Текст книги "Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953"

В более широком контексте борьбы с должностными преступлениями взяточничество имело свои интересные особенности. Примечательно, что наказания, установленные УК РСФСР 1926 г., не менялись до 1953 г. (и дальше; первый их пересмотр произошел в Уголовном кодексе 1960 г.), несмотря на огромные политические и экономические перемены. Две статьи УК РСФСР 1926 г. касались взяточничества, которое закон определял как ненадлежащее влияние на выполнение должностным лицом своих служебных функций в интересах дающего взятку⁴⁰. Люди, получавшие взятки, обвинялись по ст. 117, тогда как дача взятки и посредничество во взяточничестве подпадали под ст. 118. Уголовный кодекс классифицировал взяточничество как должностное преступление – т. е. преступление, совершаемое должностным лицом благодаря своему служебному положению. Кодекс не относил взяточничество ни к хозяйственным преступлениям (как, например, спекуляция), ни к преступлениям против социалистической собственности (таким, как кража).

Конечно, раздача взяток часто представляла одно из важнейших условий в схемах спекуляции, растраты и присвоения госсобственности. Закон признавал, что взятка может предлагаться наличными либо в форме иных ценных вещей (или услуг), включая «скот, зерно, одежду, мануфактуру, водку, продукты питания и т. п.»⁴¹. По закону, даже если должностные лица просто принимали подарки, сделав то, чего закон от них требовал, они тем самым совершали преступление в виде взяточничества. Должностные лица не могли дополнительно «вознаграждаться» за исполнение части своих обычных обязанностей. Обвинявшиеся во взяточничестве нередко оправдывались именно в этом духе: дескать, ничего преступного не сотворили, всего лишь приняли знак благодарности за хорошо сделанную работу. В отличие от царского законодательства, советское рассматривало даже такое вознаграждение постфактум как серьезное преступление, подлежащее наказанию по статьям о взяточничестве.

До 1946 г. служащий-взяточник мог получить при отягчающих обстоятельствах от 5 до 10 лет заключения, хотя столь суровые приговоры бывали довольно редко. Большинство осужденных за получение или дачу взяток до 1946 г. приговаривались к лишению свободы на срок от 6 месяцев до 2 лет, к условным срокам либо исправительным работам на рабочем месте. После введения крутых мер летом 1946 г. наказания несколько ужесточились (хотя законы не изменились), и большинству осужденных взяточников и взяткодателей давали от 2 до 5 лет, при отягчающих обстоятельствах – до 10 лет.

Невозможно точно определить абсолютный уровень взяточничества в столь закрытом обществе, как сталинский СССР. (Даже в демократических обществах со свободной прессой и сравнительно доступными данными по преступности рассчитать масштабы незаконной экономической деятельности неимоверно сложно.) Тем не менее и рассказы из жизни, и архивные материалы свидетельствуют о широкой распространенности этого явления после войны. Хотя криминальная статистика, вероятно, не говорит всего, в 1945-1953 гг. самое большое число осужденных за взяточничество по стране за год составляло только около 5,6 тыс. чел. (в 1947 г.) – цифра, явно сильно заниженная, как всегда, когда речь идет о делах такого рода⁴². Как обычно бывает во всем мире, лишь малая доля случаев взяточничества раскрывалась или преследовалась в судебном порядке. В СССР возможности для взяточничества были чрезвычайно разнообразны, а различные его схемы с большим трудом поддавались выявлению⁴³. Расхождение между реальными масштабами таких преступлений и числом осужденных за них отчасти объяснялось трудностями, с которыми сталкивались правоохранительные органы при их раскрытии, а затем преследовании. Взятка – сделка тайная, без свидетелей, участвуют в ней, как правило, всего два человека (иногда три, если кто-то действует в качестве посредника). Кроме того, как заметила Сьюзен Роуз-Аккерман, «обе стороны сделки заинтересованы в том, чтобы посторонние не догадались о значении платежа, и всеми силами стараются о нем молчать»⁴⁴. Обеим сторонам было выгодно, чтобы успешная операция навсегда осталась нераскрытой.

