Текст книги "Миллион мелких осколков"

Нет.

Он усмехается.

А ты хочешь, чтобы я рассказал тебе историю, которую можно рассказать только другу?

Да, если она объясняет, почему ты возишься со мной.

Он снова усмехается, смотрит на меня мгновение и говорит.

Я вырос в Бронксе, недалеко от Артур-авеню, это район, где живут работяги итальянцы. Мой отец подстригал газоны и чистил обувь в шикарном загородном клубе в Вестчестере, чтобы содержать нас, а мать сидела дома со мной. Мы не катались как сыр в масле, зато любили друг друга, и нам было хорошо вместе. Когда мне исполнилось одиннадцать, отца на переходе насмерть сбил цементовоз. Мать потеряла рассудок от горя, а через два месяца попала под поезд в подземке. Следователь сказал, что это несчастный случай, она поскользнулась или что-то в этом роде, но мне лучше знать. Мать просто не могла жить без отца и последовала за ним. Меня отправили в приют, там был кошмар. Надо мной издевались, как над куском дерьма. Я стал прогуливать школу, связался с парнем из нашего района по имени Микеланджело, но все его звали Мики или Большой Нос. Я боготворил Мики. Он рассекал на «кадиллаке», на соседнем сиденье всегда сногсшибательная блондинка, а в карманах полно бабла. Он помогал всем в районе – смотря кто в чем нуждался. Если ты бездомный – заплатит за квартиру, разут-раздет – купит к зиме теплую одежду, голодаешь – пришлет еды. Я знал, что темными делами он тоже занимается, но по малости лет не понимал, что за этим стоит.

В один прекрасный день Микеланджело остановил машину, вышел из нее, подошел ко мне и спросил, какого черта я таскаюсь за ним по пятам. Я так перепугался, что язык проглотил. Он повторил вопрос и прибавил, что ничего мне не сделает, просто ему интересно. Я ответил – хочу понять, чем он занимается, чтобы тоже этим заняться, потому что жить в приюте мне совсем невмоготу. Он рассмеялся, спросил, как меня зовут, я ответил, он сказал – если хочешь понять, чем я занимаюсь, таскаться за мной бесполезно, лучше завтра поедешь со мной. На другой день вместо сногсшибательной блондинки рядом с ним сидел я, и так оно повелось: я ездил вместе с Микеланджело и узнавал, как он зарабатывает деньги.

Через пару месяцев я ушел из приюта и поселился у него. Не думаю, что кто-то заметил мое исчезновение. Через год Микеланджело женился на Джине – лучше нее я женщин не встречал. Я жил у них на правах сына, но понимал: когда у них появятся дети, мне придется уйти. Тут выяснилось, что Джина не может иметь детей, и они спросили – не останусь ли я у них навсегда. Я согласился, Микеланджело все организовал, и они с Джиной усыновили меня и всегда относились как к сыну. Они дали мне настоящую жизнь, дом, любовь, будущее. Главное – любовь, много любви. Леонард замолчал, глядя в стол. Я ждал, когда он снова заговорит, но он молчал. Тогда заговорил я.

Очень трогательная история, Леонард. Очень славная и добрая.

Он поднимает глаза на меня.

Но я не ребенок, не сирота, я не хочу участвовать в твоих замыслах. Понял?

Он улыбается.

Тебе нужна помощь, малыш.

Найди себе кого-нибудь вместо меня, Леонард.

Тебе нравится футбол?

Найди себе кого-нибудь вместо меня.

Я услышал тебя, понял тебя, теперь хочу сменить тему разговора. Тебе нравится футбол?

Да.

За кого болеешь?

За «Кливленд Браунз».

Правда?

Да.

Почему за «Браунз?

Я родился в Кливленде.

Он кивает.

Сегодня они играют в Питтсбурге, матч должен быть интересным. Может, посмотрим вместе?

Это часть твоего замысла? Тогда я не согласен.

Нет, конечно.

Тогда может быть.

У тебя другие планы на вечер?

Нет.

Тогда посмотрим вместе.

Может быть.

Замечаю Линкольна – он идет через столовую. Смотрит на меня, подноса в руках нет. Я смотрю на него. Леонард замечает, что я смотрю в сторону, и следит за моим взглядом.

Похоже, еще одна стычка намечается.

Пока не было ни одной.

Линкольн подходит. Смотрит на Леонарда.

Ты не против оставить нас с Джеймсом вдвоем на минуту?

Леонард смотрит на меня.

Ты не против, малыш?

Нет.

Он встает, забирает поднос.

