Текст книги "Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953"

В конечном счете кампания по искоренению взяточничества достигла весьма немногого, по мнению тех, кто говорил, что последнее разлагает учреждения, подрывает авторитет правоохранительных органов и других важных институтов советской власти, а также оказывает пагубное воздействие на повседневную жизнь советских граждан, которые принесли столько жертв на алтарь победы в войне. Слабости кампании (и их причины) проливают свет на существенные черты позднесталинского государства и его взаимодействия с обществом, старавшимся оправиться от военной катастрофы⁹⁸.

Кампании послевоенного сталинизма против взяточничества, кажется, имели некоторые скромные краткосрочные результаты⁹⁹. Согласно статистике Министерства юстиции, судьи по приказу, выпущенному в 1946 г., иногда выносили осужденным за взяточничество более суровые приговоры, чем прежде. Доля приговоренных к лишению свободы за получение взяток возросла с 74 % в 1946 г. до 88 % в 1947 г. Доля осужденных за дачу взяток и приговоренных к заключению немного увеличилась – с 67 % в 1946 г. до 75 % в 1947 г.¹⁰⁰ Тем не менее почти четверть осужденных взяткодателей не получила тюремных сроков.

Партийные органы выражали разочарование итогами кампании. В письме от 14 февраля 1947 г., подписанном заместителем начальника Управления кадров ЦК Никитиным, говорилось, что ни министр юстиции, ни генеральный прокурор не отнеслись к вышеупомянутому приказу достаточно серьезно, не сумели разработать и осуществить необходимые меры. Хуже всего – судьи и прокуроры по-прежнему берут взятки и не отличаются дисциплиной¹⁰¹. Доносы, чьи авторы заявляли, что знают о взяточничестве в судебных и прокурорских ведомствах, а также во множестве других организаций и предприятий, продолжали поступать «в большом количестве».

Внутриведомственные данные Министерства юстиции свидетельствуют, что в годы позднего сталинизма было арестовано за взяточничество сравнительно немного людей. Статистика показывает рост совокупного количества осужденных за взяточничество в 1946 и 1947 гг., за которым начиная с 1948 г. последовал постепенный спад. В долгосрочной перспективе кампания не привела к повышению числа осужденных¹⁰². Эта тенденция следовала общему образцу советских кампаний: резкий первоначальный всплеск арестов и приговоров, а затем откат до прежнего или даже более низкого уровня.

В течение двух лет кампания явно заглохла. В октябре 1950 г. в докладе прокуратуры отмечалось, что «органы прокуратуры ослабили внимание к работе по борьбе с таким серьезным видом преступления, как взяточничество»¹⁰³. В Москве в первой половине 1950 г. в даче или получении взяток были обвинены 82 чел. Однако в 7 районах города прокуроры не предъявили ни одного подобного обвинения. Во второй половине того же года прокуратуры 8 московских районов не вели дел о взяточничестве¹⁰⁴. За весь 1951 г. следователи прокуратуры Московской области передали в суды только 31 дело о взяточничестве, в общей сложности касавшиеся 50 чел.¹⁰⁵ В даче взяток обвинялось в целом всего 35 чел.¹⁰⁶

Как показывает внутриведомственная корреспонденция, правоохранительные органы прекрасно знали, что официальная статистика не отражает реального уровня преступности. Прокуратура, со своей стороны, не говорила, будто уменьшение числа осужденных показывает эффективность мер против взяточничества или неизбежный спад преступности в советском обществе по мере продвижения к светлому коммунистическому будущему. Напротив, ее доклады свидетельствовали, что взяточничество по-прежнему распространено повсеместно, но все еще редко раскрывается и преследуется. Генеральный прокурор писал в апреле 1952 г.: «Снижение количества законченных расследованием дел и количества привлеченных к уголовной ответственности по делам о взяточничестве в значительной степени объясняется тем, что борьба с этим преступлением в органах прокуратуры организована еще недостаточно»¹⁰⁷. Существовали целые республики, где взяточничество практически не замечали, не расследовали и не наказывали. В Армении, например, прокуратура в 1952 г. возбудила всего 4 дела за получение взяток; за дачу взяток было возбуждено только 10 дел¹⁰⁸.

