Текст книги "Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953"

Государство с успехом внедрило идею, что советские граждане имеют права на определенные услуги, гарантированные Конституцией СССР 1936 г. (известной как сталинская конституция). В период позднего сталинизма мысль, что государство не выполняет своих обязательств перед населением, кажется, стала общепринятой точкой зрения, о чем свидетельствует огромное количество жалоб в суды и прочие ведомства по поводу таких вещей, как, например, квартиры, и ходатайств о пересмотре «несправедливых» приговоров. Необходимость платить взятки в известной степени подкрепляла ощущение несостоятельности государства. Историк Елена Зубкова подчеркивает, что в тот период население, как правило, смотрело на государственную власть и ее представителей как на некую абстрактную неизменную силу, на которую отдельный человек крайне редко может повлиять. В то же время и для высшего руководства, и для населения главной мишенью критики служили некомпетентность и прегрешения местных должностных лиц, или «ближайшей власти»³. Возмущение злоупотреблениями местных бюрократов распространилось повсюду. В свете такого отношения нетрудно представить, что многие люди считали взятки необходимостью, будучи уверены в своем праве использовать любые имеющиеся у них средства, дабы получить то, что государство им должно, а его бесчестные или неумелые бюрократы не дают. Рассуждая так, они, скорее всего, были уверены, что взятка государственным чиновникам не заслуживает наказания, поскольку один человек не может «повредить» этому безличному государству с его откровенно коррумпированной местной администрацией.

Учитывая чрезвычайно тяжелые условия во время и после войны, у многих росло ощущение, что они вправе притязать на компенсацию принесенных в войну жертв⁴. Однако ввиду недостаточного производства вкупе с несправедливым и неэффективным распределением режим был неспособен убедить людей, что это государство – их и, стало быть, воруя у государства, они обкрадывают себя. Мелкое взяточничество (вместе с мелким воровством государственной собственности и спекуляцией) часто рассматривалось как часть необходимой стратегии выживания⁵. Перед судом взяткодатели упирали на свое отчаянное материальное положение. Многие думали, что взятка может быть морально оправданным решением, когда речь идет о том, чтобы свести концы с концами или добиться какого-то подобия справедливости.

Постоянно сталкиваешься с тем, что советские граждане проводили нравственное различие между дачей и получением взятки. Власти, разумеется, выражали беспокойство по поводу подобного умонастроения. Немало людей, видимо, полагало, что госслужащий, берущий взятку, совершает гнусное преступление, которое заслуживает наказания. Взяточников называли, в числе прочих нелестных эпитетов, «кровопийцами» и «кровососами»⁶. С другой стороны, взяткодателей считали невинными жертвами, вынужденными расставаться со своими жалкими грошами или другим имуществом, чтобы заставить систему работать как надо либо сделать жизнь сколько-нибудь сносной. Как указывает Кэролайн Хамфри, само русское слово «взятка» (от глагола «взять») перекладывает ответственность на берущего и намекает на определенную степень вымогательства. Это контрастирует с английским словом «bribe» (имеющим значения «взятка» и «подкуп»), которое подразумевает, что дающий в такой же мере выступает инициатором (и манипулятором) в соглашении⁷. (Французские слова, обозначающие дачу взятки, тоже, подобно английским, указывают на важнейшую роль «покупателя» в отношениях: «acheter» [другое значение «покупать»], «soudoyer» [другое значение «содержать на жалованье»], «donner un pot de vin» [в прямом значении – «давать надбавку к условленной цене или подарок за содействие, магарыч»].) Свидетельства, почерпнутые из советских судебных дел, просьб и писем, показывают, что эти две стороны монеты (дескать, должностные лица, берущие взятки, – бесчестные преступники, которых советская власть должно беспощадно карать, а те, кто предлагает им плату, ни в чем не виноваты и всего лишь закономерно пытаются смягчить свою горькую долю) уживались в сознании многих советских людей⁸.

Такое двойственное представление объясняет, как мог некий А. В. Вольский, едва заплатив 5 тыс. руб. судебному работнику, почти тут же послать в ЦК жалобу за своей подписью, в которой сокрушался, что «судящиеся все реже посещают [юридические] консультации и все более часто стучатся в черные двери судебных кабинетов»⁹. То есть одной рукой он давал взятку, а другой писал и подписывал письмо с жалобой на необходимость это делать. Неудивительно, что это письмо использовали против него на суде – Вольского осудили и приговорили к 5 годам лагерей.

