Текст книги "Пленники небес"

По лестнице на цыпочках спустился Бубба. На нем были белые брюки, канареечно-желтая рубашка с воротником «гольф», сандалии на босу ногу, на шее красовалась массивная золотая цепочка, а на руке поблескивали позолоченные часы-браслет, инкрустированные рубинами и бриллиантами; кончики его коротких жестких волос выгорели на солнце, а кожа стала почти оливковой. Он сохранил фигуру атлета – узкие бедра, плоский, как сковорода, живот, широченные плечи и непропорционально длинные руки с узловатыми пальцами. Но самой примечательной чертой его внешности, несомненно, были глаза: широко расставленные, серо-голубые, они неотрывно смотрели на собеседника, не мигая и не щурясь, и оттого становилось не по себе. Улыбался он часто и охотно, однако никто не мог разгадать выражение этих удивительных глаз.

– Чем обязан, Дейв? Рад, что ты меня застал, – я уж собрался в Новый Орлеан. Пойдем-ка во дворик и выпьем. Как тебе дом?

– Впечатляет.

– Слишком большой для меня. У нас есть еще маленький домик на озере Понтшартрен и вилла на Бимини – там мы живем зимой. В них мне больше нравится. Но жена любит бывать здесь, к тому же ты прав – дом чертовски впечатляет. Помнишь, как мы – ты, я и твой брат – расставляли кегли, а черные здорово злились, что мы отнимаем у них хлеб?

– Нас с братом потом выгнали. А тебя и пистолетом было не запугать.

– Да-а, тяжелые были времена, старина. Пойдем, покажу кое-что.

Мы прошли через застекленные двери и очутились в выложенном плитняком внутреннем дворике, в центре которого красовался огороженный бассейн. Солнце золотило листву растущего рядом дуба и играло бликами в бирюзовой воде. За бассейном виднелось маленькое застекленное здание с остроконечной крышей, в котором размещались спортивные снаряды, гантели, маты и боксерская груша.

Он ухмыльнулся, подобрался и внезапно сделал ложный выпад в мою сторону.

– Не желаешь поразмяться, а? – спросил он.

– В последний раз, когда мы с тобой дрались, ты чуть не отправил меня в нокаут.

– Черта с два. Я зажал тебя в углу, ты был весь в поту, но завалить тебя я тогда так и не смог. Хочешь виски с содовой? Кларенс, принеси нам креветок и жареных колбасок. Присаживайся.

– У меня тут проблема, думаю, ты сможешь помочь.

– Ну конечно. Что пить будешь? – Он достал бутылку мартини из маленького холодильника за баром.

– Ничего.

– А, ты же у нас недавно завязал. Есть чай. Кларенс, ты там что, заснул? Неси нам креветок. – Он покачал головой и налил себе большой бокал мартини. Стенки бокала мгновенно запотели. – Совсем дряхлый стал Кларенс. Веришь, он работал с моим стариком на траулере. Ты ведь помнишь моего старика? Погиб два года назад. Заснул на железнодорожных путях. Я серьезно. Мне так и рассказали – прямо на рельсах, прижав к груди бутылку с вином. Он ведь всегда хотел путешествовать, бедный старикан.

– Тут ко мне приходил гаитянин по имени Туут и, возможно, парень по имени Эдди Китс. Они оставили мне на память вот эти швы. А один бармен с Бурбон-стрит сказал, что их подослал ты, после того как он тебе позвонил.

Бубба откинулся на спинку стула напротив меня, держа в руке стакан, и вытаращился.

– Что ты такое говоришь?

– Я думаю, эти парни работают на тебя. Я этого так не оставлю, Бубба.

– Так вот почему ты сюда пришел?

– Выходит, что так.

– Послушай, что я скажу. Знаю я этого Эдди Китса, он родом из какого-то нужника там, на севере. Он на меня не работает. Насколько мне известно, он не оставляет швов, он предпочитает поджигать. А про этого гаитянина я вообще первый раз слышу.

Я говорю тебе это потому, что мы вместе учились. А сейчас давай съедим по креветке и поговорим о чем-нибудь другом.

Он подцепил на зубочистку креветку с принесенного негром подноса, отправил ее в рот, отхлебнул мартини и принялся жевать, не отрывая взгляда от моего лица.

