Текст книги "Homo Incognitus: Автокатастрофа. Высотка. Бетонный остров (сборник)"

Глава 17

Мы застряли в громадной пробке. От перекрестка шоссе с Вестерн-авеню до въезда на эстакаду полосы были забиты транспортом; на ветровых стеклах машин тускнел свет плавящегося солнца, заходящего за западными пригородами Лондона. Стоп-сигналы сияли в вечернем воздухе, среди громадного озера нитроэмалевых корпусов. Воэн сидел, выставив руку из пассажирского окна и нетерпеливо похлопывая по дверце. Кулаком второй руки он постукивал по приборной доске. Справа, с высокой стены двухэтажного аэропортовского автобуса на нас смотрели лица пассажиров. Они напоминали ряд портретов в колумбарии. Громадная энергия ХХ века, достаточная, чтобы увести планету на новую орбиту, вокруг звезды получше, уходила на поддержание этой безмерной неподвижной паузы.

Полицейская машина промчалась вниз с эстакады, мигая фарами; синяя мигалка на крыше хлестала темный воздух. Над нами, на гребне восходящей полосы, двое патрульных отжимали поток машин от ближнего тротуара. Предупреждающие сигналы на треножниках ритмично мигали: «Снизить скорость… Авария… Авария…» Через десять минут мы добрались до восточного конца эстакады и увидели место аварии внизу. Машины одна за другой объезжали круг полицейских мигалок.

В аварии на перекрестке восточного съезда с эстакады и Вестерн-авеню столкнулись три машины. Вокруг них образовался небольшой лагерь: полицейская машина, две «Скорые» и эвакуатор. Пожарные и полицейские суетились вокруг пострадавших автомобилей, ацетиленовыми горелками прорезая двери и крыши. На тротуарах собирались зеваки, на пешеходном мостике через Вестерн-авеню плечом к плечу у металлических перил стояли зрители. Одну – самую маленькую – из машин, участвовавших в аварии, желтую спортивную итальянку, почти полностью смял черный лимузин с удлиненной колесной базой, перескочивший островок безопасности. Лимузин вернулся через бетонный островок на свою полосу, ударил в стальную опору дорожного указателя, сокрушив радиатор и колесную дугу, и в свою очередь получил удар от такси, свернувшего на эстакаду от Вестерн-авеню. Такси опрокинулось, и корпус искривился градусов на 15. Спортивная машина лежала перевернутая на разделительной полосе. Группа полицейских и пожарных, приподняв машину домкратом, обнаружила два тела, все еще запертых внутри покореженного салона.

Рядом с такси лежали рядком три пассажира; одеяла прикрывали грудь и ноги. Врач «Скорой помощи» суетился над таксистом – пожилым мужчиной, сидящим, прислонившись к крылу автомобиля. Его лицо и одежда были покрыты капельками крови, словно необычной сыпью. Пассажиры лимузина еще находились в глубоком салоне автомобиля, их лица невозможно было разглядеть за потрескавшейся внутренней перегородкой.

Двигаясь с потоком машин, мы миновали место аварии. Кэтрин наполовину спряталась за спинкой переднего сиденья. Она неподвижно смотрела на полосы и петли смешанного с кровью масла, покрывавшие знакомое гравийное покрытие, как хореографическая схема сложной перестрелки, как диаграмма покушения. Воэн же, наоборот, высунулся из окна, выставив руки, как будто готовился схватить одно из тел. Из укромного местечка на заднем сиденье он уже достал камеру, висящую теперь на его шее. Глаза Воэна метались по трем разбитым автомобилям, словно он запечатлевал все подробности собственной мускулатурой, на белой сетчатке шрамов вокруг губ, отмечая каждое погнутое крыло и сломанную кость в калейдоскопе гримас. Пожалуй, впервые со дня нашей встречи Воэн обрел полное спокойствие.

