Текст книги "Пленники небес"

Я отскочил в сторону и скатился в заросли сосняка – и как раз вовремя: пули просвистели над моей головой, прорезали листву и изрешетили ствол молоденькой сосны, точно кто пилой поработал. Услышал, как он передернул затвор, как с металлическим стуком посыпались на крышу машины стреляные гильзы, – и пустился бежать зигзагами сквозь заросли; по лицу и груди моей хлестали ветки, под ногами хрустела сухая листва. Когда вторая череда выстрелов засвистела над подлеском и пули стали со стуком отскакивать от каменной стены разрушенного дома, я упал ничком, открыл рюкзак и достал свой автоматический пистолет.

Думаю, он догадался, что дело обернулось против него. Я услышал, как он вновь передергивает затвор, однако на сей раз дуло застучало по крыше или по лобовому стеклу, словно стрелок силился вытряхнуть застрявшую в магазине пулю. Я вновь вскочил и принялся бежать, теперь уже наискосок, под углом к дороге, чтобы подобраться к машине из-за деревьев. Он вновь принялся стрелять, однако теперь ориентировался только на звук, и пули прошили колючий кустарник футах в пятнадцати от меня.

Я продрался через лес и очутился перед его машиной в тот миг, когда он швырнул оружие на переднее сиденье и прыгнул за руль. Это был маленький смуглый человек с кудрявыми черными волосами, в джинсах, кроссовках и фиолетовой майке. В пылу погони я споткнулся, плюхнулся на колени в придорожную канаву и едва не зачерпнул дулом грязь. Он завел машину, мотор закашлял, колеса расплескали воду из лужи. Я плюхнулся на живот, вытянул руки с пистолетом и принялся стрелять по отъезжающей машине.

Шум стоял оглушительный. Первая очередь пришлась по бамперу, пробив в двух местах багажник, одна пуля просвистела слишком высоко, зато следующие с треском разбили заднее стекло, будто по нему влепили бейсбольной битой. Я поднялся на колени, не переставая стрелять; отдача от пистолета поднимала мою руку все выше и выше с каждым новым выстрелом. Машина с грохотом врезалась в дубовый пень, и новая очередь разнесла задние фары; во все стороны брызнули куски красного пластика. Однако ни одна пуля не попала ни в колесо, ни в бензобак, да и блок двигателя тоже остался цел. Выжимая максимум возможного из лошадиных сил своей «тойоты», стрелок уносился прочь, и вскоре машина исчезла в зарослях сахарного тростника.

Глава 8

Вернувшись на пирс, я тут же позвонил в полицию и описал им стрелка и «тойоту». Потом, вооружившись фонариком, вернулся на дорогу в поисках пуль. За время моего отсутствия по дороге проехали два грузовика, под завязку груженные гравием, расплющили своими тяжеленными шинами одну пулю калибра .30' и зарыли в землю вторую, однако мне удалось подцепить их острием швейцарского армейского ножика и вытащить. Я положил обе пули в пластиковый пакет. Они были влажными, грязными и сплющенными после грузовика, однако с таких пуль всегда легко снять отпечатки пальцев, ведь чтобы зарядить карабин, стрелку приходится нажимать на тупой конец пули большим пальцем, и па медном наконечнике остается прекрасный след.

На следующее утро я явился в кабинет шерифа и безропотно выслушал все, что он думает о моей двухдневной отлучке в Новый Орлеан без его разрешения. Лицо его пылало, узел галстука был ослаблен, а руки сложены на груди, словно в попытке сдержать гнев. Я не мог винить его за то, что он испытывал, и мое молчание только разжигало его раздражение. Наконец он замолк, неловко поерзал на стуле и вдруг взглянул на меня, словно предлагая забыть его недавние слова.

– К черту формальности, – сказал он. – На самом деле я ненавижу, когда меня используют.

– Я позвонил тебе, но не застал, – ответил я.

– Этого недостаточно.

И снова я ничего не ответил. На его столе лежал пластиковый пакет с теми самыми пулями.

– Скажи честно. Если бы гаитянин попался тебе живым, что бы ты с ним сделал?

– Арестовал бы.

– Хочется верить.

За окном на жарком ветерке колыхалась ярко-зеленая магнолия.

– Прошу прощения. Больше такого не повторится, – сказал я.

