Текст книги "Мясной рулет. Встречи с животными"

Себастьян

Не так давно я провел несколько месяцев в Аргентине – там-то я и повстречал Себастьяна. Себастьян был гаучо – в Южной Америке это то же самое, что ковбой в Северной. Гаучо, как и ковбои, в наше время встречаются все реже, потому что большинство поместий в Аргентине встали на путь механизации.

Я оказался в Аргентине по двум причинам: во-первых, мне нужно было наловить как можно больше живых диких животных для английских зоопарков, а во-вторых, я хотел снять для кино этих животных в естественной обстановке. У одного из моих друзей было обширное поместье – эстансия – милях в семидесяти от Буэнос-Айреса, в местности, которая славилась изобилием диких животных, и я, ни минуты не колеблясь, принял его приглашение погостить недели две. К сожалению, когда настала пора выезжать, у моего друга оказались неотложные дела, и времени у него оставалось в обрез: только чтобы встретить меня на эстансии, устроить и срочно возвращаться в город. Он встретил меня на захолустной железнодорожной станции и, пока мы тряслись в двуколке по пыльной дороге, уверил меня, что все подготовил к моему приезду.

– Я вас поручаю Себастьяну, – сказал он. – Можете не беспокоиться – все будет в порядке.

– А кто такой Себастьян? – спросил я.

– Здешний гаучо, – неопределенно ответил мой друг. – Если он чего-нибудь не знает о местных животных, значит, этого и знать не стоит. В мое отсутствие он будет за хозяина, обращайтесь к нему, что бы вам ни понадобилось.

После ленча на веранде большого дома мой хозяин сказал, что пора познакомить меня с Себастьяном; мы сели верхом и поехали по бескрайним просторам золотых трав, переливающихся под лучами солнца, потом через заросли гигантских колючих растений, скрывавших с головой всадника на лошади. Примерно через полчаса мы подъехали к эвкалиптовой рощице; за деревьями виднелся приземистый, длинный побеленный дом. Громадный старый пес, растянувшийся на прогретой солнцем пыльной земле, поднял голову и лениво гавкнул, а потом снова задремал. Мы спешились и привязали лошадей.

– Себастьян построил этот дом своими руками, – сказал мой друг. – Думаю, он за домом, отдыхает – сиеста.

Мы обошли дом, увидели необъятных размеров гамак, привязанный к двум стройным эвкалиптам, а в гамаке лежал Себастьян.

Мне поначалу показалось, что передо мной сказочный гном. Впоследствии я узнал, что его рост около пяти футов двух дюймов, но в складке великанского гамака Себастьян казался совсем маленьким. Его необыкновенно длинные, могучие руки свисали по обе стороны гамака – загорелые до яркого тона красного дерева, покрытые легкой дымкой совершенно белых волос. Лица не было видно: его скрывала надвинутая черная шляпа; она ритмично приподнималась и опускалась в такт длительным руладам такого мощного храпа, какого мне не приходилось еще никогда слышать. Мой друг схватил болтавшуюся руку Себастьяна и изо всех сил потянул, одновременно наклонившись к самому его уху и оглушительно окликнув спящего:

– Себастьян! Себастьян! Просыпайся, к тебе гости! Уснет – не добудишься, – объяснил он мне. – Берите-ка за другую руку, вытряхнем его из гамака.

Я ухватился за другую руку, и мы совместными усилиями усадили Себастьяна в гамаке. Черная шляпа скатилась, открыв круглое коричневое лицо с полными щеками, которое было четко разделено на три части громадными закрученными усищами, вызолоченными никотином, и парой белоснежных бровей, загибавшихся вверх, как козлиные рожки. Мой друг сграбастал его за плечи и принялся трясти, окликая по имени, как вдруг под белыми бровями открылась пара плутовских черных глаз, и Себастьян сонно воззрился на нас. Узнав моего друга, он с ревом раненого зверя выскочил из гамака.

– Сеньор! – возопил он. – Как я рад вас видеть! Ах, простите, простите, сеньор, что я сплю, как свинья в закуте, когда вы меня навестили… простите великодушно! Я не ожидал вас так рано, а то непременно приготовился бы и встретил бы вас как подобает.