В сентябре 1946 г., менее чем через 18 месяцев после триумфального завершения войны, редакционная передовица в солидном советском юридическом издании, ежемесячном журнале Прокуратуры, Министерства юстиции и Верховного Совета СССР «Социалистическая законность», обрушилась с громами и молниями на тех советских администраторов, которые не извлекли уроков из героического военного опыта. Администраторы-взяточники порицались и осуждались как значительная угроза послевоенному порядку. Редакция относила тревожный рост взяточничества на счет ничтожного меньшинства морально развращенных должностных лиц, которым недоставало патриотизма и чувства долга. В период послевоенных трудностей эти немногие порочные бюрократы воспользовались ситуацией. «Во время Великой Отечественной войны организованная, четкая деятельность всех звеньев государственного механизма способствовала успешному разрешению военных задач, вставших перед нашей страной», – заявлялось в статье⁴⁵. Авторы цитировали сталинскую речь от 6 ноября 1942 г., превозносившую труд советского народа в тылу: «В результате всей этой сложной организаторской и строительной работы преобразилась не только наша страна, но и сами люди в тылу. Люди стали более подтянутыми, менее расхлябанными, более дисциплинированными, научились работать по-военному, стали сознавать свой долг перед Родиной…» Вторя словам Сталина, редакция подтверждала, что государственный аппарат сыграл большую роль в этой жизненно необходимой работе. Однако, зловеще предупреждала она, отдельные звенья госаппарата «не свободны еще полностью от людей, лишенных чувства гражданского долга, от всякого рода случайных элементов, разгильдяев и жуликов, расхищающих социалистическую собственность, подрывающих правила социалистического общежития, нарушающих государственную дисциплину».

Далее авторы особо выделяли должностных лиц, берущих взятки. Эти преступники морально слабы, им нет места в советском обществе. Взяточники подтачивают способность партии к защите государственной собственности и плановому распределению благ среди населения: «Преступные и морально неустойчивые элементы, проникшие в государственный и хозяйственный аппарат, нередко становятся на путь злоупотреблений, получения и вымогательства взяток в целях расхищения социалистической собственности. Взяточники нарушают нормальную работу государственного и хозяйственного аппарата, подрывают государственную дисциплину и строгое плановое начало – этот непреложный закон советской системы хозяйства». Передовица клеймила берущие взятки «элементы» как «тунеядцев и врагов социализма».

В реальности, впрочем, дело обстояло гораздо сложнее и, по сути, гораздо серьезнее, чем подразумевал этот образчик праведного негодования. Война и ее последствия представляют собой практически непризнанный переломный момент в создании питательной среды для того типа коррупции, который стал характерной особенностью дальнейших периодов советской истории. Конечно, подобные преступления существовали до 1941 г. В начале 1930-х гг. введение пятилетних планов и коллективизация сельского хозяйства стимулировали рост черных рынков и других неформальных институтов внутри обобществленной экономики. В период же войны и послевоенного восстановления сложились условия, которые помогали ускорить процессы и усилить механизмы подпольной экономической деятельности и коррупции. Эти годы открыли предприимчивым государственным служащим, контролировавшим распределение дефицитных товаров и услуг, новые возможности для незаконных сделок с отчаявшимися советскими гражданами и друг с другом⁴⁶.

Великая Отечественная война и первые послевоенные годы действительно создали плодородную почву для взяточничества. В особенности с 1943 г., согласно архивным источникам, начался расцвет самых разнообразных видов должностных преступлений. Условия для такого роста коррупции возникли – или приобрели более выраженную форму – во время войны⁴⁷. Перемещение населения, бедность, крайняя нехватка жилья и продовольствия, расстройство судебно-правовой системы, перебои в распределении товаров и голод поставили в тяжелейшее положение многих советских людей, искушая должностных лиц воспользоваться преимуществами своего служебного положения. Как говорится в одном докладе Министерства юстиции, «общий моральный подъем в стране» в начале войны послужил одной из основных причин спада преступности в 19411943 гг.⁴⁸ Однако в 1944 г. аресты за многие типы преступлений, включая хищение госсобственности, злоупотребление служебным положением и взяточничество, существенно участились. На 1947 г. число осужденных за должностные преступления на 40 % превысило довоенный уровень⁴⁹. Этот рост оставался главной заботой властей в период позднего сталинизма и в конечном счете свидетельствует, что правоохранительные органы уделяли подобной деятельности больше внимания.