– Смотри. Если повторится, тебе даже рапорт писать не придется. Я лично отберу у тебя жетон.

Я вновь взглянул на цветущую магнолию и застывшую над одним из белых цветков колибри.

– Если хоть с одной из этих пуль удастся снять отпечаток, я бы хотел отправить его в Новый Орлеан.

– Зачем?

– Полицейский снял отпечатки с радиоприемника, который очутился в ванной. Интересно, совпадут ли они с пальчиками нашего стрелка.

– А что, могут?

– Кто знает. И еще мне хотелось бы, чтобы из Нового Орлеана прислали отпечатки и копию личного дела Виктора Ромеро.

– Ты... ты думаешь, что это он стрелял?

– Может, и он.

– Мотивы?

– Откуда мне знать?

– Дейв, тебе не кажется, что ты, как это... зациклился. Ты хочешь найти убийц твоей жены. И упорно разрабатываешь только одну группу подозреваемых, тех, что поближе. А вдруг ты не там ищешь? Ты же сам говорил мне, что это мог быть кто-то из прошлого.

– Если так, то человек постарался бы показаться мне на глаза и посмотреть на выражение моего лица, когда я его увижу и вспомню, кто он такой. Парень, который стрелял в меня прошлой ночью, явно действовал по заказу. Я его в первый раз видел.

– Ну, может быть, нам удастся найти его машину. После того как ты ее раскурочил, вряд ли она покинет пределы округа незамеченной.

– Он давным-давно от нее избавился. Утопил в заливе или запер где-нибудь в гараже. Мы не найдем ее. Во всяком случае, в ближайшее время.

– Да ты у нас оптимист.

Я провел этот день, занимаясь рутинными обязанностями провинциального следователя. Не сказать, что мне это сильно понравилось. По какой-то причине – наверное, из опасения, что я опять вздумаю удрать, – шериф выбрал мне в напарники некоего Сесила Агийяра – здоровенного краснокожего тугодума. В жилах парня текла креольская, негритянская и индейская кровь, у него было огромное, плоское, как блин, лицо – такое огрей доской, выражение не изменится, – кирпичного цвета кожа и крошечные бирюзово-зеленые глазки. Он гнал машину со скоростью по меньшей мере сто пятьдесят, держа руль одной рукой и с такой силой и ожесточением давя на педаль, что протектор стирался на раз.

Нам пришлось расследовать ножевое ранение в одном из негритянских баров, изнасилование умственно отсталой девочки собственным дядей, а также случай поджога: выяснилось, что недоумок сам поджег свою хижину, когда выяснилось, что упившиеся приятели не собираются уходить; и, уже за полдень, вооруженное ограбление бакалейной лавочки у дороги на Айбервилль. Хозяин лавочки, негр, приходился этому Сесилу кузеном. Грабитель забрал из кассы девяносто пять долларов и запер владельца в собственный морозильник, врезав ему в глаз рукояткой пистолета. Когда мы допрашивали его, он все еще трясся от холода, а под глазом у него вырос здоровенный багровый синяк. Единственное, что он смог рассказать о грабителе, – это что он белый и что приехал на маленькой, вроде коричневой машине с номерами другого штата. Когда он вошел, на нем была шляпа; вдруг он напялил на лицо капроновый чулок, и черты его немедленно смазались.

– Вот еще что. Он взял бутылку абрикосового бренди и пачку шоколадок. Я еще обозвал его: большой человек с ружьем сосет шоколадку. Тут-то он и врезал мне, видите? Мне эти деньги нужны, чтоб за учебу дочки заплатить, она у меня в Лафайете учится, в колледже – учеба ведь дорогая. Мне вернут деньги?

– Сейчас трудно сказать.

Разумеется, я покривил душой. Вообще-то, я думал, что этот парень уже давно смылся за пределы штата. Однако судьба иногда распоряжается нами по-своему, в том числе и преступниками.

По рации мы услышали, что дорожный патруль оштрафовал водителе коричневого «шевета», который был остановлен после того, как водитель швырнул бутылку из-под спиртного прямо в дорожный знак. Я позвонил диспетчеру и попросил задержать арестованного до нашего прибытия.

