Текст книги "Соблазн"

3

Так и не распаковав сумку, Ливи отправилась в столовую на ланч. Ей так покойно было здесь среди других «путниц» – намного спокойней, чем в прошлый раз. Столовая увеличилась в четыре раза по сравнению с прошлым ее приездом. Правда, она по-прежнему имела вид кафетерия, но это уже не был сарай, с допотопными столами из клееной фанеры, а большое помещение с зеркалами, прекрасной мебелью и коврами. Что бы ни случилось с ней, Ливи чувствовала, что может гордиться той помощью, которую она оказала Стиви и Оазису.

Ливи взяла поднос, положила себе немножко салата с буфетной стойки и оглянулась вокруг в поисках свободного места. Ее бы нисколько не удивило, если бы она увидела знакомые лица и людей, с которыми она была знакома лично. Разумеется, нескольких человек она узнала – а они, несомненно, узнали ее; жена биржевого магната из Нью-Йорка, телезвезда, несколько женщин, которые много раз упоминались в разделе светской хроники ее газеты, и другие. Некоторые приветственно улыбались ей, явно радуясь ее компании.

Но когда Ливи продолжала обследовать глазами зал – вероятно, по газетной привычке, желая составить полную картину гостей Стиви, – ее взгляд внезапно остановился на одинокой фигуре, сидевшей за угловым столом. Лицо, поразительное даже без грима, немедленно всеми узнавалось. Пульс у Ливи участился от возбуждения. Неважно, что там получится с ее лечением в Оазисе, по крайней мере, у нее появится сюжет – да такой, от которого пахло сенсацией. Она торопливо прошла через зал. – Привет, Энн, – сказала она. – Можно сесть к тебе?

Узнавание, а затем проблеск страха пробежали по лицу Энн Гарретсон.

– Конечно, – ответила она, стараясь совладать с голосом.

Мозг у Ливи бешено работал. Она была большим толкачом Хэла Гарретсона, используя страницы «Кроникл» для укрепления его притязаний на номинацию в президенты. Но теперь она почувствовала себя обманутой. Она часто видела Хэла и Энн на вашингтонских сборищах и всегда верила, что они оба безупречны, сделаны из другого материала, чем большинство политиканов. Но теперь оказалось, что у Хэла Гарретсона тоже имеется свой скелет в шкафу – и он сидел прямо здесь.

– А я-то думала, куда же ты исчезла после русского вояжа, – словно бы невзначай сказала Ливи.

Энн одарила ее безразличной улыбкой. Этого не должно было случиться, думала она, и паника нарастала в ней с каждым вздохом. Ливи Уолш находилась в центре всех новостей. Раз теперь она все узнала, осталась ли какая-нибудь надежда сохранить секрет до тех пор, пока огласка не станет уже безопасной?

– И чем же ты себя травишь? – без обиняков спросила Ливи.

– Ливи, – начала Энн. – По-моему, не следует…

– Задавать такие вопросы, – перебила ее Ливи. – Это часть терапии. Здесь нет секретов, Энн. Разве ты еще не поняла этого, работая со Стиви?

Рука у Энн дрожала, когда она потянулась к стакану воды; несколько капель упало на перед ее блузки. Ее глаза метались по столовой, словно ища спасения, но ничего не находили, никакого убежища от холодного, оценивающего внимания прессы. На какой-то миг она подумала, не стоит ли ей попытаться переменить роли и спросить Ливи о ее проблемах. Но принесет ли это понимание, отсрочку казни, которой она жаждала?

Она снова повернулась к Ливи.

– Я принимала амфетамины, – сказала Энн. – Раньше меня это не тревожило, а вот теперь… все вышло из-под контроля. Когда я выйду отсюда, я заявлю об этом публично. Но не раньше. Так что прошу тебя, Ливи, забудь, что ты видела меня здесь. Не предпринимай ничего, что может погубить карьеру Хэла.

– Я не знаю, Энн, – ответила Ливи сухо. – Нужно ли нам предоставлять людям, которые взялись служить обществу, решать, сказать ли нам то, что им по вкусу, или не сказать – выдавать правду по чайной ложке, да еще подслащенную? – Ее тон стал жестким. – Вот такой образ мыслей и привел нас к Уотергейту. Моя газета не прикрывает Дика Никсона… Почему же мне делать это для Хэла Гарретсона?

