубинах. Но я до сих пор цеплялась за обрывки надежды. Уповая вопреки всему, что Тесей сжалится надо мной, смягчится и, может, вернется и спасет меня.

Один из череды унылых дней я проводила во внутреннем дворике, безучастно наблюдая за солнцем, совершавшим свой путь от одного края неба к другому, и вот тогда-то увидела виноградную лозу, растущую прямо за домом. Увидела впервые и удивилась, как не заметила ее раньше. Толстые древесные стебли, изгибаясь, переплетались друг с другом, листва, образовавшая густой навес, покачивалась, трепетала на ветру. А в ней гнездились, поблескивая, пухлые, тяжелые гроздья лиловых виноградин.

Я просто лежала на камнях, убивая время. Сил ходить туда-сюда под жарким солнцем уже не было. Но при виде винограда в груди моей колыхнулась, встрепенулась надежда. Припасов в кухне осталось немного – корка черствого, каменного хлеба да, может, горсть оливок. А сколько воды? Мало, уж это точно. Я считала каждый глоток, с ужасом представляя, что будет, когда осушу бочонок до дна. Но виноград! Как сладко он полопается на языке, и вкусная мякоть соком оросит иссохшую пустыню рта… Я поднялась – радость и воодушевление подтолкнули меня – впервые с тех пор, как скрылись из виду черные паруса, хоть что-то обнадеживало. Но как я раньше не заметила эту лозу, не возникла ли она здесь прямо в таком виде и именно когда понадобилась мне? Я побежала к винограду, будто опасаясь, что он растворится в воздухе так же внезапно, как, кажется, и появился. Никакого стеснения не испытывала – к чему приличия, когда ты последний выживший на земле? Есть вдруг захотелось зверски. Я отрывала виноградины и набивала в рот, утоляя голод, какой и не помню когда испытывала.

Этот виноград стал для меня откровением: как же прекрасна бывает пища, если по-настоящему голоден! После сухих да соленых припасов, которые я распределяла по дням, все уменьшая и уменьшая порции, эти спелые, сочные плоды казались чудом. И пока я ела, в голове зажглась искорка мысли: ведь этот остров может преподнести и другие дары, и если найти и запасти достаточно, чтобы прожить…

Тут я оборвала себя. Надежда вспыхнула и угасла. Что толку? Даже если найду орехи, ягоды, зелень какую-нибудь и смогу прокормиться, какая жизнь ждет меня здесь, совсем одну?

Я изгнанница, предательница, всеми брошена и лишилась всего.

Тяжкая безнадежность повисла на мне свинцовой гирей с тех пор, как уплыл Тесей, и от горя в теле моем открылась рана, будто меня выпотрошили, будто он рассек меня мечом. Сейчас, однако, изнутри поднималось другое чувство. Сдержать его я не могла, не было места внутри, а потому закричала – протяжно, громко и яростно. Из уст моих бессвязным потоком извергались ядовитые ругательства – будто горящие, отравленные стрелы. Больше всего я ругала Тесея, обзывала словами, каких и знать не должна была, но и на Миноса изливала клокочущий гнев, и даже на Посейдона – эти мужчины и боги играли нами, отвергали, воспользовавшись, смеялись над нашими горестями или вовсе забывали о нашем существовании.

– Да без меня тебе бы не жить! – кричала я Тесею через скалы и безразличный океан. – Сгнил бы в Лабиринте, одни кости остались, не спаси я тебя! Не герой ты, а предатель и трус!

Я согнулась пополам. Не было сил продолжать. Слезы текли по лицу от страшного разочарования – я пожертвовала собственным братом, чтобы умножить славу Тесея, только и всего. Он будет хвастать, как убил Минотавра и раскидал его кости, а меня и не подумает благодарить, словом не обмолвится о моем участии, о моей жертве и помощи. И не расскажет, что украдкой ушел до зари, ускользнул, пока я спала, ничего не подозревая. Этому постыдному побегу не место в хвастливой истории, ведь правда? Я вспомнила рассказы Тесея о славных подвигах, пленившие меня и мою сестру. И мрачно задумалась, а чего он не рассказал. Сколько женщин до меня бросил на своем пути? Скольких очаровал и соблазнил, склонил к предательству, прежде чем уйти, сколько женских судеб растер в прах в кулаке, все победы присвоив себе одному? Я подумала о Федре. Ведь и она его любила, сияла вся, а он ее бросил, и, разумеется, умышленно. Не собирался он брать с собой мою сестру, не входила она в его замысел. Сначала Федру бросил, потом меня.

Я уже стояла на коленях и задыхалась, ошеломленная собственной яростью, будто меня холодной водой окатили. Молотила руками по каменным плитам. С тех пор как Тесей покинул меня, я только и делала, что воображала его возвращение, представляла, как бегу и падаю в его объятия, прижимаю его к себе, умоляю остаться. И теперь эта картина, только застланная красной пеленой, опять неудержимо вставала перед глазами, но вместо того, чтобы обнять Тесея, я голыми руками отрывала ему голову, такой лютый испытывала гнев.

И снова вопль вырвался из гортани. Какой прок в винограде, какой прок в крупицах надежды? Я принялась срывать оставшиеся гроздья, швырять на камни, окаймлявшие края утеса. Виноградины лопались в стиснутом кулаке, пачкал руки лиловый сок, похожий на кровь – кровь брата, пролитую Тесеем с моей помощью, кровь, показавшую, что Тесей не оставил мне ребенка – без следа исчез, кровь, которая еще течет по венам, но скоро перестанет. Я умру здесь, умру одна на этом острове, и никто не будет меня оплакивать.