Под вой сирен по встречной полосе подкатила третья «Скорая помощь». Полицейский на мотоцикле обогнал нас и притормозил, пропуская «Скорую». Я остановил машину и, заглушив мотор, посмотрел через плечо Кэтрин на печальную сцену. В 10 ярдах от нас стоял покореженный лимузин; тело молодого шофера еще лежало рядом на земле. Полицейский уставился на кровь, покрывшую траурной вуалью лицо и волосы молодого человека. Три техника с монтировками и специальными кусачками трудились у задней двери лимузина. Взломав заклинивший замок, они распахнули дверцу, демонстрируя запертых в салоне.

Два пассажира – розовощекий мужчина лет 50 в черном пальто и молодая женщина с бледной анемичной кожей – сидели на заднем сиденье. Чуть подавшись вперед, они смотрели на полицейских и сотню зрителей, как незначительных членов королевской семьи на утреннем приеме. Полицейский снял дорожный плед, укрывавший ноги пассажиров до талии. Это простое движение, открывшее голые ноги женщины и скошенные, явно сломанные лодыжки мужчины, немедленно изменило всю сцену. Юбка женщины задралась до талии, а бедра раскрылись, словно она намеренно выставила напоказ промежность. Левой рукой женщина по-прежнему держалась за оконную петлю, и на белой перчатке проступала кровь. Распахнутое пальто ее спутника открывало черные брюки и кожаные туфли. Правое бедро мужчины вытянулось, как у танцора, отрабатывающего движения танго. Повернувшись к молодой женщине и протянув к ней руку, он сполз с сиденья и ткнулся коленом в кучу кожаных сумок и осколков.

Машины в нашей полосе двинулись дальше; я завел мотор и поехал. Воэн поднес камеру к глазам и убрал, только когда врач попытался выбить ее у Воэна из рук. Над нами проплыл пешеходный мостик. Наполовину высунувшись из окна, Воэн уставился на лес ног, прижатых к железным перилам, потом открыл дверь и выскользнул наружу.

Пока я прижимал «Линкольн» к обочине, Воэн бежал обратно к пешеходному мостику, уворачиваясь от машин.

Вслед за ним мы вернулись к месту аварии. Сотни лиц прижимались к окнам автомобилей, едущих по эстакаде. Зрители стояли в три ряда на тротуарах и островке безопасности, жались к забору из проволочной сетки, отделявшему насыпь дороги от территории магазинов и жилых кварталов. Полицейские уже отчаялись разгонять громадную толпу. Несколько техников собрались у разбитой спортивной машины, вскрывая металлическую крышу, которая придавила головы седоков. Пассажиров такси несли на носилках в «Скорую». Мертвый шофер лимузина лежал, накрытый одеялом с головой, а доктор и два санитара полезли на заднее сиденье.

Я оглядел толпу. Тут было много детей, некоторых родители заботливо усадили на плечи – чтобы лучше было видно. Всполохи полицейских мигалок хлестали по лицам зрителей, пока мы взбирались на насыпь к забору. Никто не выказывал тревоги. Зрители смотрели на место происшествия спокойно и заинтересованно, как покупатели на аукционе породистых рысаков. В расслабленных позах собравшихся читалось общее понимание тонких нюансов: значение смещенной решетки радиатора лимузина, искореженного корпуса такси, узоров на лобовом стекле.

Между мной и Кэтрин деликатно втиснулся мальчик лет 13 в ковбойском костюме. Он неторопливо жевал резинку, глядя, как последнего пассажира такси поднимают на носилки. Полицейский с метлой посыпал известью залитый кровью бетон у спортивной машины. Аккуратными движениями, словно опасаясь нарушить сложную человеческую арифметику повреждений, он начал сметать темнеющие комки к обочине.

От торговой площадки к месту происшествия подбирались новые зеваки – пролезали через дыру в проволочном заборе. Мы наблюдали, как двух обитателей лимузина достают через перекошенную дверь. И разумеется, в наших мозгах возникали самые живые эротические фантазии, воображаемые половые акты, проходящие с величайшей пристойностью и пиететом к окровавленному лону молодой женщины, лежащей в автомобиле; а присутствующие подходили и залезали в помятый салон, и каждый вставлял член женщине во влагалище, зароняя семя бесконечного будущего, которое расцветет от союза страсти и жестокости.