Я буду рядом, если понадоблюсь.

Он указывает на соседний столик.

Ты не понадобишься, Леонард.

Леонард смеется, переходит к соседнему столику, усаживается за него и смотрит на нас. Все остальные тоже смотрят на нас. Линкольн выдвигает стул и садится.

Вы с Леонардом дружите?

Типа того.

Тебе о нем что-нибудь известно?

Немного.

Пожалуй, это не тот человек, с которым тебе следовало бы водить дружбу.

Ты за этим и пришел? Сообщить, с кем мне водить дружбу, а с кем нет?

Нет.

Тогда говори, зачем.

Эрик вчера приходил ко мне поговорить.

Кто такой Эрик?

Приятель Роя. Они вместе выписались вчера.

И что же он сказал?

Он сказал, что Рой помешался на мысли выдворить тебя отсюда, начал вредить тебе, пачкал туалеты после твоей уборки.

Очень интересная информация.

Я тоже счел ее интересной, поэтому хочу извиниться перед тобой. Рой был просто образцовым пациентом, и я не понимаю, почему он так вел себя. Я ошибся, когда поверил ему, а не тебе. Прости. Мне хотелось бы начать сначала и строить отношения с тобой с чистого листа. Посмотрим, может, тогда нам удастся прийти к взаимопониманию.

Я готов.

Он встает.

Итак, начнем сначала?

Хорошо.

Мы пожимаем друг другу руки, он выходит, а я сажусь обратно доедать свой завтрак. Не успеваю проглотить кусок, как Леонард подсаживается ко мне – интересуется, о чем мы говорили, а я отвечаю – ни о чем, но он не верит, допытывается, а я не реагирую, молча ем свой завтрак. Доев, встаю, забираю поднос, ставлю на конвейер и возвращаюсь в отделение. На нижнем ярусе народ подтягивается к телевизору, смотрит шоу про футбол перед матчем. Кто курит, кто пьет кофе, кто-то весел, кому-то все обрыдло. Но неважно, кто чем занят, кто в каком настроении – все, как один, пялятся в экран.

Наркоману требуется топливо. Любое, хоть какое, на худой конец сгодится даже обычная мура из идиотского ящика. Топливо. Осталось тринадцать с половиной часов. Беру чашку кофе, пристраиваюсь на диване, закуриваю сигарету и смотрю шоу про футбол. Понятия не имею, о чем толкуют люди на экране, и у них, похоже, понятия не больше моего, но вид такой многозначительный, что невольно прислушиваюсь. Через пару минут впадаю в ступор. Пялюсь в экран. Пью кофе. Курю сигарету. Даже не пытаюсь вникнуть в то, о чем говорят эти парни на экране.

Леонард входит вместе с Лысым Коротышкой, замечает меня, присутствующие заключают с ним пари на исход матча, а Лысый Коротышка записывает ставки на клочке бумаги, получает деньги и кладет в маленькую сумочку с большой молнией. В этот момент приходит Линкольн, и бурная деятельность замирает. Он уходит – все возобновляется. У кого нет денег, те спорят на сигареты или утренние работы, один тип ставит пару шлепанцев, другой – солнцезащитные очки. Наркоманам требуется топливо. Телевизора недостаточно. Когда начинается трансляция, все спорят, какой матч смотреть, но Леонард кладет конец спору, объявив, что смотреть будем Питтсбург – Кливленд. Никто не хочет смотреть этот матч, раздается недовольный ропот, но Леонард говорит, что решение окончательное, все затыкаются и переключают внимание на экран.

Когда я был ребенком, Отец часто покупал сезонный абонемент на матчи «Браунз». Он мог бы приглашать деловых партнеров, но никогда этого не делал. Каждое воскресенье осенью мы с Братом надевали фуфайки и кепки «Браунз», трамваем ехали на окраину города, а потом топали пешком до стадиона. Весь матч Отец держал нас за руки, а поскольку мест было только два, то меня он сажал себе на колени, и я смотрел матч оттуда. Мы свистели, кричали, ликовали, распевали кричалки, когда «Браунз» выигрывал, гудели, когда проигрывал. Когда я подрос и уже не помещался на коленях, Отец брал нас с Братом по очереди. В одно воскресенье на стадион ехал Брат, в другое я. Если Отец был в отъезде, нас водила Мать. Ребенком я обожал этих чертовых «Браунз», и, хоть уже сто лет не смотрю футбол, какая-то часть меня до сих пор их обожает. Ребенком я любил свою семью, и, хоть уже сто лет живу один, какая-то часть меня до сих пор ее любит – та же самая часть, которая до сих пор обожает «Браунз», сохраняет в себе остатки человечности и помнит, что такое любовь.

