Текст книги "Дар неудачи"

Каждый раз, когда я завязывала ему шнурки вместо того, чтобы научить его делать это самостоятельно, я подкрепляла в нем убеждение, что эта задача для него слишком сложна. В конце концов мы оба начали сомневаться, получится ли у него вообще. Однажды перед уроками, когда он забыл свои кроссовки на липучке у друга и вынужден был надеть запасную обувь со шнурками, он сказал, что лучше пойдет в резиновых сапогах, чем попытается завязать шнурки. Его даже не волновало, что из-за резиновых сапог ему придется просидеть в одиночестве весь урок физкультуры.

Вот что я создала своими руками: мой сын был настолько убежден в своей некомпетентности, что готов был пожертвовать целым часом игры с друзьями.

Поэтому в тот вечер я достала его запасные кроссовки и приготовилась исправить положение. Во время полдника я сказала ему, что совершила ошибку и что, кажется, поняла, как мне стать лучшей мамой. Я сказала, что понимаю его опасения и поначалу действительно будет непросто, но стоит постараться, и он справится – надо только терпеливо повторять попытки, пока чертовы шнурки не завяжутся. Не прошло и часа, как ему больше не нужно было стыдиться, что он единственный третьеклассник, не умеющий завязывать шнурки. Он справился, и кажется, я никогда не видела его более довольным собой. Я почувствовала себя супермамой, а всего-то и нужно было – немного времени, чуть веры друг в друга и терпение, чтобы распутать узлы и петли.

Разумеется, не всегда будет так просто. Дети растут, а с ними растут и ставки, и возможные последствия. Непослушные узлы и шнурки разной длины молниеносно уступают дорогу плохим вступительным сочинениям и проваленным собеседованиям при приеме на работу, и у нас есть лишь краткий миг на то, чтобы привить детям уверенность и стойкость. Работа начинается еще тогда, когда у младенца не получается достать до игрушки или пройти по комнате, не упав по дороге, и продолжается до тех пор, пока он не отправится во взрослую жизнь. Чем раньше родители научатся ценить положительные аспекты трудностей и позволят детям пожинать плоды детских ошибок, тем быстрее у всех нас появится возможность разделить радость, подобную той, которую я увидела на лице сына, когда он завязал эти несчастные шнурки.

Все зависит от нас. Нам, родителям, принадлежит власть предоставить детям свободу совершать ошибки. А учителям – способность преобразить эти ошибки в выученные уроки. А вместе? Вместе мы можем вырастить поколение уверенных, компетентных взрослых.

Итак, начнем.

Часть I
Неудача – самый ценный инструмент воспитания

Глава 1
Как слово «неудача» стало ругательным краткая история воспитания детей в Америке

Когда я была маленькой, я обожала книжки из серии «Маленький домик в прериях». Я хотела жить в землянке на берегу Сливового ручья или в крохотном домике в Больших Лесах под строгим, но любящим руководством мамы и папы Инглз. Я хотела быть Лорой, смело исследующей опасный и будоражащий мир вокруг и совершающей множество ошибок, покоряя прерии. Когда же она возвращалась домой, чтобы держать ответ за свои проделки, реакцией родителей были не страх и беспокойство, а интерес к ее приключениям и тем урокам, которые можно из них вынести для грядущей большой жизни.

Я старалась снисходить к своей сестре, как Лора снисходила к Кэрри. Когда под елкой не появлялся дорогой подарок, который я так страстно желала, я напоминала себе, как однажды Лора получила на Рождество лишь маленькую жестяную кружку, конфету, пирожок и монетку в один пенни и при этом старалась все равно быть благодарной. Следы детской привычки думать «А как бы поступила Лора?» я сохранила и во взрослой жизни – и не могла дождаться, когда прочитаю «Маленький домик в прериях» своим детям и расскажу им о Лорином мире, где граница между добром и злом незыблема, а воздушные шары делают из свиного мочевого пузыря. Мы читали и заново переживали любимые моменты: как девочки лили сироп на снег, чтобы получились леденцы, как они красили масло соком тертой моркови и водили наперстком по морозным узорам на окнах. Я поощряла детей исследовать наши не такие уж большие леса, хотя и волновалась насчет медведей, охотников и глубоких погребов. Я очень старалась быть такой же надежной, поддерживающей и любящей матерью для своих сыновей, как мама Инглз.