Он потряс мою руку, когда наш общий знакомый меня представил, а потом, повернувшись к дому, заревел во все горло:

– Мария! Мария!

В ответ на этот устрашающий рев из дома вышла приятная молодая женщина лет тридцати, которую Себастьян с нескрываемой гордостью представил нам как свою жену. Потом он схватил меня за плечо железной хваткой и уставился мне в лицо с самым серьезным видом.

– Вы что будете пить – кофе или матэ, сеньор? – спросил он невинно и простодушно. К счастью, мой друг заранее предупредил меня, что Себастьян судит о людях как раз по тому, что они пьют – кофе или матэ, аргентинский зеленый чай из трав. Он считал, что кофе – отвратное пойло, годное разве что для горожан и прочих растленных отбросов человечества. Я, конечно, сказал, что выпью матэ. Себастьян обернулся и обжег жену огненным взглядом.

– Ну? – повелительно крикнул он. – Ты слыхала, что сеньор хочет выпить матэ? Долго наши гости будут стоять здесь, умирая от жажды, пока ты глазеешь, как сова в полдень?

– Вода уже кипит, – мирно ответила она. – А стоять им не нужно – пригласи их присесть.

– Не перечь мне, женщина! – рявкнул Себастьян, ощетинив усы.

– Вы уж простите его, сеньор, – сказала Мария, ласково улыбаясь мужу, – он всегда сам не свой, когда у нас гости.

Лицо Себастьяна приобрело темно-кирпичный цвет.

– Это я-то? – оскорбленно взревел он. – Сам не свой? Кто тут сам не свой? Да я спокойнее дохлой лошади… Вот уж выдумала… Извините мою жену, сеньоры, всегда норовит невесть что выдумать – честное слово, будь она мужчиной, быть ей президентом, не иначе.

Мы уселись под деревьями, и Себастьян, закурив маленькую, но зловонную сигару, продолжал ворчать, обличая недостатки своей супруги.

– Не надо было мне еще раз жениться, – доверительно сказал он. – Ни одна из моих жен меня не пережила. Я ведь уже четыре раза был женат и каждый раз, провожая покойницу на кладбище, говорил себе: «Все, Себастьян, пора кончать». А потом как-то сразу – пффф! – и я снова женат. Дух мой жаждет одиночества, но плоть слаба, а все горе в том, что плоти-то у меня побольше, чем духа.

Он с притворной грустью взглянул вниз, на свое солидное брюшко, потом поднял глаза и широко, подкупающе улыбнулся, обнажив десны с двумя оставшимися зубами.

– Сдается мне, что я так с этой слабостью и помру, сеньор, но ведь мужчина без женщины – все равно что корова без вымени.

Мария вынесла матэ, и маленький горшок пошел вкруговую: мы по очереди прикладывались к тоненькой серебряной трубочке для питья матэ, а мой друг тем временем объяснял Себастьяну, с какой целью я приехал на эстансию. Гаучо пришел в полнейший восторг, а когда ему сказали, что он может участвовать в киносъемках, он расправил усы и искоса взглянул на жену.

– Слыхала, а? – спросил он. – Я буду в кино сниматься! Ты лучше держи свой язычок за зубами, девчонка, а то женщины из Англии нагрянут всем скопом да и отобьют меня у тебя!

– Очень ты им нужен, – отпарировала его жена. – Небось, у них там своих бездельников хватает, их по всему свету полно.

Себастьян ограничился испепеляющим взглядом, а затем обратился ко мне.

– Не беспокойтесь, сеньор, – сказал он, – я вам все сделаю, во всем помогу. Я сделаю все, что вам угодно.