– Я не прошу ничего покрывать, – упорствовала Энн. – Я просто прошу тебя подождать, пока ты не получишь историю целиком – с ее окончанием. Пожалуйста, Ливи. Я дам тебе эксклюзивное интервью, когда выйду отсюда. Мы с Хэлом оба выступим в «Кроникл»…

В молчании Ливи тыкала вилкой в салат. Затем отложила ее в сторону.

– В этом нет ничего личного, Энн. Бог свидетель, я последний человек на свете, кто мог бы обвинять тебя или любого другого за… подобную слабость.

Лицо Энн начало успокаиваться. Тогда Ливи продолжила:

– Но ты должна понимать, что в твоем положении последствия выходят за пределы просто тебя и твоих близких. Ты должна сказать Хэлу, что он никогда не сможет стать президентом.

Энн отпрянула, словно ее ударили. – Нет! – Слово раздалось словно взрыв. – Он самая подходящая кандидатура для этого поста, – уговаривала она, а ее кулаки сами собой сжались, – и никто не заслуживает этого больше, чем он. Твоя собственная газета писала, что он самый способный политик, каких страна давно не видела. Вы писали про его качества лидера.

– Да, – признала Ливи. – И его обаяние – весьма ценное для политика качество. Он всем этим обладает, Энн. Хэл Гарретсон, возможно, и подходит для этой должности больше всех. Но ведь мы сейчас говорим не про Хэла. Вопрос в том, удачная ли ты для него «напарница по забегу»? Давай скажем прямо, Энн: жена президента более важная персона, чем вице-президент или даже член кабинета. А что, если Хэл окажется в центре переговоров в верхах или, Боже сохрани, будет стараться сохранить холодную голову в разгар ядерного кризиса – а его жена начнет разваливаться?

– Подожди, Ливи, – взмолилась Энн. – Дай я объясню, как это началось… ведь я знаю, что смогу…

– Отвечай на мой вопрос, – настаивала Ливи. – Что случится, если Хэлу придется нянчиться с женой, когда судьба страны повиснет на волоске?

– Я сказала тебе: прекрати! – завизжала Энн и в тот же миг выплеснула воду из стакана в лицо Ливи.

Ливи встала и спокойно вытерла лицо салфеткой.

– А что произойдет, – сказала она, – если ты вот так потеряешь контроль над собой на дипломатическом обеде? Ты этим только подтвердила мои слова. Твой муж не может, не имеет права получить даже малейший шанс на президентство.

Энн метнулась к Ливи, бешено размахивая руками, но Ливи отпрянула назад. Прибежали официантки и встали между двумя женщинами. Одна из них взяла за руку Энн, словно желая отвести ее подальше, но та вырвалась и побежала к выходу.

Вызванная в столовую незаметным звонком, Стиви появилась как раз вовремя, чтобы столкнуться с убегающей Энн.

– Что происходит? – спросила она.

Энн бурно рыдала, потеряв над собой контроль, ее лицо исказилось от боли.

Подбежала одна из официанток и стала объяснять:

– Миссис Гарретсон набросилась на миссис Уолш…

Энн поглядела на Стиви, будто хотела что-то возразить, но лишь покачала головой.

– Все будет хорошо, Энн, – успокоила ее Стиви. – Дышите поглубже, и мысли станут яснее. Вы сможете одна дойти до вашей комнаты?

Энн кивнула.

– Хорошо. Я буду у вас через несколько минут. Какой бы ни была проблема, вы с ней справитесь, я обещаю… – Она дотронулась до щеки Энн, стараясь побудить ее ответить, однако жена сенатора, казалось, была охвачена неописуемым ужасом.

Энн ушла, а Стиви прошла в столовую, где Ливи снова села за стол, все еще промокая блузку салфеткой. Стиви села напротив.

– Ты знаешь Энн из Вашингтона, разумеется…

– Раньше думала, что знаю, – резко сказала Ливи.

– Однако, увидев ее здесь, ты переменила свое мнение?