Мама и папа Инглз устанавливали для детей четкие границы и цели. Добро было добром, а зло было злом, дети учились на ошибках, а когда родителям приходилось применять наказания, последствия были скорыми и справедливыми. И поэтому, когда я сама стала родителем, вопрос «Как бы поступила Лора?» сменился на «Как бы поступила мама Инглз?», и я пытаюсь растить своих детей в согласии с этим идеалом. Я стараюсь помнить, что их ошибки и промахи – необходимая и неизбежная часть взросления.

Тот факт, что я обращаюсь за советом к источнику конца девятнадцатого века, красноречиво свидетельствует о том, каким сложным и запутанным делом стало воспитание детей. Папа и мама Инглз понимали, что задача родителя – вырастить самодостаточных, разумных и нравственных людей. Я завидую их ясному видению, потому что иногда у меня нет уверенности в том, какова моя задача. То я должна быть сыну другом, чтобы он не побоялся поделиться со мной своими чувствами. А через минуту задача меняется: нужно продемонстрировать свой авторитет и научить сына писать благодарственные письма, хочет он этого или нет.

Если я сама не уверена в своей роли, то наверняка сомнения посещают и сына. Неудивительно, что я мечтаю о простоте воспитания в Больших Лесах. Однако боюсь, что даже трезвомыслящие мама и папа Инглз растерялись бы и запутались в условиях переменчивых ожиданий и отсутствия крепкой опоры в нынешнем пейзаже родительства. Чтобы определить свое местоположение в этой темной чаще и разобраться, как мы здесь оказались, надо вычленить внятный сигнал из шума истории родительства.

Когда воспитывать детей было проще

Процесс воспитания в колониальную пору Новой Англии упрощался еще и четкой иерархией потребностей, которая, в свою очередь, определялась высоким уровнем детской смертности. Даже в самом богатом и здоровом окружении умирал каждый десятый ребенок. В таких городах, как Бостон, где нищета и теснота способствовали распространению болезней, детская смертность была в два-три раза выше. Когда случалась катастрофа, как, например, во время эпидемии оспы 1677 года, умирала пятая часть населения, по большей части дети[5]5
  Steven Mintz. Huck’s Raft: A History of American Childhood. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2004. P. 15.


[Закрыть]. Родителей, которым вид мертвого ребенка казался «не страннее разбитого графина»[6]6
  Steven Mintz. Huck’s Raft: A History of American Childhood. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2004. P. 14.


[Закрыть], гораздо больше заботили базовые потребности: ежедневная борьба за кров, еду и безопасную питьевую воду, – нежели образование, социализация и эмоциональное здоровье отпрысков. В воспитании детей на заре США господствовал скорее разум, нежели чувства. «Голосом философии воспитания» в колониальной Америке, если таковой вообще существовал, можно назвать Джона Локка. Это сегодня мы с помощью витиеватого трактата с подкрепляющим урок леденцом объясняем чаду, почему не следует кусать соседку, а Локк предпочитал более простое решение, которое ставило во главу угла трезвый разум, а не эмоцию, потому что «длинные речи и философские рассуждения в лучшем случае приводят детей в изумление и смущение, но нисколько не учат их»[7]7
  Дж. Локк. Мысли о воспитании. § 81. Локк Дж. Сочинения в трех томах: Т. 3. – М.: Мысль, 1988. – 668 с. – (Филос. Наследие. Т. 103). С. 407–614.


