Текст книги "Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953"

Умением отыскать вероятного взяточника и дать взятку кому следует в Советском Союзе овладевали многие. Как показал некто Цагарейшвили, он сразу узнавал лиц, берущих взятки, по одежде и манерам: «Взяточник обычно должен быть хорошо одет, очень подвижен и нахален»⁴³. Цагарейшвили был немало удивлен, когда «скромно одетый» человек, который произвел на него «приятное впечатление», тоже оказался взяточником. Журнал «Крокодил» в фельетоне под названием «Точное доказательство» высмеивал любимую забаву некоторых советских граждан – втихомолку строить предположения, кто из ответственных работников коррумпирован, а кто нет. Трое персонажей гадают, как понять, берут ли взятки их начальники. По глазам? По манере пожимать руки? Или по дорогим платьям их жен? Один из собеседников отвергает все эти методы. Он, дескать, потратил целый месяц, пытаясь уяснить, не взяточник ли его шеф. Все признаки говорили, что да, но уверен он быть не мог. Однажды он пришел к начальнику в кабинет, не застал того на месте и спросил у секретарши:

– Где начальник?

– Вчера посадили!

– За что?

– За взятки!

«Вот это, – заключает рассказчик, – и есть самое точное доказательство!»⁴⁴ Какой официальный урок надлежало извлечь из фельетона «Крокодила»? Что всех взяточников ждет арест.

Один человек, которого интервьюировали в начале 1950-х гг., отметил, что подозрения во взяточничестве могла пробудить чрезмерная расточительность⁴⁵. К примеру, по его словам, подозрительно выглядели частые посетители ресторанов: «Почти у каждого крупного учреждения или предприятия есть своя столовая, по ресторанам особо не ходят. Чаще всего там бывают командировочные. Человек, который ходит в ресторан, считается коррумпированным, поэтому туда идут только те, кому иначе никак… Рестораны очень дороги, кто же может туда ходить? Только те, у кого откуда-то много денег. Если человек часто ходит в ресторан, его будут подозревать во взяточничестве, люди будут спрашивать, откуда у него доходы». Как показала работник суда, признавшаяся в получении взяток, она заподозрила, что ее муж тоже взяточник, поскольку он часто уходил из дому с одним судьей и они много выпивали, явно не на зарплату⁴⁶.

Судя по материалам суда и прокуратуры, многие советские люди понимали, что чиновник, нуждающийся в деньгах, наиболее охотно откликнется на предложение взятки. Пытаясь в приватном порядке уяснить причины злоупотреблений, прокуратура и судебные ведомства сосредоточили внимание на вопросах зарплаты и профессиональной этики. Во время войны сильно поредели ряды многих специалистов, в том числе работников хозяйственного и государственного аппарата. На смену им, как правило, приходили неопытные, плохо обученные и мало оплачиваемые люди, не имевшие должного представления о профессиональной этике. Комиссия Прокуратуры СССР по изучению причин взяточничества назвала материальные лишения одним из самых важных факторов, способствующих взяточничеству. На допросах специалисты часто ссылались на финансовые трудности как главную причину, которая заставила их принимать незаконные подарки. Московский народный судья Т. Р. Морозов, когда следователи спросили, что толкнуло его на путь взяточничества, клялся, что исключительно тяжелое материальное положение: у него жена и трое детей, работали только он с дочерью, и семье не хватало на жизнь⁴⁷. Разумеется, работники других государственных и хозяйственных учреждений страдали от таких же экономических затруднений (и недостатка профессиональной подготовки).

Комиссия прокуратуры далее отметила, что многие осведомлены о бедности местных представителей власти – и пользуются ею в своих целях. По подсчетам комиссии, обнищавшие должностные лица чаще всего проявляли нестойкость перед взятками. Закон от 27 сентября 1946 г., в разгар послевоенного голода отменивший продовольственные карточки для иждивенцев из семей рабочих и служащих, вероятно, еще сильнее мотивировал бюрократов принимать «подарки» деньгами и продуктами⁴⁸. Например, ленинградский следователь прокуратуры Рогозин, как выяснилось, в ноябре 1946 г. взял взятку в 700 руб. (около месячного оклада), и несколько раз его угощали (общей стоимостью на 216 руб.)⁴⁹. По данным следствия, Рогозин пришел к обвиняемому взяткодателю домой. Там он стал жаловаться, что его семья в отчаянном финансовом положении: у него пятеро детей, теще не дают карточек, ему даже на хлеб не хватает. Рогозин велел обвиняемому принести к нему в кабинет молоко и провизию и ел во время допроса. Его осудили за взяточничество, приговорив к 4 годам исправительных работ. Хотя благодаря отмене карточек в 1947 г. в магазинах появилось больше продуктов, заодно выросли цены на множество товаров, что сделало их недоступными для многих людей и превратило в отличную «валюту» для взяток⁵⁰.

