Текст книги "Сад богов"

3. Сад богов

Разверзлось небо, и со смехом боги

На зрелище неслыханное смотрят.

У. Шекспир. Кориолан. Акт V, сц. 3

(перевод Ю. Корнеева)

Остров лежал, похожий на неровно изогнутый лук, концами почти упирающийся в Грецию и Албанию, а воды Ионийского моря, заключенные в этот изгиб, казались голубым озером. К нашей вилле была пристроена широкая, выложенная плитняком веранда с навесом из старых виноградных лоз, откуда, как канделябры, свисали большие зеленые гроздья. С веранды открывался вид на сад с мандариновыми деревьями, углубленный в склон, на серебристо-зеленые оливковые рощи и море, голубое и гладкое, как цветочный лепесток.

В хорошую погоду мы все ели на веранде за шатким столом с мраморной столешницей, и здесь принимались важнейшие семейные решения. За завтраком звучало больше всего колкостей и споров, так как именно тогда читалась вслух свежая почта и строились, менялись и отбрасывались планы на день. Во время этих ранних посиделок определялось, пусть даже случайно, чье-то будущее, и банальная просьба об омлете могла привести к трехмесячной экспедиции, с рюкзаками и палатками, на отдаленный пляж, как это случилось однажды. Поэтому, когда мы собирались при еще сумеречном свете, никто не знал, как сложится день. Для начала требовалась осторожность с учетом слабых нервов, но мало-помалу, под влиянием чая, кофе, тостов, домашнего мармелада, яиц и фруктов, утреннее напряжение рассеивалось и на веранде воцарялась более доброжелательная атмосфера.

Утро накануне приезда графа ничем не отличалось от других. Завтрак увенчался чашкой кофе, и каждый погрузился в свои мысли. Моя сестра Марго, повязав русые волосы банданой, грезила над альбомами выкроек и весело, пусть и фальшиво, насвистывала себе под нос. Лесли, допив кофе, достал из кармана маленький пистолет, разобрал его и в задумчивости чистил носовым платком. Мать просматривала поваренную книгу, решая, что бы ей приготовить на обед, губы ее беззвучно шевелились, и время от времени она вперяла взгляд в пространство, пытаясь вспомнить, есть ли у нее необходимые ингредиенты. Ларри в цветастом халате одной рукой ел вишни, а другой разбирал корреспонденцию.

Я же кормил галчонка (мое последнее приобретение) – такого медлительного едока, что я его окрестил Гладстоном; как мне объяснили, этот государственный муж по сто раз все пережевывал. В ожидании, когда галчонок проглотит очередную порцию, я поглядывал на манящее море и планировал свой день. Взять ли мне ослицу Салли и взобраться в оливковую рощу на верхотуре, в середине острова, а там попробовать поймать агаму из тех, что обитают на сверкающих гипсовых утесах, где загорают на солнышке, дразняще поматывая желтой головой и раздувая свой оранжевый зоб. Или, наоборот, спуститься в долину к озерцу, где как раз должны выводиться личинки стрекоз? А может – вот счастливая мысль! – отправиться в море на лодке, которая недавно досталась мне в подарок?

По весне почти замкнутое водное пространство, отделяющее Корфу от материка, было изысканно-голубого, совсем бледного цвета, а по мере того, как весна сменялась жарким летом, неподвижное море приобретало густой, нереальный цвет, который при определенном освещении казался сине-фиолетовым, как в радуге, а на мелководье – насыщенно-нефритового оттенка. По вечерам же, когда садилось солнце, казалось, что кто-то прошелся кистью по морской глади, оставив на ней перетекающие друг в друга золотые, серебристые, оранжевые и бледно-розовые мазки.

Глядя на это безмятежное, замкнутое сушей море, такой ласковый голубой лужок, мирно и ровно дышащий возле береговой линии, трудно было поверить в то, что оно может прийти в ярость. Даже в спокойный летний день где-то среди выветренных гор зарождался горячий немилосердный ветер, готовый с воем обрушиться на остров, затемнить море до черноты, вычесать гребни волн до белопенных гребешков и погнать их, как стадо обезумевших от страха синих лошадей, пока они, обессилев, не грохнутся на берег, где и сдохнут в шипящем саване пены. А зимой, под свинцово-серым небом, море играло угрюмыми бицепсами почти бесцветных волн, леденяще-холодных и враждебных, с прожилками ила и сора, дождями вымытого из долин в залив.

