Текст книги "Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953"

Даже когда ряд работников Военной коллегии весной-летом 1948 г. попали под следствие, были сняты с должностей, а в некоторых случаях и арестованы, глава коллегии В. В. Ульрих сумел удержаться на посту, который занимал больше двадцати лет. Он родился 1 июля 1889 г. в Риге, в 1910 г. примкнул к большевикам, в 1918 г. начал работать в ЧК (политической полиции). Председателем Военной коллегии стал в 1926 г. Помимо председательства на всех крупных политических процессах 1930-х гг. он возглавлял секретное расследование убийства первого секретаря Ленинградской партийной организации С. М. Кирова в 1934 г. Почти все время сталинского правления Ульрих бесспорно являлся самым знаменитым судьей Советского Союза (соперничали с ним в этом судья Нюрнбергского трибунала Никитченко и председатель Верховного суда Голяков).

Однако в 1947-1948 гг., когда следственное дело в отношении Военной коллегии росло, как снежный ком, фортуна от Ульриха резко отвернулась. Летом 1948 г. Управление кадров ЦК (наверняка с одобрения Сталина) начало критиковать его за серьезные «ошибки». Начальник управления Кузнецов сообщил Маленкову компрометирующие сведения об Ульрихе, заявляя, что тот переступил очень опасную черту: необоснованно вмешивается в политические дела⁷⁶. Согласно докладу Кузнецова, жена Ульриха А. Д. Кассель сама брала взятки и затем пыталась повлиять на мужа при рассмотрении Военной коллегией нескольких дел, включая, что самое непростительное, два дела лиц, обвиняемых в контрреволюционных преступлениях. В начале 1947 г. мать человека, осужденного за хищение государственного имущества по указу от 7 августа 1932 г. (что квалифицировалось как «контрреволюционное» преступление), обратилась к супруге Ульриха с просьбой помочь в деле сына, используя семейные отношения с Ульрихом⁷⁷. Затем она же позвонила еще одному члену Военной коллегии, пытаясь заручиться его поддержкой. По словам начальника Управления кадров, Ульрих вмешался в дело, подал от имени осужденного протест и вел заседание коллегии, которое смягчило последнему приговор всего до трех лет условно.

Помимо обвинений в серьезных нарушениях профессиональных и политических правил, Ульриха дискредитировали в личном плане. В докладе говорилось, что он алкоголик, и у него имеется политически и морально сомнительная любовница-немка. Эта женщина, некая Литкенс «без определенных занятий», является «морально опустившимся человеком, алкоголиком и морфинисткой» с подозрительным политическим прошлым: «Ее бывший муж Шепелев А. В. – офицер царской армии, был связан с Троцким и [А. П.] Розенгольцем [некоторое время политически близким к Троцкому. – Дж. А".], встречался с Троцким в Стамбуле в 1929 г. после высылки его из СССР»⁷⁸. Любовница Ульриха «оказывает на него большое влияние и пользуется его исключительным доверием». Ульрих незаконно выдал ей постоянный пропуск в здание Военной коллегии. Она действительно присутствовала там на процессах, в том числе на процессе «осужденного террориста». Кроме того, согласно докладу, Литкенс встречалась с родственниками обвиняемых-контрреволюционеров, чьи дела поступали в Военную коллегию, и за деньги давала им повидаться с Ульрихом. Доклад намекал, что Ульрих знал о взятке, которую дала его любовнице жена человека, осужденного за «контрреволюционную деятельность» и приговоренного к 10 годам заключения. (К тому времени, когда Управление кадров ЦК писало этот доклад, Литкенс уже арестовали и предъявили ей обвинение⁷⁹.) Утверждения, что и жена, и любовница торгуют его служебным положением в связи с делами о политических преступлениях, несомненно, представляли для Ульриха особую опасность. В 1937-1938 гг. подобные обвинения в неправильном подходе к делам контрреволюционеров стоили бы ему жизни.