Позже в том же 1952 г. начальник Следственного управления Прокуратуры СССР Александров выразил в докладной записке недовольство столь резким снижением с годами числа возбуждаемых прокуратурой дел о взяточничестве¹⁰⁹. «Отвечают ли эти данные состоянию преступности? Действительно ли эта преступность снижается и факты взяточничества редки?» – спрашивает Александров. И сам же отвечает: «Расследованные дела показывают, что факты взяточничества имеются в самых различных организациях, учреждениях и предприятиях». Во многих делах, по его словам, тщательное расследование раскрывало организованную систему взяточничества, особенно в торговых, снабженческих, заготовительных и финансовых организациях. «Подобные факты, – подытоживает он, – свидетельствуют, что сравнительно редкое возбуждение дел о взяточничестве объясняется не тем, что случаи взяточничества немногочисленны, а тем, что они редко раскрываются из-за явно неудовлетворительной борьбы со взяточничеством».

Тут Александров делает чрезвычайно компрометирующее заявление: «Характерно в этой связи то обстоятельство, что в общем числе дел о даче взяток большой процент падает на факты дачи взяток работникам тех органов, которые призваны бороться со взяточничеством, раскрывая факты дачи взяток, именно – органов милиции, суда и прокуратуры [курсив мой. – Дж. А.]». В крупных городах, замечает он, около трети предложенных (и обнаруженных) взяток были даны сотрудникам милиции и прокуратуры. Иными словами, многие случаи взяточничества не раскрываются, поскольку некоторые работники правоохранительных ведомств, отвечающие за его искоренение, сами в нем замешаны. Следователи, утверждает Александров, прежде чем открывать уголовное дело, ждут взятки и зачастую, не получая ее, ничего не делают: «Таким образом, судебно-следственными органами дела возбуждались тогда, когда взятки предлагались работникам этих органов. Что же касается случаев взяточничества в других организациях, то позиция работников следственных органов была исключительно пассивной»¹¹⁰.

В конечном счете послевоенная кампания против взяточничества задумывалась без уверенности и осуществлялась без энтузиазма. По мере того как ее обсуждали правоохранительные ведомства, серьезность и масштабы проблемы умалялись, и кампания получилась несфокусированной и не слишком громкой. Ведомства охотно предавались некоторой самокритике на приватных совещаниях или в секретных письмах в ЦК, но не решались делать это публично. Тихая кампания оберегала ведомственные интересы. Соперничество и оборонительная позиция правоохранительных органов являлись главной причиной отсутствия публичной кампании. Одни ведомства защищали себя, пытаясь переложить вину за взяточничество (и прочие преступления) на другие. Дискуссии вне поля зрения общественности также ограждали от затруднений советское государство, поскольку открытые дебаты о реальности «обыденной», «бытовой», «заразной» и «разрешенной» (эпитеты, взятые из основополагающих документов кампании) коррупции портили положительный образ, который Советский Союз старался создать себе в глазах собственных граждан и остального мира.