Благодаря Сесилу мы примчались на место меньше чем за восемь минут. «Шевет» стоял на парковке ветхого, обшитого досками дансинга, рядом с ним у самого входа в бар пристроились «хейлбертон», цементовоз и грузовичок-пикап. Было пять вечера, к оранжевому солнцу с запада подбирались грозовые тучи; опираясь на открытую дверь «шевета», стоял загорелый, обнаженный по пояс мужчина с татуировкой во всю спину, от самых лопаток, в виде паука, сидящего в центре паутины. Парень презрительно сплевывал себе под ноги.

– Что у вас на него? – спросил я дежурного полицейского.

– Да ничего. Просто мусор выбросил где не надо. Он утверждает, что работает на нефтяных вышках, понедельный график.

– Где бутылка, которую он разбил?

– Вон там, прямиком под дорожным знаком.

– Спасибо за помощь. Мы тут сами все уберем, – сказал я ему.

Он кивнул, сел в машину и уехал.

– Придержи-ка парня, Сесил. Я сейчас.

Я направился к знаку, в ту сторону, куда указал мне полицейский. Рядом с железнодорожным переездом я его и обнаружил, в аккурат над насыпью. Деревянный щит был покрыт темными влажными пятнами. Я начал собирать стекло с насыпи и наткнулся на два осколка янтарного цвета, соединенных этикеткой абрикосового бренди. Я отправился обратно к парковке, сунув влажные стеклышки в карман рубашки. Сесил распял парня с татуировкой на переднем крыле и обшаривал его карманы. Тот повернул голову, что-то сказал и попытался выпрямиться, но Сесил одновременно приподнял его за пояс одной рукой, а другой стукнул мордой в капот. Тот побелел от сотрясения. Двое разнорабочих с нефтяных вышек в заляпанных грязью джинсах и касках появились у входа в бар и уставились на нас.

– Не стоит мучить клиента, Сесил.

– Ты знаешь, как он меня назвал?

– Успокойся. Наш друг больше не станет нас беспокоить. Он и так уже по уши в дерьме.

Я повернулся к рабочим – очевидно, им не понравилось, что краснокожий избивает белого.

– Это приватная беседа, джентльмены, – сказал я им. – Завтра в газете прочитаете. Или вы хотите, чтобы и про вас написали?

Они попытались испепелить меня взглядом, однако холодное пиво явно было им больше по душе, чем перспектива провести ночь в участке.

И вновь татуированный был распят вдоль переднего крыла собственной машины. Его лицо было испачкано в том месте, где Сесил шваркнул его о капот, в глазах светилась с трудом подавляемая ярость. Его светлые волосы были давно не стрижены и изрядно отросли. Они были густые и колюче-сухие, как старая солома. На полу автомобиля лежали две обертки от тех самых шоколадок.

Я осмотрел сиденья. Ничего.

– Не желаете открыть багажник? – спросил я.

– Сами откроете, – ответил он.

– Я спросил, не желаете ли вы открыть багажник. Не хотите – не надо. В тюрьме научат слушаться. Хотя никто тебя пока в тюрьму не сажает. Я просто подумал, что ты захочешь быть хорошим мальчиком и поможешь нам.

– Просто вам нечего мне пришить.

– Совершенно верно. Это называется «арест по подозрению». Ты никак сидел в Рейлфорде? Классная у тебя татушка, – сказал я.

– Вы хотите обыскать мою машину? Мне плевать. Валяйте. – Он выдернул ключ, открыл багажник и рванул вверх крышку. В багажнике, кроме запаски и домкрата, не было ничего.

– Надень на него наручники и – в машину, – сказал я Сесилу.

Тот мигом завернул его руки за спину, щелкнул браслетами на запястьях и затолкал в полицейский автомобиль, как подбитую птицу. Он закрыл машину, опустил перегородку между передним и задним сиденьем и стал ждать, когда я сяду на пассажирское место. Чего я делать не спешил. Тогда он вылез из машины и направился в сторону «шевета», где стоял я.

– Ты что? Это же он, верно?

– Ага.

– Тогда давай, поехали.

– Видишь ли, Сесил, возникает маленькая проблема. У нас ничего нет – ни оружия, ни этого самого чулка. К тому же твой кузен не видел его лица и, следовательно, опознать его не сможет.

– Я же видел, ты нашел осколки бутылки бренди. И еще обертки от шоколадок.

