Текст книги "Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953"

Согласно официальному нарративу, взяточничество в период позднего сталинизма стояло на грани исчезновения. Это был досадный, но отнюдь не массовый пережиток капитализма, ограниченный горсткой жалких мерзавцев. Однако по материалам архивов складывается картина оживленных, продуктивных, часто весьма творческих взаимоотношений между должностными лицами и советскими гражданами. Взяточничество и сопутствующие ему ритуалы будут существовать, пока верно служат своей цели и пользуются спросом. Как мы видели, послевоенная волна репрессий в условиях острого дефицита и бюрократического хаоса способствовала процветанию рынков нелегальных услуг, открывая множество возможностей и для должностных лиц, и для посредников.

Представленные свидетельства показывают, сколько разных способов изобретали люди, чтобы отвести беду или улучшить свою жизнь, на многих уровнях беря на себя инициативу и создавая эффективные неформальные (хоть порой и криминальные) отношения. Важную нишу заняли посредники, поддерживавшие связь между «дарителями» и получателями подарков и зарабатывавшие на таких услугах. Правовая система стремилась искоренять и преследовать моральные и профессиональные прегрешения должностных лиц, но все попытки бороться со взяточничеством заодно обнажали изъяны советского государства, чрезвычайные проблемы повседневного выживания и огромную дистанцию между обещаниями государства и будничной действительностью. Таинственный мир сложных неофициальных отношений приоткрывает лишь один аспект, если можно так выразиться, «драмы бытовой преступности» в период послевоенного восстановления.

Анализ этих практик и культуры освещает не только представления общественности о взяточничестве, но и ее участие в нем. Не стоит выносить за скобки население, делая вывод, будто вымогательство со стороны коррумпированных бюрократов не оставляло выбора тем, кто имел с ними дело. Глядя на взяточничество с точки зрения замешанных в нем лиц, понимаешь, что простых людей нельзя считать исключительно жертвами должностной коррупции (хотя, конечно, нередко бывало и такое). Часто они шли на сделки охотно, ради собственной выгоды. Материалы партийных и государственных архивов рисуют картину того, как многие советские люди осваивали тонкости «искусства взятки». По крайней мере часть населения СССР играла в отношениях с неотзывчивыми представителями государства отнюдь не пассивную роль. Напротив, рядовые граждане, сталкиваясь с произволом властей, проявляли инициативу и пытались приспособиться к тяжелым обстоятельствам. Дача взяток была особым умением, которое оттачивалось благодаря опыту, и люди пользовались им, изучая госслужащих, выбирая подходящих кандидатов, договариваясь с ними, обмениваясь «по бартеру», даже «покупая» их. При помощи этого умения советский народ заставлял государство работать на себя, правда, ценой большого риска и значительных затрат. Хотя многие примеры, приведенные в данной главе, касаются органов суда и прокуратуры, свидетельства, рассмотренные выше, показывают, что множество других государственных учреждений – жилищных, медицинских, транспортных, образовательных и снабженческих (если вспомнить несколько ярких примеров) – также не оставались чужды подобного рода переговорам и неофициальным операциям.

Сделанный здесь акцент на действия рядовых граждан не означает, что им принадлежало главенство в отношениях с работниками государственного аппарата; конечно, об этом нет и речи. Работник, отказавшийся от взятки, мог разрушить жизнь просителя, сообщив о его предложении в милицию. Работник мог взять деньги и ничего не сделать, прекрасно зная, что если проситель пожалуется на него властям, то заодно сам признается в совершении серьезного преступления. Не следует ни романтизировать, ни недооценивать неравенство, присущее взаимоотношениям просителей и должностных лиц. Однако имеющийся материал усложняет расхожее представление о взяточничестве как явлении, посредством которого государство-вымогатель исключительно виктимизирует безвластных; взятка предстает еще и оружием в арсенале индивида в советском обществе.

Историки Гольфо Алексопулос и Шейла Фицпатрик рассказали о приключениях «жуликов-виртуозов», которые разъезжали по Советскому Союзу, надувая бюрократов и выманивая у них деньги, необходимые документы, услуги⁷². Как указывают оба автора, фигура жулика-виртуоза имеет в России давнюю историю. Фицпатрик в статье 2002 г. под названием «Советские мошенники в сталинский период» решается заглянуть и в послевоенное время, которое рассматривается в данной книге, исследуя, по ее выражению, советское трикстерство и советское жульничество. Ее интересует, как эти жулики обводили вокруг пальца злополучных функционеров «с мягким сердцем и не менее мягкими мозгами», представителей уязвимой и, складывается впечатление, недалекой бюрократии⁷³.