Сделки с незаконными подарками отнюдь не были некой формой народного «сопротивления» советскому государству, сталинизму и т. п. Давая и получая взятки, люди вовсе не думали о политическом сопротивлении и протесте. Они стремились избежать наказания, справиться с бюрократической волокитой или улучшить условия жизни. Это советское правительство начиная с 1918 г. определяло взяточничество как «контрреволюционные» действия, последнее прибежище мерзавцев-капиталистов, пытающихся уничтожить основы социализма. После войны подобная лексика еще бытовала в публичном дискурсе, но прокуроры и судьи редко ею пользовались. На практике они, кажется, отказались от такого объяснения взяточничества не позднее 1945 г. Минин, сетуя на царящее вокруг взяточничество, ни разу не назвал его смертельной угрозой советской власти, коммунистической партии или социализму. Он говорил, что взятки – главная помеха легитимности партии-государства, советскому строительству, морали советского народа, народному доверию к правительству. Он надеялся, что кампания против взяточничества будет способствовать моральному оздоровлению. Он не утверждал и даже не намекал, что дающие и берущие взятки каким-либо образом пытаются ослабить государство. Собственно, председатель Верховного суда Голяков, ярко свидетельствуя о том, как изменилась атмосфера со времен громких процессов начала 1920-х гг., сами заявления Минина о широкой распространенности взяточничества объявил антисоветскими. Подобная аргументация разоблачает двойные стандарты, присущие борьбе с коррупцией во многих государствах. Руководители приходят к выводу, что публичное обсуждение повсеместной коррумпированности госаппарата вызовет недовольство государством и подорвет доверие к системе уголовной юстиции. Не допуская дебатов о причинах и подлинных масштабах коррупции, они защищают систему (и собственные позиции и преимущества в ней), дезавуируя открытую критику системных изъянов. В этой среде отдавали послевоенной стабильности предпочтение перед настоящим натиском на коррупцию.

Кампания против взяточничества высветила опасения по поводу «дефектов» послевоенного советского государственного аппарата, которые сильно тревожили правящую партию. Как часто бывает, подоплекой разговоров о коррупции служили более широкие политические и социальные вопросы, включая преступность и социальное неповиновение. Дискуссии о взяточничестве вскрывали множество забот режима: из-за того, что страна и ее бюрократия остаются «некультурными», даже «отсталыми» и потенциально неверны целям партийного руководства; что формируется «новый класс» служащих -отдельная привилегированная каста своекорыстных бюрократов, которые пользуются своими должностями для личного обогащения, обманывая общественное доверие; что должностные лица завязывают неформальные, подпольные отношения с советскими гражданами, вредя установленным моделям авторитета и власти; что государственную собственность нужно срочно защищать; что закон не выполняет своей функции оружия революционной партии для борьбы с преступностью и насаждения социалистической законности; что информация о внутренних проблемах может помешать СССР за рубежом; наконец – что послевоенные суды будут ненадежны, когда понадобятся режиму, чтобы провести в жизнь самые важные и главные инициативы. Все эти тревоги нашли отклик при наблюдении, что незаконные сделки между должностными лицами и рядовыми советскими людьми не прекращаются, а, наоборот, после войны переживают расцвет. Подобные заботы пережили смерть Сталина и снова дали о себе знать в виде периодических (хоть в итоге и неэффективных) антикоррупционных кампаний хрущевской и брежневской эпох.

6. Осведомители и государство

Через несколько месяцев после смерти Сталина, в марте 1953 г., высокопоставленный милицейский руководитель размышлял в письме о том, чему за предыдущие восемь лет научили его трудности, с которыми столкнулись правоохранительные органы при поимке опасных преступников, дававших и получавших взятки. Полковник Д. Е. Лебин возглавлял ОБХСС, милицейскую службу, управлявшую сетью тайных осведомителей, перед которыми стояла задача разоблачать взяточничество, хищения государственной собственности и спекуляцию. Он требовал, чтобы все кураторы поручили своим осведомителям бдительно выявлять почти бесконечное многообразие «замаскированных взяток»¹. Иногда, например, взятка таилась за неравноценным торговым обменом между должностным лицом и гражданином. Лебин велел агентам присматриваться к эпизодам «покупки взяточником за бесценок дорогостоящей вещи и, наоборот, продажи за дорогую цену безделушки, нестоящей вещи». В других случаях, предупреждал он, начальники могут злоупотреблять системой премирования за трудовые достижения, скрывая незаконные выплаты. Бывает, что взятка маскируется под ссуду в долг. Еще более хитроумные личности, подкупая должностное лицо, делают вид, будто проигрывают ему в карты². Взяткодатели даже пытались прикрыть незаконный подарок нужному человеку, чиня ему костюм, устраивая его на работу или добывая ему путевку в санаторий.

