Текст книги "Ключ Неба"

Ань Лю

Над Ла-Маншем, курс 0° 12’ 56’’

Спазм.

Он свободен.

Но где именно он находится, пока неясно.

Ань осматривает пульт управления «Линксом», находит панель навигации и механизм включения автопилота. Нажимает несколько кнопок на сенсорном экране и видит перед собой Ла-Манш. Огни на севере – Дувр. Но возвращаться в Англию он не хочет. Ни за что, ни за что – хлопСПАЗМхлоп – ни за – хлопСПАЗМ – что – хлопхлопСПАЗМХЛОПХЛОПХЛОП – ни за что.

Ань бьет себя по щекам, чтобы усмирить тик.

Как ни странно, это срабатывает. «Тиёко Такеда, – шепчет он. – Тиёко Такеда».

Из носа капает кровь.

Спазм.

Он с силой выдыхает воздух. Адреналин постепенно выжигается. Зато нарастает головная боль, словно пропитавшая каждый кубический сантиметр его черепа. Ань кладет руки на штурвал. «Линкс» послушно описывает полукруг над водой и ложится на курс 202° 13’ 35’’. Еще раз пролетает мимо горящего миноносца – на этот раз в трех километрах к востоку. Ань надеется, что его не заметят, что пушки все еще не готовы, а еще лучше – что все слишком заняты пожаром, чтобы отвлекаться на стрельбу.

На панели управления обнаруживается сектор, который ему незнаком, зато прекрасно объясняет, как и почему вертолет взлетал без прожекторов и габаритов. А также – почему его до сих пор не сбила парочка F/A-18.

Он взлетал в темноте, потому что мог.

Странная панель – это система маскировки, и она уже включена.

На этой «птичке» Ань сможет исчезнуть абсолютно незаметно.

Хлоп. Спазм.

Почему маскировка включена? Если бы он летел на «Линксе» как пленник, это имело бы смысл: он – Игрок Последней игры, один из самых опасных людей на планете. Но вертолет начал готовиться ко взлету еще до того, как Ань выбрался на летную палубу.

Так зачем было взлетать тайно?

Хлоп. Спазм. Хлоп.

И тут он дергается вперед, как будто кто-то ударил его сзади по шее.

Металлический ящик в грузовом отсеке.

Металлический ящик размером с гроб.

ТИЁКО ТАКЕДА.

Ань поднимает вертолет на 50 метров над водой – безопасная дистанция между ним и волнами – и включает автопилот и вводит новые координаты в навигационную систему – 140° 22’ 07”.

Выбирается из кресла второго пилота и оказывается прямо перед ящиком.

Спазм.

Еще шаг – и можно положить руки на крышку.

Ему даже не нужно открывать ее, чтобы понять.

Он обнимает ящик, ухом и щекой прижимаясь к холодному металлу, обвивая руками стенки.

– Тиёко Такеда.

Тик унимается.

Ань встает, и шум в кабине вертолета тут же охватывает его со всех сторон. Боль ввинчивается в голову все глубже. Он подцепляет пальцами крышку. Она поддается даже легче, чем он ожидал. Отбрасывает в сторону и заглядывает внутрь. В слабом свете кабины в ящике угадываются только неровные очертания мешка для перевозки трупов, наглухо застегнутого.

Рядом лежит маленький вещмешок.

Ань снимает фонарик с зарядки у двери и включает его. Мешок выглядит так, будто в нем лежит широкоплечий ребенок.

Сначала Ань тянется к вещмешку. Ослабляет ременной узел и роется внутри. Черные цифровые часы, кожаная скрутка с сюрикенами, маленький нож, комок черного шелка, футляр для очков, несколько бумажных трубочек, напоминающих коктейльные соломинки, каждая в дюйм длиной, небольшой пластиковый контейнер. Флэшка. Ручка. Тонкий кожаный бумажник.

Вещи Тиёко.

Он закрывает вещмешок и ставит его рядом с собой.

Теперь пластиковый мешок.