[Закрыть]. Считалось, что детей должно быть видно, но не слышно и что им всегда следует руководствоваться интересами семьи. Им совершенно точно не позволялось устраивать сцены. Малыш, с воплем бросающийся на пол в лавке конца 17 века? Нет уж, помилуйте. Локк сообщает нам, что «плач детей часто является выражением притязания на господство и открытым проявлением их дерзости и упорства; не будучи в силах добиться осуществления своего желания, они хотят криком и плачем утвердить свое притязание и право на его удовлетворение»[8]8
  Дж. Локк. Мысли о воспитании. § 111. Локк Дж. Сочинения в трех томах: Т. 3. – М.: Мысль, 1988. – 668 с.


[Закрыть] (курсив автора, и я прямо-таки чувствую, как насмешка сочится из этих отвратительных, эмоциональных слов). Когда дети сталкивались со страданием и последствиями своих ошибок, Локк советовал родителям: «Ни в коем случае не стоните жалобно над ними. Это расслабляет их душу, и они начинают поддаваться малейшей боли, выпадающей на их долю; благодаря этому боль глубже проникает в ту часть тела, в которой она в данный момент сосредоточена, и наносит более тяжелые раны, чем вызвала бы сама по себе»[9]9
  Дж. Локк. Мысли о воспитании. § 113. Локк Дж. Сочинения в трех томах: Т. 3. – М.: Мысль, 1988. – 668 с.


[Закрыть]. Другими словами, исправляй и утешай, но не сочувствуй и не придавай слишком большого значения детским страданиям и промахам, поскольку «многочисленные превратности, которым подвержена наша земная жизнь, требуют от нас, чтобы мы не были слишком чувствительны к любому незначительному страданию»[10]10
  Дж. Локк. Мысли о воспитании. § 113. Локк Дж. Сочинения в трех томах: Т. 3. – М.: Мысль, 1988. – 668 с.


[Закрыть]. Локк был решительным приверженцем метода, побуждавшего детей возвратиться к тому моменту, где они потерпели неудачу, и попытаться снова. «Когда дети испытывают незначительную боль от ушиба или падения, следует не выражать свою жалость, а советовать им предпринять новую попытку. Таким образом, вы не только прекратите их плач, но и скорее вылечите их от неосторожности и предупредите дальнейшие падения, чем бранью или преувеличенными выражениями жалости. Но каковы бы ни были полученные ими ушибы, прекращайте их плач: это доставит им больше спокойствия и облегчения в данный момент и закалит их на будущее время»[11]11
  Дж. Локк. Мысли о воспитании. § 113. Локк Дж. Сочинения в трех томах: Т. 3. – М.: Мысль, 1988. – 668 с.


[Закрыть] (опять-таки курсив и презрительная интонация принадлежат автору). Колонисты любили своих детей и, я уверена, утешали их, если те «испытывали боль от ушиба или падения», но эти неприятности считались частью повседневной жизни, когда ребенок тихо и покорно вносил свой вклад в выживание семьи на суровой и опасной земле. Дети росли, переживали взлеты и падения, а у родителей было много других забот, помимо круглосуточного обеспечения счастья своих отпрысков.

Родители гораздо раньше выталкивали детей из гнезда, чем это принято сегодня. Выражаясь словами писателя и участника американской революции Томаса Пейна, «ничто не наносит такого вреда привязанности как со стороны родителей, так и со стороны детей, как слишком крепкая связь и слишком долгое сохранение этой связи»[12]12
  Mintz, p. 52.


[Закрыть]. Отпрыски рано женились и выходили замуж, вскоре рожали собственных детей и должны были самостоятельно заниматься ремеслом или фермерством, а также вести домашнее хозяйство еще до окончания того, что по нашим меркам считается средним подростковым возрастом, поэтому родители чувствовали насущную необходимость с самых первых дней жизни передавать им навыки выживания и независимости.

