Текст книги "Вера против фактов: Почему наука и религия несовместимы"

Я уже говорил, что научная теория хороша, если ее можно опровергнуть. Когда набирается достаточное количество фактических данных, противоречащих теории, человек либо изменяет эту теорию, либо отказывается от нее.

В религии отношение к фактическим данным совершенно иное. С самого начала важно отметить, что религия не отвергает научные доказательства. Если бы можно было отыскать небиблейское подтверждение распятия Христа или некораническое подтверждение существования джиннов – бестелесных злых духов, взаимодействующих с мусульманами, – то религия первой ухватилась бы за эти данные. Если бы молитвы Аллаху (но не христианскому Богу) достоверно работали, если бы человек без глаз или с ампутированной конечностью мог бы излечиться, посетив Лурд, если бы обнаружились археологические доказательства Исхода из Египта, религия обязательно протрубила бы о таких научных подтверждениях с каждого пригорка, в точности как сделали бы в случае успеха христиане, которые до сих пор ищут остатки Ноева ковчега на склонах горы Арарат в Турции. Не один десяток лет креационисты пытаются продемонстрировать всему миру, что наука поддерживает изложенную в Книге Бытия историю творения.

Различие между наукой и религией заключается в том, как ведут себя ее адепты в тех случаях, когда научные данные не подтверждают их убеждений. Иногда они ведут себя рационально и отказываются от таких убеждений – хотя не следует забывать, что 64 % американцев и 41 % британских христиан предпочли бы в подобном случае игнорировать научные подтверждения. Однако определенные базовые доктрины попросту запретны для критики и защищены от попыток опровержения нерушимой теологической крепостью – апологетикой.

Возьмем, к примеру, воскресение Иисуса, единственным доказательством которого будут противоречивые рассказы из Евангелия. Предположим, что нам удалось бы получить доказательства, опровергающие реальность этого события – скажем, нашлись бы древние тексты, в которых Иисус не воскресает. Это не имело бы никакого значения. Несколько авторитетных персон твердо провозгласили, что ничто – ничто вообще – не способно поколебать их веру в этот и другие фундаментальные догматы христианства. Вот видный богослов Уильям Лейн Крейг:

И поэтому, если бы в неких исторически обусловленных обстоятельствах доступные мне доказательства обернулись бы против христианства, не думаю, что они опровергли бы свидетельство Святого Духа. В подобной ситуации мне следовало бы рассматривать это просто как результат сложившихся обстоятельств, в которых я нахожусь, и что если бы я расследовал это с надлежащим усердием достаточное время, то открыл бы достоверно, что эти доказательства – если бы я увидел верную картину – подтверждают ровно то же, о чем говорит мне свидетельство Святого Духа.

Джастин Такер, богослов из Колледжа Клифф, согласен с Крейгом:

Возьмем воскресение Иисуса Христа. Если бы наука каким-то невообразимым образом сказала мне, что воскресение Иисуса Христа категорически невозможно и никак не могло произойти, я не поверил бы и продолжал верить тому, чему учит меня Библия. Потому что если вы убираете воскресение, то нет и христианской веры, она просто не существует.

Эти утверждения звучат, попросту говоря, нерационально. Такер, к примеру, считает воскресение неуязвимым для критики не потому, что оно подкреплено надежными доказательствами, а потому, что его отсутствие подорвало бы фундамент христианской религии. Крейг убежден, что при помощи достаточно искусной акробатики сознания ему удалось бы сохранить веру, несмотря на любые опровержения.

Наконец, прогрессивный католический богослов Джон Хот, активно выступающий за согласие науки с религией, утверждает, что если бы удалось поставить камеру в гроб Господень, запечатлеть момент воскресения не вышло бы. И добавляет: «Если бы меня спросили, можно ли подтвердить факт воскресения при помощи научного эксперимента, я сказал бы, что это слишком важное событие, чтобы подвергать его проверке методом, лишенным всякого религиозного смысла».

Вот хитроумный способ сделать эмпирическое заявление и одновременно оградить его от возможности опровержения! Представьте, что какой-нибудь космолог заявит: Большой взрыв слишком важен, чтобы его проверять.

Подбирая эти высказывания, я не игнорировал другие точки зрения. Но я никогда не слышал, чтобы какой-нибудь христианин публично объявил, что отказался бы от веры в воскресение, если бы наука доказала его невозможность. Разумеется, получить такие доказательства было бы очень трудно, но поскольку единственное свидетельство в пользу воскресения Христова – это Библия, известная своей ненадежностью во многих других вопросах, выступать столь горячо в защиту этого положения не слишком благоразумно.