Впечатление известной терпимости к тем, кто давал взятки должностным лицам, подкрепляется сделанным в 1949 г. Верховным судом СССР наблюдением, что местные судьи зачастую попросту снимали обвинение со взяткодателей. В некоторых случаях судьи даже возвращали им отданные деньги или иные ценности¹⁰. Подобные действия судей, вероятно, отражали (и подтверждали) представление, что взяткодатели часто бывают безвинными жертвами бессовестных чиновников и что дачу взятки не всегда следует считать преступлением. Пример сочувствия ко взяткодателям можно найти в анонимном письме из Алма-Аты министру юстиции Рычкову, датированном 5 июня 1947 г. Автор сетует, что должностных лиц, осужденных за взяточничество, наказывают легко, дают им минимальный срок в 2 года, тогда как «взяткодателям – темным, неграмотным колхозникам» назначают «более суровую меру наказания»¹¹. Иногда с несправедливостью этого соглашались даже сами взяточники. Как выразился один адвокат, признавшийся, что давал взятки: «Инициаторами любой взятки по любому делу я считаю лиц, берущих взятки, иначе бы взяткодатель мог легко бы очутиться в тюрьме»¹². С такой точки зрения, в нравственном отношении было «лучше давать, чем получать», поскольку коррумпированные государственные функционеры вынуждали людей давать взятки. Эти двойные стандарты позволяли простым людям воображать моральную разницу между двумя сторонами взяточничества, несмотря на их обоюдное участие в одной и той же операции.

Дело фронтовика Наумова представляет яркий пример уверенности, что в чрезвычайных условиях послевоенных лет предложение взятки являлось морально допустимым. Наумов признался на суде, что пытался заплатить за освобождение единственного сына, арестованного в конце 1946 г. и приговоренного к одному году заключения и пяти годам высылки из Москвы. В своем последнем слове Наумов сказал суду: «Мне было легче ходить в атаки на фронтах Отечественной войны, чем стоять сейчас перед судом… Но я выполнял гражданский долг отца, старающегося как-то облегчить судьбу своего сына»¹³. Можно представить, как подобное настроение военнослужащего, объявляющего взятку ради сидящего в заключении сына своим «гражданским долгом», обеспокоило судебное и партийное руководство.

Многие судьи как будто разделяли эту точку зрения. В тот период сроки наказания взяткодателям назначали меньше, чем взяткополучателям, несмотря на то что закон требовал обратного. Во время войны многие осужденные взяткодатели даже не получали приговора к лишению свободы. Разве мягкие приговоры взяткодателям не давали понять, что допущенное ими правонарушение незначительно, особенно в пору кризиса? Почти наверняка более суровое наказание взяткополучателей сигнализировало о том, что брать взятки в моральном отношении хуже, чем давать. Люди, обвинявшиеся в получении взяток, порой признавали в суде свою вину, обвиняемые в даче взяток – почти никогда. Зачастую они попросту не верили, что совершили преступление. Авторы юридических публикаций старались внушить судьям и прокурорам, что снисходительность ко взяткодателям недопустима, поскольку как дача, так и получение взятки являются серьезными преступлениями. В одной статье в журнале «Социалистическая законность» подчеркивалось: «Несмотря на то, что о получении взятки и об ее даче говорится в различных статьях, оба акта неразрывно связаны друг с другом. И хотя они и совершаются различными лицами и выражаются в различных действиях, но все же представляют собой одно двустороннее преступление: дачу-получение взятки»¹⁴.