Я сижу, молча смотрю игру, в памяти всплывают матчи, на которые мы ходили с Матерью, Отцом и Братом. Рядом со мной люди кричат то радостно, то огорченно – в зависимости от того, на кого поставили. Какой-то тип ворчит, что приходится смотреть игру Кливленд – Питтсбург, называет Кливленд сплошным обломом, твердит, что не видал города дерьмовее, что жители его – дерьмо редкостное, хуже людишек не бывает, что достало его смотреть на эту поганую команду из этого поганого городишки, и так без конца. Примерно через полчаса у меня истощается запас воспоминаний и любви, я наклоняюсь, смотрю на него в упор, пока он не оборачивается в мою сторону, и говорю – заткни фонтан, не то сегодня главным твоим обломом станет то, что ты не сумел вовремя заткнуть свое вонючее хайло. Одна часть меня все еще способна любить. Но очень маленькая.

Наступает час ужина, большинство берут в столовой сэндвичи, приносят их с собой и продолжают смотреть футбол. Я тоже собираюсь за сэндвичем, но тут подходит Тед, говорит, что меня разыскивает кто-то из администрации, нужно подойти к стойке дежурного. Я спрашиваю, не знает ли он, в чем дело, он отвечает, что нет.

Я встаю, иду к стойке дежурного, называю свое имя. Дежурная улыбается, говорит, что ко мне приехали гости, и провожает меня по короткому коридору к двери.

Они ждут там.

Кто они?

Просили не говорить.

Спасибо.

Она уходит, а я стою и пялюсь на дверь, потом делаю глубокий вдох. Я не горю желанием встретиться с людьми из своей прошлой жизни. У них не найдется для меня даже пары добрых слов, и я своим поведением вполне заслужил их ненависть. Делаю глубокий вдох, открываю дверь и слышу смех. Смех замолкает, я вхожу в комнату – там за столом сидит мой Брат, с ним двое моих старых знакомых, они живут парочкой в Миннеаполисе. Брат встает.

Как дела, Братишка?

Я улыбаюсь.

Ничего.

Он обнимает меня, я его. Приятно.

А ты как тут оказался?

Мы разжимаем объятия.

Сегодня у вас приемный день. Я не захотел его пропускать.

Поворачиваюсь к своим знакомым. Их зовут Джули и Кирк.

А вы как тут оказались?

Джули улыбается.

Мы тоже не захотели пропускать приемный день.

Я улыбаюсь.

Спасибо.

Кирк подымается с места, обнимает меня, Джули следом за ним. На столе лежат несколько пакетов. Брат указывает на них.

А теперь разворачивай подарки.

Я сажусь.

Это все ты привез?

Кое-что я, кое-что они.

Я смотрю на Джули и Кирка.

Не думал, что ты захочешь со мной разговаривать после прошлого раза.

Кирк смеется.

Люди часто делают глупости, когда обдолбаются. Не стоит даже вспоминать об этом.

Спасибо тебе.

Он пододвигает мне коробку.

Открой лучше.

Коробка обернута красивой бумагой – яркой, разноцветной, с надписью «поправляйся». И перевязана ленточкой. Я разворачиваю ее медленно, осторожно, мне даже не хочется снимать ее. Так бы и любовался ей.

Под бумагой оказывается простая картонная коробка. Открываю – внутри еще три завернутые в бумагу коробки. Вынимаю их, смотрю на Кирка и Джули.

Зачем вы, не стоило.

Джули улыбается.

Нам захотелось.

Я тоже улыбаюсь, смотрю на коробки, открываю их, с трудом сдерживаю слезы. Я не заслужил такой доброты. Не заслужил.

В коробках лежат шерстяные тапки, два блока сигарет, упаковка шоколада. Смотрю на Джули и Кирка, благодарю их, мой голос дрожит, а они улыбаются, потом Брат подвигает свои коробки, они не так красиво обернуты, но тоже хороши.

Открываю их, а там две пары брюк хаки, две пары шерстяных носков, две белые футболки, две пары шорт, черный шерстяной свитер, пижама и черная кепка с эмблемой «Кливленд Браунз». Еще зубная щетка с зубной пастой, шампунь, мыло, крем для бритья и бритва. И несколько книг.

Я смотрю на все эти дары, пытаюсь вымолвить хоть слово, но не могу. Смотрю на Брата. Он улыбается.

Тебе все понравилось?

