Текст книги "Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953"

Поимка людей, занимающихся взяточничеством или хищением государственной собственности, – дело нелегкое при любых обстоятельствах, даже с помощью массовой осведомительной сети. Весь послевоенный период руководство ОБХСС и МВД жаловалось на недостатки агентуры. Тем не менее правоохранительные органы явно ценили ее роль в раскрытии преступлений. Ее достижения отражаются в большом количестве уголовных дел, открытых ОБХСС по наводкам осведомителей. Например, согласно данным Министерства внутренних дел, в 1946 г. ОБХСС завел по всему СССР более 301 тыс. дел.; примерно 353 тыс. чел. «привлечены к ответственности» – отданы под суд по уголовным обвинениям, осуждены или оштрафованы. Большинство дел было заведено «по официальным данным», то есть в результате обычной милицейской работы, а не информации, предоставленной осведомителями. Тем не менее около 28 % (ок. 84 тыс.) дел, начатых по стране в 1946 г., основывались на наводках осведомителей. А привлечь к ответственности по делам, возникшим вследствие действий агентурной сети, в том же году удалось почти 100 тыс. чел.³³ В 1948 г. донесения информаторов легли в основу 34 % (более чем 125 тыс.) дел, заведенных ОБХСС³⁴. С 1945 по 1948 г. ОБХСС благодаря таким наводкам открыл не менее 360 тыс. дел.

Несмотря на сотни тысяч арестов, руководство ОБХСС постоянно отмечало ряд заметных изъянов системы. Оно то и дело жаловалось, что в чрезвычайно важных отношениях осведомительная сеть неэффективна³⁵. Министерство внутренних дел было недовольно как некоторыми аспектами самой сети, так и руководителями ОБХСС, которые ее курировали. Во-первых, многие осведомители по факту не поставляли полезной информации. Как показывали проверки, люди официально числились активными осведомителями, на деле давно не выходя на связь с кураторами. Одна жалоба по поводу агентуры в Ленинградской области гласила: «Подавляющее большинство или ничего не дает, или дает неценные материалы»³⁶. По итогам проверки 1947 г., в Красноярском крае из 256 агентов и осведомителей 40 % за предыдущие три месяца ничего не сообщило. В Сталинградской области «не работало» 30 % агентов и осведомителей³⁷. Кое-где доля так называемого балласта была еще больше. В одном районе Горьковской области за первую половину 1948 г. лишь 12 из 117 осведомителей предоставили сведения, позволившие милиции предъявить обвинения³⁸.

Каждый год ОБХСС удалял из списков агентуры примерно от 20 до 40 % осведомителей, поскольку от них не поступало полезной информации³⁹. В 1940 г. были отбракованы как балласт 38 % осведомителей⁴⁰. В 1948 г. пришлось вычеркнуть из списков более 64 тыс. осведомителей и резидентов. ОБХСС сетовал на их «огромную теку-честь»⁴¹. Конечно, часть информаторов теряла связь с кураторами по вполне понятным причинам: люди умирали, уходили в армию, выходили на пенсию, меняли работу, переезжали, заболевали. Вероятно, сами сотрудники ОБХСС, вынужденные выполнять планы, порой вносили в свои списки более или менее случайно выбранные имена. Некоторые из тех, кто там официально числился, никогда не давали согласия работать осведомителями.

В иных случаях сотрудников милиции винили в неумении работать с информаторами. Предполагалось, что осведомители жаждут сотрудничать с властями, но их кураторы не способны извлекать из предоставленного материала нужные сведения или правильно их использовать. Руководство МВД часто упрекало сотрудников ОБХСС в том, что они не поддерживают с осведомителями хороших отношений, выказывают им пренебрежение и даже презрение⁴². Ответственность за плохое качество агентуры нередко прямо возлагалась на вербовщиков из ОБХСС, которых обвиняли в привлечении слабых, некомпетентных или ненадежных людей. В 1948 г. в одном докладе говорилось: «К вербовкам новой агентуры многие оперативные работники ОБХСС и начальники органов милиции подходят непродуманно, а подчас и безответственно, вследствие чего агентурно-осведомительная сеть засорена лицами, неспособными выполнять возложенные на них задачи, и лицами, не заслуживающими доверия»⁴³.

Иногда, впрочем, осведомители просто не сообщали ничего полезного. Одни не делились тем, что знают, с кураторами, когда их об этом просили: предпочитали с последними лишний раз не связываться, и если вообще передавали уличающие сведения о преступной деятельности, которую наблюдали, то крайне редко. Другие обманывали надежды своих кураторов, подсовывая им ложную информацию. Интересно, что нет свидетельств какого-либо наказания не желавших сотрудничать осведомителей и нигде не обсуждается, в каких случаях стоило бы принимать подобные меры. По всей видимости, ОБХСС попросту вычеркивал таких осведомителей из списков⁴⁴.