Ань делает глубокий вдох и подцепляет пальцем «собачку» на молнии, расстегивая ее на 43 сантиметра. Фонарик соскальзывает и падает в ящик. Лучи выхватывают из темноты лицо Тиёко Такеды. Один безжизненный глаз открыт, большой черный зрачок смотрит в никуда. Ань протягивает руку и опускает ее веко. Ее кожа очень бледная, просвечивает голубым. На правой щеке расползлась пурпурная сетка капилляров, их неровные линии переплетаются в причудливый узор. Губы девушки слегка приоткрыты, и они того же цвета, что и море. Ань смотрит в узкую щель между ними и видит темноту и тонкую полоску ее передних резцов. Волосы остались прежними – темные и прямые, они расчесаны и заколоты так, чтобы не падали на лицо. Он касается руками ее щек, шеи, ключиц, плеч, скрытых под светло-зеленой больничной одеждой.

Ань всхлипывает.

Силы оставляют его, и он падает на ящик, лицом к лицу с мертвой девушкой: лунный свет струится сквозь иллюминаторы замаскированного вертолета, летящего на югоюго-запад в Нормандию, а его пилот пытается сморгнуть слезы, и сквозь мокрые ресницы ему чудится, что черное кружево окутывает его и ее, их обоих.

Он просовывает руки под пакет и приподнимает тело.

Заключает его в объятия.

– Тиёко, – произносит он.

Навигатор на панели управления пищит.

Ань целует голубые губы Тиёко, ее веки, маленькую ямочку на стыке надбровных дуг и носа, вдыхает запах ее волос – они еще пахнут жизнью, в отличие от ее останков, – и быстро возвращается в кресло второго пилота. Сжимает штурвал, тянет на себя, смотрит в иллюминатор левого борта – тело пилота все еще лежит в кресле.

Там, всего в 500 метрах, уже Франция. Полоска пляжа и берег за ним выглядят темными и необитаемыми. Неподалеку находится город Сен-Ло. А в Сен-Ло расположился пункт восстановления династии Шань. Они рассыпаны по всему миру.

Ему повезло оказаться рядом.

Он везучий.

Он переводит «Линкс» в режим зависания и вводит новый курс в навигатор автопилота, однако не активирует систему. Надевает спасательный жилет, но пока не трогает систему надувания – нужно сначала оказаться в воде. Находит водонепроницаемую сумку. В нее отправляются вещмешок Тиёко со всем содержимым, четыре MRE, браунинг пилота (модель Hi-Power Mark III), дополнительные боеприпасы, полевое снаряжение, GPS-навигатор, налобный фонарик. Затем Ань забирает нож пилота. Хватает второй спасательный жилет и моток веревки: отрезает от нее длинный кусок и привязывает конец к петле на сумке. Другой конец он закрепляет на своем спасательном жилете, а посередине привязывает второй жилет, предварительно его надув. Сумку он пока не опечатывает – рано. Сначала внутрь нужно положить еще кое-что.

Он нажимает красную кнопку тыльной стороной ладони, и дверь послушно отъезжает в сторону. Внутрь врывается поток прохладного, свежего и соленого воздуха.

Прежде чем спрыгнуть в воду, Ань наклоняется над телом Тиёко, собирает в кулак прядь волос, достает нож.

– Прости, любимая. Я знаю, ты поймешь.

Тика нет.

Ань опускает нож и сначала отрезает прядь волос.

http://eg2.co/203

Сара Алопай, Яго Тлалок

Тоннель лондонского метро, возле Глостер-роуд

Они бегут. Сара опережает Яго, а для него нагнать ее – вопрос гордости. Он рвется вперед изо всех сил, но все равно не может дотронуться до кахокийки.

Погони за ними нет.

Локти Сары в движении, плечи – тоже: в руках она сжимает винтовку. Единственный источник света в этом тоннеле – налобный фонарик Сары и сигнальные огни для поездов: зеленые и красные, они чередуются с равными интервалами. Фонарик выставлен на минимальную мощность – всего 22 люмена, и на белый пластик надет красный фильтр.

Красное размытое пятно мечется по стенам тоннеля.