В одном докладе для служебного пользования, посвященном «методам» взяткодателей, специалист Прокуратуры СССР, анализируя десятки случаев, описывал, как взяткодатели выходят на нужного человека. Доклад предназначался для прокурорских и судебных работников в качестве предупреждения быть начеку и остерегаться людей, которые могут воспользоваться их слабостями. Предложению взятки, пояснялось там, «обычно предшествует изучение работника прокуратуры, его характера и нравов, “слабых сторон”, наклонностей, материального положения и т. д., т. е. он “прощупывается” во всех отношениях с целью выявления возможности договориться с ним, “купить” его»⁵¹.

Благодаря такому «изучению», опираясь на жизненный опыт общения с мелким чиновничеством, люди вырабатывали у себя чутье на способность того или иного должностного лица пойти им навстречу, помогавшее определить, кто прислушается к их мольбам, кого можно уговорить поступиться формальностями. Подобный талант представлял собой важнейшую сторону «искусства взятки». Опрометчивое предложение взятки сильно повышало опасность и уменьшало шансы на успех. Граждане, сказано в докладе, стараются узнать нужных работников, угадать, кто из них готов нарушить правила, испытать их стойкость, выяснить, чем их соблазнить и как лучше к ним «подъехать»⁵². В ходе беседы с глазу на глаз с выбранным кандидатом тон ее в какой-то момент меняется. Кандидат сбрасывает маску официальности, возможно, даже начинает сочувствовать, проявлять участие. Тогда проситель убеждается, что нашел союзника и может «идти в атаку». Вслед за этим этапом он, по словам автора доклада, либо сразу предлагает деньги, либо «после приема идет на квартиру работника прокуратуры, или приглашает к себе “посидеть”, или в ресторане выпить и т. д.»⁵³. Многие простые люди и представители привилегированных слоев умели прощупывать чиновников на предмет того, кто из них пойдет (или не пойдет) на незаконную сделку. Слово «ухаживание», даже, пожалуй, «обольщение», кажется вполне подходящим для характеристики этого процесса переговоров⁵⁴.

Автор доклада прокуратуры отмечает, что в каждой отдельной местности взяткодатели могли раскидывать настоящую разведывательную сеть из наблюдателей, которые собирали ценную информацию о сотрудниках различных ведомств⁵⁵. Целая армия просителей, жалобщиков, уборщиц, домработниц, секретарей и прочих лиц, так или иначе контактировавших с ответственными работниками (чаще всего неформально), потихоньку копили сведения о потенциальных объектах. Их ухитрялись извлекать из самых невинных, на первый взгляд, разговоров, узнавая о конкретном должностном лице все больше и больше.

У многих советских людей действительно выработалось шестое чувство, подсказывавшее, кто охотно согласится принять плату или подарок либо выступить посредником в их передаче. Конечно, такая способность служила одной из главных предпосылок предложения сделки, поскольку риск нарваться не на того человека грозил самыми печальными последствиями. Один взяткодатель поведал на заседании Верховного суда СССР: «Почему я так легко обратился к Морозову о взятке? Особых причин вообще не было, но я как-то инстинктивно чувствовал, что Морозов пойдет на взятку»⁵⁶. Инстинкту, видимо, помогли наблюдения за привычками Морозова: «Кроме этого, я знал, что Морозов любит выпить». Для работников того или иного ведомства нередко устраивались банкеты. На них сослуживцы общались в неформальной обстановке, узнавали друг друга в личном плане, что способствовало расцвету «преступных отношений».

Еще в одном случае некто А. М. Шестопалов на допросе угостил следователя Одесской областной прокуратуры М. С. Соловьева вишней. Следователь взял – и тем самым «разрядил официальную напряженность в отношениях между следователем и обвиняемым». Шестопалов тут же догадался, что Соловьев возьмет и взятку⁵⁷. Жена Шестопалова, стоявшая во время допроса в коридоре, сказала следователю, что у ее семьи в саду растут вишни, которые принесли массу ягод: «Невелика ценность, если желаете, могу занести к вам домой, варенье сварите». Следователь согласился. Вечером она явилась к Соловьеву на квартиру с 12 кг вишни и 3 тыс. руб. наличными. Сделка об освобождении ее мужа была заключена⁵⁸.