Хотя ОБХСС отдавал должное вкладу осведомителей в поимку десятков тысяч преступников, тем не менее во внутриведомственной документации следователи сильно критиковали агентуру за то, что она не помогает разоблачать крупные преступные группы. Очень многие жаловались, что осведомители главным образом сообщают о людях, совершающих мелкие кражи или должностные злоупотребления; такая мелкая преступность интересовала милицию во вторую очередь⁴⁵. Между тем самые крупные преступления оставались нераскрытыми. Нечистые на руку должностные лица прикарманивали десятки и сотни тысяч рублей путем сложных махинаций, которые зачастую включали взяточничество, растраты и хищения. Руководители ОБХСС подчеркивали большие трудности, связанные с проникновением в наиболее опасные группы преступников. Один из них возмущался тем, что подобная организованная преступность попадает в поле зрения милиции, когда государству уже нанесен значительный ущерб, а к этому времени специальные осведомители для ее выявления уже не нужны⁴⁶. Требование раскрывать крупные «преступные группировки» отражало неизменно главенствовавшее в тот период стремление защищать государственную собственность от массового расхищения, разоблачая воров и взяточников, которые их прикрывали или иным образом с ними сотрудничали.

В 1947 г. во всех дискуссиях в МВД сквозила убежденность, что самые амбициозные преступники стали искуснее милиции, пытающейся их преследовать. Руководители ОБХСС замечали, что послевоенный натиск действительно заставил преступников научиться лучше скрывать свою деятельность. После введения суровых наказаний июньским указом 1947 г., говорилось в одном докладе, «расхитители, взяточники и спекулянты… действуют более осмотрительно, применяют ухищренные методы расхищения социалистической собственности и сокрытия следов преступлений»⁴⁷. Некоторые сотрудники милиции досадовали, что преступники умеют приноравливаться к изменяющимся обстоятельствам проворнее, чем сама милиция. Ежегодный отчет ОБХСС за 1948 г., утверждая, что методы работы милиции изменились к лучшему, признавал: «Изменились также методы хищений и спекуляции. В связи с усилением репрессий, а также усилением мер борьбы, преступники стали применять более ухищренные способы хищений и спекуляции, ушли в глубокое подполье, что в значительной мере осложнило борьбу с ними»⁴⁸. Преступники занимали такую «оборону», что милиция не могла проникнуть в их группировки. Еще в одном докладе отмечено, что многим сотрудникам ОБХСС не по силам тягаться с хитроумными подпольными организациями: «Кадры ОБХСС… в основной массе не являются достаточно подготовленными для того, чтобы своевременно проникать в преступные замыслы расхитителей и спекулянтов, для того, чтобы своевременно вскрывать все ухищрения преступников и противопоставлять им свои умелые мероприятия»⁴⁹.

По имеющимся документам невозможно установить, чем руководствовался человек, становясь милицейским осведомителем⁵⁰. Милиция не записывала, по каким причинам ее информаторы соглашались доносить о подозрительной деятельности. Поэтому ее документы, за редкими исключениями, очень мало говорят о том, почему люди сотрудничали с милицией⁵¹. Впрочем, один из мотивов ясен: милиция, по сути, шантажировала многих, оказавшихся под арестом. В обмен на свободу или смягчение грозящего им уголовного обвинения она возвращала задержанных обратно на рабочие места в качестве своих осведомителей с заданием сообщать о чьем-либо подозрительном поведении либо давать информацию о деятельности групп, с которыми они связаны⁵². Министерство внутренних дел требовало от милиции вербовать больше осведомителей «по компрометирующим материалам», рассуждая, что те согласятся «стучать» на сообщников, чтобы не загреметь в тюрьму самим. Яркий пример применения такого принципа – доклад с жалобой, что в Ивановском городском ОБХСС всего 29 из 197 тайных осведомителей «завербовано по компрометирующим материалам». Далее в докладе критикуется тот факт, что некоторые агенты, работающие бухгалтерами, завербованы не потому, что их поймали на связях с преступниками, а «только» из-за их бухгалтерской квалификации⁵³.