Для меня это голубое царство было сокровищницей, полной незнакомых существ, которых я мечтал поймать и исследовать. Вначале – сплошное разочарование, поскольку я мог лишь прохаживаться по берегу, как безутешная морская птица, что подбирает на отмели всякую мелочь да изредка имеет шанс подивиться чему-то загадочному и соблазнительному, выброшенному волной. Но затем я получил в подарок лодку «Жиртрест-Пердимонокль», и мне открылось все морское царство: от золотисто-красных скалистых замков с их глубокими заводями и подводными пещерами на севере до протяженных, сверкающих белым песком дюн, похожих на снежные заносы, на юге.

Я остановился на морском путешествии и так увлекся планами, что совсем забыл про Гладстона, который, давясь, с негодованием шипел на меня, как астматик в непогожий день.

– Если уж ты решил оставить у себя эту фисгармонию в перьях, так, по крайней мере, научи ее нормально петь, – сказал Ларри, с досадой поглядывая на птенца.

Он явно был не в настроении выслушивать лекцию о певческих способностях галок, поэтому я промолчал и заткнул Гладстону рот двойной порцией пищи.

– Марко отправляет к нам графа Россиньоля на пару дней, – как бы между делом сообщил Ларри матери.

– Кто это? – спросила она.

– Не знаю.

Мать поправила очки и уставилась на него:

– Не знаешь? В каком смысле?

– В прямом. Я никогда его не видел.

– А кто такой Марко?

– Понятия не имею. С ним мы тоже не встречались. Но он хороший художник.

– Ларри, дорогой, ты не должен приглашать неизвестных тебе людей, – сказала мать. – Мы с твоими знакомцами-то кое-как справляемся, нам еще только незнакомцев не хватало.

– Какая разница, знаком я с ними или нет? – недоуменно спросил Ларри.

– Если вы знакомы, то они, по крайней мере, понимают, чего ожидать.

– Чего ожидать? – холодным тоном повторил он. – Тебя послушать, так я их приглашаю в какое-то гетто.

– Нет-нет, дорогой, ты меня неправильно понял, – сказала мать. – Просто жизнь в этом доме трудно назвать нормальной. Я, конечно, стараюсь, но почему-то у нас не получается, как у других.

– Если они сюда приезжают, значит должны принимать наши условия. В любом случае нечего во всем обвинять меня. Я его не приглашал. Это сделал Марко.

– Вот и я о том же, – сказала мать. – Совершенно незнакомые люди посылают к нам других незнакомых людей, как будто у нас гостиница.

– Ты антисоциальный человек, в этом твоя проблема, – заметил Ларри.

– И ты был бы таким же, если бы на тебе лежала вся готовка, – кипятилась мать. – Тут поневоле захочешь уйти в отшельницы.

– Ну и уходи, после того как граф уедет. Кто тебя останавливает?

– При таком потоке твоих гостей у меня как-то мало шансов.

– Ну почему же. Все зависит от тебя, только прикажи. Лесли построит для тебя пещеру в оливковой роще, а Марго сошьет тебе одеяние из не самых пахучих шкурок в коллекции Джерри и соберет корзинку черники. Что еще нужно? Я буду водить к тебе гостей. «Это моя мать. Она оставила нас и сделалась отшельницей».

Мать окатила его ледяным взором:

– Ларри, как же ты меня иногда расстраиваешь.

– Я иду посмотреть на младенца Леоноры, – вмешалась в их разговор Марго. – Вам в деревне что-нибудь нужно?

– О, вспомнил, – сказал Ларри. – Она попросила, чтобы я стал крестным ее ребенка.

Леонора была дочкой нашей служанки Лугареции. Она приходила в дом и помогала по хозяйству во время вечеринок. А еще она была хороша собой, и Ларри питал к ней явную слабость.

– Ты? Крестный отец? – Марго не верила своим ушам. – А как же чистота и религиозность?