– А один легавый из федералов сказал мне, что Эдди Китс работает на тебя.

– Ему-то почем знать?

– Федералы – забавные ребята. Никогда не знаешь, чего от них ждать. То ты им не нужен, то они готовы вцепиться тебе в глотку.

– А, так ты про Майноса Дотрива? Знаешь, в чем его беда? Он такой же простой парень, как и мы, только учился в колледже и стал говорить так, будто вырос в столице. Не нравится он мне. И твои слова мне не нравятся, Дейв.

– Мне сказали, что это ты прислал этих двоих.

Его пальцы забарабанили по стеклянной крышке стола. Снаружи донесся какой-то звук, он обернулся; потом снова уставился на меня. Ногти его были обкусаны, подушечки пальцев сплюснуты и растрескались.

– Сейчас я тебе кое-что объясню, по старой дружбе, – заявил он. – Я много чем занимаюсь: у меня с дюжину траулеров, рыбообрабатывающие заводы в Нью-Иберия и Морган-Сити, рыбные рестораны в Лафайете и Лейк-Чарльз, ночные клубы и эскортное агентство. Я не нуждаюсь в услугах отребья типа Эдди Китса. Но по делу мне приходится общаться с кучей народу – евреями, итальяшками, шлюхами, у которых мозги растут между ног, и прочим сбродом.

В Новом Орлеане у меня сидит юрист по трудовому законодательству – он мне на хрен не нужен, но я плачу ему пять штук, чтоб народ не толпился. Может, многие, кому я плачу, мне не нравятся, может, я не всегда знаю, чем они еще занимаются. Бизнес есть бизнес. Если хочешь, я сделаю пару звонков и попробую узнать, кто подослал к тебе Китса и черномазого. Как звали того языкастого парня из «Джека»?

– Забудь. С ним я уже разобрался.

– Вот как, – сказал он, с любопытством глядя на меня. – Молодец.

– Он тоже так решил.

– А что за друг, которому тоже досталось?

– Не имеет значения.

– Ты мне не доверяешь?

– Не в этом дело. Просто не хочу распространяться.

– Дело твое. Ты у меня в гостях. Вот смотрю я на тебя и думаю, как вчера это было: ты склонился над ведром и харкаешь кровью, твоя спина дрожит, а я хоть и вижу все это, все равно молюсь, чтобы ты не вышел на третий раунд. Ты до сих пор не знаешь, но во втором ты так мне двинул по почкам, что я уж думал, хана.

– Ты знаешь, что я нашел тело Джонни Дартеза, когда произошла та катастрофа, ну, в Южном проливе? Потом оно исчезло.

Он засмеялся, отрезал кусок колбаски, положил его на сухое печенье и протянул мне.

– Я только что поел.

– Ну и что?

– Я не голоден.

– Возьми, иначе я обижусь. До чего упертый-то, Господи. Послушай, плюнь ты на них всех. Помнишь, я сказал, что мне нравятся далеко не все, кому я плачу. Ты образованный, умный, знаешь, как зарабатывать деньги. Хочешь стать управляющим одним из моих клубов в Новом Орлеане? Будешь иметь шестьдесят штук в год плюс проценты, итого семьдесят пять. У тебя будет шикарная машина, будешь ездить на острова, ну, там, девочки и тому подобное.

– С тобой говорили люди из Департамента по иммиграции?

– Что?

– После того как они арестовали Ромеро и Дартеза за то, что те переправляли в страну нелегалов из Колумбии? Ты должен об этом знать. Об этом все знают.

– Ты про... этих нелегалов?

– А то ты не понял.

– Послушай, если хочешь поговорить о латиносах, это не ко мне. Новый Орлеан кишит ими. Правительству давно пора погрузить их на корабли и отправить обратно.

– Самое странное в этом аресте то, что оба явно на кого-то работали. Однако их не посадили и ни один не предстал пред светлые очи Большого жюри. О чем это может говорить?

– Ни о чем. Мне плевать на этих парней.

– Я полагаю, что они стали сотрудничать с федералами. Если бы они работали на меня, мне бы это явно не понравилось.