В результате американской революции родились новая нация и новая философия природы детей и их места в семье и обществе. Точно так же, как наш народ восстал против власти английского короля, требовавшего слепой преданности и подчинения, писатели и мыслители провозглашали аналогичное видение для американских детей. Как показывает Стивен Минц в книге «Плот Гека: история американского детства», этот переход к индивидуальности может быть проиллюстрирован сдвигом в обычаях выбора имени для ребенка. До американской революции детей обычно называли в честь родителей или близких родственников, чтобы подчеркнуть важность происхождения и семьи по сравнению с индивидуальностью. Однако к середине XVIII века родители начали называть детей уникальными именами, иногда в паре со вторым именем в качестве особого выражения индивидуальности[13]13
  Mintz., p. 59.


[Закрыть]. Вышли из обихода и другие традиции, которые поддерживали политическую, социальную и семейную иерархию, например детская обязанность кланяться родителям, и дух революции начал проникать в умы и привычки граждан, которые отказывались воспринимать себя как подданных какого бы то ни было хозяина, политического или любого другого. Американцы начали мечтать о будущем своей новой страны, нации образованных граждан, которая может состояться, только если ее дети не будут склоняться перед тиранией и будут ценить индивидуальные права, служащие свободе.

Несмотря на надежды и восторженный идеализм завоеванной в бою американской независимости, дети по-прежнему жили в тихой безысходности отчаянии. Более половины теряли родителей до достижения брачного возраста, поэтому многие вынужденно несли на своих худеньких плечах бремя не только собственного детского, но и родительского труда. Крестьянских детей приобщали к труду в нежном возрасте пяти лет и ожидали от них выполнения причитающихся им обязанностей для обеспечения будущего семьи. В городах дети трудились по дому, учились ремеслу и помогали с подработкой, которую брали другие члены семьи ради дополнительного дохода, например со стиркой и шитьем.

К концу XIX века, когда население и экономическая деятельность США постепенно перемещались с ферм в города, каждый шестой ребенок между десятью и пятнадцатью годами ходил на работу. Мельницы и фабрики нанимали детей из-за их «удобного» небольшого роста. Маленькое тело позволяло ребенку, например, забраться под промышленное оборудование, чтобы вынуть зубец, отвалившийся от шестеренки, или устранить иную поломку; кроме того, дети являли собой дешевую расходную рабочую силу. Первые годы XX века были отмечены осознанием опасностей и ужасов, подстерегающих детей на рабочем месте. Это привело к появлению законов о детском труде, не позволявших ребенку младше определенного возраста работать вне дома. Когда детский труд признали незаконным, стало обязательным посещение школы. Дети, ранее трудившиеся для материального обеспечения семьи, теперь работали над своим образованием. Эти реформы принесли огромную пользу, но с точки зрения семьи и общества, которое измеряло ценность ребенка его полезностью, дети стали «излишеством» и на глазах одного поколения превратились из полезных в бесполезных[14]14
  Viviana Zelizer. Pricing the Priceless Child. New York: Basic Books, 1985. P. 56.


[Закрыть], из выгодных в не имеющих никакой цены. По мере того как все больше детей рождались и росли, чтобы провести детство в праздности, родителям ничего не оставалось, как сформулировать новые цели для воспитания этих очень дорогих и непродуктивных детей.

На сцену выходит эксперт по воспитанию

К 1926 году, когда в газетных киосках появился журнал Parents, в американской культуре велись жаркие дебаты о воспитании, и родители живо интересовались советами и информацией о том, как растить детей во все более усложняющиеся времена. Так началась эпоха эксперта по воспитанию – и эпоха временной утраты веры американского общества в компетентность родителей. Раньше родительские обязанности были вплетены в ткань повседневной жизни – теперь они стали полноценной работой, для которой требовались экспертные знания и обучение. Общество перестало рассматривать детей как маленьких взрослых, способных трудиться и творчески решать проблемы; они стали уязвимыми иждивенцами, требующими огромного количества научно обоснованной и выверенной заботы. По мере того как среднее число детей в семье сокращалось, родители все больше сосредотачивались на эмоциональных и психологических нуждах конкретного ребенка. У всех этих незанятых детей теперь появилось время, чтобы выражать свои психологические потребности, и для их объяснения возникли новые идеи возрастной психологии. То поведение, которое у Джона Локка встретило бы осуждение, теперь рассматривалось скорее как эмоциональное состояние, которое нужно разрешить, нежели как докучливая манера, которую следует исправлять. Времена крепкого, выносливого ребенка прошли; официально наступила эра эмоционально зависимых детей и беспокойных родителей.