– Не насчет нее. – Ливи сложила салфетку и серьезно поглядела на Стиви. – Но я была вынуждена сказать Энн пару фактов из жизни политика. В ответ она устроила мне купание – и пыталась попасть правой рукой мне в челюсть. Если ты меня спросишь, я отвечу, что такое поведение неприлично для кандидатки на роль первой леди.

Стиви резко перебила ее:

– Я не про это спрашиваю. Мне нужно знать точно, что ты сказала. Что так вывело ее из себя, Ливи? Скажи прямо, без всяких выкрутасов… Мы слишком давно знаем друг друга для этого.

– Очень хорошо. Я сказала ей, что, по моему мнению, «Кроникл» не сможет скрывать известие о ее пребывании в Оазисе от американской публики.

– Ливи! Ты этого не сделаешь! Ты ведь знаешь правила… Все, что здесь происходит, строго конфиденциально.

– Кроме одного, Стиви. Вы не можете ставить себя выше, чем дело национальной безопасности.

– Черт возьми, – взорвалась Стиви. – Как бы ты себя чувствовала, если бы кто-нибудь раззвонил, когда ты приехала в Оазис пятнадцать лет назад?

Ливи потрясла головой.

– Это не одно и то же, Стиви, и ты понимаешь это. Известно, как высоко я ценю и тебя и Оазис. Да ради Бога, «Уолш Фаундейшн» пожертвовала целых два флигеля! Но ведь Энн Гарретсон не кто-нибудь, и я не думаю, что ваши правила применимы в ее случае. Если бы здесь лечилась Имельда Маркос либо какая другая президентская жена, я бы по-прежнему уважала ваши правила. Но сейчас они не действуют. Хэл Гарретсон намеревается стать президентом страны, Стиви.

– И он может им становиться – вместе с женой. Энн Гарретсон не станет никого просить сделать свой выбор, не рассказав всей правды. Но она заслуживает шанса, чтобы доказать, что она действительно мужественная женщина. Позволь ей зализать эту рану, и она будет более достойной, чем любая другая женщина, которые когда-либо жили в Белом доме. Она так отчаянно хочет вылечиться и так старается…

– Желать, стараться, и даже заслуживать… Ну и что? Это еще ни о чем не говорит. Еще неизвестно, что из этого получится, произойдет ли чудо, – перебила ее Ливи. – И мы с тобой это прекрасно знаем. Мы должны смотреть в лицо реальности. А что касается Энн, то факты таковы, что она пошла вразнос, стоило лишь мне ее задеть, Стиви. Неужели вы думаешь, что у нее не будут возникать подобные ситуации, когда она выйдет отсюда?

Стиви поглядела в карие глаза женщины, которая была ее клиентом, подругой, а затем и покровительницей Оазиса. Они казались мягче, чем можно было ожидать от женщины, сконцентрировавшей в своих руках такую огромную власть, и все же Стиви видела, лучше, чем кто-либо другой, включая и Ливи, какие трещины скрывались за этим фасадом. Зная, как отчаянно Ливи мечтала о собственном чуде, Стиви теперь почувствовала нечто большее за ее общественным пафосом.

– А ведь тут дело вовсе не в Хэле Гарретсоне и не в Энн, правда, Ливи?

– А в чем же еще? – осклабилась Ливи.

– Возможно, в гибели Кена. Ведь ты никогда не позволяла себе расслабиться и пойти вразнос, правда? Слишком много нужно было делать. Даже когда пила, ты контролировала себя – пусть даже за это приходилось платить дорогую цену – утратить расположение сына. Но вот так вот пойти вразнос – этого никогда не допускалось. И ты не можешь позволить кому-либо то, что не разрешала себе.

Ливи застыла на своем стуле.

Чувствуя, что она попала в цель, Стиви предприняла последнюю попытку:

– Мне требуется обещание, Ливи, что ты не нарушишь правила и не помешаешь лечению Энн Гарретсон.

– Я не могу этого обещать.

Стиви выждала момент, словно собираясь с духом.

– Тебе придется это сделать, Ливи. Иначе ты не сможешь тут остаться.

Ливи подняла пораженные глаза на Стиви.