Вдоль всей Вестерн-авеню, на обеих обочинах эстакады, растянулась огромная процессия машин, задержанных аварией. Стоя в центре застывшего урагана, я ощущал полное спокойствие, словно утихла моя одержимость бесчисленными автомобилями. Воэн, наоборот, потерял интерес к катастрофе. Подняв камеру над головой, он грубо проталкивался через толпу по мосту. Кэтрин смотрела, как он одним прыжком преодолевает последние шесть ступенек и проскакивает мимо усталых полицейских. Глаза Кэтрин, избегающие меня, но устремленные на покрытое шрамами лицо Воэна, хотя Кэтрин крепко вцепилась в мою руку, – все это не удивляло меня и не расстраивало. Я уже ощущал, что нам троим еще предстоит извлечь максимум из этой катастрофы, применить ее животворные возможности к нашей жизни.

Последняя «Скорая», врубив сирену, понеслась прочь. Зрители возвращались к своим машинам или лезли по насыпи к дырке в проволочном заборе. Мимо нас прошла девочка-подросток в джинсовом костюме; молодой человек обнимал ее за талию. Кулак он упер ей в правую грудь и поглаживал сосок костяшками пальцев. Они уселись в желтый пляжный багги, обвешанный висюльками, и уехали под звук эксцентричного клаксона. Дородный мужчина помогал жене подниматься по насыпи, положив ладонь ей на ягодицу. Сексуальность пропитала воздух, словно все мы были прихожанами после проповеди, торопящимися прославить сексуальность с друзьями и незнакомцами, и ехали в ночь, чтобы повторить кровавую литургию с самыми неожиданными партнерами.

Кэтрин оперлась на багажник «Линкольна» и прижалась лобком к хромированному молдингу «плавника». На меня она по-прежнему не смотрела.

– Ты поведешь? Ты в состоянии?

Я стоял, расставив ноги, и вдыхал освещенный прожекторами воздух. Я снова ощущал свои раны на груди и коленях. Я поискал свои шрамы – нежные повреждения, приносившие изящную и согревающую боль. Мое тело светилось в этих точках; так воскрешенный человек наслаждается излеченными травмами, приведшими к его первой смерти.

Я опустился на колени у переднего колеса «Линкольна». Темные студенистые полосы запачкали крыло, пометили грязную покрышку с белой боковиной. Я потрогал мягкие следы пальцами. Надколесную дугу уродовала большая вмятина – такая же появилась на моей машине года два назад, когда на меня вылетела, беззаботно перебегая дорогу, немецкая овчарка. Тогда я остановился, проехав сотню ярдов, и вернулся к двум школьницам, которых рвало рядом с умирающей собакой.

Я показал Воэну пятна крови.

– Вы, похоже, сбили собаку; полиция может конфисковать машину, пока будут проверять кровь.

Воэн встал на колени рядом со мной и, изучив кровавые следы, важно кивнул.

– Вы правы, Баллард. На служебной площадке у аэропорта есть ночная автомойка.

Он открыл для меня дверцу, и в его взгляде не осталось и тени враждебности, словно увиденная авария успокоила его и расслабила. Я сел за руль, ожидая, что он обойдет машину и сядет рядом со мной, но он распахнул заднюю дверцу и сел к Кэтрин.

Кинокамера осталась на переднем сиденье. Ее тайные серебряные воспоминания о боли и возбуждении кристаллизовались в темных кассетах. За моей спиной самые чувствительные слизистые Кэтрин тихо источали собственные возбуждающие химикаты.

Мы ехали на запад, к аэропорту. Я поглядывал на Кэтрин в зеркало заднего вида. Она сидела посредине заднего сиденья, положив локти на колени, и смотрела через мое плечо на летящие дорожные огоньки. На первом светофоре, когда я обернулся на Кэтрин, она ободряюще мне улыбнулась. Воэн сидел рядом с ней, похожий на скучающего гангстера, прижав левое колено к бедру Кэтрин. Он с отсутствующим взглядом гладил собственную промежность, рассматривая затылок Кэтрин, скользя взглядом по ее щеке и плечу. То, что Кэтрин выбрала Воэна, в маниакальном стиле которого слилось все самое для нее тревожное, показалось мне совершенно логичным. Авария, свидетелями которой мы стали, спустила те же пружины в мозгу Кэтрин, что и в моем.