Ранее я уже цитировал Карла Гиберсона, христианского физика, который утверждал: «Религия часто делает заявления о том, "как в действительности обстоит дело"». Тем не менее Гиберсон считает эти утверждения неопровержимыми и говорит, что они образуют прокрустово ложе, в которое должны быть всунуты любые неудобные факты:

Как человек, верящий в Бога, я заранее убежден в том, что мир не случаен и наше существование каким-то загадочным образом представляет собой «ожидаемый» результат. Никакие данные не способны это опровергнуть. Так что я не смотрю на естественную историю как на источник данных, на основании которых можно определить, имеет ли этот мир цель. Скорее я ожидаю, что факты естественной истории будут совместимы с целью и смыслом, которые я встречал в других местах. И мое понимание науки ни в коем случае не разубеждает меня в этом.

Яснее, пожалуй, и не скажешь о том, как по-разному наука и религия подходят к фактам. Заявляя с самого начала, что ваше сознание закрыто для фактов, задевающих вашу веру, – заявляя, что вы пользуетесь слепой верой для укрепления своих убеждений, – вы признаете, что ведете себя нерационально. Остается лишь надеяться, что физикой Гиберсон занимается не так, как исповедует религию.

Пожалуй, самая распространенная критика в адрес таких видных атеистов, как Ричард Докинз, заключается в следующем. Они воспринимают всю религию как буквалистскую и их критика в ее адрес – это атака на пугало, представляющее в лучшем случае какую-то небольшую часть верующих. Это неизменно сопровождается утверждением о том, что буквализм в данном случае не слишком оправдан, потому что «Библия – не научная книга». Подобные аргументы исходят от таких ученых, как Франсиско Айала:

Книга Бытия – это книга религиозных откровений и религиозных поучений, а не трактат по астрономии или биологии.

А вот что говорят прогрессивные богословы вроде Лэнгдона Гилки:

Как мы уже видели, религиозные объяснения основываются на опыте особого сорта, на особых прозрениях или откровениях, а не на объективном опыте, которым можно поделиться. Следовательно, религиозные теории и убеждения невозможно опровергнуть при помощи имеющихся или новых фактов.

И даже сам папа:

Как нам следует понимать рассказы Книги Бытия, Библия не должна служить руководством по естественным наукам; она жаждет помочь нам разобраться в подлинной и глубокой правде вещей.

Как я уже отмечал, эти заявления сводятся к тому, что Библия не дает нам фактов. К несчастью, многие верующие убеждены, что дает, включая и те 30 % американцев, которые рассматривают эту книгу как подлинное слово Господне, и по крайней мере некоторую часть из тех 49 %, которые видят в ней труд людей, вдохновленных Богом. И, разумеется, большинство мусульман уверены, что Коран несет в себе буквальную истину, а некоторые даже готовы считать его учебником по физике. Мы еще увидим, что мусульмане-примиренцы часто говорят, что в Коране содержатся истинные заявления, которые ни в чем не противоречат положениям современной физики.

Иногда кажется, что верующие, которые воспринимают Писание буквально, интеллектуально честнее тех, кто при каждом удобном случае вспоминает, что «Библия – не учебник». Вместо того чтобы признать, что наука уже опровергла значительную часть Библии (а следовательно, бросила тень сомнения и на оставшуюся часть), такие люди утверждают, что эта книга представляет собой, по существу, длинное иносказание. После хорошей дозы избранной апологетики слова австралийского креациониста Карла Виланда кажутся глотком свежего воздуха:

Главная цель Библии, разумеется, имеет отношение к спасению души, а не к научному объяснению. Но использовать это для того, чтобы обойти ясный рассказ о происхождении всего в фундаментальной Книге Бытия с интеллектуальной точки зрения незаконно, а то и нечестно… Несмотря на то что цель Библии – не урок истории как таковой, сама история, которой она учит, правдива. Библия утверждает, что Иисус был распят в конкретный момент реальной истории при участии конкретного человека, Понтия Пилата, римского правителя Иудеи. Было бы нелепо утверждать, что не имеет значения, реальны эти события или нет, «потому что Библия не учебник».

Рассказ о том, как Иисус восстал из мертвых, не может быть классифицирован как всего лишь один вид истины. Так, он не может быть христианской или «религиозной» истиной, не будучи в то же время истиной исторической (разве что язык потеряет всякий смысл). И он не может быть исторической истиной, не будучи одновременно истиной научной.