Ульрих, по-видимому, почувствовал угрозу своему положению во время расследования действий его сотрудников по Военной коллегии весной 1948 г. В мае он в попытках спасти собственную шкуру принялся ябедничать на других. Сталинская бюрократия порой неумолимо требовала от своих представителей «стучать» на коллег, выгораживая себя. (Пример этого феномена – дело министра государственной безопасности В. С. Абакумова, на которого донес один из подчиненных М. Д. Рюмин в 1951 г., когда сам попал под подозрение⁸⁰.) Ульрих – подобно столь многим партийным работникам – стал сдавать сослуживцев. 24 мая он послал донос в Управление кадров ЦК. Ощущая давление сверху, Ульрих написал, что судья Военной коллегии А. А. Добровольский утаил компрометирующие сведения о своих родных. В частности, отец Добровольского год просидел в тюрьме по обвинению в преступлении по статье 58, которое ему потом переквалифицировали на халатность. Сестра Добровольского замужем за человеком, осужденным в начале 1945 г. за контрреволюционное преступление по статье 58 и получившим 5 лет заключения; отец этого человека расстрелян в 1937 г.⁸¹ Как обычно в сталинской системе, в то самое время, когда Ульрих пытался защититься, изобличая коллег, коллегам предъявляли требование оговорить его.

24 августа 1948 г. Ульриха сняли с поста председателя Военной коллегии. Тогда же ЦК отстранил от должности ряд судей коллегии, в том числе Добровольского, В. С. Маслова, А. М. Орлова и Г. И. Юргенева. В постановлении ЦК о снятии Ульриха перечислялись «политические ошибки», допущенные Военной коллегией при рассмотрении жалоб по делам о «государственных преступлениях». Там повторялись прежние обвинения, что под руководством Ульриха Военная коллегия необоснованно смягчала наказания осужденным за особо тяжкие преступления, включая контрреволюцию и измену родине. В последней неудачной попытке продемонстрировать лояльность и сохранить работу Ульрих в день снятия написал Молотову на бланке Верховного суда. Уверяя, что в «политических ошибках» Военной коллегии виноват младший персонал, он советовал послать личные дела всех консультантов, секретарей и прочих технических работников Верховного суда в Министерство госбезопасности для тщательной проверки их политической благонадежности. Стоя на краю пропасти, он с нотками отчаяния призывал партию к беспощадной борьбе с «врагами Родины»: изменниками, шпионами, взяточниками и расхитителями социалистической собственности⁸².

Примечательно, что в течение по меньшей мере двух лет после снятия Ульриха прокуратура не прекращала искать доказательства получения им взяток. Эти неустанные усилия выставить Ульриха взяточником видны в протоколах судебных процессов и допросов, доступных ныне в государственных архивах. Судью Верховного суда В. А. Чурсину следователи заставили сказать, что она слышала, будто Ульрих брал взятки⁸³. Как заметил на собственном процессе член Военной коллегии полковник В. В. Буканов (о чьей судьбе шла речь выше), в мае 1950 г. от него все еще добивались признания, что Ульрих замешан во взяточничестве. Буканов показал, что его шесть с половиной месяцев держали в одиночке, принуждая свидетельствовать против Ульриха, но он отказывался, поскольку ни о каких взятках Ульриху не знал. Следователи, осведомленные о ссорах этих двоих в прошлом, пытались воспользоваться их личной враждой, дабы получить компромат – «открыть ворота Ульриху», по выражению Буканова⁸⁴. Давление на Буканова даже в середине 1950 г. в очередной раз подтверждает, что прокуратура, несомненно по указанию высшего партийного руководства, не оставляла намерения «замазать» Ульриха обвинениями во взяточничестве.

Несмотря на эти голословные обвинения и непрекращающиеся попытки Прокуратуры СССР найти компрометирующий материал, Ульриха так и не арестовали. Он умер 10 мая 1951 г. и похоронен на Новодевичьем кладбище – в последнем пристанище многих светил политического и культурного небосклона советского периода.

Фактически свидетельств, что кто-либо в Военной коллегии Верховного суда брал взятки в рассматриваемый период, очень мало. Тем не менее реконструкция цепи событий в военных судах позволяет предположить, что Сталин, очевидно, решил провести ненасильственную чистку, убирая (и часто дискредитируя) ключевые фигуры Военной коллегии при помощи обвинений не в контрреволюционных, а в обычных должностных преступлениях.