У северо-западного въезда в аэропорт я свернул на служебную площадку. На этом островке между внешней оградой и вспомогательными дорогами к Вестерн-авеню располагались прокат автомобилей, круглосуточные кафетерии, офисы грузоперевозчиков и автозаправки. В ночном воздухе мелькали навигационные огни авиалайнеров и автомобилей службы эксплуатации, фары плотного движения на Вестерн-авеню и эстакаде. В резком свете лицо Кэтрин как будто явилось из летнего кошмара – настоящее порождение электризованного воздуха.

Несколько машин ждали перед автоматической мойкой. В темноте три нейлоновых валика шуршали по бокам и по крыше такси, стоящего в моечном боксе. Вода и мыльный раствор стекали по металлическим балкам. В пятидесяти ярдах двое ночных дежурных сидели в стеклянной будке рядом с пустыми топливными насосами – читали комиксы под музыку из транзистора. Я посмотрел на валики, трущие такси; спрятанные в салоне за потоками мыльной воды, водитель, завершивший смену, и его жена казались таинственными манекенами.

Машина перед нами продвинулась на несколько ярдов. Стоп-сигналы залили розовым сиянием салон «Линкольна». В зеркальце я видел, что Кэтрин откинулась на спинку сиденья, прижавшись плечом к плечу Воэна и устремив взгляд на его грудь, где шрамы вокруг соска светились, как лампочки.

Я проехал чуть вперед. Позади меня остались тьма и тишина, сконцентрированная вселенная. Воэн водил рукой по сиденью. Я вышел наружу, якобы убрать антенну. Авария под эстакадой, почти симметрично противоположная моей собственной, и постукивание моющих валиков определили мою реакцию. Возможность новой жестокости, еще более возбуждающей оттого, что воздействовала мне на мозг, а не на органы чувств, отражалась в гнутой стойке лобового стекла у моего запястья, в помятом капоте «Линкольна». Я думал о прошлых изменах, связях, которые я представлял в своем воображении, но прежде никогда не наблюдал.

Дежурный вышел из будки к автомату с сигаретами у смазочного бокса. Его отражение на мокром бетоне мешалось с огнями машин, едущих по шоссе. На автомобиль перед нами лилась вода из труб. Мыльный раствор стекал по лобовому стеклу, пряча за глазурной поверхностью двух стюардесс и бортпроводника.

Обернувшись, я увидел, что Воэн обхватил ладонью правую грудь моей жены.

* * *

Я аккуратно завел машину в моечный бокс. Передо мной с застывших валиков капали последние капли воды. Я опустил окно и полез в карман за монетами. Грудь Кэтрин выпукло надулась между пальцами Воэна, сосок напрягся, как будто готовился накормить взвод жадных мужчин, ублажить губы бесчисленных лесбиянок-секретарш. Воэн нежно гладил сосок подушечкой большого пальца, а Кэтрин пристально смотрела на свою грудь, словно видела ее впервые и восхищалась уникальной геометрией.

Наш автомобиль остался в одиночестве на мойке, площадка вокруг была пуста. Кэтрин легла, раздвинув ноги, подняв лицо к Воэну, который трогал ее губы своими, прижимая все шрамы по очереди. Я чувствовал, что этот акт – ритуальное отвержение обычной сексуальности, стилизованная встреча двух тел, обновляющая чувство столкновения. Позы Воэна, то, как он держал руки, двигая мою жену по сиденью, поднимая ее левое колено, чтобы оказаться в развилке между ее ног – все напоминало управление сложным автомобилем или гимнастический балет, прославляющий новую технологию. Ладони Воэна медленно двигались по бедрам Кэтрин, держали ягодицы, поднимали открытый лобок навстречу губам. Он укладывал ее тело в разные позы, тщательно считывая коды конечностей и мышц. Кэтрин, похоже, только смутно ощущала присутствие Воэна, сжимая левой ладонью его член и скользя пальцами к его анусу, словно осуществляя совершенно бесчувственный акт. Правой ладонью Кэтрин трогала грудь и плечи Воэна, изучая узоры шрамов на коже – зацепок, подготовленных предыдущими авариями специально для этого акта.