Ага.

Нужно что-нибудь еще?

Нет, все просто замечательно.

Я встаю, подхожу к Брату, наклоняюсь и обнимаю его, шепчу на ухо – «спасибо», потом проделываю то же с Джули и Кирком, собираю подарки и направляюсь к двери.

Они встают. Брат говорит.

Проводить тебя?

Было бы здорово.

Мы вместе выходим, идем по лабиринту ярко освещенных, чистых, неуютных коридоров, а Джули рассказывает, что она здесь уже бывала, потому что ее брат лечился в этой клинике пару лет назад. Ужасное было время, брат находился в ужасном состоянии, но он поправился и до сих пор держится. Так что воспоминания у нее смешанные – и плохие, и хорошие.

Мы доходим до моего отделения, я захожу в палату, чтобы оставить вещи, а Брат, Джули и Кирк ожидают меня на верхнем ярусе. В палате никого нет. Я прохожу в свой угол, складываю новое имущество на кровать, сажусь сам и смотрю на все это. Самые простые вещи. Повседневная необходимость для большинства людей. Одежда, туалетные принадлежности. Продукты. Несколько книг, чтобы занять ум. Простые вещи. Я прикасаюсь к ним, беру в руки, ощупываю. Самые прекрасные вещи, которые были у меня за последнее время.

Я понимаю, что Брат, Джули и Кирк ожидают меня, поэтому выхожу из палаты. Поднимаюсь на верхний ярус – но Брата, Джули и Кирка там нет. Эд и Тед сидят за столом, играют в карты, пьют кофе, курят, и я спрашиваю, не видали ли они моих гостей, а сам надеюсь, надеюсь, надеюсь, что они не бросили меня, не ушли, Тед говорит, что они смотрят футбол, я гляжу вниз через перила и вижу – они сидят на диване и смотрят окончание матча Кливленд – Питтсбург. Я спускаюсь, сажусь на пол у дивана и смотрю игру вместе с ними, Кливленд выигрывает, и победившие в пари забирают свой выигрыш, а проигравшие ругаются и жалуются и увеличивают ставки на следующую игру. Парень, который ставил свои тапки, проиграл. Теперь он ставит свой свитер.

Джули не хочет больше смотреть футбол, предлагает прогуляться. Все соглашаются, я иду за курткой Хэнка и за своей новой кепкой, надеваю их, мы выходим на улицу – погода ясная, выглянуло солнце, воздух свежий, земля влажная, день такой, что лучше в это время года в Миннесоте не бывает.

Клиника раскинулась на тысячу акров. Корпуса, соединенные переходами, занимают пять акров, а вся остальная территория предназначена для прогулок, размышлений, уединения. Дорожки, вдоль дорожек газоны, на газонах скамейки. Есть два лесных участка, два маленьких озера, несколько полян с высокой травой, болотце с мостиком через него. Джули ориентируется в дорожках и тропах, потому что бывала здесь раньше, и ведет нас. Мы почти не разговариваем, только изредка перебрасываемся замечаниями по поводу окрестностей. Под ногами шуршат листья и сучки. Солнце ярко светит и хорошо греет, небо синее, синее, синее. Звери и птицы хлопочут, заготавливают корм. Один порыв ветра приносит холодный воздух, а другой его уносит. Земля засыпает и будет спать до конца зимы, но сегодня она дышит и шевелится. Мы проходим мимо пациентов, мимо их посетителей, киваем им на ходу – и только. Земля дышит, дышит, и все вокруг это чувствует, ценит, помнит. Жизнь. Помнить о жизни.

Мы неспешно, мирно гуляем целый час и возвращаемся к терапевтическому отделению. Как только выходим из лесной чащи, до нас доносятся крики, долгие, громкие, пронзительные крики. Брат, Джули и Кирк смотрят на темные зарешеченные окна, Брат спрашивает, что там происходит, почему люди так кричат. Я говорю, любишь кататься – люби и саночки возить, и ускоряю шаг, чтобы скорее пройти мимо, но крики преследуют нас, теперь они звучат в голове.

Мы выходим к главному зданию, Джули предлагает посидеть на скамейке, там, где я сидел недавно. Когда подходим ближе, с одной из скамеек встает Лилли с маленькой хрупкой пожилой женщиной. Лилли держит ее за руку, они идут нам навстречу. Лилли улыбается мне.

Привет, Джеймс.

Привет, Лилли.

Это моя бабушка.

Я улыбаюсь бабушке, у нее длинные седые волосы и синие глаза, как у Лилли.