Говоря об отношениях между официальными лицами и просителями в сталинскую эпоху, я дополнил бы модель «жулика» из работ Фицпатрик и Алексопулос понятием «искусства взятки», процесса переговоров с неписаными правилами, проходившего на теневых рынках. Искусство взятки находило применение каждый день, на работе у множества людей, в тысячах кабинетов; его в равной мере осваивали ответственные работники и рядовые советские граждане. Взяткодатели и взяткополучатели торговались и заключали сделки (иногда с помощью посредников), подыскивая оптимальных партнеров, добиваясь наилучших условий и наименьшей опасности. Иными словами, «виртуозы» встречались по обе стороны стола. Коррупция развивалась в рамках системы, поощрявшей незаконные отношения и прикрывавшей их, системы, посредством которой и должностные лица, и обычные люди стремились улучшить свою долю. Искусство взятки служило ответом на обстановку крайнего дефицита и глубокой дезорганизации вкупе с широко распространенным ощущением жестокой социальной и юридической несправедливости. Метафора «сделки» уходит корнями в освященные веками традиции подношения даров, особенно «корыстного дарения». Функционер, склонный подзаработать на стороне, готовый торговать своими услугами, если баланс риска и вознаграждения выйдет положительным, вероятно, показался бы среднему советскому человеку гораздо более узнаваемым «типажом», чем блистательный профессиональный жулик или легко попадающийся ему на удочку бюрократ.

В следующей главе прослежена необычайная история одного советского судьи, чей арест за взяточничество и закрытый процесс подарили нам яркую иллюстрацию сложного послевоенного мира даров, взаимных обязательств и «искусства взятки», так как социальные отношения этого судьи и его неоднозначный выбор в почти невозможной ситуации стали предметом дотошного расследования.

4. «Привет вам от солнечной Грузии!»: Культурные брокеры и путь взятки

Советская победа над нацистскими агрессорами во Второй мировой войне стала необычайным триумфом, который, казалось, доказал успешность советской системы. Однако, едва СССР начал восстанавливаться после военной разрухи, коррупция среди государственных служащих расцвела пышным цветом. Пытаясь увернуться от посягательств государства, люди налаживали неформальные контакты с его чиновниками, порой покупая их противозаконную помощь. Со своей стороны, чиновники могли требовать «левую» плату либо за выполнение возложенных на них обязанностей, либо за использование служебного положения для совершения незаконных действий. Как покажут следующие две главы, сталинский режим всячески старался пресекать эти «неофициальные» преступные связи, которые, по всей видимости, во время и после войны опасно оживились.

В данной главе рассматривается примечательное дело по обвинениям во взяточничестве, которое имело место в высшем судебном органе СССР вскоре по окончании Второй мировой войны, – одно из множества дел судей-взяточников, привлекавшихся к ответственности в период позднего сталинизма каждый год. В конце 1949 г. судья Верховного суда СССР, грузин Леван Кириллович Чичуа, был обвинен в неоднократном получении взяток за время своей работы в суде. Обвинения, выдвинутые против Чичуа, высвечивают противоречие между сознательно «рационализирующей» и модернизирующей советской правовой культурой и существовавшими по всей стране разнообразными региональными и этническими культурами, которые больше руководствовались «семейными» кодексами поведения.

Внимание в этой главе обращается, среди прочего, на культурный аспект подарков чиновникам и взяточничества. Как чувство взаимной обязанности и социальные узы, возникавшие под влиянием определенных взглядов, ценностей и традиций, конфликтовали на практике с «советскими» нормами легального поведения? Изучение взяточничества и подношений чиновникам позволяет рассмотреть отношения, работавшие на теневой стороне повседневности – в серых зонах между традицией и законом, между служебным долгом и служебным преступлением, между должностным лицом и гражданином. Собственно, в исследовании взяточничества весьма увлекательны именно связанные с ним ритуалы, которые коренятся в традиционных обычаях и практиках подношения даров, хотя этого часто не замечают. Антропологов интересует дарение как красноречивый социальный акт, но взятка как вариант дарения занимает их гораздо меньше. Наша задача здесь – взглянуть на особый тип подарка, взятку, в исторической перспективе и специфическом культурном контексте.