Я услышал крик. Один из дежурных, с сигаретой в руке, стоял в сырой темноте и подавал мне знаки, как диспетчер на палубе авианосца. Я бросил монетки в аппарат и поднял окно. Вода полилась на автомобиль, замутив стекла и заключив нас в интерьере, освещенном только приборной доской. В этом голубом гроте Воэн лежал наискосок на заднем сиденье, а Кэтрин стояла на коленях, задрав юбку на талию, и держала его член двумя руками; ее губы были всего в дюйме от губ Воэна. Свет далеких фар, преломляясь в мыльном растворе, струящемся по окнам, покрывал люминесцентными красками тела, делая их похожими на двух полуметаллических людей из далекого будущего, занимающихся любовью в хромированной беседке. Включился моечный механизм, по капоту «Линкольна» застучали валики, подбираясь к лобовому стеклу и закручивая мыльный раствор водоворотами пены. Тысячи пузырьков поползли по стеклу. Когда валики загремели по крыше и дверям, Воэн начал выпячивать таз вверх, почти отрывая ягодицы от сиденья. Кэтрин неуклюже направила вульву к его члену. В нарастающем реве механизмов Кэтрин и Воэн начали качаться; Воэн ладонями мял женские груди, словно пытаясь сжать их в один шар. Во время его оргазма всхлипы Кэтрин потонули в шуме автомойки.

Рама вернулась в исходную позицию, автомат отключился. Валики безвольно повисли перед чистым лобовым стеклом. Остатки грязного раствора убегали в темноте в дренажные отверстия. Всасывая воздух порезанными губами, Воэн лежал, истощенный, смущенно глядя на Кэтрин. Он смотрел, как она потирает затекшее левое бедро – я видел это движение сотни раз. От пальцев Воэна на ее грудях остались синяки – словно раны после аварии. Мне хотелось погладить обоих, подтолкнуть к новому половому акту, направить соски Кэтрин в губы Воэна, ткнуть его член в ее маленький анус, вдоль диагональных линий на сиденье, указывающих на промежность Кэтрин. Я хотел прижать округлости ее грудей и бедер к потолку салона, прославляя в половом акте единение тел и животворной технологии.

Я опустил окно и опустил еще монеты в автомат. Когда потоки воды устремились по стеклам, Воэн и моя жена вновь занялись любовью. Кэтрин держала Воэна за плечи, устремив собственнический взгляд на расхристанного любовника. Она убрала светлые волосы с щек, готовая снова прильнуть к телу Воэна. Он уложил партнершу на заднее сиденье, раздвинул ее бедра и начал гладить промежность, подбираясь средним пальцем к анусу. Потом Воэн лег на одно бедро, поместив Кэтрин и себя в позы раненого дипломата и молодой женщины, которых мы видели в разбитом лимузине. Он посадил ее на себя, прижав член к влагалищу, подхватив одной рукой ее подмышку, а второй вцепившись в ягодицу – точно так санитар доставал женщину из автомобиля.

Когда валики застучали у нас над головами, Кэтрин взглянула на меня ясным взглядом. В ее глазах светились ирония и любовь, принятие новой сексуальной логики, которую мы оба познали и к которой готовились. Я тихо сидел на переднем сиденье, пока белый мыльный раствор покрывал крышу и двери жидким кружевом. Позади меня сперма Воэна блестела на грудях и животе моей жены. Валики жужжали и постукивали по машине, потоки воды и мыльного раствора омывали и без того уже чистый корпус. Каждый раз, когда цикл мойки заканчивался, я опускал стекло и бросал новые монеты в автомат. Двое дежурных глядели на нас из стеклянной будки, тихая музыка из транзистора становилась слышна в ночном воздухе, когда рама возвращалась в исходную позицию.