Интервью советских эмигрантов о жизни в СССР, проведенные научными сотрудниками Гарвардского университета, главным образом в Мюнхене и Нью-Йорке в 1950-1951 гг., – очень ценный источник для историков сталинского общества. Они предоставляют и свидетельства о народном отношении к взятке. Большинство респондентов покинуло СССР в 1942-1945 гг., их интервью освещают аспекты советской жизни в 1930-х гг. и самом начале 1940-х гг. Американских руководителей проекта интересовали, по их словам, «неформальные механизмы на работе и в быту», в том числе взяточничество и блат. В частности, они расспрашивали о том, как люди улаживали дела в обход формальных правил. При помощи одной серии вопросов интервьюеры выясняли, как взятка могла помочь поменять работу (или, наоборот, избежать перевода на другую работу), продвинуться по карьерной лестнице или преодолеть бюрократическую волокиту. Другая серия посвящалась обычаю врачей принимать подарки от пациентов. Ответы дают кое-какую информацию об отношении к этим типам сделок.

Как и следовало ожидать, на вопросы интервьюеров отвечали весьма по-разному. Одни респонденты утверждали, будто взяточничества в Советском Союзе вообще нет⁵⁹. Другие говорили, что слышали о случаях взяточничества среди приятелей или сослуживцев, но сами слишком боялись этим заниматься. Третьи расписывали взяточничество как настоящую чуму, поразившую все советское общество. Один мужчина, русский, в возрасте 51 года, выходец из сельской местности, окончивший лишь начальную школу, делал смелые заявления о невероятном могуществе спиртного: «С литром водки что угодно можно сделать. Литр водки может все»⁶⁰. Столь широкие обобщения мало что дают для определения масштабов и области распространения явления, зато отражают миф о коррумпированности советского государственного аппарата сверху донизу, противопоставляя продажных «их» страждущим и виктимизированным «нам».

Медицинское обслуживание – и отношения врача и пациента -пожалуй, лучше всего демонстрируют сложность различения тонкой грани между подарками и взятками. Некоторые медики рассказали, что получали плату или подарки от пациентов, хотя испытывали тревогу по поводу сопутствующих рисков. Во многих случаях прокуратура могла бы квалифицировать определенные подарки врачам как взятки, и те об этом знали. В интервью они довольно подробно осветили сложившиеся обычаи взаимообмена между пациентами и врачами. Пациент мог преподнести доктору презент за прием без очереди или более внимательное отношение. Многие считали, что бесплатная государственная медицина плоха, значит, есть резон заплатить из-под полы компетентному врачу. Как сформулировал один медик: «Прежде всего надо понимать, что бесплатное здравоохранение людей не всегда удовлетворяло. В общем они думали, что если заплатить, то получишь лечение лучше, но, с другой стороны, у них не хватало денег на частные медицинские услуги»⁶¹. Эта забота о качестве обслуживания мало чем отличалась от желания эффективной юридической помощи, заставлявшего клиентов платить адвокатам дополнительный гонорар, известный под названием «микст» (см. главу 2).

Ленинградский врач, которого весьма подробно интервьюировали в рамках Гарвардского проекта, осветил эту сложную ситуацию, и в его свидетельстве (пусть и достаточно пристрастном) выделяется ряд красноречивых моментов. Прежде всего он утверждал, что дарить подарки доктору пациентам велели «крестьянские традиции». В силу обычая, по его словам, они всегда старались обязательно «отблагодарить» облеченных властью людей, которые помогли им в какой-либо тяжелой ситуации. Он рассказал интервьюерам, что врачам было крайне трудно отказаться от таких небольших подарков. Его замечания вновь подчеркивают расплывчатость границы между взяткой, подарком и гонораром: «Пациент чувствует, что обязан как-то отплатить [за врачебную помощь]. Или, скажем, ты лежишь в больнице и хочешь, чтобы тебя оперировал доктор, которому ты доверяешь. Потом опять этот вопрос благодарности пациента. Пациент всегда будет стараться заплатить, хотя ты можешь ничего не просить у него, по крайней мере, я никакой платы не просил, потому что считал, что, если пациент заплатит мне, скажем, двадцать рублей, он и его семья через несколько дней начнут голодать. Или пациент пришлет тебе что-то по почте, благодаря и прося принять скромный дар в знак благодарности. Мне в голову приходил вопрос: есть ли у меня моральное право возвращать такие подарки? Я пытался возвращать, но без особого успеха. Они думали, что мало послали и я хочу больше. Одни могли прийти и отнимать у тебя драгоценное время, уговаривая принять подарок, другие просто обижались». Далее респондент пускается в подробности: «Вот лежит в больнице женщина. Я ее прооперировал. Перед этим она со мной ни о чем не договаривалась. Оперировал я ее бесплатно, это мой долг. Потом я получаю от нее письмо с пятьюдесятью или ста рублями, выражение благодарного чувства». По его мнению, вернуть такой подарок, сделанный постфактум, было бы оскорбительно. «Возьмем другой пример, – продолжает он. -Есть другая женщина, которую я оперировал и которая живет бедно. Она посылает мне галстук с запиской: “Я бедна, пожалуйста, примите это в знак благодарности”»⁶².