– Ты что, думаешь, я стану слушать, что говорят обо мне всякие недоумки? Да я был бы сейчас никто, если бы боялся Управления по борьбе с наркотиками, департамента или засранцев типа этого Майноса Дотрива, которые ни хрена не могут доказать, но вдобавок умудряются пороть чушь газетам и всяким недоумкам, которые это глотают.

Его глаза сверкали, кожа вокруг рта была жесткой и бесцветной.

– Я не понимаю тебя. Я вообще не понимаю, что творится в твоей голове, Бубба.

– Ну, раз так, я не знаю, что, черт подери, тебе еще нужно.

– Взаимопонимание – это улица с двусторонним движением, приятель.

– Вон оно как.

– Именно так. Цитату дарю. Можешь положить в банк. До свидания и спасибо за колбаски.

Я встал, чтобы уйти, и он поднялся вместе со мной; его лицо горело от возбуждения, но по-прежнему ничего не выражало, как акулья морда. Вдруг он ухмыльнулся, встал в стойку и сделал ложный выпад левой в мою сторону.

– Ага, попался! – закричал он. – Без всяких, ты отклонился! Не отрицай.

Я уставился на него.

– Ну что уставился, ладно, я погорячился. А ты молодец, я уже и отвык.

– Мне пора, Бубба.

– Черт, уже? Пойдем-ка, разомнемся. Надо же нам побороться, в конце концов. Вот послушай. Я как-то ходил в карате-клуб в Лафайете, ну, где они дерутся ногами, вроде кенгуру. Ну, вышел я на ринг с одним, тот давай махать и дрыгать в воздухе своими вонючими ногами, и все орут, свистят, типа знают, что он меня сейчас на куски порвет. Ну, я врезал ему пару-тройку раз, и он вырубился, в раздевалку его пришлось нести. Вот так-то.

– Послушай, я давно не тренировался, к тому же мне действительно пора.

– Ерунда. По глазам вижу. Ты же хочешь меня сделать. Ну скажи, ведь не против, а?

– Может быть.

Я еле освободился из медвежьей хватки Буббы, как вдруг через застекленную дверь появилась его жена. Она была моложе его как минимум лет на десять. У нее была смуглая кожа и черные волосы, убранные назад лентой, на ней был пестрый красный с желтым купальник с цветочным рисунком и саронг в тон, повязанный вокруг бедер. В руке у нее была коробка из-под обуви с маникюрными принадлежностями. Она была хорошенькой на тот нежный, непритязательный манер, каковы бывают местные девушки, пока годы и тучность не берут свое. Она улыбнулась мне, уселась в кресло, скрестив ноги, скинула одну сандалию и сунула в рот кусок колбаски.

– Дейв, помнишь Клодетт из Нью-Иберия?

– Ты знаешь, я уже всех позабыл. Шутка ли – четырнадцать лет в Новом Орлеане.

– Ну уж ее мамашу, Хэтти Фоттенто, ты должен помнить.

– А вот это да, – ответил я, глядя прямо перед собой.

– Наверняка ты расстался с невинностью в одном из ее борделей на Рейлроуд-авеню.

– Ты знаешь, этого я тоже не помню.

– Ведь ты и твой брат, вы же разносили газеты как раз в том районе. Что, ни разу не?..

– Да вроде и нет, не помню.

– У нее было два заведения на углу, цветные девочки, – напомнил он. – Мы еще туда ходили бить черномазых, а потом снимали бабу за пару баксов.

– Бубба иногда грубо выражается, я к этому привыкла. Пусть это вас не смущает.

– Да меня и не смущает.

– Я не стыжусь своей матери. У нее было много хороших качеств. Например, она не выражалась в приличном обществе, не то что некоторые. – У нее был сильный местный выговор, а круглые, как у куклы, карие глаза имели необычный красный отблеск.

– Бубба, сделай мне джин с соком.

– Твой термос в холодильнике.

– Ну и что? Тогда налей в бокал. Пожалуйста.

– Целый день глушит джин с соком – и хоть бы что, – сказал Бубба. – У нее, наверное, задница дырявая.

– Ну, уж при Дейве-то не надо.

– А что? Он ведь тоже женат.

– Бубба...

– Что?

– Налей мне, пожалуйста.

– Ну, ладно. – Он достал из холодильника термос и охлажденный бокал. – За что я только Кларенсу плачу? Почти всю его работу делаю сам.