Проблемы с избирательным подходом к Писанию очевидны. Во-первых, мы не можем заглянуть в головы авторов Библии и посмотреть, что они имели в виду, когда писали тот или иной пассаж. Но мы определенно можем сказать: за исключением таких вещей, как притчи Иисуса Христа, которые явно задуманы как рассказы с моралью и не должны опираться на реальные события, в Библии (как и в Коране) нет ни малейшего намека на то, что ее содержание и утверждения о таких вещах, как рай и ад, должны восприниматься как-то иначе, нежели как буквальная истина. Это не значит, что подобные фактические утверждения не должны были нести в себе моральных или духовных наставлений, но это значит, что эти уроки следует отличать от вещей, которые происходили в действительности. В этом смысле Библия, как утверждает Виланд, в самом деле представляет собой научный труд, то есть «книгу, в которой делаются заявления о Вселенной, соответствующие истине». И именно так тысячу с лишним лет Библию воспринимали очень многие, как миряне, так и богословы, и именно так до сих пор воспринимают Коран мусульмане. Если Библия была задумана как чистая аллегория, этот факт на протяжении многих столетий почему-то избегал внимания церкви и богословов.

А если вы предпочитаете метафору, а не факт, откуда вы знаете, какая именно интерпретация будет верной? С небольшой долей воображения – в конце концов, никаких указаний, в каком направлении действовать, просто нет – можно взять почти любую библейскую историю (скажем, про Адама и Еву) и разглядеть в ней несколько противоречащих объяснений. В самом деле, уже сейчас, когда я пишу эту книгу, богословы, расстроенные генетическим опровержением Адама и Евы как наших общих реальных предков, заняты умственной акробатикой, пытаясь подобрать метафорическое объяснение истории, которая опровергается наукой. История Иова не одно столетие ставила ученых в тупик, поскольку ее «смысл» туманен. Тем не менее недостатка в желающих метафорически ее истолковать не наблюдается.

Серьезная проблема для верующих – необходимость найти непротиворечивый метод различения факта и метафоры. Если Адам и Ева – метафоры, то не может ли и Воскресение быть метафорой, означающей, возможно, духовное возрождение? И как тогда нам интерпретировать распоряжение Бога в Ветхом Завете, предписывающее предать смерти тех, кто собирает хворост в субботу, равно как практикующих гомосексуалистов, прелюбодеев и тех, кто злословит родителей? Ведь сегодня подобные рекомендации уже не кажутся разумными – так может, это тоже метафоры, означающие нечто совсем иное? Или же Бог просто передумал?

Способ, при помощи которого верующие отличают факт от метафоры, сводится к использованию науки: все, что наука опровергла, тут же становится метафорой, а все прочее остается фактом. Но это просто подчиняет религиозную догму науке. Следовательно, стратегия примиренцев, которые принимают и науку, и традиционную веру, дает человеку двойные стандарты: можно рационально подходить к причинам свертывания крови – и нерационально к Воскресению; рационально к вопросу о динозаврах – и нерационально к рождению ребенка девственницей. Физики, археологи и историки могут сказать, какие части Писания не соответствуют истине, но кто подтвердит то, что ей соответствует? Хороших критериев не существует.

Эта тактика не ограничивается превращением ложных религиозных утверждений в метафоры. Далее метафора оборачивается добродетелью. Иными словами, указывая на ошибки Писания, наука дает нам теологию, которая даже лучше, чем то, что удавалось извлечь из Библии в донаучные времена.

Теория эволюции – первоклассный пример того, как богословская мясорубка превращает эмпирические находки науки, которые противоречат Писанию, но убеждают более рациональных верующих, в религиозные добродетели. Очевидная упорядоченность «творения» растений и животных была одним из центральных вопросов «естественной теологии» – дисциплины, которая пытается вывести доказательства существования Бога и его характеристики из исследования природы. До 1859 г. у изобретательности Бога как автора чудесных механизмов приспособления животных и растений (колючих водосберегающих форм пустынных растений, загадочной расцветки камбалы и хамелеона, аэродинамических кожных складок белок-летяг) просто не было альтернатив. Но все изменилось, когда Дарвин объяснил эти «авторские» черты естественным отбором. Лучшее доказательство существования Бога исчезло.

