Текст книги "Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953"

В Советском Союзе, как и во многих других обществах, путь взятки частенько бывал вымощен подарками и застольями. Прокуратура обвиняла судью Чичуа в неоднократном получении взяток, обычно «замаскированных» – в виде фруктов, спиртного, застолий, которые влияли на его профессиональные суждения в пользу взяткодателя. Главным доказательством против Чичуа служило участие последнего в застолье дома у родственника посредника. Возражая против утверждений, будто застолье представляло собой взятку, Еремадзе ссылался на то, что знал Чичуа «более 15 лет, как своего земляка, он жил в соседнем районе»²¹. Познакомились они в Батуми, когда Еремадзе работал там инструктором обкома комсомола, а Чичуа – судьей. На судебном заседании Еремадзе всеми силами старался показать, что они с Чичуа дружили и потому за минувшие годы много раз выпивали и закусывали вместе. Да, он устроил для Чичуа пирушку дома у своего зятя, потратив 300 руб. на еду и напитки, но, поскольку у них давние близкие отношения, угощение было просто угощением – знаком дружбы, а не попыткой повлиять на исполнение судьей Чичуа профессиональных обязанностей. (В любом случае, уверял Еремадзе, Чичуа тогда болел и выпил всего лишь стакан пива.) Последний, со своей стороны, сказал, что не имел «материальной заинтересованности» в деле, о котором хотел поговорить Еремадзе. «На приглашение Еремадзе, чтобы пойти в гости к его зятю, я ответил согласием, – объяснил он. – Я, как грузин, не мог отказать ему в этом. В этом моя слабость и в этом также наша грузинская традиция»²². Для прокуроров данное признание Чичуа, должно быть, стало красноречивым свидетельством, подкрепляющим уверенность, что грузин грузину никогда не откажет.

Антрополог Марсель Мосс писал о подарках: «Даримая вещь не остается бездеятельной. Наполненная жизнью, часто обладающая индивидуальностью, она стремится вернуться, как сказал Хертц, в “место происхождения” или произвести, на благо клана и родной земли, эквивалентную замену себе»²³. Правда, грузины в подобных случаях дарили не обычные деньги, драгоценности или одежду (наиболее распространенные взятки в советских судах того периода), а фрукты, вино, мясо и прочие продукты своего края. Кроме того, такой обмен был обязателен. Традиция не только повелевала дарителю предлагать дары, но и обязывала получателя принимать их. Как будет показано дальше, сознание этой обязанности держало судью Чичуа в весьма неудобном положении между двумя несовместимыми культурами, поскольку он достаточно знал нравы советской судебной системы, чтобы понимать, что получение подарков от просителей может выглядеть противозаконным²⁴. Зато в грузинской культурной среде осуждение вызвал бы как раз его отказ встречаться с земляками или принимать от них подарки. Это стало бы нарушением традиционных социальных отношений и равнялось бы социальному самоубийству. С другой стороны, принимая подношения, он рисковал совершить профессиональное самоубийство. Грузины считали фрукты и вино прекрасными дарами с родины. В глазах московских правоохранительных органов эти редкие деликатесы являлись взятками, способом «купить» должностное лицо, осуществить и замаскировать незаконную сделку²⁵. Столь разные представления о дарении и взяточничестве и лежат в основе бед судьи Чичуа.

Один из самых сложных вопросов, встававших перед прокурорами и судьями, – как определить грань (до некоторой степени культурно обусловленную) между «подарком» и «взяткой». Прокурорам приходилось, прослеживая путь взятки, доказывать наличие взаимной корысти, а это было нелегкой задачей. Во многих культурах, например, просители приносили судье в подарок фрукты или другие продукты в знак благодарности, если решение по делу их удовлетвори-ло²⁶. Соответственно по ряду дел о предполагаемом взяточничестве, которые разбирались в то время в советских судах, судьи постановили, что небольшие подарки работникам суда или прокуратуры от одной из сторон после того, как вердикт по делу вынесен, не следует считать взятками. В августе 1948 г. на Украине, к примеру, женщина с тремя маленькими детьми дала 50 руб. областному прокурору после оправдания своего мужа. Прокурор не стал обвинять ее во взяточничестве, решив, что это не взятка, а «ее действие следует расценивать как укоренившийся среди людей обычай отблагодарить кого-либо за совершенные законные действия». Однако Верховный суд УССР, пересмотрев дело, постановил, что столь милосердное толкование закона совершенно неправильно и женщине нужно предъявить обвинение в даче взятки²⁷.