Он налил напиток из термоса в бокал и поставил перед ней, продолжая раздраженно смотреть на нее.

– Послушай, не хочу придираться, но тем не менее: ты не можешь подпиливать свои ногти в другом месте? Как-нибудь обойдусь без обрезков ногтей в своем супе.

Она вытерла стеклянную крышку стола бумажной салфеткой и стала подпиливать ногти над коробкой из-под обуви.

– Ладно, пойду-ка я. Было приятно увидеться.

– Ага. Мне тоже пора выдвигаться. Проводи его до машины, Клодетт. В Новом Орлеане сразу по приезде сделаю пару звонков, попробую выяснить, кто хочет тебе зла. Если узнаю, сделаю так, чтобы они перестали. Обещаю. Кстати, на месте этого бармена я бы убрался из города.

С секунду он смотрел на меня, покачиваясь на носках, расправив плечи и сжав кулаки, точно боксер на ринге.

– Эй! – Он ухмыльнулся и подмигнул мне, потом вышел из внутреннего дворика и стал подниматься по винтовой лестнице. Я видел его массивную спину, плоские ягодицы и толстенные бедра.

Его жена проводила меня до машины. Над лужайкой мириады капелек воды из распылителя, разгоняемые ветром, образовали миниатюрную радугу. На юге собирались грозовые тучи, воздух был душным и спертым. Наверху Бубба врубил старую запись Литтл Ричарда на полную катушку.

– Вы и правда меня не помните? – спросила она.

– К сожалению, нет.

– Я встречалась с вашим братом, Джимми, лет десять назад. Как-то мы приходили навестить вас в рыбацкой хижине. Вы крепко набрались тогда и все твердили, что товарный состав не дает вам спать. А когда он проезжал мимо, вы начали стрелять.

Тут я понял, что жена Буббы – не такая уж простушка.

– Боюсь, в те дни такое было не редкость, – ответил я.

– А мне показалось – смешно.

Я старался быть вежливым, однако, как и большинству тех, кто в завязке, мне было неприятно разговаривать о временах, когда я пил, с теми, кто находил в этом что-то смешное.

– Ну ладно, пока. Надеюсь, еще увидимся.

– Вы тоже думаете, что Бубба – псих?

– Не знаю.

– Вторая жена бросила его два года назад. Так он сжег всю ее одежду. Он не псих, он просто хочет, чтобы все так думали и боялись.

– Может быть.

– Он неплохой человек. Просто не все знают, как трудно ему пришлось.

– Многим из нас пришлось несладко.

– Значит, вы его не любите?

– Просто не так хорошо его знаю. А теперь мне пора.

– Как вас легко смутить.

– Желаю вам удачи, миссис Рок. Думаю, она вам не помешает.

– Я слышала, он предлагал вам работу. Надо было согласиться. Те, кто на него работает, зарабатывают кучу денег.

– А кому-то приходится расплачиваться за это.

– Он никого не заставляет делать то, чего человек не хочет.

– Ваша мать держала бордели, но не торговала людьми и не продавала наркотиков. Лучшее, что я могу сказать о вашем муже, – то, что он порядочная сволочь. Думаю, он даже не обидится.

– А вы мне понравились. Приходите как-нибудь на ужин. Я почти всегда дома.

* * *

Я поднялся по посыпанной гравием дорожке и отправился обратно в Нью-Иберия, где меня ждали Энни и Алафэр, чтобы пойти на пикник. Яркое солнце озаряло плантации сахарного тростника и крытые жестью сарайчики, притулившиеся с краев. Огромные старые замшелые дубы, росшие вдоль дороги, отбрасывали большие синие тени. Мне было жаль жену Буббы. В Обществе анонимных алкоголиков мы называли это самоотречением. Мы греем змею на собственной груди и с улыбкой смотрим в лицо опасности.