Несмотря на то что приведенные в главе примеры касаются в основном уроженцев Грузинской ССР (находившейся в Закавказье, у южных границ Советского Союза), описываемые явления характерны для многих культур, существовавших на советской территории. Грузия – не единственный регион, где клиентелистские и родственные отношения имели большое значение в социальной жизни; поэтому не стоит думать, будто здесь идет речь о черте, свойственной лишь одной части страны или одной этнической группе¹.

В данной главе также исследуется роль тех, кого я называю «культурными брокерами», в судах. Культурные брокеры – это люди, которые выступали посредниками между двумя культурами или двумя институциональными и традиционными укладами: системой представлений, господствовавших на советской периферии, и совсем иной системой правовых процедур и норм в Москве.

В своем глубоком исследовании подношения подарков во Франции XVI в. Натали Земон Дэвис пишет, что, желая раскрыть смысл и функции подношений в том обществе, стремится «проследить путь подарка». Дэвис прослеживает не только статус подарков в данной культуре, но и дороги, которыми те перемещались в определенном политическом и социально-культурном контексте, от предложения подарка до его приема получателем и результата акции. Она изучает разные виды подарков и многообразие причин их предложения, обычаи и традиции, сложившиеся вокруг дарения, порождаемые ими типы взаимообмена и деликатные процессы переговоров во Франции раннего Нового времени². Как почти все ученые, занимающиеся темой дарения, Дэвис ведет речь о подарках легальных и социально допустимых. В настоящей же работе рассматривается обмен, который судебные власти объявили противозаконным и подлежащим строгой каре.

Так же как Дэвис прослеживает «путь подарка» во Франции XVI в., в данной главе я прослеживаю, так сказать, «путь взятки» в одном интересном случае поздней сталинской эпохи – деле против судьи Чичуа. Этот путь начинается с обвиняемых взяткодателей и причин, заставлявших их предлагать взятки; ведет к посредникам, которые играли свою роль в переговорах о сделках; позволяет увидеть место, где встречались просители и судья; знакомит нас со сделанными предложениями; затрагивает следствие прокуратуры и, наконец, доходит до вердикта суда, который решал участь Чичуа.

В чем же суть дела? Через четыре года после окончания Второй мировой войны прокуратура обвинила судью Верховного суда, представлявшего Грузинскую ССР, в получении многочисленных взяток в ходе своей служебной деятельности. Этот грузинский судья, Л. К. Чичуа, проработал в органах суда и прокуратуры 29 лет, а в Верховном суде СССР – примерно полтора года³. Единственный грузин в высшем судебном органе страны, он был назначен туда в июне 1947 г. В то время Верховный суд СССР функционировал не как конституционный суд, а, скорее, в качестве высшей судебной инстанции по уголовным и гражданским делам⁴. Судья Чичуа занимался всеми жалобами, поступавшими из Грузии. Он рассматривал просьбы о пересмотре приговоров, протесты по процедуре и, в частности, заявления грузин, которые уверяли, что неправомерно осуждены и приговорены грузинскими судами⁵.

После долгого расследования его деятельности прокуратура предъявила судье Чичуа обвинение из нескольких пунктов, во взяточничестве и других злоупотреблениях служебным положением. В обвинительном акте говорилось, что Чичуа неоднократно принимал от родственников осужденных взятки – продуктами, спиртным и наличными. По словам следователей, он имел обыкновение тайно встречаться с просителями, искавшими его помощи в процессе обжалования, заставляя тем самым усомниться в своей судейской беспристрастности. Чичуа оказывал просителям-грузинам незаконные услуги, помогая им добиться положительного решения Верховного суда по пересмотру приговора. Важно отметить, что среди всех обвинений, выдвинутых против Чичуа, прокуратура привела лишь один случай, когда тот действительно взял деньги. В других пунктах обвинительного акта шла речь о получении Чичуа взяток продуктами и спиртными напитками за противоправную помощь с жалобами. Он был арестован в конце 1949 г. и до суда, состоявшегося в марте 1952 г., провел в тюрьме более двух лет⁶.