В конце 1945 г. и в 1946 г. популярный сатирический журнал «Крокодил» печатал карикатуры, которые подкрепляют впечатление, что партийное руководство хотело оспорить социальную приемлемость дачи взяток. Своими простенькими рисунками на тему взяточничества «Крокодил», по-видимому, пытался пошатнуть общую уверенность, будто те, кто вынужден давать взятки, останутся (или, по крайней мере, должны бы остаться) безнаказанными. Цель карикатур заключалась в том, чтобы внушить читателям, что арестованы и посажены за решетку будут не только получатели взяток, но и те, кто их предлагает. Одна карикатура под названием «Неправильный глагол», нарисованная в виде грамматического упражнения, высмеивает заблуждение некоего человека, что «я даю [взятку], ты берешь, он сидит». То есть, как бы говорит нам незадачливый взяткодатель с карикатуры, не ему, а чиновнику, принявшему взятку, придется отбывать срок. Но такое употребление глаголов «неправильно», ибо сядут оба. Еще две карикатуры «Крокодила», появившиеся примерно в то же время, повторяют тему несведущего взяткодателя, уверенного в собственной невиновности и вдруг обнаруживающего, что и его ждет тюрьма. На каждой из них гражданин, передающий деньги бюрократу в первой части картинки, уводится милицией и оказывается на скамье подсудимых во второй¹⁵. Карикатуры заостряют внимание на последствиях незаконной сделки – наказание постигнет и взяткополучателя, и взяткодателя.

Судя по имеющимся материалам, в действительности судебные власти посылали населению довольно разноречивые сигналы. Закон объявлял, что дарить что-либо должностному лицу даже постфактум – незаконно; что продовольствие может быть взяткой; что маленькие подарки («знаки благодарности») могут быть взятками; что подарок, переданный через посредника, может быть взяткой. Но согласно общепринятой практике ни одна из этих вещей не рассматривалась как нечто из ряда вон выходящее, а тем более как преступное поведение со стороны дарителя¹⁶. Одна газетная статья саркастически замечала, что в Киеве, к примеру, считается «нечестным» не вручить знак благодарности (т. е. взятку) обслуживающему персоналу¹⁷. Некоторые судьи постановляли, что маленький подарок не следует считать взяткой, коль скоро должностное лицо, которое его приняло, взамен не нарушало закон.

Хотя «Крокодил» печатал свои карикатуры, предупреждая население о последствиях участия во взяточничестве, на каждой из них взятка изображена в виде денег. Поэтому просители, что-либо дарящие – продукты, ценные вещи, театральные билеты, ремонт квартиры или другие услуги, – могли думать, что, поскольку о наличных деньгах речь не идет, они – не взяткодатели. К тому же на всех карикатурах взяткодатель и взяткополучатель изображены вместе и передают деньги из рук в руки, тогда как в действительности многие подарки вручались через посредников. Человек мог полагать, что посылка подарка через третье лицо снимает с него вину. Судя по карикатурам, взятка представляла собой согласованную (хоть и тайную) сделку один на один с наличными.

Представление, что взятка может считаться допустимой, полезной, а зачастую абсолютно необходимой для того, чтобы продраться сквозь бюрократические препоны, поддерживалось бессмертными традиционными пословицами: «Рука дающего не оскудеет»; «Надо ж дать, или надо ждать»; «Рука моет руку, а обе хотят быть белы». Еще одна – «Сухая ложка рот дерет» – указывает, что подарки нужны для более эффективной работы бюрократии. Широко распространенные метафоры «смазать колеса», «подмазать кого-то» отражали мысль о необходимости приводить в движение неповоротливый бюрократический механизма при помощи взяток, сунутых кому следует¹⁸.

Добиться признаний в делах о взяточничестве было трудно. Люди нечасто признавались в подкупе должностных лиц или в получении взяток и крайне редко именовали собственные действия «взяточничеством» даже перед лицом неопровержимых доказательств¹⁹. Пример подобного запирательства можно увидеть в материалах дела следователя Московской областной прокуратуры И. М. Лебедева, обвинявшегося в посредничестве при передаче взятки судье. Он продолжал отрицать предъявленные ему обвинения, невзирая на достоверные свидетельские показания. На суде сам Лебедев охарактеризовал свои возражения следующим образом: «В заключение всего сказанного мною должен признать, что все мои объяснения совершенно неубедительны, особенно для меня самого, как старого прокурорского работника»²⁰. Обычно люди называли поступки описываемого типа «помощью» друзьям и знакомым или «подарками» должностным лицам в знак благодарности за содействие²¹. К примеру, одна украинка, судимая за дачу взятки, уверяла, что просто предлагала «подарочек» (в виде 10 тыс. руб. и женских наручных часиков) любому, кто поможет сократить длительный срок заключения ее мужу²².