– Правильно. Но это не дает нам права задержать его. У нас недостаточно улик, парень.

– С-сука. Слушай, поди-ка выпей пивка. А через десять минут возвращайся. Он как миленький расколется, куда подевал чулок.

– Сколько денег у него в бумажнике?

– Сотня где-то.

– Можно сделать по-другому, Сесил. Постой тут, я сейчас.

Я направился к полицейскому автомобилю. В салоне стояла духота, арестованный обливался потом и пытался сдуть с лица надоедливое насекомое.

– Мой напарник хочет тебя взгреть.

– И что?

– А то. Ты мне не нравишься. Так что заступаться я за тебя не намерен.

– Ты вообще о чем, чувак?

– Моя смена по идее закончилась в пять часов. Я вот тут собираюсь пойти куда-нибудь съесть сэндвич с креветками и выпить «Доктора Пеппера». А тебя оставлю на моего напарника. Теперь-то усек?

Он стряхнул с потного лба налипшие волосы и попытался принять равнодушный вид, однако было заметно, что он напуган.

– У меня есть предчувствие, что на пути в кутузку ты обязательно вспомнишь, куда девал чулок и пушку, – сказал я. – Но это уж вы с ним сами разберетесь. Про него всякие слухи ходят, правда, я им не очень-то верю.

– Что? Какие, к черту, слухи?

– Например, что раз он завез подозреваемого куда-то в глушь и выколол ему глаз велосипедной спицей. Брехня, конечно.

Я увидел, как он сглотнул. По лицу его катился пот.

– Слушай, ты ведь смотрел фильм «Сокровище Сьерра-Мадре»? – спросил я его. – Там есть сцена, когда один бандит-мексиканец говорит этому, как его... Хамфри Богарту: «Мне нравятся твои часы. Ты ведь мне их отдашь, правда?» Наверняка вам в Рейлфорде его крутили.

– Я не понимаю...

– Да ладно. Допустим, ты – Хамфри Богарт. Сейчас ты возвращаешься в ту самую лавочку и возвращаешь владельцу его сотню баксов, а в придачу вот эти свои часы, «Гуччи». И никакой Сесил тебе не страшен, я тебе гарантирую.

На кончике его носа устроился москит.

– А вот и он, кстати. Так что решай, – сказал я.

* * *

Я возвращался на грузовичке домой. Был теплый вечер, и деревья, растущие над заливом, озарял мягкий закатный свет. Летом в Южной Луизиане бывают такие вечера, когда небо становится лавандовым, а легкие розовые облачка напоминают крылья фламинго, распростертые на горизонте. Воздух был напоен ароматами дынь и клубники, которые кто-то вез в багажнике пикапа, а в саду моего соседа благоухали гортензии и ночной жасмин. На поверхности залива шумно кормились лещи.

Поворачивая к дому, я заметил у обочины ярко-красный, как пожарная машина, «ровер»-кабриолет с проколотой шиной. Затем я увидел, что на крыльце моего дома сидит жена Буббы Рока, рядом с ней стоит серебристый термос, в руке – пластиковый стаканчик. На ней были мексиканские соломенные сандалии, бежевые шорты и белая блузка с глубоким вырезом, разрисованная синими и коричневыми тропическими птицами. К темным волосам она приколола желтый цветок гибискуса. Когда я подошел к крыльцу, держа на руке плащ, она улыбнулась мне. И вновь меня поразил странный красный отблеск в ее глазах.

– Я шину проколола. Не подвезешь меня к моей тете, в Вест-Мейн?

– Конечно. Или давайте заменю вам шину.

– Запаска тоже дырявая. – Она отпила из пластикового стаканчика и вновь улыбнулась. Ее губы были красными и влажными.

– Как вы очутились в наших краях, миссис Рок? – спросил я.

– Для тебя – Клодетт, Дейв. Да вот, приехала навестить кузину, что живет за поворотом. Раз в месяц я езжу в гости ко всем своим родственникам в Нью-Иберия.

– Понятно.

– Я тебя ни от чего не отвлекаю?

– Да нет. Подождите минутку.

Я не стал приглашать ее в дом; проведав Алафэр, я распорядился, чтобы няня готовила ужин. Мол, я скоро буду.