И он сдержал свое слово: начиная с того же вечера, когда мой друг отбыл в Буэнос-Айрес, Себастьян две недели не отходил от меня. Он обладал кипучей энергией, а его властный характер не знал препятствий, так что он сразу же полностью забрал все мои дела в свои руки. Я просто сообщал ему, что мне нужно, а он все осуществлял, и, чем труднее и необычнее были мои поручения, тем с большим восторгом он их выполнял. Как никто другой, он умел заставить пеонов – наемных рабочих на эстансии – работать в полную силу и, как ни странно, добивался этого не уговорами или заигрыванием, а саркастическими насмешками, пересыпанными необыкновенно изощренными и яркими сравнениями. Те, кого он поносил на чем свет стоит, не только не обижались, а покатывались со смеху и работали на совесть.

– Посмотрите на себя! – гремел он, обличая «ленивых». – Да вы только посмотрите на себя! Тащитесь, как улитки по патоке. Поражаюсь, как это ваши одры не подхватят да не разнесут вас со страху: ведь на галопе глаза болтаются в ваших пустых черепах, отсюда слышно! У вас мозгов-то на всех такая малость, что не наскребешь и на крепкий бульон для клопа!

И пеоны, гогоча во все горло, набрасывались на работу с удвоенным рвением. Конечно, они не только уважали старого шутника – они прекрасно знали, что он не потребует от них сделать то, чего не может сделать сам. А назвать, чего он не мог бы сделать, было мудрено, и о каком-нибудь чрезвычайно трудном деле пеоны всегда говорили: «Ну, это и самому Себастьяну не под силу». На рослом вороном коне, облаченный в яркое, пунцовое с голубым пончо, Себастьян выглядел великолепно. Он носился на своем вороном по всему поместью, со свистом рассекая воздух петлей лассо, – показывал мне, как надо ловить бычков. Это делается шестью способами, и Себастьян владел всеми шестью с одинаковым совершенством. Чем быстрее мчался его конь, чем опаснее была скачка по неровной степи, тем точнее он бросал лассо, так что мне начинало казаться, что петлю притягивает к быку какой-то магнит и она сама собой захлестывает цель без промаха.

Себастьян мастерски владел лассо, но кнутом он владел поистине виртуозно. Кнут, с короткой рукояткой и длинным тонким кнутовищем, всегда был при нем, и это было страшное оружие. Я видел собственными глазами, как Себастьян на всем скаку выхватывал кнут из-за пояса и аккуратно сшибал головку колючего растения, проносясь мимо. Выбить сигарету изо рта у человека для него было детской игрой. Мне рассказывали, что в прошлом году какой-то приезжий позволил себе усомниться в гениальном «туше» Себастьяна и тот в доказательство снял с чужака кнутом рубашку, даже не задев кожу на его спине. Себастьян пользовался кнутом как идеальным оружием – он действовал им, как собственной удлиненной рукой, хотя отлично владел и ножом и топориком. С расстояния в десять шагов он разбивал топориком пополам спичечную коробку. Да с таким человеком, как Себастьян, лучше было не ссориться.

Мы с Себастьяном охотились по большей части ночью, когда многие животные вылезали из своих нор. Запасшись факелами, мы выходили с эстансии уже в темноте и никогда не возвращались раньше полуночи, а то и двух часов ночи, обычно принося с собой двух-трех зверьков. На такие ночные вылазки нас сопровождал пес неопределенного происхождения и весьма преклонного возраста: зубы у него давно сточились до самых десен. Это была отличная собака для нашей охоты – даже когда он хватал зверька, то нисколько не повреждал его своими беззубыми челюстями. Загнав и остановив зверька, пес не давал ему уйти, примерно раз в минуту коротким лаем давая знать, где он засел.

На одной из таких ночных охот мне пришлось воочию убедиться в громадной силе Себастьяна. Собака спугнула броненосца и гнала его несколько сот ярдов, пока он не скрылся в норе. Нас было трое: Себастьян, я и местный пеон. Мы с пеоном гнались за броненосцем порезвее и оставили далеко позади отдувающегося Себастьяна: его телосложение не очень-то подходило для спринтерских рекордов. Мы с пеоном подоспели как раз в ту минуту, когда зад броненосца исчезал в норе. Бросившись ничком на траву, мы вцепились – я в хвост, пеан – в задние лапы зверя. Броненосец так прочно закрепился передними лапами с длинными когтями за стены норы, что, как мы ни тянули, выбиваясь из сил, он, словно зацементированный, не сдвигался с места. Потом зверь рванулся, и пеон от неожиданности выпустил его лапы. Броненосец стал ввинчиваться в глубину норы, и я уже чувствовал, как хвост выскальзывает у меня из рук. В этот критический момент на поле боя появился пыхтящий Себастьян. Он оттолкнул меня, схватился за хвост броненосца, уперся ногами в землю по обе стороны норы и дернул. Нас засыпало землей, и броненосец выскочил из норы, как пробка из бутылки. Одним рывком Себастьян сделал то, что нам двоим оказалось не под силу.