С другой стороны, внешне чистосердечное раскаяние, выражаемое на суде обвиняемыми, которые признавались во взяточничестве, показывает, что представление о постыдности последнего в народе зачастую бывало усвоено. Некоторые говорили, что поступали «грешно». Одна женщина заявила суду: «Я буду отбывать наказание с облегчением, что за мной больше грехов нет, что я ничего не скрыла». Она добавила, что признала собственную вину и дала показания против других взяточников, «чтобы хоть умереть честной, после всех этих тяжких моих преступлений»²³. Подсудимые нередко аттестовали получение взяток как дело «темное», «грязное» или «нечистое»²⁴. В анонимном письме посредница при передаче взяток названа «грязным пауком», подстерегающим своих жертв²⁵. Один обвиняемый судья, по его словам, весьма сожалел, что «в это грязное дело был втянут и я»²⁶. Судебный работник признавался: он понимал, что ведет преступную и «путаную» жизнь, но ему не хватало сил остановиться, пока его не арестовали²⁷. Судья Шевченко, прибегая к характерным для дискурса по поводу взяточничества метафорам, говорящим о грязи, гниении, разложении, сетовал: «Меня затянули в болото взяточничества»²⁸. Чувство вины, ощущаемое кое-кем из взяточников, можно усмотреть и в приватной беседе между судьей и секретарем, которые за незаконную плату вмешивались в рассмотрение дел. Один пожаловался другому, как ужасно получать за это деньги (оба впоследствии подтвердили, что такой разговор имел место)²⁹.

Обычно участники сделки прикрывали ее словами о подарках, ссудах или «угощении». Просители, не упоминая о деньгах, говорили должностному лицу, что «отблагодарят» его, «не обидят», «в долгу не останутся». Взяткодатель мог обещать взяткополучателю «не забыть» его или «позаботиться» о нем³⁰. Один обвиняемый юрист рассказывал, что, придя по поводу дела своего клиента к судье в кабинет, предложил тому 1 500 руб. и настойчиво просил его отнестись к делу «повнимательнее»³¹.

В одном весьма показательном случае женщина, судимая за дачу взятки, заявила, что действительно преподнесла судье 1 800 руб., «но это не было взяткой, а был просто подарок его детям, так как я несколько раз бывала у Мурзаханова и видела стесненное материальное положение его семьи». «Слово “взятка” между нами никогда не произносилось», – уверяла она в свое оправдание. Однако сам судья, принявший «подарок», совершенно справедливо указал, что взяточничество часто маскируется более нейтральными, но вполне понятными выражениями: «Я подтверждаю, что о взятке как о таковой разговора у нас не было, да и слово “взятка” вряд ли когда-либо, да и где-либо упоминается между людьми. Это слово обычно заменяется словами “угостить”, “выпить”, “отблагодарить”, “сделать подарок”, и т. д.». «Я сознаю, – печально продолжал он, – что в этом признании моя гибель, но факты упрямая вещь, и не следует на них закрывать глаза»³².

Принимая запретные дары, должностные лица зачастую старались как могли рационализировать это для себя (а впоследствии для прокурора и судьи). Некоторые, оправдываясь, утверждали, что брали «вознаграждение» или «комиссионные» (не взятки); только постфактум; никогда не позволяя себе вымогательства; брали, уже совершив законное действие или исправив неверное решение. Хотя порой такое вознаграждение нарушало профессиональную этику, говорили они, это было традиционным знаком благодарности, а не преступным деянием. Согласно показаниям судьи Кумехова, он принимал деньги лишь за отмену неправильного приговора, а в подобном поступке, настаивал он, ничего незаконного нет (в глазах закона он ошибался, как постановил Верховный суд в 1946 г.)³³. Вознаграждение по факту предпринятых мер иногда называли «мздой» (или даже персидским словом «бакшиш»), что означало благодарственный дар, вручаемый чиновникам задним числом, только после того, как они надлежащим образом выполнят свои обязанности. С этой точки зрения, получение мзды не являлось коррупцией, и того, кто ее принимал, не следовало обвинять в нарушении закона; скорее, речь шла о давней традиции, укреплявшей отношения между чиновником и просителем³⁴.

Порой госслужащие (часто, хоть и не всегда, с Кавказа) оправдывали подарки должностным лицам при помощи понятия «магарыч», т. е. мысли, что работника, оказавшего помощь, нужно хорошо накормить или напоить. Магарыч, так же как мзда, следовал только за нечто уже сделанное, в благодарность тому, кто восстановил справедливость или отменил неправильное решение. Например, один адвокат, рассказав женщине из Дагестана, что срок ее мужу будет сокращен, попросил у нее денег на магарыч судье – знак признательности человеку, который принял это решение. Женщина ответила: «Магарыч будет, после освобождения моего мужа»³⁵. Следователи, однако, не отнесли эту сделку на счет хлебосольных местных обычаев; всех ее участников осудили за взяточничество.