Партийное руководство повело решительное наступление на взяточничество в московских военных судах, а затем сосредоточилось на дискредитации главных судей Военной коллегии, отчасти, думаю, потому что, по мнению Сталина, такие меры помогали реализации важнейших послевоенных политических и правовых приоритетов. Слабая кампания против взяточничества, развернутая летом 1946 г. (см. главу 5), наконец получила поддержку (и еще какую!), когда обвинения во взяточничестве коснулись учреждений военной юстиции. Дело о коррупции в военных судах Москвы, где главным фигурантом выступал явно весьма предприимчивый сотрудник среднего звена, послужило предлогом для продолжительной атаки на Военную коллегию. Прокуратура утверждала, будто работники коллегии берут деньги за смягчение приговоров по делам о пособничестве врагу, измене и других тяжких военных преступлениях. Можно представить себе ярость Сталина при мысли, что Военная коллегия Верховного суда, главный арбитр страны в делах о коллаборационизме и контрреволюции, пестует взяточников или терпит взяточничество среди своих кадров. Впоследствии похожая война со взяточничеством в ряде высших судов СССР была развязана в помощь осуществлению еще одной настоятельной послевоенной задачи – защиты государственной собственности и социалистического хозяйства, как будет показано в главе 8.

По словам Йорама Горлицкого и Олега Хлевнюка, Сталин неоднократно прибегал к особой стратегии: намечал фигуру, которую хотел опорочить или устранить, и дожидался подходящего предлога для удара. Хорошей иллюстрацией может служить дело второго секретаря ЦК КП Грузинской ССР М. И. Барамии. Пожелав искоренить предполагаемое взяточничество в руководстве республики в 1951 г., он использовал в качестве причины атаки рутинный доклад о взяточничестве в грузинской системе образования, который в другое время прошел бы мимо его внимания. Мишень Сталин уже выбрал и ждал только удобного случая. Барамию обвинили в покровительстве взяточникам и защите их от собственного народа. Так началось известное «Мингрельское дело», которое в итоге привело к отстранению всего руководства Грузии и развалу патронажной сети Берии⁸⁵. Сталин в этом деле явно следовал образцу кампании против Военной коллегии.

Атака на коррупцию в военных судах демонстрирует, что 19451948 гг. стали важным переломным моментом в истории коррупции (и кампаний против нее) в Советском Союзе – этапом перехода от повального насилия, характерного для 1930-х гг., к ненасильственному обращению почти со всеми должностными лицами, обвиняемыми в преступлениях, в послесталинские годы.

Можно сказать, что именно в период послевоенного сталинизма партия и прокуратура начали оттачивать метод использования обвинений в коррупции в качестве оружия, вошедший в столь широкую политическую практику позже⁸⁶. Как мы видели, в десятилетие после Октябрьской революции официальные нарративы о взяточничестве сосредоточивались на угрозе капиталистической контрреволюции. Показательные процессы руководителей-взяточников и их посредников в промышленности были призваны продемонстрировать, что недобитые буржуи и «нэпманы» в союзе с кулаками сознательно стараются развалить социалистическое хозяйство. В 1930-е гг., после ликвидации кулачества и упрочения экономического базиса социализма, органы внутренних дел связывали все формы должностных злоупотреблений с троцкистскими и бухаринскими заговорами, «вредительством» или работой на фашистов и иностранную разведку с целью предать Советский Союз враждебным силам за рубежом⁸⁷. Во второй половине 1930-х гг. милиция и прокуратура, как правило, игнорировали взяточничество как самостоятельный вид преступления, относя любые нарушения и преступность на счет гнусных происков могущественных врагов советского государства. В то время нечасто предъявляемые обвинения во взяточничестве входили в состав обвинений в «антисоветской» деятельности.