Привет.

Она тоже улыбается. Улыбка у нее добрая.

Привет, Джеймс.

Я показываю на Брата, Джули и Кирка…

Это мой Брат Боб, а это мои друзья Джули и Кирк. А это Лилли и ее бабушка.

Лилли улыбается.

Привет.

Боб, Джули и Кирк – все улыбаются, говорят привет. Бабушка говорит.

А что у тебя с лицом?

Ударился.

Сам?

Вроде того.

Зачем?

Я не нарочно. Любишь кататься – люби и саночки возить.

Бабушка улыбается, ласково касается моей щеки.

Надеюсь, ты больше не будешь кататься на этих саночках, Джеймс.

Я улыбаюсь, мне приятно от тепла ее ладони.

Посмотрим.

Она кивает. Она все поняла, такие раны для нее не новость. В ее взгляде нет ни осуждения, ни жалости. Только надежда.

Приятно было познакомиться с тобой.

Мне тоже.

Она смотрит на Лилли, улыбается.

Нам пора идти, милый.

Лилли смотрит на меня и мягко говорит.

Пока.

Я отвечаю таким же взглядом, таким же тоном.

Пока.

Она смотрит на Боба, Джули и Кирка.

Приятно было с вами познакомиться.

Боб, Джули и Кирк отвечают хором.

Нам тоже.

Лилли с бабушкой уходят, я смотрю им вслед – они, держась за руки, идут по направлению к Корпусу. Ни жалости, ни осуждения. Только надежда.

Когда они уходят так далеко, что не услышат, Джули игриво толкает меня в бок.

Кто такая?

Это Лилли.

Поняла, что Лилли. Кто она такая?

Девушка, которая лечится в клинике и гуляет с бабушкой.

Джули снова толкает меня.

Продолжай.

Я смеюсь.

Я встретил ее, когда поступил сюда. Ничего про нее не знаю.

Ты ей нравишься.

Я подхожу к средней скамейке, сажусь.

Не может быть.

Боб, Джули и Кирк подходят ко мне, тоже садятся.

Кирк говорит.

Ты знаешь что-нибудь про…

Я обрываю его.

Нет, и знать не хочу.

Говорит Джули.

Все так плохо?

Да, так плохо.

Боб достает сигарету, предлагает мне.

Куришь?

Я беру, закуриваю. Никотин доставляет удовольствие.

Братишка?

Я смотрю на озеро.

Не хочу приставать, но прав ли ты?

Не знаю.

Наступает неловкое молчание. Я не смотрю на них, но знаю, что Боб переглядывается с Джули и Кирком. Джули говорит.

Как ты себя чувствуешь?

Не знаю.

Говорит Кирк.

Тебе становится лучше?

Не знаю.

Брат шутливо хлопает меня по плечу.

Какого черта, Братишка. Поговори с нами.

Я поворачиваюсь к нему.

Я не знаю, что говорить.

Какие у тебя планы?

Не знаю.

Говорит Джули.

Ты поправишься, все будет хорошо.

Сомневаюсь, получится ли.

Говорит Боб.

Почему сомневаешься?

Потому что я обдолбанный урод, вконец обдолбанный. Не знаю, как уж я до этого докатился, но докатился, и у меня куча разных болячек, черт, и я не знаю, можно ли их вылечить. Не знаю, можно ли меня вылечить.

Говорит Джули.

Все на свете поправимо.

Сказать легко, сделать труднее.

Моему брату ведь удалось.

Я не твой брат.

Говорит Боб.

Надо попытаться, Братишка.

Посмотрим.

Нет, не посмотрим. Ты должен, черт возьми.

Я смотрю на озеро, делаю глубокий вдох.

Я больше не хочу об этом говорить.

Наступает неловкое молчание. Я не смотрю на них, но знаю, что Боб переглядывается с Джули и Кирком, понимаю, что они ищут выход из положения.

Говорит Боб.

Звонил родителям?

Я смеюсь.

Я больше не хочу говорить об этом.

Сделай мне одолжение, позвони им.

Где они сейчас?

Дома, в Мичигане. Завтра возвращаются в Токио.

Хорошо.

Говорит Джули.

Кому-нибудь звонил?

Люсинде, Кортни и Эми.

Как они?

Хорошо, наверное. Рады за меня, что я здесь.

Очень многие рады за тебя.

Сомневаюсь.

Говорит Кирк.

Куча людей нам звонила, все спрашивают о тебе.

Кто же это?

Мы составили список.