Родители ясно расслышали послание экспертов конца XIX – начала ХХ столетия: матерям нечего и пытаться вырастить ребенка без советов докторов. Раньше мудрость передавалась от одних женщин к другим, из поколения в поколение, но вот родилась педиатрия, и к мудрости предков стали относиться с подозрением, если не с презрением. Эти эксперты призывали женщин «оставаться глухими» к советам «бабушки… чье влияние особенно пагубно, поскольку о ней думают, что она по опыту знает о малышах все, что возможно»[15]15
  Ann Hulbert. Raising America: Experts, Parents, and a Century of Advice About Children. New York: Vintage Books, 2003. P. 70.


[Закрыть]. До начала ХХ века родители (в основном матери) сами занимались проблемами здоровья детей. В каждом доме имелся медицинский справочник, например «Домашний лечебник» (Domestic Medicine) Уильяма Бухана, и для своих детей мать была и доктором, и психотерапевтом, и дантистом, и учителем. Однако на рубеже веков прилавки заполонили книги по воспитанию детей и уходу за ними, и, что более важно, радикально изменился их тон. Родительское мастерство сделалось предметом изучения, и эксперты, создававшие программы по этой специальности, не очень-то верили, что матери могут освоить такое сложное дело самостоятельно.

1920-е годы были отмечены появлением профессионального ухода за детьми. Дошкольные учреждения все больше использовались для просвещения «невежественных» матерей о последних научных достижениях в области воспитания. Зависимость от книг, учебников, брошюр и профессионалов всячески поддерживалась, и количество изданий росло как снежный ком. Они были полны советов, которые преподносились родителям как жизненно важные, например, как защитить детей от микробов (еще одна популярная тема, связанная с открытием в конце XIX века опасных микроорганизмов) или как удовлетворить постоянно меняющиеся и ставшие совершенно насущными эмоциональные потребности детей – заботы, всего 50 лет назад казавшиеся взрослым смехотворными. Психическое и эмоциональное состояние детей было новым понятием, и «психологизация воспитания»[16]16
  Mintz, p. 219.


[Закрыть] предполагала, что родительское искусство основывается не на инстинкте, а на навыках, которые нужно освоить и приобрести. Последствия неправильного воспитания включали в себя серьезный психологический ущерб и эмоциональные расстройства, приводящие к таким синдромам, как вражда между братьями и сестрами, фобии, нарушения сна и подростковый бунт. Фрейд популяризировал теорию психосексуального развития и предупреждал родителей об опасностях неврозов из-за неправильного приучения к горшку, взваливая вину за психические болезни взрослых на матерей с их «ошибками в воспитании». Психолог Джон Боулби призывал родителей помнить о тяжелом вреде, который может нанести ребенку неполноценная родительская преданность: если мы недостаточно к ним привязаны, они сделаются неприспособленными к жизни несовершеннолетними правонарушителями. Дети все больше становились средоточием жизни родителей, и к началу 1950-х годов США помешались на уходе за потомством, его питании и развлечении.

Полное доверие экспертам сохранялось до тех пор, пока один белый и пушистый доктор не выдал родителям разрешение снова доверять самим себе.