Советское законодательство попросту отвергало подобные оправдания, зато законы царской России запечатлели многие из тех различий, которые проводили обвиняемые, утверждая, что не брали взятки, а принимали знаки благодарности. В Российской империи закон признавал как легальную, так и нелегальную разновидности дарения между рядовыми подданными и чиновниками. Существовало правовое различие (так же как разница в народном восприятии) между дачей и получением взяток, закрепленное в законах и признаваемое общественностью. Закон 1802 г. конкретизировал это различие, разнеся два деяния – дачу и получение взятки – в две разные статьи уголовного кодекса (и такое разделение было кодифицировано в течение всего советского периода)³⁶. До падения династии Романовых в 1917 г. законы явственно возлагали главную ответственность за взяточничество на должностное лицо, которое брало взятки, так что бремя вины несли в основном чиновники (а не взяткодатели). Последние редко подлежали наказанию по уголовному кодексу 1845 г. Закон 1866 г. декриминализовал дачу взятки во всех случаях кроме самых крайних – платы должностному лицу за подделку документов или похищение человека. Во многом пересмотренный кодекс 1903 г. (который так и не был обнародован, однако в некоторых отношениях послужил образцом для составителей первых советских кодексов) предусматривал восстановление уголовных санкций против взяткодателей, но в силу не вступил. Лишь с 1916 г. в качестве чрезвычайных мер военного положения взяткодателей стали карать по закону³⁷.

Имперские законы о получении взяток (содержавшиеся в уголовном кодексе 1845 г., в части, посвященной должностным преступлениям) проводили ряд более тонких различий. В самой важной статье квалифицировались несколько типов запрещенных подарков³⁸. Получение чиновником подарка просто за то, что он и так должен был делать, то есть за нечто законное и входящее в его обязанности, именовалось «мздоимством» (сам незаконный подарок – «мздой»).

Так же как потом в советских уголовных кодексах, взяткой мог считаться любой ценный подарок, сколь угодно небольшой, а не только деньги.

Закон выделял две категории мздоимства в зависимости от того, когда вручался подарок – до или после действий чиновника. Уголовный кодекс считал подарок задним числом, в качестве своего рода «вознаграждения» за сделанное, не преступлением, а этическим нарушением, при условии законности действия, за которое вознаграждался чиновник. Обычно закон рассматривал такие вознаграждения постфактум (первый тип запрещенных подарков), скорее, как «знаки благодарности» за своевременное и правильное исполнение должностными лицами своих обязанностей. Чиновника, принявшего подобный дар, ждало очень мягкое наказание – он должен был уплатить эквивалентный по стоимости штраф (и вернуть сам подарок). Имперское законодательство явно проявляло к этому типу «благодарности» сравнительную терпимость.

Несколько серьезнее уголовный кодекс империи относился ко второй разновидности мздоимства – когда чиновник принимал подарок прежде, чем исполнял свой долг. Такие случаи, даже если последующие действия или услуги чиновника не являлись незаконными, уголовный кодекс трактовал как побуждение, которое могло извратить официальное решение. С виновного должностного лица брали штраф, вдвое превышающий стоимость подарка, что, впрочем, тоже оставалось довольно мягким наказанием.

Третий и наиболее предосудительный тип взяточничества, описанный в имперском кодексе, – получение чиновником подарка (хоть предварительно, хоть постфактум) в качестве стимула сделать что-то, нарушающее закон. Уголовный кодекс именовал подобный поступок «лихоимством». Должностных лиц, судимых за лихоимство, надлежало приговаривать к куда более суровому наказанию: 1-3 годам ссылки в Сибирь (Томскую или Тобольскую губернию) с конфискацией всего личного имущества.

