Текст книги "Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953"

7. Военная юстиция в перекрестье контрреволюции и коррупции

В нелепых публичных фарсах, олицетворявших сталинскую политическую юстицию во время «большого террора», главную – и часто весьма заметную – роль играл судья Василий Васильевич Ульрих. Председатель Военной коллегии Верховного суда СССР Ульрих председательствовал на трех печально знаменитых московских показательных процессах 1936-1938 гг. Его мрачное, зловещее и по большей части молчаливое присутствие затмевал кровожадно красноречивый прокурор А. Я. Вышинский. Журналист Юджин Лайонс, освещавший показательные процессы для «Юнайтед пресс интернешнл» (ЮПИ), насмехался над внешностью Ульриха: «На его круглом лице боги вылепили маску злобной торжествующей жестокости. Плоские оплывшие черты постоянно искажала гримаса зверского сарказма… Это дынеобразное лицо, издевательски-глумливо нависающее над судом, являло собой карикатуру на саму идею правосудия»¹. Ульрих послушно руководил процессами опальных глав НКВД Г. Г. Ягоды и Н. И. Ежова (обоих расстреляли, после того как судьи быстро вынесли им смертные приговоры), а также секретными процессами маршала М. Н. Тухачевского и других крупных военачальников, когда Сталин в 1937-1938 гг. безжалостно чистил вооруженные силы.

Призванная отправлять правосудие в делах чрезвычайного военно-политического значения, Военная коллегия в разгар террора после закрытых, секретных и коротких разбирательств, продолжавшихся всего несколько минут, бестрепетно осуждала десятки тысяч «изменников» и прочих «контрреволюционеров» на смерть за выдуманные «террористические» преступления; еще многие тысячи приговаривались к длительным срокам заключения². С февраля 1937 г. по сентябрь 1938 г. органы безопасности составили списки (все они подписаны Сталиным) более 44 тыс. чел., которых надлежало расстрелять или надолго отправить в лагеря, и ульриховская Военная коллегия неукоснительно выносила соответствующие приговоры³. В награду ей дали просторное новое здание, куда она и перебралась из тесного строения в центре Москвы, где ютился Верховный суд⁴. За работу по осуждению «врагов народа» Ульриху присвоили звание генерал-полковника юстиции; другие судьи коллегии также получили военные звания. Ульрих с гордостью носил военную форму до конца жизни.

Однако, что примечательно, весной 1948 г. Управление кадров ЦК объявило, будто Ульрих каким-то образом потворствовал получению взяток его приближенными в нескольких щекотливых политических делах. Самого Ульриха в контрреволюционной деятельности не обвинили, в отличие от столь многих самых видных судей страны, расстрелянных как «враги народа» в 1937-1938 гг. Его опорочили утверждениями о попустительстве коррупции и тесной связи со взяточниками. В конце концов, некоторые его сослуживцы по Военной коллегии тоже были запятнаны обвинением, что они брали взятки или смотрели сквозь пальцы на взяточничество в своей среде.

Тот факт, что некоторые высокопоставленные судьи из главного советского военного судебного органа после войны оказались замешаны не в чем-нибудь, а в скандале по поводу взяточничества, – загадка, стоящая внимания. Тогда, собственно, пошли разговоры, что взятки берут сотрудники ряда московских органов военной юстиции, от военных трибуналов низшей инстанции до самой Военной коллегии Верховного суда СССР, высшего военного суда страны. Такие обвинения не случайно всплыли, как раз когда режим прилагал огромные усилия, чтобы разыскать и покарать военных преступников, в том числе советских граждан, сотрудничавших с нацистами.

Изучение обвинений во взяточничестве работников московских военных судов позволяет воссоздать важную предысторию еще более крупного скандала, который потряс высшие советские суды в 19481952 гг. и стал одним из самых поразительных коррупционных дел в истории Советского Союза. Через Военную коллегию следователи в дальнейшем проследили нить к предполагаемой коррупции в других высших судах по всему СССР. Об этом экстраординарном и практически неизвестном деле пойдет речь в следующей главе.

В связи с делом Ульриха возникает несколько интригующих вопросов. Почему Сталин в тот момент санкционировал атаку на Военную коллегию Верховного суда и в конечном счете на надежнейшего «судью-вешателя» Ульриха на основании обвинений в коррупции? Как советские учреждения военной юстиции оказались тогда причастны к скандалу в связи со взяточничеством? Какие черты сталинской политической и правовой системы способствовали возникновению необычных дел о коррупции в военных судах?