– Помоги леди встать. Сегодня вечером я слегка... того, – сказала Клодетт Рок и протянула мне руку. Поднимаясь, она тяжело на меня оперлась. От нее пахло джином и сигаретами.

– Мне очень жаль твою жену.

– Спасибо за сочувствие.

– Это, должно быть, ужасно.

Я промолчал и придержал для нее дверцу пикапа.

Она уселась наискосок к дальней двери и принялась рассматривать меня.

Ситуация, подумал я. Вскоре наш грузовичок вынырнул из-под деревьев и покатил по дороге вдоль залива.

– Ты неважно выглядишь, – заметила она.

– Просто устал за день.

– Ты боишься Буббы?

– Я не думаю о нем.

– Не думаю, что сильно боишься.

– Я уважаю возможности вашего мужа. Извините, что не пригласил вас войти. В доме жуткий бардак.

– А вас не так-то легко смутить.

– Говорю же, устал за день.

Она надула губки.

– И этот человек стесняется называть замужнюю даму по имени. Какой правильный офицер. Будешь джин с соком?

– Нет, спасибо.

– Обижаешь, служивый. Тебе рассказали обо мне плохое?

Я уставился на ястреба-перепелятника, зависшего в воздухе над заливом.

– Тебе никто не говорил, что я сидела в Сент-Гэбриел? – сказав это, она улыбнулась и легонько пощекотала мне шею у воротничка. – Или, может быть, тебе сказали, что я странная девочка? – Она продолжала пожирать меня глазами. – Глядите-ка, мне удалось засмущать офицера. Ба, он даже покраснел, – игриво сказала она.

– Полегче, миссис Рок.

– Тогда выпей со мной.

– Интересно, почему это ваша шина спустилась именно возле моего дома?

Ее круглые, как у куклы, глаза блеснули, когда она посмотрела на меня, подняв стаканчик.

– Какой догадливый следователь, – сказала она. – Небось ломает теперь голову, что же задумала нехорошая леди. А ты не подумал, что леди, может быть, интересуется тобой? Неужели я тебе не нравлюсь? – Она поерзала в кресле.

– Я не стану наставлять рога Буббе.

– О как?

– Вы живете с ним. Вам прекрасно известно, что это за человек. На вашем месте я бы хорошенько подумал.

– А вы становитесь грубым, мистер Робишо.

– Понимайте как знаете. Ваш муж – ненормальный. Попробуй задеть его самолюбие, уязвить на людях – и он станет вести себя точь-в-точь как тот мальчишка, который столкнул своего парализованного брата в овраг.

– У меня для вас новости, сэр, – сказала она. Она оставила игривый тон, и странный красный отблеск в ее глазах стал будто бы ярче. – Я отсидела три года в таком месте, где надзирательницы запрещали ходить по вечерам в душ, иначе тебя отымеют по самое не балуйся. Бубба никогда не сидел в тюрьме. Он там просто не сможет. Через три дня им придется запереть его в ящик, наглухо его заколотить и отнести в чисто поле.

Грузовик с грохотом въехал на мост. Металлические швы заскрежетали под тяжестью шин. Смотритель моста изумленно посмотрел на нас с миссис Рок.

– И еще кое-что. У Буббы в Новом Орлеане всегда наготове пара-тройка шлюх для личного, так сказать, пользования. А я не могу и слова против сказать. Я всего лишь его милая женушка, которая следит за домом и стирает его потные шмотки. Так что я тоже имею право повеселиться. От тебя воняет.

Наступили прохладные сумерки. Мы миновали обветшалые негритянские домишки с покосившимися верандами, гриль-бар, где барбекю готовилось тут же на улице под сенью раскидистого дуба, и старый кирпичный магазинчик с рекламой пива «Дикси» на окне.

– Я высажу вас на стоянке. У вас есть деньги на такси?

– Мы с мужем владеем такси. Мы на них не ездим.

– Ну что ж. В такую погоду не грех и прогуляться.

– Ты – дерьмо.

– Может быть.

– Да уж. А я-то, глупая, думала, что смогу что-то для тебя сделать. Видать, я ошиблась. Ты просто-напросто закоренелый неудачник. Знаешь, как становятся неудачниками? Практика нужна. – Когда мы подъехали к Ист-Мейн, она указала рукой в темноту. – Останови-ка вон у того бара.