Кирк смотрит на Джули. Джули достает из сумки лист бумаги и протягивает мне. Я кладу его в карман. Джули говорит.

Ты даже не взглянешь?

Потом посмотрю. Не хочу тратить наше время на дурацкий список.

Она смеется, смотрит на часы.

Уже поздно.

Который час?

Четверть четвертого.

Когда заканчиваются часы приема?

Боб отвечает.

В четыре.

Я усмехаюсь.

Ты чего?

Осталось пять часов сорок пять минут.

Кирк говорит.

Ты о чем?

Ни о чем.

Я встаю.

Пойдемте в отделение.

Они тоже встают, мы идем к корпусу, Брат кладет руку мне на плечо и говорит, что гордится мной, я смеюсь в ответ, он повторяет свои слова, я благодарю его, и мы заходим внутрь, я показываю им свою палату, знакомлю с Уорреном, который читает детектив, сидя на кровати. Джули хочет в туалет, я объясняю, как найти общий сортир, и она выходит. Мы с Бобом и Кирком идем к телевизору, где договорились ждать Джули. Садимся на пустой диван, смотрим футбол. Я курю сигарету. Осталось пять часов пятнадцать минут. Подходит Джули, в руках у нее визитка. Она протягивает ее мне, спрашивает, не знаю ли я этого парня. Я смотрю. На визитке написано «Джон Эверетт, секс-ниндзя. Сан-Франциско, далее везде».

Я возвращаю ей визитку, спрашиваю, не оскорбил ли он ее какой-нибудь бестактной выходкой. Она смеется.

Он очень нервничал и все время пялился на мою задницу. Вел себя нелепо и смешно.

Кирк берет визитку, читает и смеется, потом передает Бобу, тот тоже читает и смеется. Кирк спрашивает, знаком ли я с этим Ниндзя, я отвечаю – он мой сосед по палате. Кирк, присвистнув, забирает визитку у Боба, еще раз смотрит на нее, свистит громче. Спрашивает, нельзя ли ему познакомиться с этим Ниндзя, я говорю – может, в другой раз, а Джули смотрит на свои часы и говорит – нам пора, мы проходим через лабиринт ярко освещенных неуютных коридоров к главному входу, и я выхожу с гостями на крыльцо, чтобы попрощаться.

Спасибо, что навестили. Для меня это очень много значит.

Говорит Джули.

Мы переживаем за тебя.

Я не хочу, чтобы вы переживали.

Говорит Кирк.

Все равно будем.

Не стоит.

Говорит Боб.

Мы хотим, чтобы ты поправился, Братишка.

Я знаю.

Эта клиника – единственный выход.

Есть и другой.

Какой?

Думаю, ты сам догадываешься.

Боб кладет руку мне на плечо, смотрит на меня.

Поправляйся. Пожалуйста, поправляйся.

Он вдруг начинает плакать, при виде его слез я тоже готов расплакаться, а я не хочу этого. Он делает шаг вперед, обнимает меня, сжимает крепко, я тоже обнимаю его, это хорошее, крепкое, глубокое, настоящее чувство. Ведь это мой Брат, моя кровь, единственное существо на свете, которое состоит из того же материала, что и я, тот человек, который знает меня лучше всех на свете, который будет скучать по мне больше всех на свете, если меня не станет. Разве это не причина, чтобы остаться в клинике, я же ему не безразличен – то, что он сейчас расплакался, имеет значение, в глубине души я понимаю, что для меня только это и имеет значение.

Мы размыкаем объятие, он толкает меня, как обычно делают братья.

Я не хочу, чтоб ты отбросил копыта, слышишь, упрямый засранец.

Я тоже толкаю его.

Я понял тебя. По рукам.

Он кивает, он знает меня слишком хорошо и понимает, что ничего другого от меня не добьешься. Я обнимаю Джули и Кирка, благодарю их за подарки и приезд, а они говорят, что на следующей неделе приедут опять, и чтобы я звонил им, если что-нибудь потребуется. Я снова благодарю их. Они идут к машине. Я захожу обратно в корпус. Иду по ярко освещенным неуютным коридорам. Возвращаюсь в отделение.

Когда вхожу, застаю всех на нижнем ярусе. Леонард стоит на диване, а Лысый коротышка на полу рядом и размахивает руками, они пытаются успокоить людей. Увидев меня, Леонард улыбается, смотрит на часы и поднимает руку.

Я думал, ты сбежал. Осталось четыре часа.

Я смеюсь.

Иди сюда, Малыш. Присоединяйся к нашей компании.