Чичуа на своем процессе утверждал, что, как грузин, обязан был проявлять любезность к другим грузинам и в рамках закона делать для них все что мог. Он неоднократно повторял, что традиционное гостеприимство вовсе не заставляло его нарушать закон и не оказывало никакого влияния на его решения как «честного советского судьи» (эти слова он то и дело с гордостью употреблял применительно к себе).

Где же Чичуа и грузинские просители встречались для разговора, хоть легально, хоть нелегально? Следующий шаг на пути взятки -место, где большинство предполагаемых взяток передавались судье Чичуа. На суде последний сказал, что жилищные условия, предоставленные ему Верховным судом, создавали чрезвычайные трудности государственному должностному лицу, пытающемуся сохранять беспристрастность при отправлении значительной власти, которой наделяла его занимаемая должность. Многие судьи Верховного суда действительно жили и трудились в довольно рискованных условиях, способствовавших сомнительным контактам с просителями. В письме Сталину от 27 июня 1947 г. партийный секретарь Верховного суда Гусев жаловался на плачевное положение ряда судей и других работников суда²⁸. Он указывал, что несколько новых судей, назначенных в 1947 г. (включая Чичуа), переехали в Москву из отдаленных союзных республик, но квартир им не дали: «В настоящее время они проживают в гостиницах, за которые сами платить не в состоянии, а Верхсуд СССР на это дело не имеет средств»²⁹. Гостиничная администрация даже поднимала шум, требуя выселения судей за неуплату. Гораздо желательнее было бы устраивать высокопоставленных судей в отдельных квартирах, в зданиях с охраной, дабы ограничить количество непредвиденных визитеров.

Чичуа стал одним из судей, не имевших отдельной жилплощади. Ссылаясь на нехватку жилья, московское жилищное ведомство поселило его в номере 312 гостиницы «Европа» (ее здание не сохранилось). Тот факт, что Чичуа принимал просителей (а он, конечно, не отказался от этого) в гостиничном номере, фигурировал в обвинениях против него на первом месте. Как показал Чичуа, он не раз просил председателя Верховного суда И. Т. Голякова помочь найти квартиру, что обеспечило бы ему гораздо больше приватности и сильно ограничило бы для просителей возможность являться к нему без предупреждения³⁰. Но московские жилищные органы квартиру ему так и не выделили, оставив его в гостинице в центре Москвы – магнитом для сотен отчаявшихся грузин, приезжавших в столицу оспаривать несправедливые приговоры. «Моя слабость в том, что я принимал людей и содействовал им, – сокрушался Чичуа на суде. – Если бы я имел комнату и не жил бы в гостинице, этого бы дела не было»³¹.

Чичуа рассказал, что десятки грузин приходили к нему в гостиницу в самое разное время, принося всевозможные ходатайства, просьбы и запросы, как правило, вместе с традиционными подарками. Вот как он описывал суду типичный образец взаимодействия с посетителями в своем гостиничном номере: «Часто было так: стучит в номер человек, войдет и начинает объяснять свое дело или дело родственника. Я говорил, что я не адвокат и ничего не могу сделать. Они мне заявляли, что ты грузин и почему же не можешь сказать, куда и к кому обратиться?» И подытоживал нелепость ситуации: «Я жил в гостинице, и каждый ко мне мог приходить, мне даже уборщица и та делала замечание, что ко мне много ходит людей [курсив мой. -Дж. А.]». Грузинские традиции гостеприимства не позволяли ему отказываться от разговора с просителями: «Я не мог выгонять в шею, кто меня посещал»³².

Особенно выделяется один инцидент. В 1947 г. накануне Нового года судье Чичуа в его гостиничном номере стало плохо. Он слег с температурой под 39 градусов и легкими, полными мокроты. Его двоюродный брат, который проживал тогда в той же гостинице, найдя его в столь ужасном состоянии, позвонил дежурному администратору. Поскольку больной являлся судьей Верховного суда, из гостиницы позвонили в Кремлевскую больницу. Двоюродный брат, понимая, что до прихода кремлевской медсестры пройдет какое-то время, сбегал в холл и привел знакомого грузинского врача, тоже остановившегося в гостинице «Европа». 27-летний врач, заподозрив пневмонию, воспользовался традиционным средством лечения респираторных заболеваний: нагрел несколько стеклянных банок и поставил больному на грудь. Когда грузинский доктор узнал, что должна прийти медсестра из 2-й Кремлевской больницы, он полюбопытствовал, кто же такой его пациент. Приятель ответил: «Он работает в Верховном суде».