Наблюдения этого врача высвечивают некоторые элементы, характерные для подношения подарков должностным лицам в сталинский период. Зачастую получатель подарка мог обстоятельно оправдать свое согласие принять его в качестве традиционного «знака благодарности». Врач не поясняет, как он отличает «взятку» от «благодарности», но совершенно уверен, что понимает разницу. Он выступает в защиту подарков как составляющей извечных отношений между пациентом и помогающими ему медиками, рассуждая о них с психологической точки зрения: «Все эти примеры приведены, чтобы показать, что, должно быть, есть психологические узы между врачом и пациентом и эти психологические узы играют большую роль… Так вот, психологическая связь между врачом и пациентом существует искони [и должна подкрепляться подарками пациента врачу]. Мы пока очень мало знаем о том, как работает человеческий мозг»⁶³. Несколько свысока ссылаясь на древние инстинкты своих пациентов-крестьян, этот врач, таким образом, отрицает, что брал взятки или незаконную плату. Он, дескать, просто поддерживал со своей стороны укрепляемые постфактум узы между пациентом и доктором, которые превыше денег. Отказ от подарка стал бы оскорблением.

Другой врач избрал не столь психологический подход, но, тем не менее, поставил подношение подарков оказавшему услугу в контекст укоренившихся в крестьянстве культурных привычек: «Брать плату с пациентов запрещено, однако обычай подарков, особенно среди крестьянства, все еще господствует, и в некоторых отношениях подарки продуктами лучше зарплаты. Власти стараются бороться с этими старыми обычаями»⁶⁴.

Третий описал сопутствующие ритуалы, требующие, чтобы врачи поначалу делали вид, будто отказываются от подарков, которые никогда нельзя открыто выпрашивать, а предлагать следует постфактум: «Во всяком случае было правило ничего не просить у пациента, но если он тебе что-то дает, то можно принять. ([Вопрос:] Существовала ли опасность, что на это посмотрят как на взятку?) Врач ни за что не примет подарок в поликлинике, всегда откажется. Если он будет смотреть пациента на дому, может взять перед уходом. Или если я приеду по неотложному вызову, то, когда закончу, кто-то может мне что-то дать, и я не откажусь. В поликлинике тебя могут обвинить в получении взятки за выдачу больничного. ([Вопрос:] А вызовы на дом?) Они бесплатные, врачу платить не нужно. Кроме того, нельзя ничего предлагать врачу до консультации, только после, когда он уходит. [Врачу] надо для проформы отказываться, у тебя должна быть возможность сказать: “Я был вынужден это принять; мне было очень трудно отказаться”»⁶⁵.

Эта культура «знаков благодарности» постфактум продолжала существовать многие годы после войны. Хотя она облекалась в термины и ритуалы дарения, должностные лица понимали, что милиция, прокуратура и суд могут счесть подобный обмен, минующий установленные каналы, взяточничеством. И все же они оправдывали (или рационализировали) получение таких подарков, утверждая, что такова культурная практика, которой почти невозможно сопротивляться, что она поддерживает своего рода социальный мир между властями и гражданами и что в ней нет ничего плохого с точки зрения морали.

Следуя той же линии, один человек подчеркивал, что деньги довольно редко служили предметом обмена между предприятиями⁶⁶. Последние обменивались «подарками», в которых нуждались, – например, меняли карандаши на ластики. Угроза, связанная с невыполнением плана, перевешивала риск быть пойманными на таких бартерных операциях. Просить (и платить) деньги было опасно, обмен подарками легче поддавался маскировке: «Обычно это делалось в виде подарков, гораздо реже деньгами. Деньги – чистая взятка, а подарки могут быть просто подарками».

Эти рассказы и прочие им подобные открывают два важных момента. Во-первых, существовало мнение, что прокуратуре гораздо труднее доказать наличие корыстного мотива в обмене неденежными «подарками». А во-вторых, интервью в очередной раз свидетельствуют: и простые люди, и элита хорошо понимали, что подарки должностным лицам могут быть замаскированными взятками – либо вымогаемыми бюрократами, либо предлагаемыми добровольно в ожидании благоприятного результата.