Для выявления наиболее опасных преступных группировок власти решили ускорить темпы вербовки «преступного элемента» – эта стратегия стала интенсивно применяться во время войны. Замечая, что информация о крупных махинациях редко поступает из «традиционных» источников, центральное руководство ОБХСС настаивало, чтобы милицейские кураторы привлекали в качестве осведомителей лиц, замешанных в должностных преступлениях, взяточников и расхитителей государственной собственности. Во время послевоенного наступления на преступность руководители ОБХСС требовали от агентов энергичнее вербовать осведомителей из криминальных кругов для проникновения в группировки, куда зачастую входили их сослуживцы. Например, о «честном» бухгалтере воронежской столовой № 5 в одном докладе говорится, что он в этом смысле бесполезен, поскольку «по службе за свою прямоту и честность встречает недружелюбное отношение со стороны некоторых работников, стоящих по службе выше его»⁵⁴. В другом докладе агенты, которые не решаются связываться с преступной средой, названы «трусливыми». В переписке 1947 г. отмечено, что в органах милиции, в особенности ОБХСС, пока не хватает квалифицированных агентов, способных разоблачать «глубокое преступное подполье»⁵⁵.

Однако зависимость от вынужденных осведомителей с темным прошлым вызывала и беспокойство. Неудивительно, что такие осведомители часто оказывались ненадежными. Многие из них, констатируется в докладах, «двурушники», которые поставляют одну «дезинформацию» и «сращиваются с преступным элементом»⁵⁶. К тому же, как заметили сотрудники ОБХСС в 1948 г., подобные осведомители нередко использовали свои особые отношения с милицией в качестве ширмы для новых незаконных делишек: «В ряде случаев расхитители, взяточники и спекулянты, состоя в агентурно-осведомительной сети ОБХСС, прикрываются этой связью с органами милиции и безнаказанно совершают преступления и тем самым дискредитируют органы милиции»⁵⁷. В 1952 г. МВД предприняло некоторые шаги (правда, не слишком существенные) к устранению этого недостатка. Явно принимая желаемое за действительное, оно издало приказ, разрешавший вербовать преступника в осведомители, только если он «признался во всех преступлениях и выдал свои преступные связи»⁵⁸. Судя по жалобам кураторов, такое условие вряд ли гарантировало ответственное поведение. В иных случаях, по словам начальников ОБХСС, информаторы с криминальным прошлым часто попадали под влияние тех самых людей, которых должны были разоблачать, и «вновь становились на путь преступлений»⁵⁹. Возникала сюрреалистическая ситуация: милиции приходилось вербовать новых осведомителей, чтобы следить за уже имеющимися.

МВД выражало озабоченность неспособностью сотрудников ОБХСС «обеспечить конспирацию», то есть не выдать личность осведомителя. Осведомителям грозило многое, в том числе общественный остракизм, потеря работы, даже насилие. Однако руководство приводило многочисленные примеры, когда кураторы компрометировали своих информаторов. Один милиционер вызывал агентов и осведомителей на тайные встречи, посылая им домой или на работу обычные, незашифрованные открытки. Другие встречались с осведомителями (или называли их по имени в разговорах) в таких общественных местах, как парки или рестораны, не давая себе труда скрыть свою принадлежность к органам внутренних дел. В МВД для подобных промахов был особый термин – «расконспирация»⁶⁰.

В конечном счете забота правоохранительных органов о соблюдении сотрудниками правил конспирации раскрывает их точку зрения на борьбу с такими преступлениями, как взяточничество: это борьба одной конспиративной организации – милиции с ее несовершенными союзниками, осведомителями, – против почти бесконечного множества других – сравнительно небольших, но зачастую неприступных и весьма опасных криминальных группировок. Иногда закрадывается мысль, будто режим боялся, что проигрывает в такой борьбе.

Государство зависело от осведомителей, привлекаемых из рядов населения для сбора информации о посягательствах на государственные интересы, включая злоупотребления государственных же должностных лиц. Как мы видели, эти сложные взаимоотношения создавали определенные проблемы. Конечно, многие осведомители трудились на совесть, и делали это по ряду причин, указанных выше. Однако стоит допустить, что существовали другие варианты, затруднявшие режиму поиск достоверной информации. В данном контексте не мешает обратить внимание на связанную с упомянутой, но почти полностью игнорируемую группу людей – тех, кто ничего не сообщал, кто хранил молчание, кто предпочитал не сигнализировать о правонарушениях.