– Не нужно решать прямо сейчас, – торопливо добавила Стиви, вставая с места. – Подумай хорошенько. Я хочу спасти вас – обеих.

Когда Стиви уходила, она слышала, как Ливи громко кричит ей вслед:

– Кто дал тебе это право, Стиви? Кто дал право решать, кого спасти, а кого нет? Какое ты имеешь право устанавливать все эти правила?

Стиви не замедлила шаг. Однако, оказавшись за пределами столовой, она уже не в силах была идти гордой, уверенной в себе поступью. Она свернула в ближайшую пустую комнату и прислонилась спиной к косяку.

Действительно, какое я имею право? – спросила она себя в миллионный раз. Что в ее адском прошлом давало ей основания верить, что она готова спасать других и может это делать?

КНИГА ТРЕТЬЯ

1

Нью-Йорк, 1970

Это был день уборки мусора, и тротуар Седьмой улицы Ист-Севент-стрит был заставлен побитыми мусорными ведрами, грудами картонных ящиков и подмокшими коричневыми бумажными мешками. В летние месяцы вонь от гниющих пищевых отходов могла бы довести до умопомрачения; но теперь заморозка кухонных отбросов из находящихся по соседству квартир, по крайней мере, спасала от мух и грызунов.

Прошла уже добрая часть зимы, подумала Стиви, выходя из ветхого дома без лифта, где она снимала жилье. Плохо было то, что ее комната на пятом этаже весьма смахивала на холодильник. Единственное, на что годился паровой радиатор, так это на то, чтобы служить шальным будильником, вырывая ее из сна на рассвете каждое утро, когда он начинал шумно позвякивать от попыток пара прорваться в него. Однако по какой-то причине это пару никогда не удавалось.

За тот год, что она прожила в Нью-Йорке, Стиви так и не смогла приспособиться к суровой реальности, с которой столкнулась, прибыв сюда всего лишь с несколькими долларами в кармане и совершенно без всяких трудовых навыков. Порой она ловила себя на том, что с тоской мечтает о своей теплой комнате, оставшейся в доме на Тенистой аллее. Но когда Стиви чувствовала, что начинает вязнуть в этих сожалениях, она твердила себе: если ты не бездушная кукла, то ты должна иметь настоящий дом, а не просто крышу над головой и пищу.

Когда она завернула за угол и вышла на площадь Св. Марка, все вокруг стало немного более сносным благодаря ярко освещенным витринам больших магазинов, запаху жареной колбасы и свежего кофе, доносившихся из соседней закусочной. Еще несколько шагов – и она пришла туда, куда направлялась, в «Бабушкин чердак», ветхую лавку, наполненную военным барахлом, поношенными мехами и старой одеждой. Распахнув тяжелую дверь, Стиви поглядела на огромные, старые церковные ласы с боем, что висели на уровне антресолей. Девять часов, точно… Слава Богу. Она на собственной шкуре выучила, что люди, которые берут на работу неквалифицированных подростков, не собираются мириться с опозданиями или прочими ошибками. Ее нынешний босс вроде бы казался мягким и терпеливым, но тем не менее она не хотела испытывать его терпение.

Патрик Менендес, хозяин Стиви и владелец «Бабушкиного чердака», сидел за прилавком и сосредоточенно изучал свои бухгалтерские книги. В это утро он представлял собой довольно колоритную фигуру, надев поношенную форму летчика Королевских ВВС.

– Привет, Патрик, – крикнула она.

– Привет, детка, – отозвался он, поднимая глаза от своего гроссбуха.

Она подошла к нему.

– Мне действительно неловко тебя беспокоить, но нельзя ли немного добавить тепла в моей комнате? Я всю неделю страшно мерзну…

Патрик вскинул вверх руки в латиноамериканском жесте, унаследованным от отца, и сверкнул ослепительной ирландской улыбкой, доставшейся ему от матери.

– Знаешь, Стиви, я делаю все, что в моих силах. Здание ветхое. Бойлер хлещет горючее, словно воду. А мелкий хозяин, такой, как я, мучается от всего на свете… от налогов, арендного контроля…

– Подожди, – перебила его Стиви, округляя глаза. – Я работаю на тебя, не забывай. И я знаю, что ты не слишком-то печешься о бедняках. – Патрик постоянно жаловался на тяжелые времена, однако вел больше дел, чем она могла запомнить, включая мелкое букмекерство; всем этим он заправлял отсюда, из «Бабушкиного чердака».