Одним из животных, которых я намеревался снять для кино на эстансии, был нанду – южноамериканский страус, не уступающий своему африканскому родичу в способности мчаться с резвостью скаковой лошади. Мне хотелось снять старинный способ охоты на страусов – верхом на лошадях, с помощью боласов. Это оружие представляет собой три шара размером примерно с крокетные шары, выточенные из дерева и соединенные между собой довольно длинными веревками. Снаряд раскручивают над головой и бросают так, что веревки опутывают ноги страуса и валят его на землю. Себастьян специально организовал такую охоту, чтобы в последний день мы смогли ее снять для кино. Так как пеоны участвовали почти во всех сценах, они заявились с утра разряженные в лучшие костюмы, стараясь перещеголять друг друга яркостью наряда. Себастьян мрачно оглядел их с высоты своего седла.

– Вы только взгляните на них, сеньор, – процедил он, презрительно сплюнув. – Разряжены в пух и прах, в глазах пестрит, что твои куропаточьи яйца; суетятся, как стая гончих на зеленой лужайке, а все потому, что мечтают увидеть свои дурацкие рожи на экране… Смотреть противно.

Но я заметил, как тщательно он расчесал свои усы перед началом съемок. Мы целый день провели под палящим солнцем и к вечеру, отсняв последние кадры, почувствовали себя вконец измученными; все мы нуждались в отдыхе, все, кроме, конечно, Себастьяна, который был свеж, будто день только начался. По дороге домой он мне сказал, что вечером устраивает для нас прощальный ужин, на который приглашено все население эстансии. Там будет всего вдоволь, и вина, и песен, и танцев. Говорил он все это, а глаза его так и сверкали от удовольствия. У меня не хватило духу признаться, что я до смерти устал и мечтаю только об одном – добраться до постели. Я принял приглашение.

Празднество было устроено в обширной задымленной кухне, освещенной полудюжиной коптящих керосиновых ламп. Джаз-банд заменяли три гитариста, самозабвенно терзавшие струны. Стоит ли говорить, что душой общества и первым заводилой был Себастьян? Он выпил вина больше, чем кто бы то ни было, но был трезв как стеклышко; он сыграл соло на гитаре, спел великое множество песен – от самых грубых до самых трогательных – и поглотил при этом неимоверное количество еды. Но самое главное – он танцевал: танцевал настоящий дикий танец гаучо, со сложными па, прыжками и антраша, танцевал так, что балки над головой тряслись от удалого топота, а шпоры высекали искры из каменных плит.

Мой друг, приехавший за мной из Буэнос-Айреса, появился в самом разгаре веселья и сразу же в него включился. Мы сидели с ним в уголке, потягивая вино и глядя, как Себастьян откалывает коленца под рукоплескания и громкие вопли восторженных зрителей.

– Потрясающая энергия, – заметил я. – Он сегодня целый день работал, да так, что никто за ним не мог угнаться, а теперь нас всех переплясал!

– Вот чем хороша жизнь в пампе! – ответил мой друг. – Нет, совершенно серьезно, для своего возраста он просто молодчина, верно?

– А сколько ему? – спросил я небрежно.

Мой друг смерил меня удивленным взглядом.

– Вы что, не знали? – спросил он. – Через два месяца Себастьяну стукнет девяносто пять.