Вы знаете гораздо больше, чем вам кажется

Книга доктора Бенджамина Спока «Ребенок и уход за ним» (Common Sense Book of Baby and Child Care), опубликованная в 1946 году, за первый год разошлась тиражом в три четверти миллиона экземпляров и ознаменовала собой изменение парадигмы, в какой отныне давали советы эксперты по воспитанию. Доктор Спок начал свою книгу с шокирующего и в то же время несколько успокаивающего призыва «Доверяйте самим себе» и утверждения «Вы знаете гораздо больше, чем вам кажется». Этими вступительными замечаниями доктор Спок вернул власть в руки родителей. Он надеялся положить предел излишней зависимости народа от экспертов, и казалось, что он действительно может стать спасителем здравого смысла. Женщины по-прежнему обращались за консультацией к врачам и психологам, но доктор Спок своим мягким тоном и исчерпывающим руководством воодушевил родителей пользоваться здравым смыслом и подходить к воспитанию с уверенностью в своих силах. В то время как многие считали его вотум доверия родителям возвращением к норме, у других (например, у экспертов, рискующих потерять свою власть, и родителей, напуганных внезапным отсутствием ориентиров) эта свобода вызвала немало беспокойства. Пережитки старомодных теорий о хрупкости младенцев и страшных последствиях плохого воспитания, преследующих человека на протяжении всей жизни, оказались живучи и, соединившись с новой свободой от непреложных инструкций экспертов, парализовали многих родителей, осознавших угрозу трагически и непоправимо повредить детям. Когда 1950-е годы подошли к концу, поколение детей, одержимых бунтом и антиправительственными настроениями, дало этим экспертам немало аргументов в борьбе против жизнеутверждающего духа доктора Спока.

1960-е взорвались социальной и политической активностью, и дети поверили в то, что новое поколение может изменить мир. Джон Кеннеди, самый молодой президент в истории, сменил на посту самого пожилого, и благодаря поколению юных активистов набрало силу движение за гражданские права. Молодые громко заявляли о себе, их сила росла, да и просто их стало больше: бэби-бум, последовавший за Второй мировой войной, снизил средний возраст американского населения до отметки ниже 20 лет. «Взрослость» и приходящая с ней ответственность лишились привлекательности, и слово «власть» утратило прежние позитивные коннотации, поскольку молодое поколение призывали активно сомневаться в авторитетах, а не слепо следовать за ними. Юность стала временем бунта, экспериментов и поиска идентичности, и по мере того как она откусывала всё большие куски у традиционной «взрослости» благодаря удлинению сроков образования, поздним бракам и недостатку рабочих мест в слабой экономике, американцы стремились продлить затяжное лето детства. Поэтому взрослые, выросшие в более авторитарную эпоху, привыкшие к положению, когда восемнадцатилетний считался взрослым, чувствовали перед лицом этого бунта растерянность и бессилие. Многие родители сдались, и средства массовой информации набросились на них, обвиняя в излишне либеральном подходе к воспитанию. Напомним: детские психологи все еще придерживались теории, что во всех проступках детей, скорее всего, виноваты родители, особенно если они наломали дров, когда чадо было еще в младенчестве. Поэтому обвинения родителей в беспрецедентном бунте американских детей, звучавшие в СМИ, выглядели вполне разумно. На либеральных родителей навесили ярлык безразличия, как видно из исследования Жюля Хенри 1963 года «Культура против человека» (Culture Against Man), в котором автор взвалил вину за дерзость и бесчувственность американских подростков на «слишком детоцентричную послевоенную семью, породившую отпрысков, которым не удается обрезать пуповину в подростковом возрасте»[17]17
  Mintz, p. 316.


[Закрыть].

Параллельно начался упадок семьи: во всяком случае, ностальгический идеал пятидесятых стремительно рассеивался и таял. Еще в начале шестидесятых годов ХХ века более 50 % женщин вступали в брак до 20 лет, рожали несколько детей в первые годы брака и оставались с ними дома. Однако в последующие годы все больше женщин получали образование, шли на работу и откладывали вступление в брак. Их самостоятельное положение все больше укреплялось. В период с 1960 по 1970 год процент разводов вырос вдвое, а количество пар, живущих вместе вне брака, увеличилось вшестеро[18]18
  Mintz, p. 313.