Упомянутый скандал в военных судах никогда подробно не освещался ни в научной литературе, ни в популярной прессе. Но, смею утверждать, внимательное изучение этих дел может пролить свет на важнейшие элементы позднесталинского государства, а также углубить наши знания об аспектах высокой политики в послевоенные годы⁵. Эти дела помогают увидеть, как обвинения в коррупции использовались, чтобы приструнить определенные учреждения или отдельных людей и осуществлять центральный контроль над правовой системой. Многие наблюдатели отмечали, что атаки государства на коррупцию, где бы они ни происходили, зачастую преследовали политические цели, выходившие далеко за рамки искоренения взяточничества среди функционеров⁶.

Главные послевоенные политические, юридические и идеологические заботы повлияли на меры против коррупции в судебных органах. Одержимость режима разоблачением контрреволюционеров, военных коллаборационистов и других виновных в «государственных преступлениях» заставляла его бурно и безудержно реагировать на любой намек на коррупцию в военных судах. Партийное руководство считало непреложной необходимостью пресечь незаконные сделки между судебными работниками и просителями, способные свести к минимуму наказания контрреволюционеров и военных изменников⁷. Вдобавок прокуроры в таких делах, явно уполномоченные Сталиным нападать на военные суды, использовали агрессивные методы получения компрометирующих материалов и признаний. Как обычно в сталинской политической практике, партийные и прокурорские следователи обнаруживали заговоры чуть ли не на каждом шагу. (Та же склонность к силовому давлению и зачастую та же сверхподозрительность проявились, хоть и несколько иным образом, в ходе расследования скандалов в верховных судах, подробно описанных в главе 8.) Наконец, в данной главе показан отдельный пример того, как партийные руководители эпохи позднего сталинизма стали прибегать к обвинениям во взяточничестве (и других типах коррупции) в качестве эффективного ненасильственного политического орудия, одного из тех, что продолжали применяться и позже. Превращение обвинений в коррупции в политическое оружие – одно из объяснений, почему послевоенный сталинский период представляет собой переходный момент в истории советских антикоррупционных усилий.

Предпосылкой дела о взяточничестве в военных судах послужила «кампания» против взяточничества, развернутая летом 1946 г. (см. главу 5). К началу 1947 г. она уже выдохлась. Судя по небольшому количеству арестованных и осужденных, кампания оказалась малоэффективной и проводилась без энтузиазма. Забуксовала она не в последнюю очередь из-за проволочек и поиска виноватых в самих правовых ведомствах, которые знали, что незаконные отношения в известной мере существуют и в правоохранительных органах. Прокуратура и Министерство юстиции не решались привлекать внимание к коррупции среди собственных кадров и в собственных учреждениях, не желали обнаруживать слабость своих попыток бороться с ней. Некоторые партийные руководители выражали недовольство черепашьими темпами и скудными результатами кампании. Тем не менее кампания 1946 г. сделала партийные органы, суд и прокуратуру чувствительными к проблеме взяточничества и послала бюрократии предупреждение, что любой намек на темные делишки может вызвать тщательное расследование.

Кампания против взяточничества достигла еще одного результата, питавшего позднейшие обвинения: она подтолкнула рядовых граждан поставлять порочащую информацию о судьях, прокурорских работниках и других представителях правовой системы, которую партийное руководство при необходимости могло пустить в ход. Сталинская система постоянно требовала от советских людей доносить на коллег, сотрудников и пр., давая на них компрометирующие материалы. Огромная осведомительная сеть, при всех ее изъянах, демонстрировала заинтересованность режима в доносах и конфиденциальных наводках по поводу любого рода криминальных (и моральных) прегрешений. Иногда рассказы о предполагаемых должностных преступлениях, наводнявшие партийные и правоохранительные органы, служили политическим оружием против лиц, попавших в опалу. В ряде подобных случаев партийные власти решали принять в отношении обвиняемых какие-либо меры. Но, поскольку почти ни одно из таких расследований не вылилось в крупный скандал, стоит задаться вопросом, почему партийные руководители предпочли действовать столь быстро и круто, когда в 1947 г. в поле их зрения попали дела о взяточничестве в военных судах.