Яго это зрелище завораживает.

– Думаешь, это был спецназ? – кричит Сара через плечо.

Дыхание у нее даже не сбилось.

– Si. Или «МИ-6».

– Или и те, и другие.

– Четверо у двери, двое у окон, плюс поддержка снайпера, – пересчитывает Яго. – Как думаешь, сколько их было в грузовике снаружи? А в штаб-квартире?

– Трое или четверо на передвижной базе. Двадцать или тридцать в штабе.

– И наверняка у них был беспилотник.

– Наверняка. А это значит…

– Они видели, как мы сюда спустились.

– Ага. – Сара останавливается. Ботинки ее стоят в луже.

Тоннель разделяется. – Куда дальше?

Яго встает рядом с ней, плечи их соприкасаются. Он выучил тоннели лондонской подземки назубок – это входило в план побега. В отеле они повторяли его вместе с Сарой. Может, она не слушала его. Может, ее мысли в тот момент были заняты чем-то другим, как часто случалось в последнее время.

– Мы ведь говорили об этом, помнишь? – укоряет Яго.

– Извини.

– Северный ведет к станции Хай-стрит Кенсингтон – она почти на поверхности. Южный – сервисный, – напоминает он.

– Тогда на юг.

– Quizás. Но скоро эти тоннели будут кишеть агентами. Прошло всего, – он сверяется с часами, – четыре минуты и три секунды с того момента, как мы сюда спустились. Можно попробовать добраться до станции, сесть на поезд и исчезнуть.

– Тогда нам придется разделиться.

– Si. Встретимся в условленном месте. Ты его помнишь?

– Конечно, Фео.

Оба они понимают, насколько это важно. Ренцо не знает, что планы изменились, поэтому днем будет ждать их на аэродроме. Таков был уговор. Но учитывая события этого вечера, Яго и Сара должны покинуть Британские острова как можно скорее – ASAFP. Каждая лишняя секунда, проведенная в тоннелях – это лишний шанс для властей поймать их.

Яго указывает на крайний правый тоннель.

– Если мы воспользуемся сервисным тоннелем, получится дольше.

– Почему?

Яго вздыхает. То, что она так много забыла, тревожит его; хотя, возможно, она просто не слушала. Но Игроки ничего не забывают, не пропускают мимо ушей – особенно когда речь идет о планах спасения.

– Потому, – начинает Яго, – что нам придется использовать… Легкий порыв ветра заставляет его умолкнуть.

– Поезд, – спокойно произносит Сара.

И, не говоря больше ни слова, устремляется в северный тоннель. Решение принято. Ветер толкает ее в спину, тоннель заливает светом. Сара видит выемку в стене тоннеля, которую рабочие используют как укрытие при приближении поезда, и устремляется туда. Здесь может поместиться только один человек, но прямо напротив есть еще одна такая же.

Яго ныряет в нее, когда грохот поезда становится нестерпимым. Первый вагон утягивает за собой столько воздуха, что Саре становится тяжело дышать, волосы тянутся за ним вслед, обвиваясь вокруг шеи. На уровне глаз проплывают сидящие в вагоне пассажиры. В размытом облаке света, стекла и металла, которым кажется пролетающий менее чем в футе от нее состав, Саре удается разглядеть несколько лиц. Темнокожая женщина в красном шарфе, спящий старик с лысиной на макушке, девушка в нарядной одежде, возвращающаяся с ночной вечеринки.

Обычные, ничего не подозревающие люди.

Поезд прошел. Сара собирает растрепанные ветром волосы в хвост.

– Пойдем.

По мере приближения к станции свет становится ярче.

Она выключает фонарик. Вскоре они видят станцию. Поезд, который застиг их в тоннеле, как раз отправляется от платформы. Снизу можно разглядеть головы нескольких человек, направившихся к выходу.

Яго и Сара спешат к короткой лестнице, ведущей из тоннеля на платформу, стараясь оставаться в тени. Сара поднимает руку, указывает на камеры слежения, одна из которых спрятана за решеткой.