Бубба замялся, когда услышал, что двое из его людей были арестованы департаментом, – это я заметил. В связи с этим еще острее вставал вопрос о роли департамента во всей этой истории. Совершено очевидно, что они мешали работать Майносу П. Дотриву из Управления по борьбе с наркотиками; я также полагал, что именно люди из департамента стоят за исчезновением тела Дартеза после крушения, когда силы береговой охраны подняли его на поверхность. Не будь я полицейским, черт возьми, я бы сам взялся за департамент. Конечно, они выставят меня вон, но я-то знаю, как их пронять – написать до востребования их начальству в Вашингтон и заваливать их жалобами о нарушении права индивида на свободу информации до тех пор, пока у них не лопнет терпение. Так что почему бы и нет, спрашивал я себя. И, отвечая себе на этот вопрос, я начал чувствовать, как растет во мне чувство целеустремленности и самоотречения.

Глава 5

Когда я вернулся, Энни и Алафэр заворачивали в вощеную бумагу куски жареной курицы и наполняли лимонадом термос. Я уселся за стол, налил себе стакан чая со льдом, бросил туда пару листиков мяты и стал смотреть в окно, где в ветвях мимозы на заднем дворе шумно возились голубые сойки. Утки в пруду стряхивали воду с крыльев и сбивались в стайки в тени прибрежных камышей.

– У меня странное чувство, – сказал я.

– Вечером пройдет, – улыбнулась Энни.

– Я не о том.

– О чем же?

– Когда я еще был патрульным, в Новом Орлеане был один мерзкий тип по имени Док Стрэттон. Когда социальные работники давали ему место в ночлежке, он являлся в свою комнату и давай выбрасывать на улицу всю тамошнюю мебель: столы, стулья, комоды, лампы, матрацы и прочее – лишь бы в окно пролезало. Ну, все это добро с грохотом летит на тротуар, Док, не давая никому опомниться, выскакивал наружу, подбирал его и тащил в ближайший магазин подержанных вещей. Но что бы он ни вытворял, ему ничего не было. Я был тогда новичком и ничего не понимал, пока мне не объяснили. Ну, во-первых, этот Стрэттон, случись ему высвободить палец из наручников, немедленно совал его в рот и был способен заблевать все сиденья полицейского автомобиля. Он был способен на это где угодно – в тюремной камере, даже в зале суда. К тому же он всюду таскал с собой пушку и чуть что был готов начать пальбу. Такая он был скотина, что даже тюремный надзиратель пригрозил уйти с работы, если Стрэттона опять посадят. Так что Док разгуливал на свободе, годами доводя до белого каления содержателей ночлежек и социальных работников, и если молокососы вроде меня выражали недоумение, нам рассказывали разные поучительные истории.

Лишь много позже я понял, что была еще одна причина, по которой его держали на свободе. Он не только знал весь преступный мир Нового Орлеана, но до того, как пристраститься к бутылке, был слесарем и мог проникнуть в любое помещение быстрее любого взломщика. Так что некоторые ребята из отдела расследований вооруженных ограблений и убойного отдела прибегали к его услугам, если ничего нельзя было сделать законным путем. Однажды к ним поступила информация, что в город приехал из Майами наемный убийца с заданием ликвидировать местного депутата от лейбористов. Так эти ребята сказали Доку, что он назначен специальным агентом новоорлеанского полицейского управления, – тот проник в комнату убийцы в мотеле и стащил его чемодан, пушку, шмотки и чековые книжки, а потом этого парня арестовали по подозрению – как раз была пятница, и они преспокойно продержали его в камере до понедельника, вдобавок подсадив к нему парочку трансвеститов.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросила Энни, не глядя в мою сторону.

– Иногда полицейские оставляют людей в покое с определенной целью.

– Я понимаю, те, про кого ты так много рассказываешь, должно быть, интересные и забавные люди, но ведь прошлое есть прошлое, правда, Дейв?

– Помнишь того типа из Департамента по иммиграции? Он ведь больше не приходил. Я уже было подумал – убедил его, что с нами не стоит связываться.

– Наверное, он просто очень занят. Не станет же весь департамент охотиться за одной маленькой девочкой? – На Энни были выцветшие джинсы Levi's и белый топ, открывавший усеянную веснушками спину. Когда она нагнулась над корзиной, я залюбовался плавной линией ее бедер.

– Правительство интересуется тем, чем считает нужным, – ответил я. – Теперь-то я понял, что они просто выжидают. Они дали мне это понять, а я не догадался.

– Хочешь честно? По-моему, ты все это придумал.