Как ни удивительно, дорожка, которая в конце концов привела к самым высокопоставленным юристам страны, по-видимому, пошла от тайных махинаций сотрудника среднего звена в сравнительно небольшом московском военном суде. Первый намек на грядущий скандал можно отыскать в письме секретарю ЦК А. А. Кузнецову от его заместителей, уведомлявших начальника 14 февраля 1947 г., что в ноябре 1946 г. начато уголовное следствие по сообщениям о взяточничестве в судебно-прокурорских органах советских вооруженных сил⁸. Отношение партии к этому делу заложило мину, которая в итоге взорвалась обвинениями в адрес Военной коллегии Верховного суда СССР.

Важный орган ЦК – Управление кадров – играл в деле ключевую роль, пристально наблюдая за ходом следствия и задавая его рамки. Это управление во главе с Кузнецовым было причастно к скандалу с самого начала. Оно ведало назначениями на должности во всем государственном и хозяйственном аппарате, а также следило за политической надежностью и моральным обликом руководящих работников партии. Одна из его функций состояла в сборе компрометирующего материала на партийное руководство⁹.

Управление кадров ЦК инициировало расследование в военных судах, получив обличительное послание с провокационным заявлением, будто в ряде московских военных трибуналов широко распространено взяточничество. (В материалах дела не говорится, был ли донос подписан, и нет сведений о его авторе.)¹⁰ Как гласила справка Управления кадров, следователи Главной военной прокуратуры Вооруженных сил обнаружили «доказательства», что работники некоторых военных судебных органов получали – или передавали в качестве посредников – взятки от попавших под суд людей (военная прокуратура отчитывалась перед генеральным прокурором СССР)¹¹. Почти все случаи взяточничества затрагивали военные суды Москвы – как трибуналы основного звена, так и суды промежуточного звена, где можно было обжаловать вынесенный приговор. (Следует отметить, что юристы считали качество правосудия в военных трибуналах более высоким, чем в обычных судах. Поэтому сообщения о коррупции в военных судах казались особенно шокирующими.) В справке описаны уже знакомые мотивы, методы и возможности. Просители, ожидавшие результата обжалования, платили деньгами или ценными вещами судебным работникам, чтобы добиться благоприятного решения.

Основным персонажем этой первой главы скандала являлся сотрудник среднего звена, старший лейтенант юстиции А. Г. Баканов, 28-летний старший секретарь военного трибунала Московского военного округа. В этой должности он служил с января 1946 г. (с июля 1941 г. до января 1946 г. был старшим секретарем военного трибунала Московского гарнизона – нижестоящего суда). До своего ареста 3 декабря 1946 г. Баканов якобы, пользуясь служебным положением в названных трибуналах, вымогал десятки взяток.

В феврале 1947 г. следователи сообщили Управлению кадров ЦК, что Баканов брал взятки более чем в сорока случаях за предыдущие три года начиная с середины войны. Он будто бы с октября 1943 г. прикарманил около 150 тыс. руб. и потратил большую часть неправедно нажитых денег на попойки и подарки артисткам знаменитого цыганского театра «Ромэн». Когда просители приходили в суд, он предлагал им за незаконную плату «оказать “содействие” в ускорении рассмотрения поданных ими жалоб, пересмотре судебных дел и освобождении из-под стражи арестованных и осужденных лиц»¹². Извлекая выгоду из доступа к членам трибунала Московского военного округа (вышестоящего суда), он обещал родным осужденных отмену или смягчение приговоров, вынесенных трибуналами первой инстанции¹³. Своими бесчестными действиями Баканов, по словам Управления кадров ЦК, «подрывал авторитет и достоинство советских судебных органов».