Как я возил черепашек

В конце 1939 года, когда неизбежность войны стала почти очевидной, наше семейство снялось с острова Корфу и возвратилось в Англию. Мы временно нашли квартиру в Лондоне, и моя мама совершала регулярные вылазки в сельскую местность в поисках дома. А я тем временем принялся бродить на свободе по Лондону. Я никогда не любил большие города, но тогда Лондон привел меня в восторг. Ведь самой крупной столицей, которую я видел в своей жизни, был город Корфу – по размерам не больше маленького провинциального городка в Англии. Для меня в необъятной громаде Лондона таились сотни захватывающих открытий. Конечно, я стал постоянным посетителем Музея естественной истории, а уж в зоопарке я сделался своим человеком, даже успел подружиться с несколькими служителями. Я все больше убеждался в том, что работа в зоопарке – единственное стоящее занятие для человека, и все чаще мечтал о собственном зоопарке.

Неподалеку от нашего дома был магазин, мимо которого я никогда не мог пройти спокойно. Он назывался «Аквариум», и в его витрине громоздились огромные аквариумы, полные сверкающих рыбок; но еще интереснее были ряды террариумов, где за стеклянными стенками ползали ужи, большие изумрудные ящерицы и пучеглазые жабы. Сколько раз я простаивал перед витриной, словно завороженный, не сводя глаз с этих восхитительных существ, и как я мечтал, чтобы они были мои! Но я уже притащил в нашу квартиру целую стайку мелких птиц, пару сорок и мартышку, и появление любой живности – какого бы то ни было вида – обрушивало на меня справедливый гнев семейства, так что мне оставалось только с тоской смотреть на очаровательных рептилий.

Как-то утром я проходил мимо магазина, и мне бросилось в глаза объявление, прислоненное к стенке аквариума:

«Требуется молодой надежный помощник».

Я вернулся домой и стал обдумывать это дело.

– Там в зоомагазине предлагают работу, – сказал я маме.

– Правда, милый? – сказала она, думая о чем-то другом.

– Ну да. Им нужен молодой надежный помощник. Я бы не прочь у них поработать, – сказал я небрежно.

– Блестящая мысль, – заметил Ларри. – Тогда ты сможешь забрать туда весь свой зверинец.

– Вряд ли они ему разрешат, милый, – сказала наша мама.

– Как ты думаешь, сколько платят за эту работу? – спросил я.

– Наверно, пустяки какие-нибудь, – ответил Ларри. – И к тебе не очень-то подходит слово «надежный» – кажется, там так написано?

– Ну, хоть что-нибудь они мне будут платить? – сказал я.

– А по возрасту ты имеешь право работать? – спросил Ларри.

– Мне уже шестнадцать… скоро будет.

– Ну тогда валяй попробуй, – посоветовал Ларри.

И вот на следующее утро я отправился в зоомагазин, открыл дверь и вошел. Невысокий, легкий, смуглый человечек в огромных роговых очках вприпрыжку подлетел ко мне через весь магазин.

– С добрым утром, с добрым утром, с добрым утром, сэр! – сказал он. – Чем могу служить?

– Вы… М-м-мм… Вам нужен помощник? – сказал я.

– Помощник? – повторил он. – Вы что же, хотите взяться за эту работу?

– М-м-мм… да, – сказал я.

– А опыт у вас есть? – недоверчиво спросил он.

– О, громадный опыт, – сказал я. – Я всегда возился с пресмыкающимися, рыбами и всякой всячиной. У меня и сейчас ими вся квартира набита.

Маленький человек посмотрел на меня.

– Сколько вам лет? – спросил он.

– Шестнадцать… почти семнадцать, – соврал я.

– Видите ли, – сказал он. – Платить вам очень много мы не сможем. В нашем магазине невероятно большие текущие расходы. Но для начала я мог бы вам предложить полтора фунта.

– Согласен, – сказал я. – Когда приступать?

– Лучше всего начать с понедельника, – сказал он. – По-моему, с понедельника удобнее – я успею оформить ваши документы. А то у нас с вами такая путаница выйдет… Кстати, меня зовут мистер Ромили.

Я назвал свое имя, мы довольно торжественно пожали друг другу руки, да так и стояли, молча глядя друг на друга. Мне стало ясно, что мистеру Ромили еще не случалось никого нанимать на работу и он был не совсем уверен, что соблюдены все формальности. Надо было его выручать.