И что же сделал врач, услышав это? В присутствии пяти или шести свидетелей он не упустил случая поведать судье, распростертому навзничь с банками на груди, трясущемуся в лихорадке и обливающемуся потом, что его отца «неправильно» арестовали за хищение госсобственности и приговорили к 7 годам лишения свободы. Он спросил Чичуа (по-грузински), как составить жалобу, чтобы отцу отменили приговор. Как ни удивительно, судья, кажется, имевший полное право промолчать, стал расспрашивать доктора о деле его отца и инструктировать его по поводу написания жалобы. Даже несмотря на то, что судья лежал в постели с пневмонией, проситель-грузин считал, что может обратиться к нему за помощью, а судья чувствовал себя обязанным откликнуться. Спустя почти пять лет и тот, и другой предстали перед судом и были вынуждены давать объяснения в связи со своей недолгой и затрудненной обстоятельствами беседой в предновогодние дни 1947 г.³³

Эпизод в гостинице подкрепляет впечатление, что просители-грузины полагали себя вправе претендовать на юридическую помощь судьи Чичуа в любом месте и в любое время. Чичуа, со своей стороны, попросту не мог найти подходящих слов, чтобы уклониться от встреч с грузинскими визитерами. Собственно, давая показания на суде, он в первые же минуты коснулся трудностей, которые создавал ему грузинский «культ гостеприимства»³⁴. В дальнейшем Чичуа сам привел еще несколько примеров того, как его связывали грузинские традиции. Подобные встречи, по его признанию, создавали ложную видимость конфликта интересов. Как он выразился (используя двойное отрицание): «Я не мог их не принять, но я заявляю, что для них ничего не сделал… [курсив мой. – Дж. А.]»³⁵.

Показательно дело одного подсудимого, обвинявшегося в даче взятки Чичуа. Директора овощного магазина Н. С. Чкуасели судили за халатность, повлекшую за собой порчу картофеля (серьезное хозяйственное преступление для руководителя торгового предприятия). Он обратился к Чичуа, чтобы тот помог ему добиться отмены приговора. В номер Чичуа он нагрянул без предупреждения в десять часов утра: «Выгонять Чкуасели я не мог из номера гостиницы как грузина, так как я сам грузин. У нас есть такие обычаи»³⁶. (Как заявил на суде Цагарейшвили, обвиняемый по другому делу: «У нас, грузин, принято оказывать друг другу помощь»³⁷.) Подсудимый Чкуасели, со своей стороны, подтвердил: «К Чичуа я обратился не как к члену Верховного суда, а как к грузину»³⁸. Чичуа, по его словам, старался исполнять свой долг работника суда, но, тем не менее, задним числом он винил себя в том, что не заставил просителя уйти: «Я ему говорил, что его дело будет рассмотрено по закону. Моя слабость состоит в том, что я Чкуасели не выгнал из моего номера».

Чичуа жаловался, что к нему в гостиницу потоком шли просители-грузины, и простые люди, и видные представители элиты, умоляя помочь с их юридическими проблемами. Среди просителей были высокопоставленные партийные руководители, включая заместителя секретаря ЦК КП Грузии, председателя Совета министров Аджарской АССР, секретарей райкомов и многих других. Просили помощи по меньшей мере два грузинских генерала. Заглядывали прославленные артисты. Сын знаменитого киноактера Кириле Мачарадзе обратился к судье по поводу неприятностей своего друга. Известный актер Александр Жоржолиани, который с 1926 по 1970 г. снялся в 30 фильмах, также нанес Чичуа визит. Жоржолиани нечаянно оставил в поезде костюмы, и его оштрафовали на 15 тыс. руб. Он кинулся в гостиницу «Европа» с просьбой, чтобы Чичуа посодействовал ему в процессе обжалования. «Чтобы отвязаться от него, я принял его заявление», – показал на суде Чичуа, уточнив, правда, что за дальнейшей судьбой заявления не следил³⁹.

Главный грузин СССР – Иосиф Сталин – за помощью к Чичуа, конечно, не приходил. Примечательно, однако, что человек, который играл Сталина в кино, – любимый зрителями грузинский киноартист Михаил Геловани – побывал в гостинице «Европа» с просьбой об одолжении⁴⁰. Сталину нравилось, как его изображает высокий, красивый актер, и он велел, чтобы Геловани играл его во всех фильмах. В 1938-1952 гг. Геловани исполнил роль Сталина как минимум в 14 чрезвычайно популярных картинах. Самой нашумевшей из них, наверное, стало «Падение Берлина» (1949) – непомерный панегирик блестящему и человечному руководству Сталина во время войны, характернейший продукт сталинского культа. Даже фантастически знаменитый Геловани не преминул навестить судью Чичуа ради грузинских родственников или знакомых, оказавшихся не в ладах с законом.