Советское законодательство, напротив, не принимало все эти различия во внимание. В попытке преодолеть широко распространенную снисходительность к небольшим, не денежным «знакам благодарности» Верховный суд СССР в 1948 г. вынес ключевое постановление. Он подтвердил, что любой подарок должностному лицу вне зависимости от размера должен считаться взяткой. Поводом к решению Верховного суда послужило дело литовского госслужащего, принявшего в подарок пол-литра водки. Местный суд признал и дарителя, и получателя водки виновными во взяточничестве. Верховный суд Литовской ССР отменил этот вердикт на том основании, что поллитровку нельзя квалифицировать как взятку ввиду ее «незначительной» стоимости. Однако Верховный суд СССР после пересмотра дела отменил решение литовского Верховного суда, указав, что «незначительных» взяток не бывает³⁹. И бутылку спиртного, и прочие небольшие подарки, объявил он, следует рассматривать как взятки, которые способны оказать нежелательное влияние на суждения официальных лиц; дарителей и получателей подобных мелких знаков благодарности нужно привлекать к ответственности.

Плата и дары должностным лицам действительно могли принимать самые разнообразные формы. Советская жизнь предоставляла массу возможностей для легальной передачи из рук в руки денег, подарков, премий; тайком приспособить подобные виды обмена для незаконной платы не составляло труда. Мнимый проигрыш пари, покупка чего-нибудь у начальника, незаслуженное премирование сотрудника – за любой из этих операций могла скрываться взятка. Судебные власти нашли для таких тайных платежей, которые не выглядели очевидным обменом наличных на услуги, термин «замаскированная взятка». Иногда замаскированные взятки осуществлялись довольно неуклюже, но нередко – с большой изобретательностью⁴⁰. «Маскировка» взяток служила одним из факторов, затруднявших правоохранительным органам доказательство совершения преступления в делах о взяточничестве.

Обширный доклад, подготовленный в июле 1947 г. главой уголовно-судебного отдела Прокуратуры СССР, освещает еще один аспект народных представлений о взяточничестве⁴¹. Согласно этому докладу, взяточничество чаще всего вскрывалось, когда взяткодатель полагал взятку своего рода «контрактом», который взяткополучатель затем нарушил. В таких случаях ни стыд, ни страх не мешали взяткодателю сообщить о заключенном соглашении властям. Хотя сотрудники правоохранительных органов убеждали граждан, столкнувшихся с требованием взятки, сигнализировать об этом, малое число осужденных благодаря полученным подобным образом сведениям показывает, что они редко так поступали. Люди, наоборот, вступали в сделки, уверенные в их необходимости или выгодности. Взятка представляла собой форму взаимообмена, которую взяткодатель чаще всего мог осудить, если тот, с кем он имел дело, проявлял чрезмерную жадность или требовательность либо не соблюдал условия сделки. В одном довольно неординарном случае, согласно показаниям на суде, человек заплатил женщине-адвокату 15 тыс. руб., чтобы добиться освобождения из тюрьмы своей тещи. Однако суд отклонил поданное адвокатом заявление об обжаловании. Когда адвокат предложила вернуть деньги, взяткодатель завопил: «Не надо мне деньги, а мне нужна теща!» Потом потребовал: «Отдайте мои деньги, иначе я вас убью!» «Желая избавиться от скандала, – сказала адвокат на суде, – я продала свои вещи… и я вернула ему 15 000 рублей»⁴². Для взяткополучателя наибольшая опасность разоблачения часто грозила со стороны разочарованного взяткодателя.

Все уголовные кодексы признают, что взятки имеют практически бесконечное число разновидностей и, уж конечно, не ограничиваются деньгами. В зависимости от местных обычаев, как мы видели, незаконные подарки должностным лицам могут принимать множество форм, от наличных, продуктов, предметов одежды и домашнего обихода до ювелирных изделий и прочих ценностей. Неудивительно, что на просторах послевоенного СССР с его хозяйством, не столь монетизированным, как капиталистические экономики Запада, встречалось много типов неденежных взяток, а также других операций на основе бартера, торговли, обмена услугами, которые формально не являлись незаконными. Тем не менее стереотип относительно малой ценности денег в Советском Союзе очевидно неверен. Разумеется, там оставалось место и для наличных. Определенные вещи – дефицитные лекарства, предметы быта, пользовавшиеся большим спросом, мотоциклы, автомобили – можно было найти на нелегальных и полулегальных рынках и зачастую приобрести только за деньги. А условия, когда для большинства людей желанные товары имелись лишь на черном рынке, давали должностным лицам стимул продавать свои услуги и одолжения за наличные.