Заметное место в картине советского взяточничества занимали посредники. Предприимчивые личности создавали, по сути, мелкий посреднический бизнес. Они сновали между теми, кто искал помощи в осуществлении трудной задачи, и теми, кто соглашался принять незаконную плату за такую помощь. Часто процесс требовал много переговоров, пока стороны не ударят по рукам. Обычно посредники удерживали часть выплаченных денег в качестве комиссионных. Это могли быть специалисты, секретари, уборщицы и прочие лица, как-либо связанные с ответственными работниками, способными помочь. Их роль заключалась в передаче взяток от просителей этим работникам. Самые успешные посредники имели нужный контакт или, еще лучше, сеть контактов в соответствующем учреждении. Подобно спекулянтам дефицитными товарами, они руководствовались чисто финансовыми соображениями, занимаясь своим делом исключительно за деньги. Они выступали за обе стороны, как беря, так и давая взятки. В глазах прокуратуры посредник представлял собой гнуснейшее существо в мире взяточников. Он являлся дважды капиталистом, поскольку покупал и продавал незаконные услуги, в равной мере ускоряя разложение должностных лиц и рядовых граждан, притом недурно наживаясь на сделках⁶⁷.

В одном случае некая Анисимова в декабре 1945 г. приехала в Москву из Дагестана, имея при себе 30 тыс. руб. наличными на взятки за освобождение мужа из тюрьмы. Она также привезла кое-какие вещи, в том числе ковер, чтобы продать, если понадобятся еще деньги. Два месяца она искала, кто поможет ей передать взятку нужному судье, и в феврале 1946 г. наконец нашла человека, «подрабатывавшего» посредничеством. Посредник предложил дать 50 тыс. руб. работнику Военной коллегии Верховного суда СССР. В результате взятки судья переквалифицировал вменявшиеся мужу Анисимовой преступления с хищения государственной собственности, которое преследовалось по суровому августовскому указу 1932 г., на куда менее тяжкое злоупотребление служебным положением. Суд смягчил приговор до 3 лет лишения свободы. Однако в конце концов обоих участников передачи денег судили за взяточничество. Посредник получил 10 лет лагерей, Анисимова – 5 лет⁶⁸.

Роль посредника напоминает о том, что во взяточничестве всегда участвовали по меньшей мере два очень разных актора и как взяткодатели, так и взяткополучатели сильно рисковали. Этот риск отчасти объясняет, почему многие операции подобного рода требовали ключевого третьего актора – посредника, служившего передаточным звеном между платящим и получающим плату. Разъединение двух сторон операции в каком-то смысле снижало риск. Однако вместе с тем увеличение числа замешанных в ней людей повышало вероятность разоблачения.

Посредники (следователи насмешливо именовали их безусловно капиталистическим термином «маклеры») передавали деньги, ценности и прочие товары способным помочь должностным лицам. Специалисты-правоведы всячески их поносили, называя «социальной опасностью», «инициаторами» взяточничества. Порой эти «маклеры» требовали за свои услуги «аванс»⁶⁹. В ряде случаев два посредника или более объединялись в своеобразную цепочку: адвокат мог взять деньги на взятку у родственника обвиняемого и отдать партнеру-посреднику, работавшему в суде, который в конечном счете вручал их судье или прокурору (а то и обоим). Каждый посредник удерживал часть денег в качестве комиссионных.

Деятельность подобных посредников служит очередным подтверждением мнения о существовании своего рода «рынка взяточничества» – еще одной отрасли советской теневой экономики, где покупатели разыскивали продавцов (и наоборот), иногда при помощи агентов с хорошими связями. В этих условиях посредникам зачастую приходилось хорошенько крутиться, защищая свой «бизнес» и «территорию». К примеру, в 1947 г. адвокат А. В. Вольский, действовавший от имени человека, которого посадили в Казани за спекуляцию, вел переговоры с двумя разными посредниками, стараясь определить, у кого лучше контакты, и добиться оптимальной сделки. Каждый уверял, что имеет доступ к лицу, которое обеспечит положительное решение по ходатайству о пересмотре приговора, поданному Вольским в Верховный суд СССР и отложенному там в долгий ящик. Разумеется, чем больше людей участвовало в сделке, тем вероятнее было разоблачение, и это стало одной из причин провала операции.

Иногда посредники, не сумев достичь обещанного результата, возвращали аванс⁷⁰. Одна разочарованная взяткодательница возмутилась, когда посредник смог добиться для ее мужа не освобождения, а только сокращения срока⁷¹. Она довольно логично потребовала скидки, предложив посреднику половину изначально оговоренной суммы.