– Этот тип из департамента, Монро, расспрашивал обо мне шерифа, хотя ему абсолютно незачем было это делать, достаточно было прийти сюда с ордером и все посмотреть самому. Вместо этого он или его начальство решили узнать, не связан ли я как-то с делом этого Дартеза.

– А нам-то что? – спросила Энни.

– Ты не знаешь, что такое бюрократическая машина в действии.

– Прости, но я не собираюсь тратить свое время на то, чтобы сидеть и гадать, что люди могут со мной сделать.

Алафэр переводила взгляд с меня на Энни: наш тон ее явно озадачил. Энни нарядила ее в розовые шортики, футболку с Микки-Маусом и розовые кеды с резиновыми носами и белыми буквами: ЛЕВЫЙ и ПРАВЫЙ. Энни погладила ее по голове и вручила полиэтиленовый пакет с остатками хлеба.

– Пойди-ка покорми уточек, – сказала она.

– Покормить уточек?

– Ну да.

– Покормить уточек сейчас?

– Ну конечно.

– А Дейв поедет в парк? – спросила она по-испански.

– Поедет, поедет.

Алафэр одарила меня широкой улыбкой и быстро направилась к пруду, на ее загорелых икрах играли солнечные блики.

– Вот что, Дейв. Что бы эти люди из департамента ни сделали, я им ее не отдам. Пусть не мы ее родители, но она – наша.

– Я не досказал тебе про Дока Стрэттона. Когда он окончательно спился, его отправили в мандевильскую психушку.

– И что теперь? Станешь мальчиком на побегушках для департамента?

– Нет.

– Так мы идем в парк?

– Я за этим и приехал, детка.

– Странно все-таки.

– О чем это ты, милая?

– А о том. Дейв, почему ты хочешь сделать из нас сообщников каких-то своих тайных планов? У тебя уже бзик на этой почве. Мы только об этом и говорим, или ты вообще нас не замечаешь. И как я, по-твоему, должна себя чувствовать?

– Постараюсь исправиться.

– Ну-ну.

Она присела за кухонный стол напротив меня. В глазах ее блестели слезы.

– Господь пока не дал нам своих детей, Дейв, – чуть не плача, заговорила она, – а теперь послал эту малышку. Да мы с тобой самые счастливые люди на свете. Вместо этого мы все время боремся, боимся того, что не случилось. Мы без конца говорим о людях, которых я не знаю и знать не хочу. Это все равно что добровольно приглашать домой всякое отребье. Помнишь, ты же сам говорил, что на собраниях анонимных алкоголиков вас учили, что надо положиться на волю Всевышнего. Так почему, почему ты этого не сделаешь?

– С таким же успехом можно попытаться вылечить злокачественную опухоль, стараясь забыть о ней.

Стало тихо. Слышно было, как возятся в ветках мимозы голубые сойки и хлопают крыльями утки, которым Алафэр бросала хлебные крошки. Энни повернулась и принялась упаковывать корзину для пикника, потом встала и быстрым шагом направилась к пруду, хлопнув дверью.

В тот вечер в парке было полно народу: все пришли посмотреть бейсбольный матч. В открытом павильоне угощались вареными раками пожарники. Закатное небо расцветилось лиловым и розовым, прохладный южный ветер обещал дождь. Мы сидели за деревянным столиком, поглощали принесенную с собой снедь и смотрели бейсбольный матч.

Стайки старшеклассников и студентов сновали туда-сюда между стадионом и парковкой, где у них в пикапах в ведерках со льдом было припрятано пиво. Вдоль залива курсировал небольшой прогулочный колесный пароходик с освещенными палубами, видно было кипарисы и старинные довоенные дома того берега. Пахло костерком, раками из павильона и жареными кровяными колбасками, которые продавал негр с тележки неподалеку. Потом оркестрик в павильоне заиграл «Jolie Blonde»[8]8
  «Крысиная блондинка» (фр.).


[Закрыть], половина слов которой была на английском, а вторая половина – на французском. И я в который раз будто перенесся в машине времени в ту далекую Южную Луизиану, где прошло мое детство.