– Очень мило с ее стороны, – как-то неуверенно произнесла мать. – Хотя немного неожиданно, вы не находите?

– Если б она его попросила быть отцом, вот это было бы неожиданно, – вступил Лесли.

– Дорогой, не шути так в присутствии Джерри, – попросила мать. – И что, Ларри? Ты согласишься?

– Да. Зачем отказывать крошке в моем мудром наставничестве?

Марго презрительно фыркнула:

– Я скажу Леоноре, что рассчитывать на твою чистоту и религиозность – все равно что лепить кота в мешке.

– Скажи, скажи. Если, конечно, у тебя получится перевести это на греческий.

– Мой греческий ничуть не хуже твоего, – воинственно бросила ему в лицо Марго.

– Ну всё, всё, не ссорьтесь, – вклинилась мать. – Лесли, зачем ты протираешь оружие носовым платком? Масло не отстирывается.

– Надо же мне чем-то его протирать, – обиделся Лесли.

Тут я сказал матери, что собираюсь сплавать на лодке в море и что хорошо бы приготовить мне еды в дорогу.

– Да, дорогой, – рассеянно отозвалась она. – Скажи Лугареции. И пожалуйста, будь осторожен. Далеко в море не уходи, еще простудишься. И берегись акул.

Для матери любое море, даже самое мелкое и спокойное, было злом, бурной водной средой с опасными приливами, потенциальными смерчами, тайфунами и водоворотами, населенным гигантскими осьминогами и кальмарами и свирепыми саблезубыми акулами, чьей главной целью в жизни было сожрать кого-нибудь из ее отпрысков. Заверив мать, что буду предельно осторожен, я поспешил на кухню, сам набрал еды для себя и зверей, упаковал снаряжение, свистнул собак и зашагал вниз по склону в сторону пристани, где был пришвартован «Жиртрест-Пердимонокль».

Лодка, первый опыт Лесли в строительстве судов, практически круглая и плоскодонная, радующая глаз – оранжевая в белую полоску, – напоминала цветастую целлулоидную утку. Это было верное, славное судно, но из-за своей формы и отсутствия киля крайне ненадежное при морском волнении, готовое перевернуться и плыть далее вверх тормашками. Отправляясь в большую экспедицию, я всегда запасался едой и водой на случай, если мы собьемся с курса и потерпим крушение, и вообще старался держаться поближе к берегу, чтобы укрыться в тихой бухточке, если вдруг налетит сирокко. Форма лодки не позволяла поставить высокую мачту без риска перевернуться, а парус размером с носовой платок ловил лишь малые пригоршни ветра, так что обычно приходилось идти на веслах. Но когда у тебя экипаж из трех собак, совы и порою голубя в придачу, а также два десятка контейнеров с морской водой и разной живностью, гребля требует изрядных усилий.

Роджер обожал морские прогулки, и я с удовольствием брал его с собой. Он проявлял глубокий научный интерес к подводной жизни и мог часами лежать, навострив уши и наблюдая за странными извивами хрупкой морской звезды в специальной бутыли. А вот Писун и Рвоткин были явно наземными собаками и радостно выслеживали не самых опасных жертв в миртовых зарослях. Выходя в море, они старались быть полезными, но у них это плохо получалось, а в минуты кризиса они принимались выть или прыгали за борт, а еще, в случае жажды, пили морскую воду, и потом их рвало прямо мне на ноги в самый неподходящий момент, когда я совершал рискованный навигационный трюк. Как относился к таким прогулкам Улисс, моя сова-сплюшка, сказать трудно. Он послушно сидел там, где его определили, с полузакрытыми глазами и сложенными крыльями, похожий на вырезанного из дерева злобного восточного божка. Квилп[5]5
  Мерзкий карлик-ростовщик в романе «Лавка древностей» Чарльза Диккенса.


[Закрыть], сын моего первого голубя Квазимодо, обожал морские путешествия. Он занимал место на крошечном носу лодки и расхаживал по нему так, словно это прогулочная палуба трансатлантического лайнера «Куин Мэри». Порой он переходил на вальс и, выпятив грудку, исполнял арию своим контральто – этакий оперный певец во время морской прогулки. Но стоило погоде посуроветь, как он начинал нервничать и перелетал за утешением на колени к капитану.