– Они увидят нас, как только мы поднимемся на платформу.

– Si. Подождем следующего поезда здесь.

Яго откручивает винт, который удерживает прицел на стволе винтовки. Ползет на животе по ступеням, стараясь подобраться как можно ближе к платформе, но при этом не попасть в поле обзора камер. Смотрит в прицел, как в бинокль. Обычная суматоха раннего утра. Людей немного, они таращатся на экраны смартфонов, читают газеты и книги, просто смотрят в пустоту. В середине платформы Яго замечает бизнесмена: шляпа, темные ботинки, свернутая в трубочку газета под мышкой. Он выглядит расстроенным – видимо, пропустил свой поезд.

– Все чисто. – Яго опускает прицел.

– Придется бросить винтовки.

– Пистолет еще у тебя?

– Да.

Яго еще раз оглядывает платформу. Молодая женщина с трехлетним ребенком. Рабочий в комбинезоне. Все тот же бизнесмен, который теперь углубился в газету.

Яго настраивает фокус на прицеле.

На бизнесмене отличный офисный костюм – и черные военные ботинки.

– Mierda. Черт!

– Что такое?

– Передай свою винтовку.

Сара протягивает ему оружие, не задавая лишних вопросов. Яго прикладывает его к плечу, взводит второй курок, чтобы выстрелить дротиком.

Снаряд вырывается из ствола с легким «пуф!». Мужчина слишком далеко и не слышит звука. Цифровой указатель у него над головой извещает, что следующий поезд в сторону Эджверроуд прибудет через одну минуту. Мнимый бизнесмен делает шаг назад, и дротик пролетает мимо его шеи, звякнув о рекламный щит.

Мужчина роняет газету и широко расставляет ноги, оглядываясь направо и налево. Подносит руку к уху и что-то говорит. Яго скатывается вниз со ступеней.

– Не попал. Нужно уходить.

– Кто-то тебя видел?

– Не думаю.

– Боже, Яго. Что значит «не думаю»?

Может, он тоже слишком небрежен. Слишком много бургеров, секса и попыток забыться.

Сара встает и тоже изучает платформу. А противник уже на двадцать шагов ближе. Бизнесмен – шляпа слетела, в руке пистолет – бежит в их сторону.

Яго вскидывает винтовку и, не глядя, взводит второй курок.

Еще дротик. Он попадает мужчине в щеку, прямо под глазом. Тот вздрагивает, падает, корчится на асфальте всего в 47 футах от них. Останавливается. Перекатывается. Ощупывает лицо и находит торчащий под глазом дротик. Борется, пытаясь оставаться в сознании, но ничего не выходит. Засыпает.

Громко кричит молодая мать.

Игроки поворачиваются и бегут. Чем дальше они от станции, тем меньше света в тоннеле. Сара включает фонарик. Она обгоняет Яго уже на несколько футов, когда оба чувствуют перемену в воздухе и видят приближающийся свет.

Поезд на Эджвер-роуд.

Сара бежит изо всех сил. Она добирается до безопасной выемки, когда поезд уже можно разглядеть, и ударяется плечом о бетонную стену.

Яго не успевает. Не может бежать так же быстро. Он всего в 13 футах, но сейчас это все равно что целая миля. Он смотрит на Сару, широко раскрыв глаза – белки сияют в свете фонаря поезда.

– Ложись! – кричит она, и тут в тоннель врывается поезд, отрезая ее от Яго.

Сигнал поезда гулко разносится по тоннелю, но он не тормозит. Громкий хлопок, искры, небольшой взрыв. Это попала под удар винтовка. После этого остается лишь грохот колес впереди, рвущий воздух ветер, угасающий отголосок сигнала. И снова Сара разглядывает вагоны, только сейчас ее глаза полны слез. В поезде нет людей. Ни одного. Только в последнем вагоне толпится множество мужчин в черном.

У них оружие. Много оружия.

Поезд не стал тормозить именно потому, что они заметили Яго.

Заметили и решили убить.