Но ни я, ни Энни не заговаривали друг с другом, мы даже избегали смотреть друг другу в глаза. Вместо этого мы весело болтали с Алафэр, катали ее на качелях и каруселях, угощали мороженым. Той ночью в безмолвной темноте нашей спальни мы занимались любовью, повинуясь животному инстинкту, и лишь в конце легонько коснулись губ друг друга. Лежа на спине и прикрыв глаза ладонью, я почувствовал, как она отняла от меня руки и отвернулась. И мне подумалось: наверное, ей так же тяжело, как и мне.

Не прошло и получаса, как я проснулся. В комнате было прохладно, но все тело мое горело, как от солнечного ожога, а шрамы на лице и в паху ныли.

Стараясь не разбудить Энни, я встал, умылся, нацепил брюки защитного цвета и старую гавайку и поплелся на лодочную станцию. Светила луна, и росшие у пруда ивы, казалось, отлиты из серебра. Я уселся за прилавком, не зажигая свет, и уставился на воды залива и покачивающиеся на приливных волнах лодки и пироги, легонько стукавшиеся бортами. Потом встал, открыл холодильник, достал пригоршню льда и растер им лицо и шею. В лунном свете горлышки пивных бутылок сияли янтарем, холодно поблескивали крышки и этикетки, и все вместе походило на странный ночной натюрморт. Я закрыл холодильник, зажег свет и набрал домашний номер Майноса П. Дотрива.

Секунду спустя он взял трубку.

Я посмотрел на часы. Полночь.

– Что происходит, Данкенштейн? – спросил я.

– О Господи.

– Извини, что так поздно.

– Что тебе надо, Робишо?

– Как называются клубы, которыми владеет Эдди Китс?

– Ты только затем и позвонил?

Я не ответил. Он вздохнул.

– В прошлый раз, когда мы говорили по телефону, ты бросил трубку. Мне это не понравилось. По-моему, у тебя плохо с манерами.

– Ладно, извини. Скажи, как называются эти клубы?

– Я тебе вот что скажу. Ты там что, пьяный?

– Нет. Так что с клубами?

– Да, сразу до тебя не доходит. Так ты собираешься навестить нашего бруклинского приятеля?

– Поверь мне, Майнос.

– Пытаюсь. Честно.

– В Лафайете куча народу может дать мне эту информацию.

– Тогда какого было меня-то будить?

– Ты сам должен знать.

– А я не знаю. Ты у нас вообще личность загадочная: не слушаешь, что тебе говорят, играешь по каким-то одному тебе известным правилам, все еще думаешь, что служишь в полиции и что тебе можно совать нос в федеральное расследование.

– Я позвонил тебе, так как считаю, что только ты способен помочь мне разобраться с этими козлами.

– Думаешь, я польщен?

– Значит, нет?

С минуту он молчал.

– Послушай, Робишо, – сказал он наконец. – Хоть у тебя и кочан капусты на плечах, парень ты неплохой. В данном случае это означает, что мы не хотим, чтобы с тобой еще что-нибудь случилось. Брось ты это дело. Мы сами со всем разберемся. Вот, к примеру, скажи мне, на кой тебе вчера понадобилось встречаться с Буббой Роком. Не самая лучшая была...

– Откуда ты знаешь, что я там был?

– Э-э, парень, у нас свои источники информации. Есть некие люди, которые записывают номера машин. Их не запугаешь, даже если попытаешься, – они просто-напросто зафиксируют место и время – и ты попался. Так что забудь про Эдди Китса и ложись спать.

– У него есть семья?

– Нет, только случайные связи.

– Спасибо, Майнос. Извини, что разбудил.

– Ничего, ничего. Кстати, как тебе жена нашего Буббы?

– Целеустремленная барышня.

– Во романтик-то, блин. Она бисексуалка, приятель, и вдобавок отсидела три года в тюрьме за избиение своей подружки-лесбиянки. И где этот Бубба таких находит?

После этого я позвонил старому приятелю-бармену из Лафайета. Сам того не зная, Майнос сказал мне больше, чем собирался. Мой друг сообщил, что Эдди Китсу принадлежат два заведения – одно в здании отеля в Новом Орлеане, а второе – на обочине дороги близ моста Бро на окраине Лафайета. Если то, что сказал про него Майнос, – правда и если Эдди был сейчас в одном из своих баров, то я знал, в каком именно.