[Закрыть].

Старшие, более независимые и уверенные взрослые наконец остепенились и решили завести детей, которых стали воспитывать в соответствие с теорией привязанности, естественно вытекающей из призыва Спока «Доверяй себе». Приверженцы этой теории стремились укреплять связь между родителями и детьми через постоянный близкий контакт и заботу. Главная идея заключалась в том, что прочная связь, установленная в младенчестве, продолжается всю жизнь. Исследования Джона Боулби, Гарри Харлоу и Берри Бразельтона еще больше утвердили в обществе идею важности воспитания на основе привязанности, и к тому моменту, как американской публике в прайм-тайм показали передачи о несчастных детях, обнаруженных в румынских детских домах, теория привязанности сделалась настоящим пугалом: носи детей в слинге круглые сутки, а то твои дети рискуют стать такими же, как эти румынские сироты. Однако для большинства родителей семидесятых и восьмидесятых эта концепция оказалась несовместима с реальностью. В разгар феминистского движения женщины заполонили рабочие места и наконец начали реализовывать свой потенциал мыслителей, новаторов и лидеров – и получать признание! Еще важнее оказалось то, что женщины были вынуждены работать, ведь инфляция усиливалась и экономический рост 1960-х сменился затяжной рецессией. Женщины разрывались между домом и работой, детьми и финансовой обеспеченностью, методом привязанности и психологической потребностью отделаться от ограничивающих их ярлыков материнства и утвердить свои права как личности.

Поэтому матери первыми восприняли свежие идеи движения самоуважения 1970-х. Началось оно с фурора, произведенного в 1969 году книгой Натаниэля Брандена «Психология самоуважения» (The Psychology of Self-Esteem). Его послание о том, что любовь к себе – главное условие эмоционального здоровья и что самооценка человека «есть самый важный ключ к его поведению», нашло отклик у родителей, искавших способ смягчить свое чувство вины – ведь из-за карьеры они отдалялись от детей – и заполнить вакуум, образовавшийся в итоге собственных поисков самоуважения. Индивидуум и его самооценка затмили общину и семью, и началось американское движение самоуважения. К сожалению, при этом не удалось достичь тех результатов, на которые надеялся Натаниэль Бранден. Он представлял себе мир, в котором дети ценят себя настолько, что мнения других будут отскакивать от них как от некоего силового поля, и мы все будем пребывать в блаженстве самопознания, самоудовлетворенности и любви к себе.

Поколение нарциссов

Но получилось не совсем так. Жан Твендж и У. Кит Кэмпбелл в одноименной книге возлагают вину за «эпидемию нарциссизма» (narcissism epidemic) исключительно на движение самоуважения. По мнению Твенджа и Кэмпбелла, это движение, возможно, и повысило самооценку американцев, но результатом стала не более счастливая, здоровая нация, а поколение нарциссов, занятых постоянным самолюбованием и зацикленных на внешних атрибутах и личной выгоде. Более того, движение самоуважения с его акцентом на индивидуальном счастье стало последним гвоздем, забитым в гроб веры в коллективное действие и правительство.

Движение самоуважения обещало нам, что мы сможем найти себя в любом деле, что дети будут всегда довольны своими родителями, а мы – уверены в своих родительских навыках. Но в жизни – и в воспитании детей уж точно – так не бывает. Дети, всегда довольные своими родителями, – это не те дети, чьи родители исправляют их плохое поведение, обращают их внимание на ошибки или просят учитывать интересы других людей. Наказывать или исправлять не бывает приятно; никому не нравится быть источником слез и обид. Напротив, приятно давать детям печенье прямо перед ужином, прикладывая палец к губам и демонстрируя, что это наш общий с ними секрет. Приятно броситься на помощь и принести в школу забытое домашнее задание, спасая своих детей от неприятностей и сурового взгляда учителя. Загвоздка в том, что не всегда то, что нам приятно, на самом деле хорошо для детей. Мы не привыкли откладывать то, что кажется правильным и приятным в краткосрочной перспективе, ради того, что хорошо и правильно для наших детей в будущем.