– Может быть, вы мне просто покажете магазин, – предложил я. – И заодно расскажите, пожалуйста, что мне нужно будет делать.

– Вот это прекрасная мысль! – воскликнул мистер Ромили. – Прекрасная мысль!

Он принялся порхать по магазину, взмахивая руками, как бабочка крыльями, и показал мне, как чистить большой аквариум, как бросать мучных червей в клетки лягушек и жаб и где хранятся щетки и метелки, которыми подметают пол. В просторном подвале под магазином хранились запасы корма для рыб, сачки и другой инвентарь, и еще под краном, из которого капала вода, мокло в большой банке что-то напоминающее на первый взгляд сырое баранье сердце.

При ближайшем рассмотрении это оказался тугой комок нитевидных червей – тубифексов. Эти светло-красные червячки – любимый корм не только для рыб, но и для некоторых пресмыкающихся и земноводных.

Оказалось, что кроме очаровательных существ, красовавшихся на витрине, в магазине было множество других животных: в разных ящиках сидели жабы, ящерицы, черепахи и блестящие, будто лакированные змеи, а в аквариумах отдувались мокрые лягушки и шевелили бахромчатыми, похожими на вымпелы, хвостами тритоны. После нескольких месяцев, проведенных в сухом, пыльном и бесплодном Лондоне, этот магазин – для меня, по крайней мере – был настоящим раем.

– Ну вот, – сказал мистер Ромили, когда мы уже все посмотрели. – Начнете с понедельника, да? Ровно в девять. И пожалуйста, не опаздывайте!

Я, конечно, не сказал мистеру Ромили, что только безвременная смерть помешает мне быть здесь ровно в девять часов утра в понедельник.

И вот в понедельник без десяти девять я уже расхаживал под окнами магазина, пока не появился сам мистер Ромили в длинном черном пальто и черной шляпе, мелодически позванивая связкой ключей.

– С добрым утром, с добрым утром, – пропел он. – Очень рад, что вижу вас вовремя. Отличное начало!

Мы вошли в магазин, и я сразу же приступил к работе: сначала нужно было протереть почти совершенно чистый пол, а потом накормить рыбок небольшими комками извивающихся тубифексов. Очень скоро я понял, что добрейший мистер Ромили не имеет никакого представления о привычках и нуждах своих подопечных. Почти все клетки были устроены в высшей степени неудобно для обитателей, да и аквариумы, по правде сказать, тоже. Кроме того, мистер Ромили придерживался теории, что если животное приняло какой-либо корм хоть один раз, то его можно продержать на этой пище всю остальную жизнь. Я решил, что придется заняться оформлением клеток и вообще надо немного облегчить жизнь наших питомцев, но я знал, что здесь необходима осторожность, потому что мистер Ромили, сказать по правде, был самый настоящий консерватор.

– Мистер Ромили, а что, если ящерицам и жабам вместо мучных червей дать что-нибудь новенькое? – спросил я однажды.

– Новенькое? – повторил мистер Ромили, и глаза его за стеклами очков округлились. – А что именно?

– Для разнообразия можно попробовать хотя бы мокриц, – сказал я. – Я всегда кормил своих рептилий мокрицами.

– Вы в этом уверены? – спросил мистер Ромили.

– Абсолютно уверен, – сказал я.

– Но им это не повредит, а? – спросил он испуганно.

– Нет, – сказал я. – Они обожают мокриц. Разнообразная пища гораздо полезнее.

– Но где же мы их достанем? – уныло спросил мистер Ромили.

– Да их полно в любом парке. Хотите, я попробую набрать немного?

– Ну, хорошо, – неуверенно сказал мистер Ромили. – Только если вы абсолютно уверены, что это им не повредит.

Я пошел в парк после обеда и вернулся с большой банкой, доверху набитой мокрицами. Хранил я их в мокрых листьях внизу, в подвале. Когда мне показалось, что лягушкам и жабам приелись мучные черви, я дал им попробовать сочных мокриц. Поначалу мистер Ромили заглядывал в клетки с таким перепуганным видом, словно боялся, что все наши амфибии и рептилии передохли. Но когда он убедился, что они не только благоденствуют, но и начинают поквакивать в своих клетках, его восторгу не было границ.