ОБХСС действительно имел прямое задание обучить свою осведомительную сеть раскрывать случаи взяточничества и отдавать правонарушителей под суд. Однако письмо Лебина в очередной раз свидетельствует, как трудно было разоблачать взяточничество (наряду с прочими формами коррупции) и на что только не шли люди, чтобы его скрыть. Ввиду того, что это преступление с трудом поддавалось раскрытию путем обычных финансовых проверок и следственных мер, и благодаря важнейшей роли, которую взятки, данные кому следует, играли в схемах хищения госсобственности, органы внутренних дел использовали осведомителей, пытаясь разыскивать людей, замешанных, помимо других преступлений, во взяточничестве, – но, увы, с переменным успехом.

* * *

«Никакие полицейские силы в современной европейской истории не были способны функционировать без сотрудничества или участия населения в предпринимаемых ими мерах», – заметил историк Роберт Геллатли³. В Советском Союзе во время и после Великой Отечественной войны сталинский режим считал, что выстраивание такого народного сотрудничества чрезвычайно важно, хотя имеет свои сложности. С начала войны и до смерти Сталина режим использовал осведомительную сеть в своих усилиях по преодолению, как тогда говорили, настоящей эпидемии взяточничества, преступлений против государственной собственности и хозяйственных преступлений, таких, как спекуляция дефицитными товарами. Рядовых советских людей рекрутировали в осведомители с целью раскрытия или предупреждения разнообразных неполитических преступлений. После падения коммунизма и частичного открытия архивов органов внутренних дел в странах бывшего советского блока ученые стали больше интересоваться практиками доносительства. Однако об осведомительной сети, занимавшейся выявлением вышеупомянутых правонарушений во время и после Второй мировой войны, известно мало. Историки пока не оценили по достоинству ту особенность, что национализация экономики вкупе с идеологией, которая рассматривала государственную собственность как «народное богатство», порождали нужду в широкой сети информаторов.

Информация, поступавшая от граждан-осведомителей, играла важнейшую роль в сталинской послевоенной правоохранительной системе. Помимо обычной милицейской работы, первоочередным методом раскрытия должностных преступлений и преступлений против госсобственности служило применение тайных осведомителей, резидентов и агентов, известных под общим наименованием «агентура». После изучения милицейских стратегий использования информаторов в данной главе будет рассмотрено, что руководители органов внутренних дел считали сильными и слабыми сторонами этой агентуры и как объясняли ограниченность ее возможностей. Наконец, мы поставим вопросы, почему система осведомителей оказалась не столь эффективной, как задумывали ее организаторы, и почему ее деятельность вызвала некоторые неожиданные последствия. Препятствия, ограничивавшие работу агентуры, позволяют заметить углубление «бытовой коррупции», которая осталась неотъемлемой частью социальной, правовой и политической систем страны даже после распада СССР.

Осведомительная сеть до сих пор не анализировалась подробно в основном за неимением документов, описывающих ее деятельность. Ввиду отсутствия (вполне понятного) воспоминаний самих осведомителей и нежелания советского режима признавать существование этой армии информаторов историк зависит от материалов (зачастую довольно богатых), рожденных в недрах Министерства внутренних дел (МВД) и органов милиции. В данной главе используются материалы ОБХСС (Отдела борьбы с хищением социалистической собственности и спекуляцией) МВД, который являлся подразделением Главного управления милиции (ГУМ). Это ведомство МВД занималось раскрытием преступлений против социалистической собственности и должностных преступлений. Доступ к некоторой архивной документации, включая все досье на осведомителей и материалы отдельных дел, все еще ограничен. Но у нас есть множество служебных докладов с обсуждением преимуществ и слабостей агентурных сетей, а также справок о количестве дел за этот важнейший период. В совокупности такой материал дает уникальную возможность изучить функционирование осведомительной сети, привлеченной к послевоенной кампании по разоблачению должностных преступлений и охране государственной собственности от расхищения.