Подхожу, высматриваю местечко у стены, подальше от скопища людей, которых усмиряют Леонард и Лысый коротышка. Лысый прекращает размахивать руками, а Леонард вбирает полную грудь воздуха и обращается сверху к толпе.

Люди, у меня сегодня был прекрасный день.

Несколько человек усмехаются.

Я посмотрел отличный матч, черт подери, я выиграл кучу пари и загреб кучу ваших денег, и еще мне удалось одержать победу в одной ситуации, хотя на победу я не рассчитывал.

Несколько человек усмехаются, остальные неодобрительно фыркают. Леонард смеется.

Я понимаю ваше недовольство, но я хочу обратить ваше недовольство и ваше возмущение в радость. Я хочу поделиться с вами моим уловом, отпраздновать с вами мои победы. Я все уладил с администрацией, позвонил в Миннеаполис, в «Каджун Сэм» и заказал доставку еды. Так что сегодня пируем.

Все радостно галдят.

Еда прибудет в шесть. Если кто не любит индийскую кухню, пусть повеселится в чертовой столовке.

Все снова радостно галдят.

Я хочу немного вздремнуть перед разгулом. Увидимся в шесть.

Леонард слезает с дивана, все благодарят его, задают вопросы, облепляют со всех сторон, пока он идет в свою палату. Я захожу в телефонную кабинку, сажусь на холодный металлический стул, закрываю дверь и вынимаю из кармана список, который дали Джули и Кирк, читаю его. Удивляюсь тому, что подобный список возник – значит, люди интересовались мной. Удивляюсь именам, которые обнаруживаю в этом списке.

Беру телефонную трубку, набираю номер за номером. Адриенны нет дома, Эбена нет дома, Джоди нет дома, у Мэтта мой вызов отклонен. Дозваниваюсь до Энди и Кевина. Оба говорят, что были со мной в ту ночь, когда я упал, оба говорят, что я был вообще не в себе. Кевин говорит, что помнит мало, потому что сам вырубился, но помнит, что я был с ним. Говорит, что хочет навестить меня, а я говорю – будет славно, если получится, и благодарю его. Энди говорит, что нашел меня без сознания, у меня шла кровь, и он дотащил меня до машины и отвез в больницу. Упросил доктора не звонить в полицию, а помочь доставить меня к самолету. Позвонил моим родителям, довез до аэропорта и посадил в самолет. Я благодарю его, говорю, что если останусь жив, то в моем спасении будет его заслуга. Он говорит, что благодарить его не надо, что он готов спасать меня сколько угодно, но надеется, что этого не понадобится. Я спрашиваю, не в курсе ли он, что я принимал и что делал в Огайо, он отвечает, что нашел у меня в кармане пайп и крэк, неподалеку валялся окровавленный тюбик клея, а больше он ничего не знает. Говорят, что меня видели утром часов в десять, что я был пьян и невменяем, а потом куда-то пропал на весь день. Он сам меня впервые увидел, когда я уже валялся без сознания. Я еще раз благодарю его. Мы прощаемся. Я вешаю трубку.

Звоню родителям. Трубку снимает Мать, она отвечает.

Джеймс.

Ее голос звучит искренно.

Привет, Ма.

Сейчас я позову папу.

Она отводит трубку, кричит Отцу. Он берет трубку.

Как дела, Джеймс?

Хорошо, Папа.

Говорит Мать.

Тебе лучше?

Не знаю.

Ты сделал выводы?

Не знаю.

Она вздыхает, вздыхает разочарованно. Говорит Отец.

Джеймс.

Да.

Мы с мамой поговорили с наставниками, хотим приехать к тебе.

Не надо.

Почему?

Потому что я не хочу, чтобы вы сюда приезжали.

Почему?

Потому что не хочу.

Говорит Мать.

Нам сказали, в клинике есть Семейная программа – так ее называют, нам в течение трех дней будут рассказывать про твою болезнь и про то, как можно помочь тебе справиться с ней. Мы бы хотели приехать.

Про какую болезнь?

Алкоголизм и наркомания – это болезнь, Джеймс.

Кто тебе это сказал?

Во всех книгах написано.

Ясно. В книгах, значит.

Неловкая пауза. Говорит Отец.

Поверь, Джеймс, мы бы очень хотели участвовать в программе. Думаем, нам всем это будет полезно.

Я не хочу, чтобы вы приезжали сюда, если приедете, я разозлюсь, как последняя сволочь.

Говорит Мать.

Не ругайся, пожалуйста.

Постараюсь.

Снова неловкая пауза. Я говорю.