Состав все же замедляет ход, когда поворачивает за угол и достигает станции. У нее есть всего одна минута, чтобы добраться до другого тоннеля. Сара смотрит в желоб между рельсами. Ни следа Яго. Приглядывается. Поднимает взгляд. Едва различимый в темноте клочок ткани медленно опускается на пути.

Клочок ткани того же цвета, что футболка Яго. Она делает шаг вперед в надежде найти еще что-нибудь, но замирает, различив в отдалении голоса. Мужские.

Раздраженные. Гневные.

Нет времени.

Ее трясет от страха. Нет времени узнать, что осталось от Яго Тлалока.

Страх.

Она смахивает слезы рукавом, возвращается на пути и бежит прочь.

Убегает от новой смерти.

Смерти еще одного человека, которого она любила.

Эшлинг Копп

США, Нью-Йорк, Квинс, международный аэропорт имени Джона Кеннеди, Терминал 1, иммиграционный контроль, комната Е-117

Эшлинг провела здесь уже один час и три минуты. Никто так и не пришел, никто не принес ей воды или хотя бы пакетик чипсов, никто не попытался связаться по внутренней связи. Комната абсолютно пуста: только стол и стул, стальное кольцо в полу и лампы дневного света – на потолке. Стол и стул тоже металлические, с закругленными краями, все стыки прочно сварены. Для верности ножки прикручены к металлическим пластинам, утопленным в бетонный пол. На белых с желтым оттенком стенах тоже ничего нет: ни картин, ни полок, ни вентиляции, ни даже двустороннего зеркала. Несмотря на это, Эшлинг уверена, что за ней наблюдают. В этом нет ни малейших сомнений. Где-то встроены камера и микрофон. Возможно, даже не один. Как иначе объяснить, что в комнате нет ничего, что может быть использовано как оружие, а охранники не стали надевать на нее наручники? Просто посадили на стул и ушли. С тех пор Эшлинг так и сидела неподвижно. Стоило двери закрыться – было слышно, как штыри скользнули в пазы, – как девушка погрузилась в медитацию. Их было трое. Шепот едва угадывался, но она все равно их слышала.

Один, два, три.

Нет выхода. Здесь даже хуже, чем в пещере Италии.

Эшлинг просто впускает в сознание любые образы, которым заблагорассудится возникнуть, и отпускает. По крайней мере, старается. Быть Игроком – еще не значит быть специалистом абсолютно во всем. Стрельба, борьба, слежка, скалолазание, выживание. Разгадывание загадок. Языки. Все это давалось ей отлично. Но что до необходимости сосредоточиваться на всякой чепухе вроде «оммм-оммм-оммм» – тут уж извините. Впрочем, и верный глаз ей не помог: Эшлинг все-таки не сбила тот самолет, когда это было действительно важно.

Когда это помогло бы спасти мир.

Отпусти. Отпусти.

Дыши.

Отпусти.

Она отпускает. Образы приходят и уходят. Воспоминания. Вот она сидит на голове горгульи (той, что глядит на северовосток) на крыше Крайслер-билдинг, и струи дождя омывают ее лицо. Вот дикие грибы, добытые в Хадсон-вэллей. Вот боль, с которой ее легкие отзываются на попытки избавиться от набранной воды, – Лох-Оуэл, Ирландия, в тот раз она чуть не утонула. А вот еще кое-что: мерзкий страх, что она не сможет победить, не заслуживает победы или не должна даже пытаться выиграть. Сомнение в том, что каждый Игрок должен противостоять другим. Ярко-голубые глаза ее отца. Пугающий голос кеплера 22b. Спасение из Великой белой пирамиды. Сожаление о том, что арбалетный болт не достал ольмека на чердаке Большой пагоды диких гусей. Гнев, разгоревшийся в сердце, когда она поняла, о чем рассказывают рисунки в той итальянской пещере. Гнев, охвативший ее, когда она поняла, что сами Игроки – лишь пешки в игре кеплеров. Гнев, ставший ее спутником с тех пор, как она поняла всю несправедливость Игры. Гнев, благодаря которому она осознала, что Последняя Игра – просто грязь и боль. Гнев.