Вместо того чтобы попытаться противостоять своим правителям или даже свергнуть их, советские граждане в отчаянно трудный послевоенный период искали способы справиться с истощением и нищетой. В такой обстановке недозволенные сделки с должностными лицами стали первейшим средством выживания. Страстно желая (и все больше ожидая) мира, стабильности, крова, работы в награду за жертвы времен войны, люди вступали в тайные, пусть и противозаконные, соглашения с местными представителями государства, которые были в состоянии помочь им. Взятки, сунутые кому следует, смазывали механизмы как теневой, так и официальной экономики.

Правоохранительные органы определяли 1943-1946 гг. как период, когда взяточничество снова превратилось в серьезную проблему во многих областях советской жизни. Характерная для 1930-х гг. точка зрения, что взяточничество в советском обществе практически исчезло, по сути, уже не встречается после войны во внутренних обсуждениях вопроса преступности в партийном и правоохранительном аппарате. Одна инструкция генерального прокурора СССР в середине 1946 г. напоминает о довоенном взгляде сквозь «розовые очки», утверждая, будто за годы советской власти к началу войны взяточничество было почти полностью ликвидировано, главным образом благодаря органам прокуратуры⁵⁰. Тут слышатся отголоски официальной линии, гласившей, что государство до войны в основном покончило со взяточничеством. Сама прокуратура ставила себе в заслугу успехи в пресечении взяточничества до 1941 г., гордясь его отсутствием.

Однако в той же инструкции 1946 г. отмечается, что в последнее время ситуация изменилась к худшему и отвратительный порок взяточничества опять получил широкое распространение. Оно появилось даже среди работников прокуратуры – тех самых людей, которые призваны вести безжалостную борьбу с этим столь опасным для государства преступлением. Раз прокуратура признала скачок такого рода преступности во время войны, тем самым пятная собственную «летопись подвигов», значит, дела действительно обстояли весьма скверно.

Сферы наибольшего расцвета взяточничества указывают на слабые места послевоенного советского общества. Серьезные нарушения в системах производства, распределения, оформления документов, снабжения, транспорта и (как будет показано в дальнейших главах) правоприменения порождали неформальные (и зачастую незаконные) отношения между советскими гражданами и бюрократическим аппаратом. Подобные отношения играли значительную роль во многих центральных областях советской жизни: при распределении жилья, на железных дорогах, в кабинетах местной администрации, на рабочем месте. В сущности, можно утверждать, что взятка выполняла много важнейших социально-экономических функций, служа людям подспорьем, которое помогало справляться с кризисами и повышать уровень жизни.

Кто хватался за возможность участия в обмене подарками с должностными лицами после войны и какими мотивами при этом руководствовался? На каких аренах советской жизни это сильнее всего превалировало? Какие функции выполняло в послевоенном советском обществе? В большинстве судебных дел о взяточничестве фигурировали ответственные работники среднего и низшего звена, выторговывавшие относительно небольшие денежные суммы или ценности у людей любого социального уровня, от бьющихся с нуждой колхозников и промышленных рабочих до сравнительно благополучных директоров магазинов и заводов.

Изучение картины взяток можно структурировать в соответствии с целями, которым последние служили, и мотивами людей, их предлагавших. Сделки на основе обмена подарками позволяли людям маневрировать в обществе, управляемом на множестве уровней чрезвычайно склонной к волюнтаризму и неорганизованной государственной бюрократией. Вероятно, наилучшим термином для характеристики государственного управления в период позднего сталинизма будет русское слово «произвол», подразумевающее одновременно деспотичность, репрессивность, избыточность и непредсказуемость бюрократии.