Не только к судье Чичуа обращались за содействием грузины, вынужденные пробираться сквозь лабиринты московской юридической бюрократии. Согласно показаниям на суде, члены семей обвиняемых частенько просили о «неофициальной» помощи известных грузинских адвокатов. К адвокатам, которые, как считалось, имели хорошие связи в судах, постоянно шли родные, друзья, друзья родных и родные друзей, даже самые дальние родственники и шапочные знакомые. Большим спросом пользовались высокопоставленные военные. Прославленный грузинский генерал М. Г. Кикнадзе, во время Второй мировой войны командовавший артиллерийской дивизией и руководивший обороной западного сектора Московской зоны ПВО, показал, что его, вследствие занимаемого положения, обременяли бесконечными просьбами. Он делал все возможное, чтобы уклониться от визитов земляков: «Ко мне очень много мои соплеменники обращаются с разного рода просьбами, и я вынужден, чтобы избежать этого, постоянно находиться за городом в лагерях моего соединения, т. к. отказывать в просьбах у нас не принято». Генерал признал, что, согласившись ходатайствовать в Верховный суд за одного из своих солдат-грузин, совершил огромную ошибку: «Подтверждаю… что я осознал всю ошибочность своего поступка, дивизией я командую в течение 11 лет, но еще не имел неприятностей, какие имею сейчас»⁴¹.

Чичуа на своем процессе винил как просителей, которые ходили к нему, не считаясь с тем, что он должен соблюдать определенную профессиональную дистанцию, так и суд, не давший ему надежной жилплощади, необходимой для сохранения приватности и беспристрастности. Тем не менее он соглашался, что и сам не без греха: «Принимая граждан в номере гостиницы “Европа”, я, конечно, дискредитировал себя как член Верховного суда СССР, и в этом я себя виновным признаю». В конечном счете Чичуа признал, что по видимости злоупотреблял служебным положением, но настаивал, что на самом деле ничего подобного не совершал. Ни в каких преступлениях он не сознавался, невзирая на упорное давление прокурора. Материалы, представленные на суде, подкрепили позицию Чичуа. Многие пункты обвинения во взяточничестве против него были сняты, поскольку прокуратура не продемонстрировала наличие корыстного умысла. Чичуа раз за разом признавался в необдуманном поведении, отрицая при этом какие-либо незаконные действия. Он понимал: избранная им «культурная» линия защиты не выдержит, если прокурор сумеет доказать, что он нарушал закон.

Как в очередной раз показывают описанные здесь дела, зачастую очень трудно было отличить взятки от проявлений гостеприимства, дружеских подарков или знаков благодарности. Ни следователи, ни судьи, а порой даже сами соучастники дела не могли с уверенностью сказать, когда корзина яблок, тридцать кило мяса или совместный обед с вином служили всего лишь бескорыстными знаками благодарности, а когда превращались в плату за услугу или метод влияния на суждения должностного лица. Подарки и взятки нередко шли бок о бок. Для прокуроров различие между законным подарком и незаконной взяткой представляло отнюдь не чисто академический интерес; решение прокуратуры, предъявлять или нет обвинение, решение судьи, признавать или нет подсудимого виновным, означали разницу между тюрьмой и свободой.

Подсудимые-грузины, со своей стороны, настаивали, что подарки, щедрое гостеприимство – неотъемлемая часть их культуры, не более чем выражение дружбы и солидарности. А многие должностные лица регулярно утверждали, что отказаться принять небольшой подарок -значит обидеть дарящего и такие подарки нисколько не влияли на их решения. Тут весьма к месту поговорка, приведенная в словаре Даля, изданном в начале 1880-х гг.: «Взяток не берем, а благодарности принимаем»⁴². Прокуроры же с большим подозрением смотрели на личные отношения между судьями и просителями, основанные на этнических или родственных связях. Как дают понять обвинительные акты, правоохранительные органы не сомневались, что имело место взяточничество, если некое решение принималось после обмена чем-либо, включая еду и питье. Но и подарки (опять-таки включая продукты и напитки), сделанные после того, как судья вынес вердикт, привлекали внимание следствия.