В этот раз я решил посетить бухточку возле маленького островка, окруженного рифами, где обитали прелюбопытные существа. Особенно меня интересовала морская собачка-павлин – на отмелях их там водилось великое множество. Морская собачка – необычная рыбка с вытянутым тельцем, около четырех дюймов, что-то вроде угря, а своими выпученными глазками и толстыми губами она отдаленно напоминает гиппопотама. В брачный период самцы делаются более красочными, с темным пятнышком в голубом кружке позади глаз, матово-оранжевым, похожим на горб гребнем на голове и темным тельцем в ультрамариновых и фиолетовых пятнышках. Горлышко цвета светло-зеленой морской воды, с темнеющими полосками. Самки, по контрасту, были светло-оливкового оттенка с голубыми пятнышками и плавниками цвета густой листвы. Я мечтал поймать несколько пестрых рыбок, поскольку сейчас у них брачный период, в надежде устроить целую колонию в одном из своих аквариумов и понаблюдать за их ухаживаниями.

После получасовой напряженной гребли мы добрались до бухты, окаймленной серебристыми оливковыми рощами и золотыми зарослями ракитника, чьи тяжелые мускусные запахи стелились над прозрачной водной гладью. Я бросил якорь возле рифа, на глубине двух футов, потом снял всю одежду и, вооруженный сачком и сосудом с большим горлышком, спустился в прозрачное, как джин, и теплое, как горячая ванна, море.

Вокруг кипела жизнь, так что было непросто сосредоточиться и не отвлекаться от поставленной цели. Морские улитки, подобно жирным бородавчатым коричневым сарделькам, лежали штабелями среди разноцветных водорослей. На скалах пристроились подушкообразные темно-лиловые морские ежи, пошевеливая иглами, точно стрелками компаса. Здесь и там, прилепляясь к камням мокрицами-переростками, ползали хитоны и веснушчатые каллиостомы, внутри которых мог сидеть полноправный владелец, а мог и узурпатор – краснолицый краб-отшельник с багряными клешнями. Покрытый водорослями камешек вдруг уходил у тебя из-под ног и оказывался крабом-пауком, таскающим на себе весь этот сад в качестве защитного камуфляжа от потенциального врага.

Вскоре я добрался до места в бухте, которое, как я знал, облюбовали морские собачки. Наконец я заметил красивого самца, переливающегося, почти радужного в своем ухажерском разноцветном наряде. Я осторожно подвел сачок поближе, а он с подозрением немного отплыл и уставился на меня, пожевывая своими пухлыми губками. Я махнул сачком, но он был начеку и легко улизнул. Я предпринял еще несколько безуспешных попыток, и после каждой он отплывал все дальше. Устав от моих посягательств, он нырнул в свой домик, представлявший собой сломанную половинку терракотового горшка из тех, в какие рыбаки заманивают неосторожных осьминогов. Он-то решил, что теперь в безопасности, хотя на самом деле сам загнал себя в ловушку: я просто зачерпнул его вместе с горшком и пересадил в большой контейнер.

Окрыленный таким успехом, я продолжил охоту и к обеду поймал для моего самца двух зелененьких подружек, а еще детеныша каракатицы и интересную разновидность морской звезды, какой раньше не встречал. К тому времени солнце раскалилось, и почти все подводные существа попрятались под камнями. Я же причалил к берегу и сел перекусить в тени олив. Воздух был тяжелый из-за аромата ракитника и полнился свистящими распевами цикад. Я ел, наблюдая за тем, как огромная, по-драконовски зеленая ящерица в ярких голубых пятнышках тихо подкралась и поймала парусника в черно-белую полоску. Настоящий подвиг, если учесть, что эта бабочка почти не сидит на месте, а ее полет хаотичен и непредсказуем. Именно в полете ящерица ее и поймала, для чего пришлось подпрыгнуть на десяток-другой дюймов.