Что сделали апологетики, когда рассказ Книги Бытия был так сокрушительно повержен? Они превратили его опровержение в добродетель, утверждая, что Богу гораздо лучше было творить путем эволюции, чем, подобно волшебнику, вдувать жизнь в неживые сущности. В конце концов, эволюция, вроде как случайная и непредсказуемая, дает Богу такой вид творчества, который был бы недоступен, если бы организмы создавались из ничего.

Так рассуждают и ученые, и богословы, включая биолога-эволюциониста Франсиско Айалу, который прежде был монахом-доминиканцем:

Мир жизни с эволюцией намного интереснее. Это творческий мир, где возникают новые виды и складываются сложные экосистемы, где развился род человеческий.

Генетик и врач Фрэнсис Коллинз восхищается изобретательностью, с которой Бог воспользовался эволюцией, чтобы произвести на свет наш биологический вид:

Заселяя эту Вселенную живыми существами, которая иначе была бы пуста, Бог выбрал для создания всевозможных микробов, растений и животных элегантный механизм эволюции. Самое замечательное, что Бог выбрал тот же механизм для сотворения особых существ, которые обладают разумом, знанием добра и зла, свободной волей и желанием искать с Ним общности. Он знал, что эти существа в конце концов предпочтут нарушить нравственный закон.

Очевидно, что если любое научное достижение вы оправдываете как полностью соответствующее Божественной воле, то наука никогда не сумеет опровергнуть догматы вашей веры. А утверждения, которые невозможно опровергнуть, невозможно и подтвердить.

Невозможно долго читать богословские тексты, не изумляясь умственной ловкости их авторов при столкновении с серьезными проблемами. Как ученый, я с сожалением отмечаю, что мы могли бы намного больше знать о природе, если бы вся эта ловкость нашла себе применение не в богословии, а в науке – или в любой области, где изучается нечто реальное.

Возьмем, к примеру, вопрос о том, почему Бог скрыт от своих последователей. Даже если рассматривать Библию как книгу в основном аллегорическую, нельзя не заметить, что присутствие Бога – отраженное в чудесах, воскрешениях и прочем – 2000 лет назад было куда заметнее, чем сегодня. И несмотря на «чудеса» Лурда и Фатимы, самым искушенным верующим приходится как-то решать для себя проблему Deus absconditum, или незримого Бога. Наиболее экономная гипотеза сводится просто к тому, что никаких богов не существует, поэтому и в том, что они никак себя не проявляют, нет ничего удивительного. Но для человека религиозного такое неприемлемо, поэтому необходимо какое-то объяснение. Вот ответ от Джона Полкингхорна и его коллеги, социального философа Николаса Биля:

Присутствие Бога скрыто, потому что, если подумать, голое присутствие божественности ошеломило бы конечные существа, лишая их возможности быть самими собой и свободно принимать Бога.

Но имеет ли на самом деле смысл такое заявление? Вот вас, к примеру, ошеломило бы голое присутствие божественности настолько, что вы отвергли бы Бога? Ведь ничего подобного не произошло, когда он явился Моисею в виде пылающего куста или Иову в виде вихря. Наоборот, можно предположить, что «конечные существа» были бы рады получить какие-то осязаемые доказательства своей веры.

Богослов Джон Хот предлагает другой ответ:

Для религиозного опыта существенно, чтобы высшая реальность была недосягаема. Если бы мы могли дотянуться до нее, она не была бы высшей.

Здесь автор прибегает к сомнительной игре слов и, по существу, к тавтологии, которая ничего не доказывает.

Некоторые прогрессивные верующие хотя и неохотно, но признают, что ощущают неловкость от отсутствия Бога. Как ни удивительно, одним из таких людей стал Джастин Уэлби, нынешний архиепископ Кентерберийский, который публично признался в своих сомнениях по поводу существования Бога. В интервью BBC в Бристольском соборе он сказал: «Недавно во время бега я молился кое о чем и закончил таким обращением к Богу: "Посмотри, это все очень хорошо, но не пора ли тебе что-нибудь предпринять – если ты там есть", хотя, вероятно, архиепископ Кентерберийский не должен заявлять подобное». Но при этом Уэлби поспешил добавить, что его сомнения не распространяются на Иисуса, о чьем существовании можно говорить совершенно уверенно: «Мы знаем об Иисусе. Мы не можем дать ответы на все вопросы на свете, мы не можем объяснить страдания, мы не можем объяснить целую кучу вещей, но мы знаем об Иисусе». От моего понимания ускользает, как можно быть уверенным в божественности Христа и при этом сомневаться в существовании Бога. Это все равно что сказать: «Я не слишком уверен в существовании Санта-Клауса, а вот его олени точно существуют». (В самом деле, англиканцы признают Святую Троицу – «Бог един в трех лицах», – так что Иисус и Бог, согласно их вере, – части одного целого.) Так что прогрессивное религиозное сознание по-разному относится к разным догматам, даже если подтверждаются они одинаково малым числом доказательств.