Кэтрин вскрикнула от боли, и сильная рука Воэна залепила ей рот. Воэн откинулся к спинке сиденья и пошлепывал ладонью лежащие на его коленях ноги Кэтрин, а другой рукой направляя член ей во влагалище. На его лице застыло выражение гнева и расстройства, на шее и груди проступил пот, пропитал пояс брюк. От ударов ладони на руках и бедрах Кэтрин оставались пятна. Устав от Воэна, она уцепилась за спинку сиденья за его головой. Когда член вяло задергался в ее покрытой синяками вульве, Воэн повалился на сиденье. Он уже потерял интерес к хныкающей молодой женщине, натягивающей одежду. Его руки со шрамами ощупывали потрепанную ткань сиденья и чертили в сперме таинственную диаграмму: какой-то астрологический знак перекрестка.

В темноте на пол капали капли с валиков. Громадное озеро белых пузырей вокруг машины сочилось в мокрый бетон.

Глава 18

Машин на шоссе не было. Впервые после моей выписки из больницы улицы были пусты, словно утомительные половые акты между Воэном и Кэтрин запретили движение навсегда. Я вел машину к нашему дому на Дрейтон-парк, а уличные фонари освещали лицо спящего Воэна на заднем сиденье; рот с искалеченными губами был открыт, как у ребенка. Казалось, с его лица исчезла всякая агрессивность, будто сперма, впрыснутая во влагалище Кэтрин, помогла ему разрядиться.

Кэтрин пересела вперед, освободившись от Воэна. Она спокойно и ласково коснулась моего плеча. Я видел синяки на ее щеке и шее, побитые губы сложились в неуверенную улыбку. Эти повреждения только оттеняли ее настоящую красоту.

Когда мы добрались до дома, Воэн еще спал. Мы с Кэтрин стояли в темноте у чистой машины, полированный капот которой стал похож на черный щит. Я взял Кэтрин под руку, чтобы поддержать ее, и забрал сумочку. Когда мы пошли к дверям, Воэн выбрался с заднего сиденья и, не оглядываясь на нас, неуверенно уселся за руль. Я ждал, что он с ревом рванет с места, но он завел мотор и тихо уехал.

В лифте я крепко держал Кэтрин; я любил ее за удары, которые нанес по ее телу Воэн. Позже, ночью, я исследовал ее тело, аккуратно касаясь синяков губами и щеками, разглядывая в следах на коже живота жестокую геометрию мощного телосложения Воэна. Мой член следовал по символам, оставленным на коже жены его руками и ртом. Я стоял на коленях перед Кэтрин, лежащей наискосок на кровати, упираясь ступнями в мою подушку и положив ладонь на правую грудь, а она спокойно и нежно смотрела на меня, пока я касался головкой члена тех мест, что пометил Воэн для будущей воображаемой аварии.

На следующее утро я вел машину на студию в Шеппертоне, наслаждаясь движением вокруг меня, летя по скоростной полосе. В элегантной живой скульптуре на бетонном шоссе разноцветные панцири тысяч автомобилей двигались, как гостеприимные кентавры Аркадии.

Воэн поджидал меня на парковке студии, поставив «Линкольн» на моем собственном месте. Шрамы на его животе сияли в утреннем свете, в нескольких дюймах от моих пальцев на оконной раме. Вокруг ширинки джинсов высох круг влагалищной смазки – там, где вульва моей жены прижималась к лобку Воэна.

Он открыл для меня водительскую дверцу «Линкольна». Заняв место за рулем, я понял, что хочу теперь проводить с Воэном все свободное время. Он уселся лицом ко мне, положив руку на спинку сиденья за моей головой; его тяжелый пенис оттопыривал джинсы. Теперь я ясно чувствовал элементы настоящей привязанности к Воэну, элементы ревности, любви и гордости. Я желал трогать его тело, держать бедра точно так, как держал бедра Кэтрин в первые дни нашего знакомства.

Я повернул ключ зажигания, и Воэн сказал:

– Сигрейв пропал.

– И ладно, все кадры аварии уже отсняли.