В конечном счете в этом деле кроется некая загадка. Почему судья, работавший в Верховном суде СССР, учитывая существовавшие на таком уровне очевидные и весьма серьезные риски, в сталинские времена решился брать взятки – или хотя бы допустить, чтобы казалось, будто он их берет?

Материалы партийных органов, прокуратуры и суда показывают, что судья Чичуа, когда его назначили в Верховный суд в июне 1947 г., подобно многим судьям вышестоящих судебных инстанций в тот период, столкнулся с настоящей юридической «лавиной». Худший момент для судьи, особенно судьи Верховного суда СССР, представить трудно. Чичуа приступил к своим обязанностям в Москве всего через пару недель после выхода в свет драконовских указов о хищении государственного и личного имущества от 4 июня 1947 г. Законы о «спекуляции» и других «хозяйственных преступлениях» и санкции по ним также были тогда ужесточены⁷. Вскоре в суды хлынули с огромным количеством жалоб родные осужденных по июньским указам. Так что для Чичуа, который, по собственному признанию, не получил достаточного образования и до сих пор брал уроки русского языка, начало работы в перегруженном высшем судебном органе страны в середине 1947 г. оказалось очень трудным временем⁸.

Чичуа быстро стал, словно магнит, притягивать жителей Грузии, которые искали помощи в своих делах с правовой системой. Верховный суд распределял дела на пересмотр между своими судьями по географическому «зональному принципу». Чичуа, например, отвечал за пересмотр приговоров осужденных на территории Грузинской ССР. В целом пробыв членом Верховного суда СССР всего 18 месяцев, он успел рассмотреть около тысячи жалоб по уголовным делам. В частности, Чичуа занимался жалобами на сотни весьма суровых приговоров за хищение госсобственности, спекуляцию и такие служебные преступления, как халатность⁹. Осужденные или члены их семей имели все основания постараться уговорить судью Чичуа, чтобы тот помог им обжаловать чрезмерно строгие наказания.

Что послужило поводом для обвинений во взяточничестве против Чичуа? Главная взятка, которую он будто бы принял, представляла собой мешок с 30 кг свинины, доставленный к нему на дом в Тбилиси в октябре 1948 г.¹⁰ Свинину прислали через посредника -А. С. Еремадзе, давнего знакомого Чичуа. (Еремадзе показал, что самого судьи Чичуа тогда не было дома. Жена Чичуа получение мяса категорически отрицала, заявляя, что Еремадзе лжет.) Следователи оценили мясо в 300 руб. Предполагалось, что взятка исходила от И. В. Букии, который искал помощи судьи в деле своей сестры. Сестра Букии 11 июля 1948 г. получила 10 лет лагерей за нарушение указа от 4 июня о хищении госсобственности. «Ее осуждение для семьи было тяжелым ударом», – сказал впоследствии Букия. Уверенный, что сестра осуждена и приговорена неправильно, Букия якобы заплатил Еремадзе несколько тысяч рублей за то, чтобы связаться с судьей Чичуа¹¹. По словам следователей прокуратуры, Чичуа принял и вторую взятку – в виде застолья в доме у зятя Еремадзе.

Как показано в предыдущей главе, посредники часто являлись важными фигурами в операциях со взятками. Предположу, что многих посредников, представлявших грузинских клиентов в московских судах, следует рассматривать как советский вариант «культурных брокеров». С момента своего возникновения Советский Союз поглотил и старался ассимилировать сотни региональных и местных культур, что приводило к широкому распространению культурных конфликтов и недоразумений. Некоторые люди, вроде вышеназванных посредников в судах, быстро приноравливались лавировать между двумя мирами – теми или иными периферийными районами и официальными советскими бюрократическими ведомствами. Брокеры налаживали связи в центральных судах, знакомились с различными правовыми культурами, договаривались о сделках между просителями и судебными работниками и, конечно, взимали плату за эти особые услуги. Если они добивались результата, оставляя клиентов довольными, добрая слава о них, передаваясь из уст в уста, способствовала расширению их бизнеса. В частности, многие адвокаты занимали удобное положение для такой роли. Предприимчивые посредники понимали нужды просителей (обычно те добивались уменьшения срока или вообще отмены приговора родственникам). Они понимали также, что требовалось работникам суда – гарантия абсолютной секретности и материальный стимул, способный компенсировать риск, на который последние шли, принимая взятку. Брокеры убеждали просителей в том, что обладают полезными связями в Москве, необходимым опытом и знают все «ходы-выходы» в столичных судах. Благодаря огромной территории и многонациональности советской империи культурные брокеры во многих сферах социальной и экономической жизни пользовались большим простором для действий – и соответствующим спросом.