Соблазн немедленного счастья и либерального, приятного воспитания вновь усилился, когда мы подогрели свое чувство вины растущим процентом разводов, все более насыщенным рабочим графиком и все меньшим количеством времени с детьми. Вместо того, чтобы качественно проводить время с детьми, мы стали откупаться от них подарками. Когда мы все-таки находили для них время, мы хотели проводить его в мире, а не в перепалках о правилах и о последствиях. На то, чтобы научить ребенка мыть унитаз, уходит больше времени, чем на то, чтобы сделать это самим, и это касается любого важного урока, на который у нас просто не находилось свободной минутки. Я говорю это не в качестве обвинения – у меня в каждом глазу по бревну, что не мешает мне видеть соломинки в чужих очах. Навыки приготовления пищи моих детей весьма ограничены просто потому, что я хочу проводить время на кухне в одиночестве. Этим я спасаюсь после рабочего дня в классе или часов, проведенных с собственными детьми. Когда-нибудь я научу их готовить, но не сегодня.

Шагнув в новое тысячелетие, родители оказались в замкнутом круге. От нас ожидают, что мы будем довольны собой и своими родительскими навыками, воспитывая отпрысков естественно-интуитивно, поглощая все больше книг и журналов о том, как вырастить умных, творческих и эмпатичных детей, которые самостоятельно делают домашние задания по фортепиано, спят девять часов в сутки и проходят отбор в университетскую футбольную команду. От нас ожидают, что мы примем эстафету авторитарных экспертов, которых оставили позади еще в пятидесятых, и будем профессионалами и дома и на работе. Продираясь сквозь дебри педагогических советов, мы призваны сами найти гармонию между работой и домом, доверием инстинктам и экспертам. Сегодня воспитание детей подсвечено не розовым сиянием окситоцина, а режущей глаза вспышкой передних фар адреналина.

Согласно сайту журнала Parenting о самых насущных вопросах современных родителей, мы больше всего обеспокоены мелочами, например: «Избалую ли я своего ребенка, если буду брать его на руки при каждом плаче?» или «Мой ребенок не осваивает моторные навыки в том же темпе, как остальные. Стоит ли мне беспокоиться?» Теперь, когда акцент сместился с вопросов жизни и смерти на мелкие детали психологического, физического и эмоционального развития, озабоченность, лежащая в основе родительских страхов, порой прячется под видом последнего пункта в списке наших тревог. Когда мы ищем ответы на все эти мелочные, совершенно не имеющие значения вопросы, на самом деле мы хотим выяснить одно: как узнать, хороший ли я родитель?[19]19
  The Top 10 Concerns of New Parents. http://www.parenting.com/article/the-top-10-concerns-of-new-parents?page=0,0. Accessed 2014, January 1.


[Закрыть]

Для большинства из нас ответ – в тех моментах, когда быть родителем приятно. Разумеется, мне приятно, когда мои дети в безопасности, тепле, сытости, но я особенно хорошо себя чувствую – на пять с плюсом как родитель, – когда я демонстрирую детям свою любовь, спасая их от разочарования. Не забывая взять в библиотеке книгу, которая наверняка понравится сыну, или появляясь в последнюю секунду перед футбольным матчем с оставленной дома капой, я подтверждаю: да, сегодня я хорошая мать.

Львиную долю своей взрослой жизни я посвятила труду воспитания детей, и до недавнего времени это означало, что я проводила жизнь в защите их от неудач, окружая их нежностью и безопасностью. Но у нас это в конце концов перестало работать, как перестало работать и у моих учеников и их семей. Мне было страшно оставить все эти приятные чувства, было страшно отказаться от своих потребностей и сделать своих детей уязвимыми для маленьких уколов реальности. Мне было страшно, что я больше не услышу тот внутренний голос: «Да, сегодня ты отличная мать».