Для работников военных судов снисходительность к серьезным политическим преступникам была чудовищным грехом, и особенно гнусным – снисходительность за деньги. Баканов якобы принял 1 300 руб. от одной женщины за помощь в деле ее сестры, осужденной в1942 г. за антисоветскую агитацию, контрреволюционное преступление по статье 58-10. Другой человек дал Баканову в 1945 г. 3 тыс. руб. и водку с целью добиться отмены приговора сыну за дезертирство. В начале 1946 г. некто Арапова вручила Баканову 2 400 руб., дабы тот помог ее брату, осужденному военным трибуналом. (Баканов ей сказал, что «освобождение брата будет связано с некоторыми расходами».) Еще в одном случае он взял 5 600 руб., пообещав отцам двух осужденных устроить кассацию приговоров сыновьям. (Неясно, за что последних судили, да и в любом случае Баканов, кажется, не сдержал обещания, но, по советским законам, взятка считалась преступлением независимо от того, принесла ли она желаемый результат.) В обвинительном акте перечислено много похожих эпизодов, когда жены, мужья, родители и дети людей, осужденных военными трибуналами, обращались к Баканову, лично или через посредников, и платили ему за содействие¹⁴.

Во время предварительного следствия военной прокуратуры Баканов сознался во множестве случаев получения им денег и других подарков от родственников осужденных в обмен на незаконное смягчение приговоров или снятие обвинений. И хотя по имеющимся материалам точно выяснить все невозможно, кажется вполне вероятным, что некоторые обвинения против Баканова соответствовали действительности.

В выявленных случаях, заключали следователи, взятки предлагались при посредстве подходящих судебных работников или адвокатов. Чрезвычайно необычно для того времени, что почти все предполагаемые взятки связаны с делами, касающимися политических преступлений, например контрреволюции или пособничества врагу. Как говорилось выше, согласие принять взятку в случае политического преступления, по всей видимости, представляло собой в тот период крайнюю редкость. Потрясенные следователи пришли к выводу, что незаконную плату десятки раз брали ряд других работников московских военных судов, в особенности военного трибунала и военной прокуратуры Московского гарнизона (на низовом уровне) и, на промежуточном уровне, военного трибунала Московского военного округа¹⁵. Главное, по мнению прокурорских следователей, что взяточничество в органах военной юстиции имело место не только в низовом московском военном трибунале, но и в суде промежуточного звена, который рассматривал обжалование решений по его делам.

Что же представляли собой военные трибуналы, чьи кадры теперь попали под подозрение, и какую играли роль? Формальноповерхностным разбирательством дел «врагов народа» и других политических преступников занимались созданные в 1937 г. «двойки» и «тройки» НКВД. Когда в ноябре 1938 г. их упразднили, военные трибуналы взяли на себя обязанность рассмотрения большинства контрреволюционных дел – о государственной измене, шпионаже, терроризме, взрывах, поджогах и прочих формах саботажа¹⁶. (Наряду с этими, особо важными, они также рассматривали многие рядовые дела неполитического характера.) Во время войны в военных трибуналах слушались дела о преступлениях, связанных с военным положением, например о распространении ложных слухов, сеянии паники среди населения, самовольном уходе («дезертирстве») с предприятий военного назначения. Московский военный трибунал, возглавляемый А. В. Васневым, был создан в октябре 1941 г. и особенно активно работал в первые месяцы войны¹⁷. Военные базы и гарнизоны имели собственные трибуналы, формировались они также во фронтовых частях. Почти все обычные суды в стране подверглись тогда реорганизации в военные трибуналы.

Военные трибуналы судили тысячи обвиняемых в измене и других контрреволюционных преступлениях, в том числе с начала 1942 г. – в сотрудничестве с нацистами¹⁸. (Под трибунал также попадали многие, обвинявшиеся не в военных преступлениях: воры, спекулянты, хулиганы.) В 1942 г. перед военными трибуналами предстали свыше 16 тыс. советских граждан – «изменников родины». Первый крупный публичный процесс, устроенный военным трибуналом, прошел в северокавказском городе Краснодаре в июле 1943 г.¹⁹ Закончился он публичным повешением восьми коллаборационистов на глазах у тридцатитысячной толпы и получил широчайшее освещение в средствах массовой информации (почти все другие трибуналы проводились секретно). Трибуналы продолжали действовать еще несколько лет после войны. В 1945-1953 гг. десятки тысяч советских граждан ежегодно арестовывались по обвинению в измене родине или пособничестве нацистам²⁰. Тысячи осуждались военными трибуналами на смерть вплоть до отмены смертной казни в мае 1947 г.²¹ Другие получали приговоры к лишению свободы, обычно на сроки от 7 до 25 лет. Многие осужденные обжаловали свои приговоры в вышестоящие военные суды; заявления о незаконных сделках в связи с такими жалобами как раз и вызвали описываемый скандал.