Отпусти.

Отпусти.

Дыши.

За дверью – шепот. Один, два, три. Поворачивается задвижка.

Эшлинг не открывает глаз. Слушает, принюхивается, ощущает.

Один человек. Дверь закрывается. Шепот. Один, два, три.

Заперта.

Женщина. Легко определить по запаху ее мыла.

Легкие шаги. Ровное дыхание. Может, она тоже медитирует.

Женщина пересекает комнату и останавливается по другую сторону стола.

Представляется.

– Офицер оперативного отдела Бриджит Макклоски. – Голос у нее хриплый, как у ресторанной певицы. Звучит внушительно. – Это мое настоящее имя. Не какой-нибудь бредовый псевдоним вроде Деандры Белафонты Купер. Или мне следует называть вас Эшлинг Копп?

Эшлинг распахивает глаза. Взгляды их встречаются. Макклоски не такая, какой Эшлинг ожидала ее увидеть.

– Итак, вы признаете, что паспорт фальшивый, – произносит Макклоски.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Я говорю «Эшлинг Копп» – и вы открываете глаза. В моей «книге признаний» такая реакция получает сто баллов из ста. – Книга признаний? Вы говорите о «Пятидесяти оттенках серого»? Или о «Письмах в пентхаус»?

Макклоски качает головой, на ее лице отражается разочарование. Женщине немногим больше сорока. Волосы у нее тоже рыжие, собраны в тугой хвост. Ото лба через всю голову бежит седая прядь, как у невесты Франкенштейна. Длинноногая, стройная, привлекательная, как девушка из «Плейбоя», которая несколько лет назад вышла из подходящего возраста. Образ завершают очки в алюминиевой оправе, макияжа почти нет. Глаза зеленые.

Только сильные руки с узором вен выдают истину: она серьезный профессионал. В возрасте Эшлинг она, наверное, была потрясающей.

– Вы удивитесь, если узнаете, как часто я слышу подобные тупые шуточки, – отвечает Макклоски.

– Тогда стоит сменить работу.

– Смешно. Я люблю свою работу. Люблю беседовать с людьми вроде вас.

– Вроде меня?

– С террористами.

Эшлинг не вздрогнула и не произнесла ни слова. С точки зрения правоохранительных органов все Игроки могут считаться террористами – и ей это прекрасно известно.

Но что эта женщина знает о Последней Игре?

– Что, остроумных замечаний больше не будет? Тогда позвольте напомнить, что вы были задержаны при попытке пересечь границу США под вымышленным именем.

– Я арестована?

– Арестованы? – Макклоски фыркает. – Как забавно. Нет, мисс Копп, я не из того отдела правительства, который занимается арестами. Я из… другого отдела. Маленького и уникального. Того, который работает с террористами. Очень тесно и в индивидуальном порядке.

– Тогда у вас будут проблемы. Я не террористка. – Неужели! Вы утверждаете, что все это лишь большое недоразумение?

– Да.

– Значит, если я скажу, что вы состоите в одной очень древней подпольной группировке и по призыву руководства сделаете что угодно ради достижения цели, это будет ошибкой?

– Подпольной группировки? Вы что, шутите?

Макклоски снова качает головой.

– Не шучу. Слышали, что случилось в Сиане? Вы имеете к этому отношение?

При упоминании о китайском городе сердце Эшлинг пускается вскачь. По шее пробегает дрожь. Если она не справится с реакциями тела, ее прошибет холодный пот. Этого нельзя допустить. Особенно перед этой женщиной, которая, похоже, и так слишком много знает.

– Вы о метеорите? Думаете, его моя подпольная группировка уронила? Поверьте, если бы я могла контролировать метеориты, меня бы уже тут не было.

Если бы я могла контролировать метеориты, не было бы События. – Нет, не думаю. К метеориту мы еще вернемся. Я говорю о бомбе в доме некоего Аня Лю. Это случилось чуть больше недели назад.