Когда речь шла о расследовании коррупции в судах, прокуратура считала обычаи многих культур (в том числе грузинской) крайне подозрительными, а нередко преступными. Для людей, работавших в советских правоохранительных ведомствах, мясо, фрукты и вино являлись не обычными гостинцами, а роскошными и редкими деликатесами. Эта классическая грузинская продукция была чрезвычайно дефицитной в Москве, да и почти во всей РСФСР. Грузинскому судье, живущему вдали от дома, столь богатые дары напоминали о традициях родного края и оставленных там людях. Жена Чичуа, кстати, навещая мужа в Москве, всегда привозила с собой фрукты и сыр из Грузии⁴³. Но следователи, разыскивающие доказательства взяточничества, чутко реагирующие на взятки, «замаскированные» под подарки или дружеский социальный взаимообмен, всегда настораживались, обнаруживая, что грузины оделяли друг друга такими благами. Они также крайне подозрительно относились к трапезам судей с рядовыми гражданами, чем бы те ни объяснялись. В глазах советской прокуратуры подарок от просителя в виде вина или фруктов с его родины выглядел взяткой, принципиально не отличающейся от золотых часов или конверта с купюрами⁴⁴. Следователи рассматривали подобные предметы роскоши как своеобразную валюту и не сомневались, что «угощение» зачастую служило прикрытием для незаконной деятельности. В деле Чичуа прокуратура усмотрела в нескончаемой череде встреч и подарков признаки взяточничества.

Определенные стереотипы насчет грузин (даже открытая враждебность к ним) нередко всплывали в показаниях русских обвиняемых и свидетелей, так же как и среди прокуроров. Грузин считали «отсталыми» приверженцами клановости, склонными к созданию преступных объединений. Некоторые следователи говорили обвиняемым и свидетелям грузинской национальности, что жаждут «очистить Москву от грузин». Во время предварительного допроса обвиняемых по одному делу о судебной коррупции следователь повторил слух, будто грузины, руководившие знаменитым московским рестораном «Арагви», устраивали там пьяные оргии с участием своих патронов⁴⁵. Такие обвинения подкрепляли стереотипное мнение, что грузины морально распущены, всегда готовы преступить закон и всеми силами защищают друг друга. Советские прокуроры, по-видимому, тоже характеризовали поведение грузин как особенно коррупционное и предосудительное.

Историк Рональд Суни называет «привычку полагаться на тесные семейные и личные узы во всех аспектах жизни и нежелание выдавать родственников и товарищей» факторами, способствующими репутации Грузии как рая для коррупционеров. Экономист Грегори Гроссман сделал похожее наблюдение⁴⁶. Джеральд Марс и Йоханан Альтман утверждают, что в Грузии «все отношения персонализированы… и формальные организационные структуры подчиняются, модифицируются и приспосабливаются для служения личным и семейным нуждам». «Социальные сети, связывающие индивидов и семьи», там, по их словам, чрезвычайно могущественны⁴⁷. В таком контексте дарение между гражданами и лицами, занимающими официальные посты, может иметь весьма неоднозначный характер. Многие из подобных моделей поведения отклонялись от идеалов советского закона или коммунистической морали, но, разумеется, сохраняли свою логику в собственной культурной вселенной.

Грузинские случаи, описанные в данной главе, конечно, не уникальны. Это вариации на тему. Советское государство могло искоренить практику подношений среди государственных служащих и населения не больше, чем отменить религиозную веру или традиционную музыку. По всей стране люди просили должностных лиц вступиться за друзей или родных, иногда за определенную цену. Должностные лица часто не находили сил отказать. Здесь тут же приходят на ум русские крестьянские традиции обмена подарками и угощения, и стоит отметить, что взятки в деревне чаще всего носили «натуральный» характер, принимая форму продуктов (яйца, мука, цыплята) или напитков (водка, самогон). Традиции благодарности и ожидания взаимности свойственны не одной культуре; в границах СССР (как и во многих других обществах) можно было найти немало культур с похожими чертами. Русский судья Шевченко, например, показал по другому делу, что некий Семашко, выставив судье водку с закусками, в его понимании дал «маскированную взятку -закуску к выпивке, после которой я уже не мог отказать ему в его просьбе»⁴⁸.

Очевидно, что в 1946-1953 гг. центральные партийные органы с величайшей настойчивостью требовали выявлять и преследовать взяточников-судей. Над делами о взяточничестве, возбуждаемыми в конце 1940-х гг., прокуратура, по-видимому, работала, отталкиваясь от некоего «образцового» нарратива (о чем пойдет речь в главе 8). Одна из его сюжетных линий вела к грузинам ввиду их «кланового сознания», первостепенного почитания взаимных обязательств и готовности «покупать» судебных работников. С точки зрения прокуроров, среди грузин прочно укоренилась своего рода культура постоянных, отчасти замаскированных под подарки, напитки, фрукты взяток и «племенных» обязанностей оказывать помощь друг другу. Чтобы добиться осуждения обвиняемых, прокуроры не только прослеживали пути взяток, но и сами их создавали, истолковывая невинные или неоднозначные встречи и обмен угощениями и подарками как преступный сговор.