Покончив с перекусом, я погрузил на борт инвентарь, загнал в лодку собачью команду и погреб домой, чтобы поскорей пристроить улов. Добравшись до виллы, я поместил самца вместе со сломанным горшком в большой аквариум, а затем осторожно выпустил к нему двух самочек. Я наблюдал за ними полдня, но ничего особенного они не предпринимали. Самец поглатывал и отдувался, пропуская воду через жабры у входа в горшок, а самки так же старательно поглатывали и отдувались в разных концах аквариума.

На следующее утро я, к большой своей досаде, обнаружил, что морские собачки, видимо, проявили активность на рассвете, поскольку на горшке появились яйца. Какая из самок постаралась, я не знал, самец же проявил повышенную бдительность и решимость, и стоило мне только потянуться к горшку, как он яростно набросился на мой палец.

Настроившись на то, чтобы не пропустить эту драму, я сбегал на кухню за едой и завтракал, сидя на корточках перед аквариумом и не отрывая взгляда от морских собачек. Моя семья, до сих пор считавшая рыбок наименьшим злом, озаботилась не на шутку. Каждого, кто проходил мимо, я просил принести мне апельсин или стакан воды или очинить мне карандаш, так как я периодически делал зарисовки в дневнике. Обед мне подали к аквариуму. Жаркий день тянулся бесконечно, и меня уже клонило в сон. Собакам давно надоело это бдение, совершенно им непонятное, и они ушли в оливковую рощу, оставив меня наедине с моими рыбками.

Самца почти не было видно, настолько глубоко спрятался он в горшке. Одна самка притаилась за грудой камешков, а другая устроилась на песке, широко раскрывая и закрывая рот. Кроме них, в аквариуме были еще два маленьких краба-паука, инкрустированные водорослями, а один еще водрузил на голову розовый анемон, как такую щегольскую шапочку. Он-то и попытался вмешаться в романтические отношения морских собачек. Бродя по аквариуму и деликатно засовывая клешнями в рот всякую мелочь (так переборчивая старая дева откусывает маленькими кусочками от сэндвича с огурцом), он вдруг наткнулся на вход в горшок. Оттуда тотчас вынырнул наш самец, поблескивая всеми цветами радуги и готовый к бою. Он спланировал на краба и стал его яростно покусывать. После нескольких безуспешных попыток отогнать его клешнями краб обратился в бегство. А сияющий победитель с самодовольным видом улегся перед входом в свое жилище.

А дальше произошло неожиданное. Лежащую на песке самку привлекла схватка с крабом, и вот она подплыла поближе и остановилась в четырех-пяти дюймах от самца. Он пришел в сильное возбуждение, и его тельце, кажется, стало еще больше переливаться. И вдруг он атаковал самку. Он кусал ее за голову и, изгибаясь, как охотничий лук, наносил ей удары хвостом. Я наблюдал за всем этим, озадаченный, пока не обратил внимание на то, что самка никак не реагирует на битье и покусывание, даже не пытается дать сдачи. Беспричинная атака на самом деле оказалась воинственным ухаживанием. И еще до меня дошло, что это самец подгоняет самку к своему горшку, подобно овчарке с овцами.

Поняв, что стоит им оказаться внутри, и всё, пиши пропало, я помчался в дом и вернулся с инструментом, который обычно использовал для обследования птичьих гнезд: бамбуковая палка с повернутым зеркальцем на конце. Если попадалось гнездо вне досягаемости, я использовал зеркальце как перископ для изучения кладки яиц или птенцов. Вот и сейчас я решил пустить его в ход, только вверх ногами. К тому времени, когда я вернулся, морские собачки уже скрылись в домике. С предельной осторожностью, чтобы не потревожить рыбок, я опустил бамбуковую палку в воду и постепенно подвел конец к отверстию. Развернув зеркальце под нужным углом, я не только получил отличный вид горшка изнутри: луч солнца, отражаясь от зеркальца, прекрасно подсвечивал интерьер.