Военная коллегия Верховного суда СССР надзирала за широкой сетью военных трибуналов, которые занимались преследованием – и привлечением к ответственности – сотен тысяч советских граждан, обвинявшихся в контрреволюционных преступлениях (включая сотрудничество с нацистами во время войны) по статье 58 уголовного кодекса. В качестве высшей судебной инстанции для осужденных военными трибуналами Военная коллегия принимала окончательные решения относительно приговоров, вынесенных низовыми трибуналами по делам о пособничестве врагу и других изменнических действиях. Структурно она являлась одной из пяти коллегий Верховного суда СССР, каждая из которых рассматривала дела определенных типов. (В сталинский период сам Верховный суд СССР функционировал не как конституционный суд – эту обязанность он утратил в 1929 г., – а как высший судебный орган страны²².)

За многие виды деятельности²³, от активной поддержки нацистов до выполнения черной работы, например стряпни и уборки, для немецких военных на оккупированной территории (зачастую под страхом смерти) и весьма туманно обозначаемых «изменнических намерений» и «враждебного отношения» к советской власти, судили как за контрреволюционные преступления по статье 58²⁴. Правовая ситуация в СССР весьма отличалась от послевоенной атмосферы в Европе (особенно во Франции и Бельгии), где суды снимали или сильно смягчали обвинения, сочтя определенные коллаборационистские поступки «закономерными, хотя и нежелательными, попытками выжить». Затем последовали массовые амнистии²⁵. В Советском Союзе суды в основном придерживались принципа сурового возмездия даже пассивным наблюдателям или тем, для кого неповиновение приказам нацистов означало казнь от рук оккупантов.

Само по себе дело о взяточничестве лейтенанта Баканова было необычным, но не совсем уж немыслимым. Конечно, заявления, будто работники военного суда берут взятки, не назовешь типичными, но поначалу эти заявления ограничивались несколькими судами нижнего и среднего звена в Москве. Главное тут, однако, что Сталин, видимо, воспользовался делом Баканова как предлогом, чтобы обвинить в коррупции Военную коллегию Верховного суда.

Одно распоряжение ЦК в феврале 1947 г. свидетельствует, что на прокуратуру оказывался нажим, дабы она не останавливалась на деле Баканова, а пошла гораздо дальше и, не щадя усилий, разоблачала взяточников в столичных военно-судебных учреждениях. Распоряжение предписывало главному военному прокурору вооруженных сил Н. П. Афанасьеву «взять под личное наблюдение следствие по делам о взятках по г. Москве в военных судебно-прокурорских органах, обеспечив его своевременное проведение»²⁶.

Будучи в тюрьме, Баканов дал показания на десятки людей из московских военно-судебных учреждений, благодаря чему его дело вылилось в большой скандал. Он потянул за собой множество работников органов военной юстиции разного уровня, якобы получавших взятки (не считая двадцати с лишним лиц, которые, согласно его показаниям, давали ему взятки). В целом Баканов сдал более трех десятков человек, с которыми работал, в том числе многих военных судей, бравших, по его словам, деньги за отмену или смягчение приговоров. В результате были арестованы трое судей военного трибунала Московского военного округа, четверо судей и трое секретарей военного трибунала Московского гарнизона (а также двое бывших членов этого трибунала), секретарь председателя Московского городского суда, военный следователь и адъютант, работавшие в Главной военной прокуратуре СССР²⁷. В конечном счете прокуратура предъявила обвинения во взяточничестве 61 чел., почти всем по оговору одного человека – лейтенанта юстиции А. Г. Баканова²⁸.

Бакановские махинации могли бы остаться единичным, хоть и тревожным примером коррупции на нижних уровнях системы военной юстиции в Москве. Однако, судя по ходу следствия, это дело привлекло внимание самого Сталина. Управление кадров ЦК под началом Кузнецова следило за делом с исключительной тщательностью и, возможно, способствовало его развитию. Самое главное: управление заявило, что Баканов дал следователям показания, будто некоторые работники высшего судебного органа страны по делам, касающимся военных преступлений, – Военной коллегии Верховного суда СССР -берут взятки. В подтверждение следователи ссылались на то, что после рассмотрения жалоб судьи Военной коллегии в ряде случаев смягчали и даже отменяли приговоры, вынесенные нижестоящими военными судами.