Если говорить о московских судах того периода, кажется, помимо грузин немало других этнических групп, включая башкир, евреев, северных осетин, дагестанцев и пр., имели подобные сети посредников, на которых могли положиться, когда нуждались в помощи при общении с правовой системой. Эти посредники, хорошо зная обычаи, царившие как у них на родине, так и в советских судах, пользовались доверием и там, и там¹².

Большинство посредников, работавших в Москве с грузинскими просителями, сами были грузинами. Некоторые налаживали связи в судах потихоньку. Другие вели себя довольно дерзко и демонстративно, применяя на практике, по выражению Эрика Скотта, «перформативный аспект грузинской экономической деятельности»¹³. Один грузинский адвокат, выступавший в качестве посредника, добивался успеха, наведываясь в Верховный суд с подарками для судебных работников в одной руке и заявлениями просителей в другой. «Из Грузии, – показал секретарь суда, – как-то приехал адвокат Мелик-Нубаров, который вел себя развязно в Верховном суде. Он позвонил мне по телфону и сказал, что привез мне привет из Грузии, а также ящик лимонов и, кроме того, у него имеется пачка жалоб. Я обиделся на такие слова Мелик-Нубарова, а он мне ответил: “Чего же обижаться, я Макарову дал ящик лимонов, и он принял”»¹⁴. Другой представитель судебного персонала пожаловался на адвоката, который явился в приемную Верховного суда СССР с пачкой заявлений для передачи судьям, громко возвещая: «Привет вам от солнечной Грузии!»¹⁵

Вероятно, этот адвокат пытался играть на широко распространенном в суде мнении, что грузинские клиенты с готовностью будут преподносить подарки, платить и вообще делать все возможное ради освобождения родных из тюрьмы. Благодаря географическому положению республики в распоряжении грузин в изобилии имелись такие редкие и желанные вещи, как цитрусовые, чай, вина. Грузия среди советских потребителей была известна «фирменной» экзотической продовольственной продукцией, произраставшей в ее прекрасном теплом климате¹⁶. Слова адвоката явно намекали, что судебным работникам, которые пожелают ему подыграть, достанется больше тропических «плодов».

Стереотипными представлениями о грузинах, возможно, объясняется также, почему как минимум два адвоката, занимавшиеся посредничеством в московских судах, превратили свои фамилии в грузинские, прибавив к ним характерный суффикс «швили». Некоего Мушаилова в здании Верховного суда знали как Мурадашвили, а адвокат Месарков подвизался там под именем Месаркишвили¹⁷. Поскольку судебные работники не проверяли личность людей, называвших себя адвокатами, тем не составляло труда «присвоить» другую национальность. Мушаилов, по словам судебных работников, приходил в суд раз в два-три месяца с ходатайствами по разным делам, притом «выдавал себя за грузина, говорил, что он из Грузии, именовался “Мурадашвили”, но не Мушаиловым, любил поговорить о Грузии»¹⁸. Он даже щеголял в грузинской традиционной одежде.

Не совсем понятно, почему все-таки эти адвокаты прикидывались грузинами. Мушаилов, когда его спросили о псевдониме, решил прикрыться лозунгом «дружбы народов», лицемерно заявив следователю: «Для меня все нации одинаковы»¹⁹. Гораздо более вероятное объяснение: они надеялись подобными псевдонимами дать понять потенциальным грузинским клиентам, что готовы пойти навстречу и знают, как представлять их интересы в московских судах. Мушаилов, кстати, хвастался клиентам, будто он «кремлевский адвокат», возможно, пытаясь навести их на мысль, что у него есть контакты со Сталиным – грузином в Кремле²⁰. С другой стороны, судебные работники, наверное, полагали общительного адвоката с нарочито грузинскими ухватками более склонным к «сделкам» ради клиентов.