Две рыбки находились в непосредственной близости и живо перебирали плавниками, но этим все и ограничивалось. Самец больше не нападал на самку и казался вполне мирным. Прошло минут десять, и самка выпустила кучку прозрачных яиц, которые приклеились к гладкой поверхности горшка, как лягушачья икра. После чего она отплыла в сторону, а ее место занял самец. К сожалению, самка загораживала мне обзор, поэтому я не мог видеть, как самец оплодотворяет яйца, но именно этим, вне всякого сомнения, он сейчас занимался. А самка, решив, что ее участие в процедуре закончено, покинула горшок и уплыла, потеряв какой бы то ни было интерес к кладке. Самец же какое-то время покружил около нее, а затем улегся у входа на страже.

Я с нетерпением ждал появления потомства, но, видимо, в аквариуме были проблемы с вентиляцией, потому что вылупились только две рыбки. Одну кроху, к моему ужасу, сожрала родная мать у меня на глазах. Не желая отягощать совесть двойным детоубийством и не имея лишнего аквариума, я пересадил вторую кроху в банку и погреб на своей лодке к той бухте, где ранее поймал собачек-родителей. Здесь я с благословением выпустил малька в чистую теплую воду в обрамлении золотистого ракитника – в надежде, что она произведет собственное разномастное потомство.

А через три дня заявился граф. Он был высокий и стройный, с завитками волос, которые золотились, как кокон шелкопряда, и отливали лаком, с аккуратно завернутыми усиками той же масти и слегка выпученными глазами отталкивающего салатного окраса. Он напугал мать своим огромным платяным кофром, из чего она заключила, что гость приехал на все лето. Однако вскоре выяснилось, что просто граф считал себя невероятным красавцем и переодевался по восемь раз на дню. Его наряды были до того элегантные, сшитые вручную из изумительных материалов, что Марго разрывалась между завистью к его гардеробу и презрением к его женственности. Помимо нарциссизма у графа были и другие недостатки. Он выливал на себя столько духов, что ты их почти видел, и его секундного пребывания было достаточно, чтобы вся комната пропиталась этим запахом, а подушки, на которых он полежал, и стулья, на которых он посидел, потом еще много дней напоминали о нем. Хотя его английский язык был весьма ограниченным, его это не останавливало, и он рассуждал на любую тему с таким надменным догматизмом, что доводил всех до белого каления. Его философия, если ее можно так назвать, сводилась к фразе «Во Франции мы это делаем лучше», и ее он вставлял к месту и не к месту. А ко всему съестному, с которым ему доводилось сталкиваться, он проявлял глубочайший галльский интерес, и, пожалуй, не было бы особого греха в предположении, что граф – реинкарнация козла.

Он приехал как раз к обеду и до конца трапезы, без видимых усилий, сумел восстановить против себя всех, включая собак. Это был своего рода подвиг – за каких-то пару часов, не отдавая себе в этом отчета, вызвать раздражение пяти столь непохожих друг на друга людей. Так, съев воздушное, как облако, суфле с розовыми тельцами недавно выловленных креветок, он сказал: «Сразу видно, что ваш повар не француз». Узнав, что поваром была мать, он нисколько не смутился и добавил, как ей повезло: теперь он откроет ей тайны кулинарного искусства. От такой наглости она потеряла дар речи, а он переключился на Ларри и заметил ему, что единственные хорошие писатели – это французы. При упоминании Шекспира он пожал плечами и сказал: «Le petit poseur»[6]6
  «Маленький позер» (фр.).


[Закрыть]. Лесли он сообщил, что интерес к охоте может проявлять только человек с инстинктами преступника, да и в любом случае всем известно, что лучшее огнестрельное и холодное оружие производят французы. Марго он дал совет: ради мужчин женщина должна сохранять красоту и, в частности, не жадничать и не употреблять слишком много пищи, которая может испортить ее фигуру. Поскольку Марго страдала от излишней полноты и сидела на строгой диете, эта информация была встречена без энтузиазма. Окончательно же он упал в моих глазах, когда назвал моих собак «деревенскими дворнягами» и высокомерно сравнил их со своими лабрадорами, сеттерами, ретриверами и спаниелями, разумеется, французской породы. А еще он не понимал, зачем держать такое количество питомцев, если они не предназначены в пищу.

– Во Франции мы их пристреливаем, – сказал он.