– Он разъезжает в парике и леопардовом пальто. Боюсь, будет преследовать Кэтрин.

Я махнул рукой на работу. В тот первый день мы часами колесили по автострадам в поисках Сигрейва, слушая по радио Воэна переговоры полицейских и «Скорой помощи». Воэн искал сообщения об авариях, камера лежала наготове на заднем сиденье.

Когда вечерний свет опустился на последние дорожные пробки, я отвез Воэна до его квартиры, просторной однокомнатной студии на верхнем этаже большого дома на берегу реки к северу от Шеппертона. Комната была забита неисправным электронным оборудованием – электрические пишущие машинки, компьютерные терминалы, несколько осциллографов, магнитофонов и кинокамер. Пучки проводов валялись на незастланной постели. На полках стояли и лежали научные тома, неполные подшивки технических журналов, научная фантастика в бумажных обложках и перепечатки собственных работ Воэна. Обставлял жилище он без всякого интереса – хромированно-виниловые стулья были словно наугад взяты из витрины провинциального универмага.

В квартире царил очевидный нарциссизм Воэна: стены студии, ванной и кухни были покрыты фотографиями его самого – стоп-кадры из телепрограмм, фото газетных репортеров, полароидные снимки со съемочной площадки, где он, красуясь перед гримершей, делает жесты в адрес продюсера. Все эти фото были сделаны до аварии Воэна, словно последующие годы образовали временной провал, период, когда заботы пригасили тщеславие. И все же, двигаясь по квартире, принимая душ и переодеваясь, Воэн впивался взглядом в эти увядшие образы, распрямлял закручивающиеся углы, словно боялся, что как только окончательно исчезнут снимки, он сам прекратит существование.

Я наблюдал эти попытки обозначить себя, закрепить собственную личность на канве какого-то внешнего события, пока мы в тот вечер колесили по автострадам. Слушая радио, Воэн откинулся на спинку пассажирского сиденья рядом со мной и закурил первую сигарету. Свежий аромат мытого тела Воэна забился запахом сначала гашиша, а потом – спермы Воэна, промочившей перед его брюк, когда мы добрались до первой аварии. Пока я вел машину переулками к месту следующей катастрофы, я думал о теле Воэна в ванной у него дома, о торчащем из промежности мощном члене. Шрамы на коленях и бедрах были миниатюрными ступеньками и перилами на лестнице отчаянного возбуждения.

К началу утра мы успели побывать на трех авариях. В моем затуманенном мозгу еще хранилась мысль, что мы разыскиваем Сигрейва, но было понятно, что Воэн и думать забыл про каскадера. После третьей аварии, когда разъехались полиция и «Скорая», когда последний водитель ночного грузовика вернулся в машину, Воэн, докурив сигарету, неуверенной походкой двинулся по запачканному маслом бетону к насыпи автострады. Тяжелый седан под управлением женщины-стоматолога средних лет пробил ограждение и упал на крышу в небольшой заброшенный садик. Я последовал за Воэном и от разбитого парапета смотрел, как он спускается к перевернутой машине. Воэн обошел машину, шагая в траве по колено, и подобрал кусок белого мела, выброшенный полицейским. Ощупал острые края разбитого стекла и разорванного металла, прижал ладони к мятой крыше и капоту. Затем помочился в темноте на еще теплый радиатор, послав в воздух облако пара, растерянно взглянул на полунапрягшийся член и поднял глаза на меня, словно просил помочь ему понять, что это за странный орган. Приложив член к правому переднему крылу машины, он мелом обвел контур на черной нитроэмали, внимательно изучил результат и, удовлетворенный, обошел машину, оставляя профиль своего члена на дверях и побитых окнах, на крышке багажника и заднем крыле. Обхватив член ладонью, чтобы защитить от рваного металла, он влез на переднее сиденье и принялся наносить контуры пениса на приборную доску и центральный подлокотник, отмечая эротический фокус то ли аварии, то ли полового акта, славя союз собственных гениталий с расколотой приборной доской, от удара о которую умерла женщина-стоматолог средних лет.