Она допила остатки из термоса и небрежно выбросила его в окно. Он с шумом стукнулся об асфальт, подпрыгнул и перевернулся. Несколько мужчин, куривших и потягивавших баночное пиво у входа в бар, обернулись и посмотрели в нашу сторону.

– А я как раз собиралась предложить тебе должность управляющего одним из рыбообрабатывающих заводиков Буббы. Работенка не меньше чем тысяч на сто в год. Подумай об этом, когда будешь возвращаться к своим червякам.

Я остановил грузовичок у входа в бар. Неоновая вывеска расцветила кабину красным. Мужики у входа замолчали и уставились на нас.

– И последнее. Я не хочу, чтобы ты уезжал отсюда с мыслью, что ты победил. – Она приподнялась на коленях, обняла меня за шею и запечатлела на моих губах влажный поцелуй. – Ты только что отказался от лучшего секса в своей жизни, милый. Почему бы тебе не предложить своим друзьям – анонимным алкоголикам – поиграть в бильярд собственными яйцами? Это будет в твоем стиле.

* * *

Я слишком устал, чтобы размышлять, кто же из нас вышел победителем. В ту ночь над Мексиканским заливом висели грозовые тучи, на черном куполе неба то и дело вспыхивали молнии – и я чувствовал, что уснувший было во мне тигр вновь заворочался. Я почти слышал, он как скребет по прутьям клетки своими когтистыми лапами, почти видел, как горят его желтые глаза, чуял вонь его испражнений и смрад гнилого мяса, исходивший из пасти.

Я никогда не пытался искать объяснений этому своему состоянию. Психолог, возможно, назовет это депрессией, нигилист – зарождением философской интуиции. Но, несмотря на все эти ученые словеса, для меня это было просто предчувствие очередной бессонной ночи. Батист, Алафэр и я отправились на грузовичке в Лафайет посмотреть фильм в передвижном кинотеатре. Мы сидели на деревянных стульях, ели хот-доги, запивая их лимонадом, и смотрели двойную диснеевскую программу, однако мне никак не удавалось избавиться от темных мыслей, наполнявших мой рассудок.

Я смотрел на серьезное невинное личико Алафэр, озаренное светом экрана, и задумался обо всех невинных жертвах алчности, жестокости и недальновидности политиканов и военных. Я винил в этом прежде всего движимые жаждой наживы корпорации и близорукие действия политиков, рассчитанные на поднятие собственного рейтинга, – политиков, которые разжигают и финансируют войны, однако сами никогда в них не участвуют. Но хуже этого было другое – наше собственное равнодушие и бездействие, бездействие тех, кто все видел воочию.

Я видел эти жертвы собственными глазами, видел трупы, которые выносили из расстрелянных минометами деревень, людей, сожженных напалмом и похороненных заживо в ямах, вырытых на берегу реки.

Но отчетливее, чем самые страшные воспоминания о той войне, проступает в моем мозгу одна виденная мною когда-то фотография. Этот снимок был сделан нацистским фотографом в Берген-Белсене, запечатлел еврейку, несущую на руках маленького ребенка к асфальтовому скату перед газовой камерой. Свободной рукой она держала за руку маленького мальчика, а позади них шла девочка лет девяти. На ней было коротенькое пальтишко, точь-в-точь такое, как носили в мое время младшие школьники. Фотография была не слишком четкой, лица людей были смазаны и расплывчаты, но по какой-то причине белый чулок девочки, спустившийся на пятке, выделялся в полумраке фотографии, точно схваченный серым лучом света. Так и осталась в моей памяти эта картина – белый спустившийся чулок на фоне смертоносного коридора. Даже не знаю почему. Вот и теперь, когда я вновь и вновь переживаю гибель Энни, или вспоминаю рассказ Алафэр о ее индейской деревне, или смотрю старый документальный фильм о вьетнамской кампании, меня охватывает то же чувство.

Иногда я вспоминаю строки из Книги Псалмов. Не могу назвать себя человеком верующим, более того, мои познания о религии весьма отрывочны; тем не менее эти строки объясняют все гораздо лучше, чем мой скудный разум: те строчки, в которых говорится, что невинные страдальцы за весь род человеческий особо любимы Богом, они – помазанники Божьи; их жизнь – жертвенная свеча, а сами они – узники небес.