Учитывая память о повальных арестах высокопоставленных судей в 1930-е гг., посыпавшиеся в 1946-1947 гг. на военно-судебных работников упреки в недостатке бдительности при определении наказаний «контрреволюционерам» и «изменникам родины» могли показаться им предзнаменованием новой вспышки насилия⁸⁸. Но произошли заметные перемены: никого из судей, удаленных из Военной коллегии после войны, не обвиняли в контрреволюционной деятельности по статье 58 и не репрессировали как врагов народа. Отойдя от прежней практики (и приближаясь к обычаям хрущевского и брежневского периодов), прокуратура обвиняла их в обычных должностных преступлениях или просто вешала на них ярлык морально нестойких либо некомпетентных.

В свете изменившегося положения дел обвинения в коррупции могли теперь использоваться в качестве ненасильственного средства поддержания партийной дисциплины или политического соперничества. Как всегда бывало в Советском Союзе, закон и суды выполняли и правовую, и политическую функцию; закон являлся оружием государства и служил его целям. После войны обвинения во взяточничестве (обыденной реалии российской жизни на протяжении веков) стали для партии одним из самых эффективных методов запугивания и устранения представителей государственной бюрократии и партийного (или, как в данном случае, судебного) аппарата, если те не соответствовали приоритетам руководства. Для дискредитации судей этого вполне хватало. Тем из них, кто «неправильно» смягчал приговоры контрреволюционерам и пр., вменяли в вину не измену, а взяточничество или другие формы злоупотребления служебным положением. Некоторых сажали в тюрьму, однако в общем и целом обвинения насилием не сопровождались. То есть охота на ведьм была, но «бескровная».

По ряду причин партийные охранители после войны нашли такой подход более удобным для себя. К примеру, коррупция давала им в руки мощное оружие против судебных работников (занимавших ответственную должность). От такого обвинения было очень трудно защититься: попробуйте доказать, что вы не коррумпированы. Разумеется, значительная доля системной коррупции под следствие не попадала, и многие коррумпированные лица избегали ответственности по множеству причин, включая их политические связи. Главная мысль данной книги состоит в том, что после войны и окончания террора обвинения в преступной коррупции и злоупотреблении служебным положением получили более широкое распространение. Сталин в 1939 г. объявил, что террор уничтожил троцкистскую оппозицию; следовательно, по его логике, обвинять в подобных идеологических преступлениях и организованных заговорах стало некого. Отныне, если партия и прокуратура хотели подорвать авторитет какого-нибудь должностного лица, они приписывали ему не политическое, а коррупционное преступление. (Конечно, о коррупции никогда не переставали говорить совсем, даже во время террора.) Этот переход в характеристиках «плохих» ответработников – от троцкистских предателей и врагов народа к морально разложившимся, «падшим» личностям – может считаться некой инновацией позднего сталинизма. Хотя органы внутренних дел и в 1930-е гг. часто старались добавить к делам «врагов народа» грязные подробности, свидетельствующие об их моральном и профессиональном разложении, но после войны такого рода методы очернения расцвели пышным цветом (вместе с ростом материальных трудностей, которые многих должностных лиц толкали к использованию служебного положения ради дополнительного дохода), тогда как прямое насилие в отношении государственной бюрократии почти прекратилось.

* * *

Расследования коррупции в московских военных судах в 19461948 гг. образуют фон для одного из крупнейших скандалов в связи со взяточничеством в истории Советского Союза. В конечном счете материалы этих расследований привели партийные и прокурорские органы к экстраординарному столкновению с руководящим составом ряда важнейших судов страны. О «Деле верховных судов» и пойдет речь в главе 8.

8. Смерть судьи: скандал и «Дело верховных судов»

4 июня 1948 г. заместитель председателя Верховного суда СССР Андрей Петрович Солодилов застрелился в своей московской квартире. Одиннадцать месяцев спустя А. Г. Баканов, осужденный за получение не одного десятка взяток в московских военных судах, был приговорен к 25 годам лишения свободы – этот возмутительный инцидент потряс весь юридический мир Москвы. 48-летний судья Солодилов совершил самоубийство в разгар одного из крупнейших скандалов, связанных со взяточничеством, в истории Советского Союза. Следователи к моменту самоубийства уже подбирались к Солодилову¹. Его похороны, по рассказам очевидцев, прошли в угрюмой атмосфере, под перешептывания о причинах раннего ухода судьи из жизни.