Если какое-то явление требует доказательств, но их никак не удается обнаружить, в науке вполне оправданным будет вывод о том, что данное явление не существует. Примерами могут служить лохнесское чудовище и снежный человек, а также такие паранормальные явления, как экстрасенсорное восприятие и телекинез. Поиски доказательств подобных вещей до сих пор ничего не дали. То же и с Богом, хотя богословы будут возмущены сравнением Бога со снежным человеком. Философ Делос Маккоун дал более лаконичный ответ на вопрос отсутствия Бога: «Невидимое и несуществующее выглядят очень похоже».

А как насчет бессмертия в загробной жизни? Многие страстно жаждут его, но доказательств раздражающе мало. Учитывая, что никто еще не вернулся из мертвых, а все рассказы о переселении душ или околосмертных визитах в рай либо сомнительны, либо противоречивы, либо допускают простое физиологическое объяснение, как нам увериться в жизни вечной? Один из способов – попросту отвергнуть саму мысль о необходимости доказательств, как это делает Джон Хот:

Во всяком случае, если бы я пытался получить научное доказательство бессмертия, я бы, наверное, капитулировал перед лицом узкого эмпиризма натуралистичных верований. Я же скажу, что любая надежда на личное бессмертие – отличная почва для взращивания доверия к жажде познания… Такая надежда разумна, если создает (а я верю, что она способна на это) климат, побуждающий жажду познания к действию до тех пор, пока не будет достигнута полнота бытия, истины, добры и красоты.

Обратите внимание на небрежный отказ от «узкого эмпиризма» – то есть от настоящих доказательств. Но бессмертие либо существует, либо нет, и очевидно, что ответ на такой важный вопрос должен опираться на что-то большее, чем «любая надежда на личное бессмертие». Как можно утолить «жажду познания» без собственно знаний?

Если апологетика назначена приемлемой системой объяснений, то она обязательно должна разобраться с «трудным вопросом» теологии: естественным злом. Так, зло моральное (кража или убийство) часто оправдывается как неизбежный побочный продукт Божьего дара – свободы воли. Но для таких трагедий, как рак у ребенка или разрушительное землетрясение, из-за которых страдают ничем не заслуживающие этого люди, очевидных объяснений не существует. Мы не будем пытаться перефразировать разнообразные и изобретательные разъяснения богословов о том, как естественное зло сочетается с любящим и всемогущим Богом. Меня они и близко не убеждают (неужели холокост был необходим для сохранения свободы воли немецкого народа?). Однако наука лучше справляется с этой проблемой, ибо такое зло – это именно то, чего можно ожидать в чисто природном мире. Опухоли у детей? Результат случайных мутаций. Цунами и землетрясения? Бесконечное движение земной коры, порождаемое тектоникой плит. Ужасные страдания, неминуемые в процессе эволюции в силу естественного отбора? Неизбежный результат конкуренции генов, управляющих телами живых существ.

Именно страдания как результат естественного отбора – и смерть любимой десятилетней дочери Анны – помогли Дарвину отойти от религии. В письме к американскому ботанику Эйсе Грею, написанному всего через полгода после выхода книги «О происхождении видов», Дарвин размышляет над разрывом между традиционным теизмом и страданиями животных:

В отношении богословского взгляда на этот вопрос. Мне всегда больно говорить об этом. Я в растерянности. У меня не было намерения писать атеистически. Но я признаю, что не могу видеть так ясно, как видят другие (и мне следовало бы этого желать), что доказательства разумного замысла и милосердия всюду вокруг нас. Мне кажется, что в мире для этого слишком много несчастия. Я не в состоянии убедить себя, что благодетельный и всемогущий Бог намеренно создал бы Ihneumonidae [наездников] с конкретным намерением, чтобы они питались внутри тел живых гусениц, или чтобы кошка играла с мышами.

Хотя обычно Дарвин молчал о противоречиях между своими теориями и религией (его жена Эмма была весьма набожна), я вижу в этом письме ощущение того, что его теория заменяет собой любые религиозные объяснения страдания.