– А зачем ты вообще живешь в этой крысиной ловушке, а? – спросил он, меняя тему. – Такая красивая девушка, как ты… могла бы выйти замуж, подцепить себе симпатичного парня, который бы заботился о тебе.

– Как же, обязательно, – отшутилась она, – как только ты меня позовешь. Ведь ты знаешь, что я берегу себя для тебя. – Это была их ходячая шутка, вполне безопасная, потому что Стиви знала, что Патрик без ума от своей подружки Евы.

– А я кое-что приберег для тебя, – сказал Патрик, вручая Стиви коричневый бумажный пакет. – Купил себе слишком много на завтрак сегодня. Докончи.

– Спасибо, – сказала она. Хоть он и не был самым лучшим домовладельцем, но все же порой выглядел приятным парнем. Она знала, что он купил сливочный рогалик и пакетик сока для нее, точно так же как покупал «слишком много» фруктов случайно либо «лишние» пол-фунта холодной вырезки, ухитряясь помогать Стиви так, чтобы она не принимала это за благотворительность. Ланч был ее самой главной едой за день. В остальном она перебивалась с хлеба на воду; это было единственной возможностью растянуть свой скудный заработок так, чтобы платить за квартиру и приобретать себе самое необходимое.

По лестнице она поднялась на антресоли, где сама устроила «отдел» из валявшихся прежде в беспорядке «товаров» Патрика. Вскрыв тюк одежды, которую он купил на аукционе на севере штата, она стала ее сортировать. Что-то отправлялось сразу на выброс; что-то шло в контейнер под названием «Пепел и алмаз», где все вещи, большие или маленькие, продавались по доллару за штуку. Остаток, хорошие вещи, упаковывались и отправлялись в чистку, что находилась за углом, они-то и приносили Патрику существенную прибыль. Когда одежда вернется чистой, Стиви развесит ее по собственному усмотрению на плечики под вывесками «Викторианские древности», «Ревущие двадцатые», «Баснословные сороковые» и «Кое-что приличное». С тех пор как она устроилась в «Бабушкин чердак», Стиви даже увлеклась превращением старых вещей в модные. Конечно, это была ее работа, однако она находила в этом и удовольствие, когда брала мятый жакет с фалдами, старую униформу джазмена или смокинг, кое-что добавляла и создавала умопомрачительный прикид.

Денег на развлечения у нее не было, но порой после работы она делала прическу, красилась, надевала что-нибудь из своих творений и отправлялась на Трад-Геллер или Уэст-Найнт-стрит. Там присоединялась к шумной толпе, бурлящей на тротуаре, дожидалась возможности войти внутрь и потанцевать под музыку «Мэшт потейто» или твист. Довольно часто к ней привязывался какой-нибудь парень, однако Стиви никогда не удостаивала их продолжительной беседой. Каким-то образом то, что сделал с ней адмирал, отвратило ее от секса. Она не знала точно, лежала ли за этим психологическая причина, или же она была искалечена так физически, посредством операции. Быть может, какой-нибудь парень, встретившийся ей, мог бы снова пробудить в ней этот интерес, но все равно дыхание у нее не захватывало. Там, на морской базе, Стиви была кем-то вроде принцессы королевской крови, она выбирала себе объекты для атаки и только вела счет. Однако, оказавшись в Нью-Йорке, она словно была грубо разбужена. Здесь, в этой бешеной суматохе приятно проводить время, демонстрировать свою раскрепощенность и свободомыслие оказалось гораздо труднее, люди использовали и выбрасывали прочь других людей с такой быстротой, что Стиви становилось не по себе. Одинокая и ранимая, она обнаружила, что играть в такие игры, где ты можешь проиграть, было слишком болезненно, и она стала более осторожной и недоверчивой. Кроме того, много энергии уходило у нее просто на выживание; объятия и поцелуи превратились теперь в роскошь, без которой она научилась обходиться.