Неудивительно, что, когда после обеда он пошел наверх переодеться, семья напоминала растревоженный вулкан. Лишь золотое правило матери, что нельзя в первый же день обижать гостя, удержала нас в рамках. Но нервы у всех были на таком пределе, что, если бы кто-то стал насвистывать «Марсельезу», его разорвали бы на куски.

– Видишь теперь, – выговаривала мать моему брату, – что получается, когда ты позволяешь неизвестным людям присылать к нам неизвестного гостя. Невозможный человек!

– Ну… не такой уж он плохой, – робко попробовал Ларри опровергнуть то, что было для всех очевидно. – Некоторые его замечания звучали довольно обоснованно.

– Это какие же? – зловеще спросила мать.

– Ну-ну? – вся дрожа, полюбопытствовала Марго.

– Ну… – туманно начал он, – суфле действительно показалось мне чуток тяжеловатым, а Марго и вправду округлилась.

– Гад! – выкрикнула Марго и залилась слезами.

– Довольно, Ларри, – сказала мать. – Даже не знаю, как мы выдержим неделю в компании с этим… с этим… надушенным сибаритом.

– Мне, между прочим, тоже предстоит его терпеть, не забывай об этом, – огрызнулся Ларри.

– В конце концов, он твой друг… то есть друг твоих друзей… В общем, кем бы он ни был, постарайся, чтобы мы его видели пореже.

– Если ты не хочешь, чтобы я посыпал перцем его задницу, – вставил Лесли. – Этот вонючий…

– Лесли! – оборвала его мать. – Достаточно.

– А что, не так? – заупрямился он.

– Так, дорогой, но не обязательно говорить об этом вслух.

– Я, конечно, постараюсь, – сказал Ларри, – но не моя вина, если он придет на кухню и станет учить тебя кулинарным изыскам.

– Предупреждаю тебя, – воинственно начала мать, – если этот человек переступит порог кухни, я уйду… я уйду и…

– И станешь отшельницей? – предположил Ларри.

– Нет, я стану жить в отеле, пока он не уедет. – Это была ее любимая угроза. – И сейчас я не шучу.

Надо отдать Ларри должное, в последующие дни он мужественно взял графа Россиньоля на себя. Сводил в городскую библиотеку и музей, показал ему летний дворец кайзера со всеми безвкусными статуями и даже поднялся с ним на самую высокую вершину Корфу, гору Пантократор, чтобы продемонстрировать окрестные виды. Про библиотеку граф сказал, что она явно проигрывает Французской национальной, местный музей, мол, совсем не чета Лувру, резиденция кайзера величиной, архитектурой и всем своим убранством уступала хижине, в которой жил графов садовник, ну а вид с горы Пантократор даже нечего сравнивать с обзором, открывающимся с любой горы во Франции.

– Он просто невыносим, – сознался Ларри, приводя себя в чувство бутылкой бренди в спальне матери, где мы все укрылись от графа. – Он помешан на Франции. Я не понимаю, зачем было оттуда уезжать. Он уверен, что даже телефонная служба там лучшая в мире! И у него совершенно отсутствует чувство юмора, как у какого-нибудь шведа.

– Дорогой, не переживай, – сказала мать. – Уже не так долго осталось.

– Не уверен, что я смогу продержаться. Бог – вот пока это единственное, в чем он не приписал первенство Франции.

– Вероятно, их вера в Бога самая истовая, – предположил Лесли.

– Почему бы нам не устроить ему какую-нибудь пакость? – мрачно заявила Марго. – Что-то совсем гадкое.

– Нет, Марго, – твердо сказала мать. – Мы никогда не делали пакостей нашим гостям… ну разве только в шутку или случайно… и не будем начинать. Придется потерпеть. Осталось недолго, всего несколько дней.

– Дьявольщина! – неожиданно воскликнул Ларри. – Совсем забыл. В понедельник эти чертовы крестины!

– Ты не мог бы пореже чертыхаться, – попросила мать. – И при чем тут это?

– Вы только вообразите его на крестинах! Нет уж, пускай куда-нибудь отправится сам по себе.

– Его нельзя никуда отправлять одного, – сказала мать так, словно речь шла об опасном звере. – Еще столкнется с кем-то из наших друзей.