Для Воэна в малейших деталях дизайна содержалась органическая жизнь, не менее важная, чем в конечностях и органах чувств людей, водящих эти машины. Он заставлял меня задержаться у светофора, чтобы несколько минут рассматривать опору стеклоочистителя на лобовом стекле припаркованной машины. Функциональные обводы американских седанов и европейских спортивных машин его восхищали. Мы по полчаса следовали за новым «Бьюиком» или «Феррари», пока Воэн изучал все подробности отделки корпуса и багажника. Несколько раз нас задерживали полицейские – мы слишком долго околачивались у «Ламборгини» состоятельного владельца паба в Шеппертоне; Воэн как одержимый фотографировал наклон стоек лобового стекла, козырек фары, блеск надколесной дуги. У него дух захватывало от хромированной отделки, молдингов из нержавейки, колпачков стеклоочистителей, замков капота и дверных запоров.

Мы гуляли по парковкам у супермаркетов на Вестерн-авеню, словно по пляжам, восхищаясь задранными крыльями «Корвета» с молодой домохозяйкой за рулем. Передние и задние спойлеры приводили Воэна в восторг узнавания, словно он вновь увидел райскую птицу. Часто на автостраде Воэн махал мне рукой поперек полос – велел развернуть «Линкольн» так, чтобы солнце правильно осветило крышу проезжающего мимо купе и оттенило пропорции укороченной кормы. В поведении Воэна постоянно проявлялось отождествление стильного автомобиля и частей тела. Если мы ехали за итальянским прототипом с усеченными задними крыльями, Воэн начинал обращаться к сидящей между нами аэропортовской шлюхе с изящными и преувеличенными жестами, поражая утомленную женщину говорливостью и движениями плеч.

Для Воэна цветовая гамма салонов «Линкольна» и машин, которые он начал угонять каждый вечер на часок, точно соответствовала участкам кожи юных шлюх, которых он раздевал, пока я гнал по затемненным автомагистралям. Обнаженные бедра оттеняли пастельные тона винила; конуса динамиков повторяли контуры острых грудей.

Салон автомобиля представлялся мне калейдоскопом освещенных частей женского тела. Антология запястий и локтей, бедер и лобков создавала постоянную череду союзов с контурами автомобиля. Однажды мы с Воэном ехали по обводному шоссе к югу от аэропорта; я аккуратно удерживал машину на апексе крутого поворота, восхищаясь открытой грудью школьницы, которую Воэн подцепил возле студии. Мы связывали идеальную геометрию этой белой грудки, торчащей из блузки, с движением в крутом повороте.

Долгие недели, служа у Воэна шофером, давая ему деньги на проституток и случайных шлюх, которые ошивались в аэропорту и в тамошних отелях, я наблюдал, как Воэн исследует все закоулки секса и автомобиля. Автомобиль служил ему главным и единственным средоточием сексуального акта. С каждой женщиной он исследовал новый акт, он вставлял пенис во влагалище, в анус или в рот как будто в ответ на трассу, по которой мы ехали, на плотность движения, на то, как я вел машину.

В то же время мне казалось, что Воэн мысленно отбирает определенные половые акты и позы на будущее. Знак равенства, который он ставил между сексом и кинестетикой автомагистрали, похоже, был связан с его одержимостью Элизабет Тейлор. По утрам мой приятель преследовал ее от гостиницы до киностудии. Я не стал говорить ему, что наши переговоры по поводу съемок актрисы в автомобильной рекламе провалились. Поджидая Тейлор, Воэн беспрестанно шарил руками по заднему сиденью, словно бессознательно изображая быстрые движения в сотнях актов. Я понимал, что он собирает элементы абстрактного полового акта с участием актрисы и дороги, по которой она ездит со студии в Шеппертоне. Расчетливые жесты Воэна, то, как он нелепо свешивал руку за окно машины, словно хотел открутить ее и бросить окровавленную конечность под колеса едущего за нами автомобиля, форма его губ, обхватывающих сосок, – все это было репетицией ужасной драмы, разворачивающейся у него в мозгу, половым актом, как кульминацией собственной смертельной катастрофы.