Ко времени смерти Солодилов являлся одной из ключевых фигур в советской судебной системе, и казалось невероятным, чтобы он мог быть втянут в скандал по поводу взяточничества. В 1937-1938 гг. он возглавлял Верховный суд РСФСР, до своего назначения в 1938 г. в Верховный суд СССР уже работал в его Военной коллегии. В качестве заместителя председателя Верховного суда СССР Солодилов осуществлял надзор за рассмотрением значительной части уголовных дел и всех гражданских. Немного занимался наукой – написал в соавторстве учебник по праву наследования². Коллеги считали его легковозбудимым, капризным и переменчивым. Начальник -председатель Верховного суда СССР И. Т. Голяков – отзывался о Солодилове как о незаменимом юристе, но тоже отмечал его нервный, раздражительный, вспыльчивый характер. Голяков добавлял, что у Солодилова серьезные проблемы с сердцем, и упрекал его в недостатке тактичности³. Знавший Солодилова адвокат подтверждал, что тот был человеком беспокойным: во время бесед в своем кабинете вскакивал с кресла, рвал на клочки какие-то бумажки и нервно мерил шагами комнату⁴.

Нервничал Солодилов недаром: ему было что скрывать. На момент его самоубийства в июне 1948 г. следователи прокуратуры готовились предъявить ему обвинения по десяткам эпизодов требования взяток на протяжении более чем пяти лет. А вскоре после его смерти прокуратура доложила Сталину и высшему партийному руководству, что обвинения в коррупции против Солодилова – только вершина айсберга. По словам следователей, они обнаружили буквально сотни случаев взяточничества, в которых замешаны десятки работников и судей многих самых престижных судов страны. В середине 1949 г. генеральный прокурор Сафонов заявил, что как минимум двадцать высокопоставленных судей брали у граждан взятки за мягкие приговоры или знали, что берут их коллеги, и не сообщали об этом. Рассекреченные в последнее время архивы показывают, что скандал вылился по меньшей мере в 22 судебных процесса, общее количество подсудимых на которых превышало три сотни⁵.

В данной главе рассматривается крупнейшее дело о взяточничестве сталинского периода, которое мы будем называть «Делом верховных судов». Это дело еще никогда внимательно не изучалось. О нем кратко упоминается в одном академическом исследовании, и, по сути, оно неизвестно ни историкам, ни широкому читателю⁶. Дело в конечном счете привело к одному из самых больших коррупционных скандалов советской эпохи.

Отчасти начало ему положили описанные в предыдущей главе неприятные, но, на первый взгляд, локальные дела о взяточничестве в московских органах военной юстиции, где главным обвиняемым выступал судебный секретарь А. Г. Баканов. От мелких фигур в периферийных судах партийные и прокурорские следователи протянули ниточки к самым высокопоставленным судьям страны. Почти одновременно скандал, разожженный делом Баканова и некоторых московских военных трибуналов, перекинулся на многие столичные суды. Сначала он затронул Военную коллегию Верховного суда СССР. Потом следователи обратили внимание на другие крупные суды в Москве и в конце концов добрались до ряда республиканских и областных судов. (Хотя в большинстве случаев я пытался выяснить, действительно ли предполагаемые взяточники были виновны в том, что инкриминировала им прокуратура, эта очень трудная ретроспективная задача не стоит в данной главе на первом месте. У меня есть определенные подозрения, подкрепляемые имеющимися материалами, но зачастую просто невозможно узнать точно, совершали ли конкретные лица те действия, которые приписывали им власти.)