После этого я занялся двумя очень крупными и кроткими леопардовыми жабами из Северной Африки. Дело в том, что мистер Ромили представлял себе Северную Африку в виде бескрайней пустыни, над которой день и ночь пылает солнце и температура никогда не опускается ниже сорока градусов в тени, если там вообще бывает тень. Поэтому он заточил этих бедняг в крошечный террариум со стеклянной стенкой, над которым ослепительно сияли две мощные электрические лампы. Несчастные жабы сидели на голом белом песке – ни единого камешка, чтобы спрятаться от жгучего света, – и только ночью, когда мы отключали весь свет в магазине, температура там немного падала. От всего этого глаза у них стали мутными – казалось, что они страдают катарактой, – кожа высохла и потрескалась, а подошвы лапок воспалились. Я знал, что одно упоминание о столь вопиющем новшестве, как пересадка жаб в другую клетку, повергнет мистера Ромили в священный ужас, и поэтому попробовал исподволь создать жабам немного более сносные условия. Для начала я стащил на кухне у мамы немного оливкового масла, дождался, пока мистер Ромили уйдет на обеденный перерыв, и натер маслом обеих жаб. Кожа у них перестала трескаться. Потом я достал в аптеке мазь – пришлось объяснить, к немалому удовольствию аптекаря, для кого она понадобилась, – и намазал им лапки. Это немного помогло, но все же лапки у них еще болели. Еще я достал мазь «Золотой глазок», которую обычно прописывают собакам, и обработал жабьи глаза – мазь оказалась чудодейственной. Каждый день, когда мистер Ромили уходил обедать, я устраивал им теплый душ, и они просто блаженствовали. Они сидели, благодушно раздувая горлышко и моргая глазами, и, если я слегка передвигал струю, они сами ползли по клетке, чтобы снова забраться под душ. Однажды я положил в клетку горсть мха, и обе жабы тут же закопались в него.

– Взгляните-ка, мистер Ромили, – указал я, неплохо разыгрывая удивление. – Я случайно бросил мох в клетку к жабам, а им, кажется, понравилось.

– Мох? – переспросил мистер Ромили. – Мох? Но ведь они живут в пустыне.

– Мне кажется, что в пустыне местами все же встречается хоть немножечко зелени, – ответил я.

– Но я считал, что там сплошной песок, – сказал мистер Ромили. – Сплошной песок. Насколько хватает глаз.

– Да нет… По-моему, там и кактусы растут, и вообще… – сказал я. – Вы только посмотрите, как им это нравится.

– Нравится-то нравится, – сказал мистер Ромили. – Так вы считаете, что мох надо оставить?

– Конечно, – сказал я. – А может, положить еще чуть-чуть?

– Надеюсь, что это им не вредно. А они не могут заглотнуть его и подавиться? – спросил он опасливо.

– Нет, не думаю, – успокоил я его.

И с этого самого дня мои милые жабы могли не только зарываться в мох, но и сидеть на влажной подстилке, и лапки у них вскоре совсем поджили.

Вслед за этим я обратил внимание на рыб. Конечно, они обожали тубифексов, но я чувствовал, что им тоже не помешало бы разнообразие в пище.

– А что, если дать рыбкам немного дафний? – осторожно предложил я мистеру Ромили.

Дафнии – такие мелкие водяные рачки; их нам обычно присылали с фермы, поставлявшей в магазин для продажи свою продукцию – водоросли, улиток и пресноводную рыбу. Любители всегда покупали у нас маленькие баночки дафний, чтобы кормить своих рыбок.

– Дафний? – сказал мистер Ромили. – Кормить их дафниями? А разве они их едят?

– А если они их не едят, то зачем мы продаем их людям на корм для рыбок? – спросил я.

Мистер Ромили был сражен этим логическим доводом.

– А ведь вы правы, – сказал он. – Вы правы. У нас там осталось немного в подвале. Завтра как раз пришлют новых. Попробуйте дать им немножко и посмотрите, что получится.