В интересах группировки многих возможных типов взяток мы создали четыре общих (порой пересекающихся и отнюдь не взаимоисключающих) категории. Две из них были более распространены в быту, а две другие – связаны главным образом с местом работы. Первая разновидность взяточничества, характерная для повседневного быта, охватывала незаконные сделки, которые люди устраивали, дабы получить то, что, по их мнению, государство должно им по закону: жилье, социальные льготы, работу, проезд на транспорте. Взятки второго типа советские люди платили за услуги в обход закона – чтобы отвертеться от налогов или других обязательств перед государством, приобрести необходимые документы или прописку. На работе обладатели руководящих постов прибегали к третьему типу взяточничества в стремлении к дополнительным доходам и пользовались своим положением и властью, вымогая «дань» с нижестоящих. Такая дань часто принимала форму платежей от чьих-то подчиненных, часть которых сам их начальник потом выплачивал вышестоящим в иерархии, – вариант феномена «подношений». Наконец, управленцы совершали разного рода подпольные платежи ради выполнения плана в условиях хаотичной и крайне неэффективной экономики.

В главе 2 будет рассмотрено взяточничество в непрозрачных и откровенно карательных системах охраны правопорядка и уголовной юстиции.

Удачные сделки с госслужащими помогали советским людям преодолевать препятствия, воздвигаемые неповоротливым государственным бюрократическим аппаратом. Взятки первой категории имели целью получение того, на что человек имел право по закону, но чего не мог добиться из-за негибкости, некомпетентности или перегруженности официальных лиц. Благодаря таким платежам люди вырывали из хитросплетений бюрократии вещи первой необходимости, в том числе важные документы, жилье и услуги транспорта.

Отдельные лица всецело зависели от государственных ведомств в деле оформления насущно необходимых бумаг, удостоверяющих их трудовой стаж, личность, место жительства, включая внутренние паспорта. Повальное уничтожение личных документов и ведомственных архивов во время войны еще обострило потребность населения в массе разнообразной документации. Споры по поводу этих документов – либо их утраты и замены – могли проходить через множество отделов местной или городской администрации, чьи кадры находились в наилучшем положении, чтобы требовать незаконную «мзду» за решение проблем. Положение же индивидов, имеющих дело с бюрократией, которая зачастую не рассматривала их проблемы справедливо и вовремя, оказывалось чрезвычайно невыгодным. К примеру, пенсионеры, семьи с детьми, инвалиды, больные имели право на материальную помощь от государства. Некоторые должностные лица создавали таким людям препятствия в получении положенных льгот, содействуя процессу только после подношения ценного подарка. Просителям приходилось платить за ускорение канцелярской волокиты. По одному делу 1949 г. в Измайловской области Украинской ССР бухгалтер областного финансового отдела получил два года тюрьмы за отказ выдать субсидию женщине с детьми, если та ему тайком не заплатит⁵¹.

Один из главных мотивов для платы подобного типа порождался чудовищным жилищным кризисом в послевоенном СССР. Тогда в этой сфере существовали огромные трудности, в том числе с получением квартир. По статистике прокуратуры, незаконные платежи, связанные с жилищными проблемами, занимали второе место среди самых распространенных в послевоенные годы типов взяток, уступая только взяткам сотрудникам правоохранительных органов. В одном исследовании в феврале 1947 г. Прокуратура РСФСР обнаружила, что целую треть от 404 чел. в ее выборке арестованных за взятки составляли работники жилищных управлений⁵².

Квартира представляла собой одну из самых дефицитных и вожделенных вещей в СССР. Наличие жилья снизилось до критического уровня еще в 1930-х гг., когда миллионы людей хлынули на новые промышленные стройки и в старые, уже обустроенные города⁵³. Война усугубила нехватку, разрушив огромное количество жилищного фонда. Сразу после войны, например, один судебный работник в Белорусской ССР сообщал, что, «по данным Государственной Чрезвычайной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их соучастников – в городе Минске уничтожено 80 % строений, в гор. Витебске – 90 %, в гор. Гомеле – 85 %, в гор. Могилеве – 70 %». Как отмечает историк Карл Куоллз, в Севастополе остались пригодными к эксплуатации всего 16 % жилых зданий. В целом было, вероятно, уничтожено жилье для 25 млн чел.⁵⁴ Добавляя неразберихи, военные и гражданские власти после нападения Германии 22 июня 1941 г. эвакуировали более 16 млн чел. вглубь страны на восток. По дороге домой некоторые эвакуированные обнаруживали, что должны платить просто за разрешение проживать в городах, откуда они бежали.