Возвращайтесь в Токио. Я позвоню вам на следующей неделе, расскажу, как дела.

Говорит Отец.

Мы очень переживаем за тебя, Джеймс.

Слышу, как Мать начинает плакать.

Я знаю.

Мы правда хотим приехать.

Плач.

Делайте, что хотите, но не думайте, что я буду в этом участвовать.

Тебе что-нибудь нужно?

Плач.

Мне нужно идти.

Мы любим тебя, Джеймс.

Я знаю.

Говорит Мать.

Я люблю тебя, Джеймс.

Звони нам, если что-нибудь понадобится.

Мне пора идти, Папа.

Пожалуйста, подумай, насчет Семейной программы.

Пока, Папа.

Пока, Джеймс.

Мать рыдает.

Пока, Джеймс.

Пока, Мама.

Мать рыдает.

Мы любим тебя.

Мне пора идти.

Вешаю трубку, делаю глубокий вдох, смотрю в пол. Мать с Отцом сидят в своем доме в Мичигане. Мать плачет, Отец старается ее успокоить, их сердца разбиты, они хотят приехать ко мне, хотят помочь мне, а я не хочу, чтобы они приезжали, и не хочу, чтобы они мне помогали. Мать плачет, потому что ее сын алкоголик, наркоман и преступник. Отец пытается успокоить ее. Я разбил им сердце. Смотрю в пол.

Возвращаюсь в палату, сажусь на кровать. Джон сидит в своем углу. Увидев меня, встает, подходит.

Не сердись на меня.

Я не сержусь.

Хорошо, если так.

Давай считать, что это было забавно.

Я придумал, как загладить свою вину.

Я не сержусь.

Позволь мне все загладить.

Хорошо.

Он садится на край моей кровати, честно смотрит мне в глаза.

Сколько тебе лет?

Двадцать три.

Такой молодой.

Я усмехаюсь.

Чего ты хочешь, Джон?

Он глубоко вздыхает.

Загладить свою вину.

Хорошо.

А если этого будет недостаточно, рассмотрим другие варианты.

Чего ты хочешь, Джон?

Он лезет в карман, достает фотографию, подает мне. На фото юная красавица в бикини.

Вот, девушка в бикини.

И что?

Это моя дочь.

Она у тебя красавица, но меня не интересуют фотографии твоей дочери.

Не в этом дело.

Тогда в чем?

Я хочу подарить ее тебе. Можешь делать с ней все, что хочешь.

Ты спятил, Джон.

Я возвращаю ему фотографию.

Она тебе не нравится?

Какое ты имеешь право дарить мне свою дочь, черт подери?

Моя семья содержит ее вместе с ее матерью, оплачивает все их счета.

И что?

Она сделает все, что я скажу.

Отвали, Джон.

Она сделает все, что я скажу.

Тогда скажи ей, чтобы не прогуливала школу, держалась подальше от наркотиков, а главное – от тебя.

Это хороший совет.

Отвали, Джон.

Я сожалею обо всем.

Не надо сожалеть, Джон. Просто отвали.

Он поднимается.

Ладно.

Он идет в свой угол, заползает на кровать, забивается под одеяла и подушки, мне слышно, как он клянет себя на чем свет стоит. Да, он несчастный, больной, конченый придурок, но ведь когда-то он был невинным ребенком. Ребенком, у которого есть будущее, вся жизнь впереди. Его отец был богат и влиятелен, и однажды, в один несчастный проклятый день он стал приставать к сыну. Я так и представляю маленького Джона, он один в комнате, играет в солдатиков или в Лего, и вот заходит отец, закрывает за собой дверь и говорит, что хочет побыть с Джоном наедине. После того как дело сделано – я так и вижу эту картину, – Джон заползает на кровать, забивается под одеяла и подушки и клянет себя на чем свет стоит.

Я сижу, слушаю стенания Джона и думаю – чем бы ему помочь. Сижу, слушаю, и мне хочется ему как-нибудь помочь. Но его положение безнадежно, он окончательно и непоправимо испорчен. Побывай он хоть в сотне клиник, проведи хоть десять лет, прорабатывая «Двенадцать шагов», это все равно что мертвому припарки. Он сломан окончательно и починке не подлежит, он ранен смертельно, раздавлен непоправимо. Ему никогда больше не быть счастливым и веселым, не почувствовать себя беззаботным, не стать нормальным. Ему не дано познать чистоты, веселья, радости, искренности, покоя, никакого подобия душевного здоровья. Несчастный, больной, конченый придурок, тебе этого не дано. Мне жаль тебя.