Я бросил примерно по столовой ложке дафний в каждый аквариум, и рыбки набросились на них с таким же воодушевлением, как жабы и лягушки на мокриц.

Я задумал еще мероприятие, но тут требовался тонкий расчет – мне хотелось как можно красивее оформить аквариумы. А эту работу мистер Ромили неукоснительно и упорно выполнял сам. По-моему, она ему не особенно нравилась, но он, очевидно, полагал, что в круг его обязанностей как старшего сотрудника «фирмы» входит и оформление витрин.

– Мистер Ромили, – сказал я однажды, – мне сейчас как раз нечего делать, и покупателей нет. Не разрешите ли мне украсить один аквариум? Хочется поучиться делать это так же хорошо, как вы.

– Что вы, – ответил мистер Ромили и даже покраснел. – Не так уж хорошо я это умею…

– О, я считаю, что у вас прекрасно получается… И мне очень хочется научиться.

– Ну, разве что маленький аквариум… – сказал мистер Ромили. – Я дам вам несколько советов по ходу дела. Так… посмотрим, посмотрим… Ага, вон тот аквариум с моллинезиями. Его давно пора почистить. Пересадите их в другой аквариум, а этот опорожните и хорошенько промойте. Начнем сначала, хорошо?

Я выловил маленьким сачком всех рыбок, похожих на блестящие черные маслины, и перенес их в свободный аквариум. Потом я вылил воду, выскреб аквариум дочиста и окликнул мистера Ромили.

– Так… – начал он. – Насыпьте на дно немного песочку, камней… и, пожалуй, немного – м-м-м, валлиснерии, например, вон в тот уголок.

– А нельзя ли мне самому попробовать? – спросил я. – Мне… м-м-мм – мне кажется, я так лучше научусь, если буду делать все сам. А когда я кончу, вы посмотрите и скажете, что я сделал не так.

– Превосходная мысль, – сказал мистер Ромили и побрел к своей кассе, предоставив меня самому себе.

Это был всего-навсего маленький аквариум, но я работал над ним в поте лица. Я построил высокие дюны из серебристого песка. Я воздвиг игрушечные скалы. Я насадил рощи валлиснерий, где будут резвиться стайки моллинезий. Потом я осторожно налил в аквариум воду, а когда она согрелась до нужной температуры, пересадил в него рыбок и позвал мистера Ромили посмотреть на мою работу.

– Боже! – сказал он, глядя на аквариум. – Боже правый!

Он бросил на меня взгляд, в котором сквозило что-то вроде разочарования; мне даже показалось, что ему неприятно, что у меня так хорошо получилось. Я почувствовал, что надо спасать положение.

– Вам… вам действительно нравится? – спросил я.

– Это… просто замечательно! Замечательно! Ума не приложу, как вы этого добились.

– Я справился с этим только потому, что учился у вас, мистер Ромили, – сказал я. – Если бы вы меня не учили, у меня бы вовсе ничего не вышло.

– Ну что вы, что вы, – отвечал мистер Ромили, розовея. – Однако я заметил, что вы добавили кое-что от себя.

– Да я все это перенял, глядя на вас, – сказал я.

– Гм-мм. Весьма похвально, весьма похвально, – сказал мистер Ромили.

На следующий день он спросил меня, не хочу ли я оформить еще один аквариум. И я понял, что выиграл битву и при этом ухитрился не обидеть мистера Ромили.

Но мне отчаянно хотелось заняться тем огромным аквариумом, который стоял у нас в витрине. Он был фута четыре с половиной в длину и глубиной два фута шесть дюймов, и мы держали в нем массу ярких разноцветных рыбок. Но я твердо знал, что мне пока еще нельзя переступать границы дозволенного. Поэтому сначала я оформил несколько небольших аквариумов, и, когда мистер Ромили окончательно привык к тому, что я этим занимаюсь, я завел разговор о большом аквариуме на витрине.

– Можно мне попытаться сделать вот этот? – спросил я.

– Что? Украшение нашей витрины? – сказал он.