Крик ярости донесся внезапно от Патрика:

– Иисусе! Стиви, спустись вниз и погляди! И как только этот тип думает зарабатывать себе на жизнь таким хламом?

Стиви поспешила вниз по короткой лестнице. Может, это она сделала что-нибудь неправильно, отсортировала не те одежды? Патрик с застывшей на лице яростью вытаскивал рубашки и брюки, покрытые оливково-коричневым камуфляжем, из огромной картонной коробки.

– Погляди-ка на это! – сказал он, поднимая рубашку, у которой один рукав был длинным, а другой коротким. – Вот что они делают для наших парней, которые сражаются во Вьетнаме! Неудивительно, что мы никак не можем выиграть эту проклятую войну! – Он швырнул рубашку на пол, на верх кучи. Стиви наклонилась и подняла ее.

– Сколько ты заплатил за все это барахло? – спросила она, задумчиво рассматривая рубашку.

– Четвертак за штуку, – сонно признался Патрик. – Однако мой поставщик сказал, что такой брак встречается изредка. Я и думал, что он имеет в виду небольшой ткацкий брак – утолщение нити, рисунок не пропечатался – либо пара маленьких дырок… ничего серьезного, что могло бы смутить покупателей. А тут что?! Да я не смогу это продать и за…

– Подожди, – перебила его Стиви, прикладывая рубашку к телу. – А что, если я просто обрежу рукава ножницами? Оставлю их неподшитыми, как подрезанные джинсы. Затем мы снабдим рубашку поясом, по талии или по бедрам, теми вот ткаными армейскими поясами… и гляди, получается мини! Если я надену это на манекен, вместе с колготками цвета хаки, клянусь тебе, что ты сможешь получить по крайней мере по десять баксов за каждый прикид. Мы назовем это новым стилем-шик – «вьет-вог»…

Глаза Патрика внезапно загорелись, когда он прикинул потенциальные доходы от последней идеи Стиви.

– Дитя, да ты просто гений! Давай за работу. Если мы сделаем это специально к Рождеству, то, может, запросим и двадцать баксов, да и сплавим партию еще до конца года. Слушай, – добавил он, – просто чтобы показать тебе свою признательность, я завтра куплю для тебя рефлектор. Нет, завтра День Благодарения. Но к пятнице ты его получишь, честное скаутское.

– Спасибо, Патрик, ты настоящий принц… Теперь ты понимаешь, почему я берегу свою любовь для тебя?

Стиви закрыла магазин уже в девятом часу. Она едва успела сделать половину из партии бракованных рубашек, но больше не могла физически. Плечи болели а в глазах плавали зеленые и коричневые пятна, камуфляжный рисунок въелся ей в мозги. Ей хотелось только поскорей попасть домой. Если удастся нагреть на сушилке пару кастрюль воды, то она могла бы даже помыться…

Когда она вскарабкалась на высокое крыльцо дома, то столкнулась с пожилой полячкой, жившей этажом ниже. Соседка держала сумку, из которой торчали ноги и зад большой индейки.

День Благодарения. Это слово как-то проскользнуло мимо ее сознания, когда Патрик упомянул его. Тогда это означало всего лишь еще одно неудобство, лишний день в ожидании рефлектора. Но теперь, когда она направлялась в свою ледяную комнату, Стиви испытала детскую тоску по теплу и безопасности. Когда она поднималась по лестнице, ее терзали ароматы кушаний, которые кто-то готовил к следующему дню, и она стала воображать, что творится в доме на Тенистой улице. Ирэн вынуждена соблюдать трезвый образ жизни в дни праздников, вспомнилось ей. Вероятно, вечером она будет что-то печь, и сладкие ароматы разнесутся по всему дому. А завтра несколько избранных офицеров с семьями явятся на обед с индейкой…

Нет, все не так, напомнила она себе, когда почувствовала, что ее глаза застилает влага. Никогда там не было счастья и тепла; все было ужасно. Вот почему ты ушла!

И все же тоска не проходила. Она лишь становилась все острей, словно боль от ножа, она не смогла дольше терпеть. Собрав все свои деньги, Стиви побежала вниз к ближайшему киоску, разменяла там горсть четвертаков, затем направилась к телефону и набрала номер, который так и не смогла забыть. Слушая гудки на другом конце, она старалась подобрать слова, которые скажет, если кто-нибудь поднимет трубку.