Скандал в верховных судах – весьма показательный момент в истории сталинизма, советской уголовной юстиции, развития и преследования коррупции в СССР⁷. Первая часть этой главы посвящена ряду важнейших вопросов. Некоторые из них касаются места и времени происходившего. Есть много вопросов и по поводу самого следствия. Как именно расследовались крайне щекотливые и потенциально скандальные обвинения? Какие роли играли руководящие партийные органы и прокуратура, реагируя на сигналы о широком распространении преступности в высших судах страны? Что может сказать нам этот скандал о послевоенной сталинской государственной политике и правовой системе? Во второй части главы предпринята попытка заглянуть глубже официальных обвинений и нарративов, задаваясь вопросом, почему вообще некоторые судьи и другие работники высших судов вступали в сделки с просителями и посредниками, идя на огромный риск.

Сейчас, после стольких лет, мы не можем абсолютно точно понять, что именно тогда происходило, но кажется ясным, что некоторые судьи в главных судах Москвы иногда брали взятки во время войны и в послевоенные годы. Взяточников среди судей и других работников обнаружили почти одновременно в нескольких важных судебных учреждениях. Началось агрессивное следствие, и прокуратура методами, сочетающими законную следственную работу с принуждением и оговорами, стала грести в свою сеть и виновных, и, по-видимому, невиновных. Во многих случаях руководители партии и прокуратуры, наверное, сами не знали, кто виновен, а кто нет. Проще всего сказать, что все высокопоставленные судьи были одинаково коррумпированы либо что Сталин и его окружение полностью высосали скандал из пальца, однако обе эти крайности представляются неверными.

Если процесс «наведения порядка» в высшем военном суде страны сводился к фабрикации ложных обвинений в коррупции против работников Военной коллегии (как описано в предыдущей главе), то, когда следователи начали присматриваться к поведению персонала других ключевых судов, картина стала несколько сложнее. Повторюсь, все наши знания о созданной Сталиным политической системе заставляют предположить, что атака на самых главных и знаменитых судей страны могла последовать только с прямой санкции генсека, пусть даже сам он не вникал во все детали следствия. В скандале с Военной коллегией алгоритм действий заключался в том, чтобы наметить конкретных лиц в качестве мишени и затем ударить по ним, используя кое-какие из множества доносов, которые продуцировала система. «Дело верховных судов» имеет с этим определенное сходство, но есть и существенные отличия. Сталин явно хотел с помощью обвинений в коррупции приструнить московские суды, однако документы предоставляют немало свидетельств, что следователи действительно разоблачили в судах досадное количество взяточников. Как показывает ход дела, оно, возможно, вышло за рамки, первоначально поставленные Сталиным, и тому пришлось приложить усилия, чтобы затормозить стремительно разрастающийоя скандал.

* * *

С самого начала Управление кадров ЦК (существовавшее до июля 1948 г.) и его преемник, административный отдел (созданный в июле 1948 г.), активно участвовали в расследовании коррупции в судах. Они сотрудничали с занимавшимися им следователями прокуратуры и внимательно за ними наблюдали. Генеральный прокурор Сафонов постоянно докладывал этим органам ЦК о ходе следствия. Во время работы над серией дел, из которых вырос скандал, аппарат ЦК – почти наверняка с разрешения Сталина – вмешивался в решающие моменты, задавал тон следствию и принимал решения о том, как вести расследования и судебные разбирательства. Документы оставляют впечатление, что Управление кадров, по сути, уполномочило прокуратуру с неподдельным энтузиазмом преследовать коррупцию среди судебных работников, однако в определенные моменты придерживало следствие.

10 июля 1948 г. Политбюро решило ликвидировать Управление кадров ЦК и разделить его обязанности между несколькими отделами помельче, которые отныне отвечали за надзор над политическими действиями и кадрами различных хозяйственных и государственных учреждений⁸. После упразднения Управления кадров, возглавлявшегося секретарем ЦК А. А. Кузнецовым, другие отделы ЦК стали принимать более активное участие в назначении кадров в поднадзорные организации и контроле над ними. В делах верховных судов огромную роль теперь играл новый, имевший непритязательное название, но крайне важное значение, административный отдел. Несмотря на чисто бюрократическое наименование, административный отдел фактически заведовал всем комплексом правоохранительных ведомств и органов безопасности с их персоналом, включая Министерство государственной безопасности, Верховный суд, Министерство юстиции и прокуратуру⁹. Кузнецов руководил партийным контролем над следствием.