Все всерьез задумались над этой проблемой.

– Почему бы Джерри не взять его куда-нибудь с собой? – вдруг предложил Лесли. – Крестины – это для него скучно.

– Отличная мысль, – радостно подхватила мать. – То, что нужно!

Тут инстинкт самосохранения заработал у меня на всю катушку. Я заявил, что просто мечтаю пойти на крестины, только о том и думаю, когда еще я увижу Ларри в качестве крестного отца, а вдруг он уронит младенца, и я это пропущу! К тому же граф не любит змей, черепах и птиц, поэтому что я могу ему предложить? Повисло молчание. Домашние, как присяжные, взвешивали весомость моих доводов.

– Я знаю. Пускай отправится с ним на лодке, – оживилась Марго.

– Отлично! – сказал Ларри. – Я не сомневаюсь, что в его гардеробе найдется соломенная шляпа и блейзер в полосочку. Возьмем банджо напрокат.

– Очень хорошая мысль, – поддержала мать. – Дорогой, речь идет всего о каких-то двух-трех часах. Я уверена, для тебя это не составит труда.

Я впрямую заявил, что очень даже составит.

– Вот что я тебе скажу, – обратился ко мне Лесли. – В понедельник на озере устраивают большой рыбный загон. Если я договорюсь с парнем, отвечающим за это дело, чтобы позволил тебе поучаствовать, ты возьмешь с собой графа?

Я заколебался. Я давно мечтал увидеть это мероприятие. Стало понятно, что от графа мне не отвертеться и вопрос только в том, что я с этого буду иметь.

– А потом мы решим насчет шкафчика для бабочек, о котором ты просил, – сказала мать.

– А мы с Марго подкинем тебе деньжонок на книжки, – заявил Ларри, очень надеясь на то, что сестра примет в этом подкупе щедрое участие.

– А я дам тебе перочинный ножик, который тебе понравился, – добавил Лесли.

И я согласился. Пусть я проведу полдня в компании графа, но, по крайней мере, получу достойную компенсацию. Вечером за ужином мать так расхваливала предстоящее событие, как будто сама его изобрела.

– Будет жарить? – спросил граф.

– Да-да, – заверила его мать. – Рыба называется kefalias[7]7
  Кефаль (греч.).


[Закрыть], очень вкусная.

– Нет, на озере? – уточнил граф. – Под солнцем?

– А… теперь поняла. Да, там жарко. Обязательно наденьте шляпу.

– Мы поедем на яхте вашего enfant?[8]8
  Ребенка (фр.).


[Закрыть] – спросил граф, любивший расставлять точки над «i».

– Да, – подтвердила мать.

Для экспедиции граф нарядился в голубенькие полотняные брючки, элегантные ярко-каштановые туфли, белую шелковую рубашку с небрежно повязанным сине-золотым галстуком и стильную фуражку яхтсмена. Хотя «Жиртрест-Пердимонокль» идеально подходил для моих целей, я бы первый признал, что он лишен всех прелестей океанской яхты, в чем граф убедился, еще пока я вел его по лабиринту из старых венецианских соляных ям к каналу, где стояла на приколе моя лодка.

– Это… яхта? – спросил он с удивлением и некоторой тревогой.

Я подтвердил, что да, это наше плавсредство, крепкое, устойчивое и, заметьте, с плоским днищем для легкого передвижения. Не знаю, понял ли он меня; возможно, решил, что перед ним ялик, на котором его отвезут к настоящей яхте. В любом случае он с предельной осторожностью залез внутрь, пуритански расстелил на скамейке носовой платок и осторожно уселся. Я заскочил на борт и, отталкиваясь шестом, повел плоскодонку по каналу шириной около двадцати футов и глубиной около двух. Я поздравил себя за проявленную предусмотрительность. Как раз накануне я подумал, что «Жиртрест-Пердимонокль» пахнет почти так же скверно, как граф: за долгое время между досками скопилось множество мертвых креветок, водорослей и всякой всячины. Короче, я притопил лодку на пару футов и устроил ей радикальную чистку, так что сейчас она вся сверкала и прекрасно пахла нагретой на солнце смолой, масляной краской и морской водой.