– Алло? – Это была Ирэн.

Ее мать. И все-таки, отфильтрованный через тысячу болезненных воспоминаний, ее голос был всего лишь голосом чужого человека. Стиви положила трубку. Ирэн не могла сказать ей ничего, что облегчило бы то одиночество, которое Стиви испытывала. Никто и ничто не могли сделать ее снова ребенком. Ни на минуту. Даже в День Благодарения.

Патрик с любопытством поглядел через окно «Бабушкиного чердака» на длинный черный лимузин, который остановился у входа. Типы из центра показывались в районе площади Св. Марка после наступления темноты, в поисках наркотиков, однако их лимузины редко объявлялись на этих улицах при свете дня.

– Эй, Стиви, – крикнул он, – глянь-ка… Похоже, нас почтили королевским визитом!

Стиви присоединилась к Патрику, и они стали глазеть на маленькую свиту, которая появилась из лимузина и разглядывала фасад лавки с некоторой неприязнью, словно это был береговой плацдарм противника, который предстояло брать штурмом. Их было трое, возглавляла их высокая, яркая женщина со сливочно-белой кожей и простым шиньоном темно-золотистого цвета. Ее осанка казалась королевской, а одежды были скроены с изумительной простотой – изумрудно-зеленый костюм из натурального шелка, украшенный золотой брошью с рубином, изображающей дракона. По бокам от нее шли двое молодых людей, похожих на манекены, с безупречными прическами, одетые в идентичные синие итальянские костюмы.

Когда группа вошла внутрь лавки, Патрик двинулся им навстречу, изображая на лице радушие.

Чем могу быть полезным? – Он кивнул Стиви, и она изобразила глубокий поклон, достойный администратора шикарного магазина.

– Покажите нам ваши старые одежды… если у вас есть что-либо из сороковых, – властно сказала женщина.

Все еще радуясь своей шутке, Патрик церемонно махнул рукой в направлении потолка.

– Старые одежды находятся в верхнем отделе. Мисс Найт поможет вам… – Он указал на Стиви.

Стиви послушно проводила группу вверх по ветхим, пыльным ступенькам.

– Наши вещи из сороковых – на этих двух полках, – объяснила она. Ей пришло в голову, что эти необычные покупатели, вероятно, ищут себе костюмы для вечеринки. – Если вы скажете мне точно, что вас интересует, я помогу вам сберечь время.

– Ничего страшного, – пренебрежительно сказала женщина. – Я пойму, что мне нужно, если увижу. – Когда Стиви помедлила, она добавила – Я дам вам знать, если мне понадобится ваша помощь.

Стиви отошла в сторону и занялась приведением в порядок очередной партии товара, не упуская из виду группу, которая начала рыться на полках. Они не походили на магазинных воришек, но в наше время ничего нельзя сказать наверняка. Женщина, которая была, очевидно, главной покупательницей, часто останавливалась на том или другом платье, проверяла ткань, выворачивала наизнанку, чтобы посмотреть покрой и пошив. Вот это да, подумала Стиви; самая высокая цена не превышала здесь двадцати баксов, а эта леди из центра разглядывала это барахло под микроскопом, словно делала покупку в «Саксе» или «Бергдорф Гудмане». Ну, у нее определенно есть глаз, решила Стиви, увидев, как она отложила в сторону некоторые из ее любимых вещей, включая белое, длинное до пола джерси от Джоан Крафтвуд, которое Стиви мечтала взять напрокат на празднование Нового года – если бы у нее было куда пойти.

Внезапно она услышала стук каблуков по лестнице, затем тяжелый стук упавшего тела.

– О, черт побери! – пронзительно крикнул женский голос. – Проклятье всему аду!

Стиви быстро повернулась и посмотрела через перила антресолей – молодая женщина, показавшаяся ей очень похожей на восклицательный знак, распростерлась на лестнице. Ее золотисто-рыжие волосы контрастировали с алебастровой кожей; поразительно черные глаза выглядели словно два пятна, а ярко-коралловые губки были все еще открыты в шоке.