Вернувшись в родной город, люди боролись за возврат своих квартир. Однако значительная часть жилищного фонда была передана государственным или военным ведомствам, которые зачастую всячески старались не отдавать людям их имущество, невзирая на их жалобы городскому руководству. Иногда гражданам приходилось давать взятки работникам жилотделов, чтобы получить обратно собственные квартиры (или не быть из них выселенными). Судебноследственные органы отмечали, что такая ситуация вызывала «нездоровые настроения и недовольство», в том числе негодование из-за тайных выплат и «подарков», требуемых сотрудниками жилищных органов. В ноябре 1943 г. главу жилуправления Ворошиловского района г. Баку судили и приговорили к 7 годам заключения за получение взятки в размере 3 800 руб. за предоставление некоему гражданину вместо его «маленькой» жилплощади (18 м²) – «большой» (36 м²)⁵⁵.

В конце войны чудовищная нехватка жилья сделала служащих жилищных ведомств весьма желанными партнерами для операций со взятками. С 1945 по 1948 г. на имеющиеся в стране жилые площади устремились 8,5 млн демобилизованных солдат, сильно обострив уже критическую ситуацию. Только с мая по декабрь 1945 г. армия демобилизовала 4,8 млн чел. Демобилизация создала огромную нагрузку и на городской, и на сельский жилищный фонд. Неудивительно, что многим ветеранам найти квартиру стоило большого труда⁵⁶. В 1946 г. следственные органы обвинили инспектора жилотдела в Тбилиси (Грузия) в вымогательстве денег у солдат, возвращающихся с фронта и нуждающихся в жилье. Дело было приостановлено, после того как инспектор скрылся от милиции⁵⁷. Одна одесская газета клеймила позором явление, когда раненых фронтовиков принуждают делать ценные «подарки», чтобы получить жилплощадь⁵⁸.

В Москве ситуация с жильем была крайне плачевной. В 19431944 гг. в город вернулись сотни тысяч эвакуированных. Немецкие бомбежки повредили свыше 20 тыс. жилых зданий столицы⁵⁹. Многие москвичи, возвратившись из эвакуации, обнаруживали, что союзные ведомства или, чаще, жилотдел Московского горисполкома отдали их квартиры другим людям либо учреждениям. Новые квартиросъемщики нередко отказывались освобождать площадь в пользу прежних. Эти обстоятельства открывали перед работниками московской жилищной администрации огромные возможности. Не сумев разрешить спорные вопросы через городские жилотделы, люди могли подавать иски в суды, которые вскоре погрязли в тысячах жилищных дел. Уже в конце 1944 г. органы внутренних дел арестовали ряд московских судей за взятки от вернувшихся эвакуированных, с полным правом добивавшихся возврата своей жилплощади⁶⁰.

Председатель Верховного суда СССР И. Т. Голяков вспоминал, что массовое возвращение из эвакуации создало большую неразбериху⁶¹. Разные работники жилищных органов и судьи, писал он, часто давали обеим сторонам спора из-за жилья право занять одну и ту же площадь. Подобные решения порождали бесконечные разногласия, в которые нередко вмешивались ответственные работники министерств и ведомств. Во многих случаях, по словам Голякова, суды, даже рассмотрев документы, путаные и противоречивые, просто не могли установить, кому в действительности принадлежит право на квартиру⁶².

В письме Сталину от 18 сентября 1947 г. министр внутренних дел С. Н. Круглов описывал множество случаев взяточничества, раскрытых органами внутренних дел в московской жилищной администра-ции⁶³. Директор жилищного управления Таганского района Москвы, писал он, незаконно предоставила жилплощадь некоему гражданину Мерзлякову за взятку в 7 тыс. руб.⁶⁴ В другом примере, приведенном Кругловым, директор райжилотдела и его бухгалтер незаконно давали квартиры – и прописку – разным людям, от которых получали взятки.