* * *

Всю ночь лил дождь, а наутро взошло солнце, озарив мягким розовым светом задержавшийся в ветвях деревьев предрассветный туман. Я спустился за газетой и устроился на крыльце с чашечкой кофе.

Зазвонил телефон. Я вернулся в дом и снял трубку.

– Чем это ты занимался с этой лесбиянкой?

– Данкенштейн?

– Он самый.

– Так чем это вы с ней занимались?

– Тебя это не касается.

– Ошибаешься. Все, чем она и ее муженек занимаются, касается нас.

– Откуда ты узнал, что я виделся с Клодетт Рок?

– У нас свои источники информации.

– За нами не было хвоста.

– Ты просто его не заметил.

– Говорю тебе, хвоста не было.

– Ну и что?

– Вы что, их телефон прослушиваете?

Он молчал.

– Что ты хочешь сказать, Данкенштейн?

– Что ты спятил.

– Она рассказала кому-то по телефону, что я ее подвез, когда она была в Нью-Иберия?

– Не «кому-то», а мужу. Она позвонила ему из бара. Кое-кто считает, что ты – говнюк и тупица, Робишо.

Я уставился на занавешенные туманом деревья с мокрой от утренней росы листвой.

– Когда ты позвонил, я пил кофе и читал газету, – сказал я. – Сейчас я положу трубку и вернусь к этому приятному занятию.

– Я звоню из магазинчика у моста, – сказал он. – Через десять минут буду у тебя.

– Вообще-то, я собираюсь на работу.

– Работа подождет. Я позвонил шерифу и сказал, что ты задержишься. До скорого.

Через пару минут к дому подъехал серый служебный автомобиль, он выбрался из него, прикрыл дверцу и немедленно угодил в лужу носком начищенной туфли. Он был, как всегда, элегантен: стрелки на серых полотняных брюках безукоризненно отглажены, красивое лицо гладко выбрито, светлые волосы блестят. Его талию стягивал кожаный ремень с начищенной пряжкой, отчего он казался еще выше.

– У тебя найдется еще чашка кофе? – спросил он.

– Ты только затем и приехал, Майнос? – Я придержал для него входную дверь, однако, боюсь, тон мой был не особо гостеприимным.

Он вошел и принялся рассматривать книжку-раскраску, забытую Алафэр на полу.

– Не только. Может быть, я хочу помочь тебе. Почему бы тебе не перестать ерепениться? Каждый раз, когда я пытаюсь с тобой поговорить, ты начинаешь дерзить.

– Вообще-то, я тебя не звал. Ты сам постоянно напоминаешь о себе. И ни хрена вы мне не помогаете. Так что перестань пороть чушь.

– Хорошо, допустим, ты прав. Мы обещали тебе что-нибудь сделать. У нас не вышло. Так бывает, и ты об этом прекрасно знаешь. Мне уйти?

– Пойдем на кухню. Я тут собирался есть мюсли. С бананами и клубникой. Хочешь порцию?

– Не откажусь.

Я налил ему кофе с горячим молоком. В окно лился голубоватый утренний свет.

– Не стал подходить к тебе на похоронах. Я не умею выражать соболезнования. Теперь я могу тебе это сказать: мне очень жаль.

– Я не видел тебя на похоронах.

– На кладбище я не поехал. Это ведь дело семейное, правда? Думаю, ты у нас парень правильный.

Я насыпал две чашки мюсли, добавил нарезанные кусочками бананы и несколько ягод клубники. Он сразу сунул в рот полную ложку. Молоко стекало у него по подбородку. Сквозь коротко остриженные волосы проглядывал череп.

– Так-то лучше, браток, – сказал он.

– Так почему же я должен опоздать на работу? – спросил я.

– На одной из найденных тобой пуль остался превосходный отпечаток пальца. Догадайся, у кого из картотеки новоорлеанского полицейского управления точно такой же?

– У кого же?

– В тебя стрелял Виктор Ромеро, приятель. Я вообще удивляюсь, что ты еще жив; в свое время во Вьетнаме он был снайпером. Слышал, ты здорово отделал его машину.

– Откуда ты про это узнал? Даже мне ничего не сказали.