Имя колет Эшлинг уши. Получается, эта женщина знает о самом опасном Игроке Последней Игры, самом опасном и непредсказуемом. Если бы у Эшлинг было право выбрать и убить кого-то из Игроков, это был бы парень из династии Шань. Но она скрывает чувства, приподнимает бровь, невинно спрашивает:

– Аня Лю? Девушка?

– Молодой человек. Еще один член вашей группировки. Теперь сердце у Эшлинг колотится, как бешеное, но не от страха, а от обиды. Эшлинг и в голову не приходило, что кто-то может причислить всех Игроков к членам одной группы. В каждого из них с детства вбивали, что каждая из 12 Линий – сама по себе: «Я борюсь за свою Линию, а остальные Линии – против меня». Поэтому сама мысль о том, что они ничем не отличаются друг от друга, кажется ересью.

Ересью!

И хуже того. Ее равняют с этим парнем из династии Шань. Этим дёрганым придурком.

– Я не знаю никого по имени Ань Лю, – спокойно говорит она. – И я не из какой-то китайской подпольной группировки. Макклоски присаживается на краешек стола и начинает изучать собственные ногти. Отодвигает кутикулу.

– Хорошо, допустим, подпольная группировка – не совсем правильный термин. Вы – и Ань Лю – предпочитаете называть это Линиями. Так будет лучше, Эшлинг Копп?

– Нет, – выпаливает Эшлинг слишком быстро и тут же жалеет об этом.

– Ага. А что насчет этого:?

Эшлинг бегло говорит по-арабски и знает, что это значит. Она напрягается. Дергается так сильно, что стул громко скрипит под спиной и ногами.

– Я так и думала.

Эшлинг морщится.

– Вам кажется, что вы что-то знаете. Но вы не знаете ничего. – И здесь ты ошибаешься, Копп. Я знаю, что существует двенадцать древних Линий и ты принадлежишь к латенской. Я знаю, что Ань Лю тоже принадлежит к одной из них – к династии Шань. Я знаю настоящие имена пятерых членов Линий. С тех пор как упал первый метеорит, вы все «играете» друг против друга за какой-то приз. И будете продолжать играть, пока не наступит конец света. Который, к сожалению, наступит очень скоро.

– Вы сошли с ума.

– Лучше бы я сошла с ума, Копп. Но я просто ознакомилась с материалами… Некоторые из них Агентству предоставил не кто иной, как твой отец, Деклан, когда ты еще пешком под стол ходила…

– Мой отец? Вы, наверное, шутите. Мой отец был сумасшедшим, – бросает Эшлинг. Она сбросила свою маску.

Больше нет нужды притворяться.

– Я это знаю. Он был сумасшедшим, опасным настолько, что его собственный отец, твой дед, вынужден был его прикончить.

– Знаю.

– Хорошо. Благодарю за честность.

На несколько минут в комнате воцаряется тишина: Макклоски изучает ногти, Эшлинг тихо закипает. Она знает, что должна молчать, выжидать, но…

– Какого черта вы меня удерживаете?

Макклоски соскальзывает со стола и опирается на него ладонями.

– Буду откровенна с тобой, Копп. Не потому, что мне так приказали, – хотя мне и вправду приказали. А потому, что я этого хочу. Я видела много дряни. Больше, чем ты можешь себе представить, – хотя ты можешь представить многое. Я знаю, кто ты, но ты не знаешь, кто я, где мне пришлось побывать и что сотворить. Ничего не знаешь о людях, которым я причинила боль. И то, каким именно способом я это делала. Я видела ужасные вещи. Странные вещи. Видела то, что не принадлежит этому миру в буквальном смысле слова.

И ты понимаешь, что я имею в виду.

– Вы говорите, как мой отец. Как безумец.

– Не прикидывайся дурой, Копп. На это нет времени. Событие приближается, мы обе это знаем. Двенадцать метеоритов, те, что разбудили ваши Линии, – это всего лишь прелюдия. Будет еще один. И он уничтожит все.

Глаза Эшлинг расширяются, рот приоткрыт. Для обычного человека эта женщина слишком много знает.

– Откуда вам это известно?