В одном трагическом случае, документально зафиксированном в архивах Прокуратуры СССР, некто Н. К. Акулов пошел на отчаянный шаг, не сумев получить обратно свою квартиру, после того как вернулся из армии в 1944 г.⁶⁵ С 1933 г. Акулов служил в НКВД, в комендатуре Кремля. Не допущенный на прежнюю жилплощадь на Мещанской улице (очевидно потому, что кто-то другой дал взятку влиятельному лицу), он с женой и двумя маленькими детьми самовольно вселился в пустующую квартиру, ожидая, пока ему разрешат занять прежнее жилье или дадут новое. 22 ноября 1949 г. милиция по ордеру прокуратуры «насильственно» выселила семейство с незаконно занятой площади, судя по письму жены Акулова к Берии. Два месяца Акуловы жили в коридоре. Их сын не мог ходить в школу. Будучи «физически неспособен это выносить», Акулов с семьей очень неохотно переехал к теще в ветхую, «полуразрушенную» 10-метровую комнатку. Поскольку там не нашлось места для кровати, все спали на полу. Зимой сквозь трещины в стенах в комнату наметало снег. В конце концов 11 января 1951 г. Акулов покончил с собой. Он оставил мрачную записку о своих обманутых послевоенных надеждах и своей уверенности, что разгул взяточничества – одно из многих негативных явлений, уродующих советское общество: «Отдать всё работе, все силы, здоровье и благополучие семьи и за это не иметь ничего, остаться ни при чем – это уже слишком, винить никого не хочу, а законы не судят. Эгоизм и подхалимство, взяточничество и бюрократизм процветают всюду, с такими показателями не придешь к коммунизму». Сам генеральный прокурор Г. Н. Сафонов подключился к расследованию, правда, не выказал сочувствия к жалобам жены Акулова. «Судя по поведению Акулова перед смертью, – писал Сафонов, – самоубийство явилось, очевидно, результатом расстроенной психики». (О дальнейшей судьбе жены и детей Акулова в материалах дела сведений нет.)

Следственные материалы прокуратуры открывают поразительную картину расцвета взяточничества в сфере распределения дефицитной жилплощади. Один случай, впервые вскрытый в 1950 г., показывает, что в конце 1940-х гг. для московских элит (и нарождающегося среднего класса), желавших обменять свое жилье на квартиру побольше и получше, образовался вторичный, теневой «рынок» жилья. От представителей привилегированных слоев, которые стремились обеспечить себе улучшенные жилищные условия в обход существующей очереди, поступали незаконные платежи администраторам, распоряжавшимся жильем, иногда через профессиональных подпольных «маклеров». Некоторое представление об этом нелегальном рынке для элиты дают документы, описывающие одну особенно обширную схему подобного рода. В январе 1951 г. генеральный прокурор СССР Сафонов в письме Сталину, Маленкову, Хрущеву и Берии обрисовал в общих чертах крупный скандал⁶⁶. Откликнувшись на анонимное письмо в газету «Вечерняя Москва», прокуратура выявила махинации, включавшие большие незаконные платежи, которые через посредников передавались работникам жилуправления Мосгорисполкома сотнями видных персон: известными писателями, художниками, музыкантами, артистами, а также высокопоставленными офицерами (один из посредников работал в жилищном отделе Военно-морского министерства). Список замешанных лиц читаешь почти как справочник «Кто есть кто?» элиты советской литературы и искусства: писатель Константин Симонов, наверное самый знаменитый активный литературный деятель Советского Союза и глава Союза писателей до начала 1950 г., заплатил 25 тыс. руб.; скрипачка Марина Козолупова – 5 тыс. руб. через посредника; популярные певцы Клавдия Шульженко и ее муж Владимир Коралли – 8 тыс. руб. за улучшение жилищных условий; пианист Яков Флиер – 2,8 тыс. руб. за помощь в получении квартиры; Михаил Гаркави, очень знаменитый конферансье и актер, игравший Геринга в фильме «Сталинградская битва», – 4 850 руб. за аналогичную помощь.