Когда я учился в колледже, на шоссе близ моста Бро располагалось множество питейных заведений самого низкого пошиба, склады нефтяных компаний, ипподром, игорные дома и бордель с чернокожими девочками. В субботу вечером здесь собирался весь лафайетский сброд, возле столкнувшихся автомобилей на шоссе валялись осколки разбитого стекла и мелькали огни карет скорой помощи, из открытых настежь дверей кабаков доносился оглушительный грохот дискотек и потасовок. За один вечер можно было напиться, накуриться, подраться и снять девочку, не потратив и пяти долларов.

Я припарковался на другой стороне улицы и посмотрел в сторону бара Китса. Вывеска гласила «Джунгли», само здание бара соответствовало названию: длинная, приземистая, сложенная из шлакоблоков постройка, выкрашенная в бордовый цвет и разрисованная кокосовыми пальмами. Они освещались висящими на деревьях прожекторами. Уголком глаза я заметил на стоянке близ бара два неосвещенных трейлера; видимо, там-то шлюхи Китса и занимались своим древним ремеслом. Проторчав па улице с полчаса, я так и не дождался появления белого «корвета».

Никакого плана у меня не было, и я уж было пожалел, что не послушал совета Майноса. Но сердце мое билось все сильнее, тело горело, а дыхание участилось. Ровно в полвторого я сунул пистолет в карман брюк, одернул гавайку и двинулся к бару.

Входная дверь была выкрашена в ярко-красный цвет – такого цвета бывает лак для ногтей; ее приоткрыли, чтобы выпустить на улицу клубы сигаретного дыма. Освещены были только барная стойка да бильярд в боковой комнате. На огороженной сцене в глубине зала под музыку оркестрика, ухмыляясь, раздевалась рыжеволосая девица; тело ее было сильно напудрено, чтобы скрыть веснушки. Посетителями были в основном работяги с нефтепромыслов и со строительства газопровода. В глубине зала маячили вышибалы в белых воротничках. На официантках были коротенькие черные блузки, открывающие ребра, черные туфли на высоких каблуках и донельзя облегающие розовые шортики.

За барной стойкой сидели и беседовали с посетителями несколько проституток; когда я входил, они окинули меня быстрым оценивающим взглядом. Над стойкой висела клетка, где на игрушечной трапеции апатично восседала маленькая обезьянка; пол клетки был усыпан ореховыми скорлупками и ее испражнениями.

Тут я понял, что мне придется заказать выпивку, ведь, если я попрошу принести «Севен-ап», могут возникнуть подозрения. Я не буду это пить. Я не буду это пить. Хорошенькая официантка принесла мне бутылку пива «Джэкс» за три доллара. Наливая пиво в стакан, она улыбнулась.

– Чтобы остаться на шоу, надо заказать как минимум две порции, – сообщила она. – Как закончите эту, принесу вам вторую.

– Туут не появлялся? – спросил я ее.

– Кто-кто?

– Приятель Эдди, чернокожий.

– Я тут недавно работаю. Скорее всего, я его не знаю. – И она ушла.

Через некоторое время трое посетителей вышли на улицу, и сидевшая за стойкой проститутка осталась одна. Она допила свой бокал, взяла из пепельницы недокуренную сигарету и направилась в мою сторону. На ней были белые шорты и темно-синяя блузка, а черные волосы убраны под голубую бандану. Она была круглолицей и слегка полноватой, и, когда присела рядом со мной, в ноздри мне ударил запах ее духов, лака для волос и сигарет. Ее глаза светились пьяным блеском, а губы еле сдерживали улыбку.

Перед ней выросла официантка, и она заказала коктейль с шампанским. У нее был северный выговор. Она зажгла сигарету и принялась пускать колечки дыма с такой сосредоточенностью, словно пыталась создать из них причудливую картину.

– Ты не видела Туута?

– Ты имеешь в виду того черномазого? – В ее глазах играла лукавая улыбка.

– Ну да.

– А зачем он тебе?

– Просто давно не видел ни его, ни Эдди.

– Интересуешься девочками?

– Бывает.

– Иногда хочется, правда?

– Иногда.

– А когда хочется, но никого нет, тебе становится плохо. Очень. – Она положила ладонь мне на бедро и провела пальцами по моему колену.

– Когда появится Эдди?