– Я же говорила. Твой отец предоставил нам кое-какие материалы, но у нас есть и свои источники. Мы даже входили в контакт с набатейцами. Их Игрок, Маккавей Адлай – социопат в пограничном состоянии. Знаешь его?

– Не особо.

– Чокнутый симпатичный засранец. Общаться с набатейцами было интересно, но страшно. Когда наши пути пересеклись впервые, когда мы почти разобрались, что такое Последняя Игра, они уничтожили почти всех полевых агентов и штабных офицеров в Иордании – а заодно и несколько сотен гражданских, включая детей. Просто ради того, чтобы мы ничего не узнали.

– Последняя Игра. Так вы знаете.

– Не все, но многое. И самое главное – что весьма печально, – мне известно о гигантской космической глыбе, которая летит к нашей планете. И этого джинна не утаить в бутылке, как бы мы ни старались.

– Вы знаете, где он упадет? – спрашивает Эшлинг, хотя внутри все переворачивается при необходимости говорить об этом с кем-то, не причастным к Игре.

– Приблизительно, – раздраженно отвечает Макклоски. – Яйцеголовые из НАСА уверены, что смогли это рассчитать. Они засекли его несколько дней назад; благодаря нашему уровню допуска и интересу к возможным контактам со внеземными цивилизациями мы тоже это быстро узнали.

– Где он упадет?

– Это секретная информация.

– К черту секретность. Скажите мне.

– Не могу. Не сейчас.

– А когда?

– После того, как ты мне кое-что пообещаешь, Копп.

– И что же?

Макклоски на мгновение замолкает.

– Знаешь ли, Копп, я не хотела с тобой возиться. Мне было интересно другое направление.

– Какое?

– Это тоже засекреченная информация. Хотя я могу сказать, что в него входили разработки по избавлению от наших инопланетных предков. Навсегда. Но потом упали метеориты, и мы поняли, что уже слишком поздно. Ясно тебе?

– Вы даже не представляете насколько.

Макклоски впервые смотрит на нее с долей сочувствия. – Возможно, и правда не представляю. Я знаю, какую вы проходите подготовку, и видела, на что вы способны. Это впечатляет. Ты лучше и способнее любого спецназовца на Земле. А некоторые из вас – еще и беспощаднее.

Очень опасная группа. Впрочем, сейчас это уже неважно. Игра началась. Последний отсчет пошел, и раз уж мы говорим начистоту, скажу тебе: мне и мои коллегам страшно. Мы долго обсуждали это решение и в конце концов решили пойти с тобой.

– И что, черт возьми, это значит?

– Это значит, что если в этой игре действительно можно победить и победитель получает гарантии выживания членов своей Линии, то мы позаботимся о том, чтобы победила ты.

Эшлинг улыбается. Она поняла.

– Вы тоже латенка.

Макклоски стучит пальцем по носу.

– В яблочко. Мы тоже латены. Как и четверть всех американцев и пятая часть европейцев. Эшлинг Копп, ты наш Игрок. Сердце Эшлинг снова подпрыгивает в груди. Это уж слишком. Секретный агент правительства – никто в Последней Игре – не должен всего этого знать. Куда катится мир?

Макклоски наклоняется вперед.

– Вот почему ты здесь, Копп: чтобы я могла предложить тебе помощь. Впрочем, особого выбора у тебя нет. Мы уже в это впутались. Наша маленькая команда специалистов – смертоносных, талантливых, близких по духу и умеющих работать вместе – поможет тебе найти ключи, убить всех, кого нужно, и победить. Мы будем с тобой до конца – до самого конца, черт бы его подрал.

Эшлинг откидывается на спинку. Выпрямляется. Ей очень хочется оказаться подальше от этой комнаты и этой женщины. – Могли бы сразу сказать, – замечает Эшлинг.

– Не могли. Мы хотели познакомиться с тобой, оценить нашу юную звезду, – с усмешкой отвечает Макклоски. – Эшлинг, детка! Ты – чокнутый, опасный латенский Игрок, а мы – твои самые преданные фанаты.