Стиви быстро помчалась вниз по ступенькам и поставила молодую женщину на ноги, отряхивая ее роскошную шубку из серой рыси.

– Эй, вы не ударились? – спросила Стиви с искренней заботой.

– Я буду жить, – ответила та, взбираясь по оставшимся ступенькам на антресоли. – Но хоть у меня и сильное похмелье и поэтому я плохо вижу, но все же побольше света здесь бы не помешало.

– Скажите мне, что вы ищете, и я могу…

– Я вместе с ними, – сказала молодая женщина, указывая на группу, стоявшую возле полок. – Не видно разве? Это моя мать, великая княгиня Анастасия. Не говорите мне, что не видите сходства. Журнал «Вог» утверждает, что мы выглядим как сестры. – В темных глазах девушки блеснуло озорство.

Теперь Стиви действительно увидела сходство. Словно черты и цвета женщины постарше были искажены художником, у которого присутствовало чувство юмора. Очевидно, обе являлись своего рода знаменитостями, однако Стиви и понятия не имела, кто они такие, и та была поражена ее невежеством.

– Вероятно, вы не читаете «Вог»… Ах, счастливая! Я Филиппа Мейсон, – сказала имбирно-белая девушка, одарив Стиви вспышкой улыбки. – Однако все зовут меня Пип. А великая княгиня известна в торговле барахлом как Валентина. Разумеется, имя вымышленное, но разве вы где-нибудь встречали знаменитого дизайнера, которого звали бы Сейди? – Гримаса боли на лице Филиппы Мейсон казалась такой преувеличенной, что Стиви расхохоталась.

– Кстати, о моде, – продолжала тараторить Пип, – где вы достаете такой потрясающий прикид, который носите? Это что, Руди Гернрейч? Вы у него покупаете? – Пип сделала шаг назад, чтобы получше разглядеть камуфляжное мини, которое Стиви соорудила для себя, отрезав рукава разной длины и добавив ворот «поло».

– Я не покупала ничего, – объяснила Стиви. – А просто обрезала списанную армейскую рубашку, которые мы получили.

– Великолепно! – рассмеялась Пип. – Только этого не должна услышать Валентина. Она считает, что если кто-то не может позволить себе покупать ее барахло, то он должен сидеть дома и сгорать со стыда.

Стиви расхохоталась вместе с Пип. Ей нравилось то, как эта имбирно-белая девушка говорила, улыбалась и выглядела. Хотя Пип явно была богатой, в ней совсем не чувствовалось напыщенности, снобизма. Она выглядела так, словно делала все… ну, как-то случайно.

– А что тут делает твоя мать? – с любопытством спросила Стиви.

Высокомерно, как бы передразнивая манеры матери, Пип пояснила:

– Это исследовательская поездка, моя дорогая… изучение работы дизайнеров прошлого, чтобы можно было добиться необходимого баланса исторической достоверности и оригинальности в ее за-а-ме-е-чатель-ной новой коллекции в духе ретро. – Она понизила голос. – Другими словами, мамочка шурует по городу, скупает старое барахло, чтобы содрать что-нибудь а потом продавать по восемьсот баксов за каждый чих.

Стиви еще больше развеселилась и пожалела в душе, что Пип случайная посетительница, которая скоро уедет.

Пип, кажется, заметила тоскливое выражение, промелькнувшее в глазах Стиви.

– Эй, а ты не хочешь слопать пирожок или что-нибудь еще? Валентина застряла тут теперь на весь день, а мой желудок уже урчит от голода.

Стиви с сожалением покачала головой:

– Не могу. Я должна работать. Филиппа вздохнула:

– Плохо. Впрочем, если ты простишь мне, что я чересчур широко раскрываю рот, мне хотелось бы поинтересоваться, почему такая красивая девчонка, как ты, не может найти себе ничего поприятней, чем… все это. – Пип немного помолчала. – Эй, а у тебя ведь должно быть время на ланч.

– В половине первого я могу уйти на сорок пять минут.

– О'кей. Тогда я немного поброжу по городу и истрачу некоторое количество денег великой княгини – по-своему, на свой вкус. – Она направилась было к лестнице, затем обернулась. – Эй, а тебя не обидит, если я у вас ничего не куплю, а?