Помимо культурной элиты в деле оказались замешаны известные представители вооруженных сил. Один из первых Героев Советского Союза М. Т. Слепнев заплатил посреднику 3 тыс. руб. за обмен квартиры. Некий генерал-майор Иванов отдал не то 10, не то 20 тыс. руб. Пожалуй, самое удивительное имя в списке – сын митрополита Николая, который передал посреднику 28 тыс. руб. (самую крупную сумму из всех) в надежде на получение лучшей жилплощади.

Сведений о том, что кто-либо из этих людей понес наказание, нет; собственно, Константин Симонов в 1952 г. даже стал членом ЦК⁶⁷.

Помимо того что в данном случае под следствие попали не простые люди, а представители привилегированных слоев, заслуживает внимания еще один необычный факт. Глубоко замешана в махинациях оказалась Вера Васильевна Чапаева – приемная дочь В. И. Чапаева, легендарного героя гражданской войны, погибшего в бою в 1919 г. в возрасте 32 лет⁶⁸. 36-летняя Вера Чапаева, невзирая на столь знаменательный пункт в своей биографии, занимала видное место среди посредников в упомянутых сделках. Факт участия Чапаевой, Симонова и других почтенных деятелей советской культуры в противозаконной схеме свидетельствует о вездесущности взяточничества и его «рынков». Генеральный прокурор Сафонов докладывал подробности расследования лично Сталину (ответ Сталина неизвестен). Как могли уважаемые генералы и знаменитые писатели, прославившие героическую борьбу советского народа с фашизмом, заразиться «буржуазным мировоззрением»? Как могли даже у дочери великого Чапаева сохраниться «пережитки капиталистического сознания»? Война (и революция) в изобилии произвели на свет мифы, включая миф о Чапаеве, простом и бескорыстном борце, пожертвовавшем жизнью в битве со злобными врагами Революции. В том, что столь многие люди искусства, помогавшие распространять эти героические мифы, – вместе с самими героями – участвовали в таком низком, преступном деле, заключалась особая ирония.

Некоторые посредники, успешно занимаясь своим «ремеслом», накопили внушительные капиталы. Обслуживая элиты, они хвалились своими связями и торговали профессиональными знаниями. В квартире одного маклера, Шульгиной, следователи нашли машинописный список 450 с лишним клиентов. Говорят, Шульгина за три года заработала свыше 800 тыс. руб., что по тем временам составляло приблизительно полторы тысячи средних месячных окладов рабочего. С. М. Юркова, еще один успешный маклер, вела картотеку клиентов, которая содержала более 1 200 имен.

Посредники со связями в московских жилотделах имели круг людей, работавших на них: «вербовщиков», которые подыскивали им потенциальных клиентов. Эти вербовщики действовали как своего рода разведывательная сеть посредников. Шульгина наняла для поиска клиентов семерых человек, включая Чапаеву. В конечном счете посредники получили от 2 до 10 лет лишения свободы.

Двое замешанных в деле работников жилищного управления Мосгорисполкома, Мишин и Суязов, несколько лет находились на подозрении у Московской городской прокуратуры, согласно показаниям С. Железникова, который сам был арестован за взяточничество в 1948 г. Железников поведал на допросе, что работники жилуправ-ления попросту «замазывали рот» следователям, которые просили у них улучшения жилищных условий. Один следователь, например, хотел переехать из жалкой конуры в подвале, и Суязов обеспечил ему квартиру гораздо лучше в обмен на закрытие дела против него. Еще в одном случае тот же Суязов откупился от сотрудника ОБХСС. Как показал Железников, лица, которым Суязов давал «прекрасные» квартиры, «занимали крупные руководящие места – директора магазинов и т. д.»⁶⁹.

Все эти примеры подчеркивают тот факт, что и привилегированные, и бедные прибегали к стратегии «покупки» помощи должностных лиц. Незаконные платежи со стороны представителей культурной и военной элиты опровергали официальные заявления, будто лишь самый отсталый, наименее политически грамотный слой способен опуститься до взяточничества. Правда была непригляднее: политические, социальные и культурные элиты, по всей видимости, участвовали в незаконных махинациях ради улучшения своей жизни ничуть не менее охотно, чем «отсталые» массы.