Прежние исследования осведомительства в советской истории, как правило, сосредоточивались на тех, кто поставлял информацию о «политических», «контрреволюционных» и «антисоветских» преступлениях⁴ – деятельности, якобы направленной на подрыв основ советской власти или ее институтов. В настоящей главе, напротив, речь идет о сети информаторов, занимавшихся выявлением «неполитических» преступлений, за которые судили в обычных судах⁵. После войны политических преступников преследовали не столь рьяно, как в 1930-х гг., – осужденные по 58-й статье составляли небольшую долю от общего количества осужденных. Зато в первые послевоенные годы одной из главных тем официальной идеологии вновь оказалась защита государственной собственности, что вызвало повышение внимания к ней у милиции. Согласно статистике, собранной Верховным Советом, например, в 1946 г. около 120 тыс. чел. были осуждены особыми (военные трибуналы, транспортные и лагерные суды) и обычными судами за «контрреволюционные преступления», тогда как 527 тыс. чел. – за хищение государственной или личной собственности. После 1946 г. и вплоть до 1953 г. (за исключением 1949 г.) за имущественные преступления ежегодно осуждалось как минимум в пять раз больше людей, чем за «контрреволюционные»⁶. Соответственно и роль осведомителей в разоблачении этих неполитических преступлений стала гораздо заметнее, чем раньше.

В настоящей главе не рассматриваются стихийные доносы, посылавшиеся обычно письмом по почте, как те, о которых идет речь в работах В. А. Козлова и Ш. Фицпатрик⁷. Авторы этих доносов (иногда именуемых «сигналами снизу») зачастую приводили изощренные идейные, патриотические или личные оправдания своему решению выдать того или иного «врага» государства или народа. Такие «разовые» информаторы обычно писали властям о каком-нибудь отдельном инциденте, которому стали свидетелями, либо предупреждали о чем-то, что может вскоре случиться⁸. Не идет здесь речь и о людях, которые информировали режим о «настроении» конкретной части населения, как правило, передавая любопытные высказывания, подслушанные в общественных местах или на работе. Собирая сведения о настроениях населения или его отношении к определенной политике, органы внутренних дел обычно не приступали на их основании к уголовным расследованиям. С другой стороны, здесь говорится об информации, в основном передаваемой устно более или менее постоянной сетью осведомителей во время личных рандеву с милицейскими кураторами. И, как правило, эта информация предоставлялась не стихийно⁹. Милиция собирала ее урожай на регулярных тайных встречах¹⁰. Кто-то может сказать, что эта разновидность осведомительства была не столь существенна, как многие доносы по собственной инициативе, которые историки анализировали прежде. Но, учитывая растущую долю неполитических дел по сравнению с количеством дел о «политических преступлениях» (о которых по большей части писались доносы) в период позднего сталинизма, осведомительство, вероятно, играло в правоохранительной системе не меньшую, если не большую роль, чем доносительство.

17 ноября 1938 г. Совнарком и ЦК выпустили знаменитое постановление, положившее конец «массовым операциям» и массовым доносам снизу, соответственно возросло значение агентуры в обычной работе органов внутренних дел¹¹. Постановление велело НКВД и прокуратуре выявлять преступников на основании доказательств, что они совершили преступление, а не предполагать их виновность просто по ассоциации. В таких условиях роль осведомителей резко расширилась в 1940-1950-е гг., когда доказательства, собираемые и проверяемые следователями милиции и прокуратуры, стали важнее для преследования нарушений уголовного кодекса.

В этой главе также начинается рассмотрение одного любопытного и до сих пор не изучавшегося аспекта советской системы – тех случаев, когда осведомители, официально входя в агентурную сеть, попросту не давали требуемой информации. Внимание ученых в основном к доносам (предоставлению компрометирующих сведений по собственной инициативе и с энтузиазмом), возможно, не позволяет заметить, насколько часто люди, замечавшие «преступления», по ряду причин явно предпочитали промолчать либо иным образом не оправдывали ожиданий своих милицейских кураторов.