– Мы начали охотиться за этим парнем задолго до тебя. Всякий раз, как где-нибудь всплывает его имя, управление дает нам знать.

– Я хочу спросить у тебя одну вещь, только честно. Как ты думаешь, в этом замешаны федералы?

– Ты серьезно?

– Повторить вопрос?

– Ты же хороший полицейский, Робишо. Всякие истории о заговоре между преступниками и правительством давно вышли из моды, – сказал он.

– Я недавно ездил в новоорлеанское отделение Департамента по иммиграции. Этого Монро, похоже, мучает чувство вины.

– Что он тебе сказал? – Он с новым интересом посмотрел на меня.

– Попытался убедить меня, что ни в чем не виноват. Это ему не удалось.

– Так ты и вправду убежден, что кто-то из федералов или из управления по делам иммиграции и натурализации хочет от тебя избавиться?

– Не знаю. Как бы то ни было, они почуяли, что вляпались в дерьмо.

– Послушай, правительство не станет убивать граждан своей страны. Я думаю, ты просто напал на ложный след, который никуда тебя не приведет.

– Думаешь? А по-твоему, кого из собственных сограждан правительство посылает в Центральную Америку? Бойскаутов? Таких, как ты?

– Нет.

– Вот-вот. Парней вроде Виктора Ромеро.

Он задержал дыхание.

– Хорошо, попробуем копнуть в этом направлении.

– Где это ты видел, чтобы федералы закладывали друг друга? Ты у нас прямо шутник, Майнос. Доедай мюсли.

– Вечно он издевается.

* * *

В жаркий полдень мы с Сесилом припарковали полицейский автомобиль у знакомой бильярдной на Мейн-стрит в Нью-Иберия. Ребята из лафайетского колледжа отвинтили в мужской уборной автомат для продажи презервативов и вынесли через заднюю дверь.

– У них там в Лафайете что, презервативов нет? Зачем им было мои-то красть? – разводил руками хозяин заведения, Ти Нег. Я стоял под прохладой вентиляторов, из кухни упоительно пахло жареными колбасками и бамией. Как всегда, кучка пожилых завсегдатаев попивала в углу пиво и раскидывала картишки. – И чему их только в ихнем колледже учат-то? А если кто-нибудь придет за резинкой, что я им скажу?

– Воздержание – лучший способ предохранения.

Ти Нег аж рот открыл от удивления и обиды.

– Что ты хочешь этим сказать? Как ты можешь такое говорить Ти Негу? Ты никак свихнулся, Дейв?

Из прохладной бильярдной мне пришлось выйти на солнцепек – там Сесил записывал показания свидетелей, видевших машину этих ребят. Тут к бильярдной вывернул кремового цвета «олдсмобиль» с тонированными стеклами. Водитель даже не стал толком парковать машину, а просто поставил наискось к тротуару, поставил рычаг в нейтральное положение, открыл дверь и вышел на улицу; двигатель продолжал урчать. Волосы его были зализаны назад, кожа загорелая, как у квартерона[14]14
  Квартерон – в Америке потомки от браков мулатов и белых.


[Закрыть]. На нем были мокасины с кисточками, дорогие серые брюки и розовая рубашка-поло; однако при его узких бедрах, широких плечах и плоском мускулистом животе одежда выглядела излишеством. Широко расставленные серо-голубые глаза по-прежнему ничего не выражали, однако кожа на лице была стянута так, что над висками появились тонкие белые линии.

– В чем дело, Бубба? – спросил я.

Вместо ответа он двинул мне кулаком в подбородок, да так, что я отлетел к двери бильярдной. Планшетка моя очутилась в углу, я попытался удержаться за стену, и тут дверной проем заслонила его мощная фигура. Он кинулся на меня и двинул пару раз кулаком по голове; я согнулся в три погибели. Я чувствовал запах его пота, смешанного с одеколоном, чувствовал, как он прерывисто дышит: он попытался ударить меня наотмашь, но я успел увернуться. Я и забыл, как сильно он способен ударить. Нанося каждый удар, он поднимался на носки, его мускулистые бедра и упругие ягодицы едва не рвали брюки по швам. Он никогда не защищался, его девиз был – нападение, и он бил, целясь в глаза и нос, с такой яростью и энергией, что ясно было – он не остановится, пока не превратит противника в котлету.