Несколько факторов могут объяснить, почему осведомители порой утаивали информацию от властей. Как показано выше, одни, возможно, боялись, что из-за некомпетентности милиции будет нарушена защищавшая их от разоблачения «конспирация»⁶¹. Другие потенциальные информаторы молчали, полагая, что возможные последствия для них – преследования или потеря работы – перевешивают вероятную выгоду⁶². В конце концов, осведомительство часто влекло за собой большие риски. Осведомитель, донесший на начальника, продолжал работать на том же предприятии или в том же учреждении, и ему запросто могли отплатить, например, донеся на него самого за какое-нибудь прегрешение. «Если все находятся в сложной зависимости ото всех, никто не станет охотно разоблачать других, боясь, что в конечном счете это ударит по нему самому. Это в особенности относится к коррупционному поведению, когда непричастных наблюдателей нет и единственные свидетели нарушения правил -взяткодатель и взяточник», – замечают Дж. М. Монтиас и С. Роуз-Аккерман⁶³. Как указывает Дж. Берлинер, многие формы нарушений, совершавшихся администрацией предприятий ради выполнения плана, делали сообщниками почти всех работников предприятия⁶⁴. Выдав руководителя, который при помощи взяток добывал дефицитные материалы, преодолевая (или обходя) бюрократические рогатки, осведомитель, возможно, лишал себя шанса получить свою долю премии предприятию за выполнение плана. Благодаря обычаю подношений многим потенциальным осведомителям могло в результате незаконной деятельности сослуживцев перепадать что-то ценное. Когда один осведомитель ОБХСС донес на директора московского ресторана «Узбекистан», который в 1950 г. вытряс из своего персонала взятками свыше 17 тыс. руб., многие работники ресторана после ареста начальника наверняка пожалели, что оказались под угрозой потерять хорошую работу и привлекли к себе чересчур пристальное внимание милиции⁶⁵.

Если люди чувствовали себя «морально» или «по дружбе» обязанными друг другу, это тоже мешало им сообщать властям о сомнительных поступках сослуживцев⁶⁶. Подобное чувство обязанности явно существовало между многими членами партии, объединенными общими привилегиями и убеждениями. Комиссия партийного контроля в докладе 1952 г. сетовала, что если партийцев ловят на злоупотреблениях, то крайне редко по сигналу товарища по партии. Как правило, они попадались в результате уголовного расследования, проводимого прокуратурой и гражданскими судами⁶⁷. Доклад прокуратуры о взяточничестве, связанном с распределением жилья, сухо констатирует: «Интересно отметить, что ни по одному изученному делу о взятках в этой системе не было ни одного случая, чтобы работники Жилуправления, отказавшись от взятки, сообщили об этом в следственные органы»⁶⁸. Даже не берущие взяток должностные лица обычно не выдавали тех, кто делал им такие предложения.

В некоторых случаях информаторы, видимо, полагали, что действия, которым они стали свидетелями, хоть и объявлены преступлением, но все же не настолько преступны, чтобы заслуживать наказания. Потенциальные осведомители могли думать, будто видят обычный блат – вовсе не преступления, а одолжения на основании дружеских личных отношений, которые никому не вредят. Как утверждается в данном исследовании, границы между «подарками», «одолжениями», «чаевыми» и «взятками» во многих культурах и сообществах весьма расплывчаты⁶⁹. Другие, наверное, считали, что за некоторые «преступления» нельзя клеймить и карать тех, кто совершает их только ради выживания перед лицом могущественного государства – того государства, которое наделяет привилегиями лишь узкий закрытый круг элиты, но до сих пор так и не выполнило неоднократно повторявшегося обещания обеспечить изобилие всем советским гражданам⁷⁰. «В сталинские годы, – указывает Р. У. Дэвис, -почти все диссиденты, партийные и беспартийные, критиковали режим не за то, что он не подражал западному капитализму, а за то, что не соответствовал социалистическим идеалам»⁷¹. Таким образом, мелкие хозяйственные преступления могли рассматриваться как нормальные формы борьбы за существование, позволяющие простым людям справиться с тяжелыми проблемами в условиях бедности и частой несправедливости. Многие осведомители также, возможно, разделяли распространенное, судя по большинству рассказов, мнение, что воровать у отдельного человека нехорошо, а в том, чтобы брать у государства, ничего плохого нет. В этот контекст отлично вписывается народная поговорка того времени: «Если не крадешь у государства – крадешь у собственной семьи»⁷². В итоге одни свидетели правонарушений доносили «во имя справедливости» (как заметил В. А. Козлов⁷³), другие предпочитали молчать «во имя справедливости».

Подобно доносительству, осведомительство занимало «некое промежуточное пространство между обществом “внизу” и государством или властями “наверху”»⁷⁴. Сеть информаторов о неполитических преступлениях представляет собой отдельный пример взаимодействия между режимом, зависевшим от населения в деле пропаганды одного из важнейших элементов послевоенной идеологии – охраны государственной собственности, и советским населением, чье отношение к государственному аппарату и понятию государственной собственности было по меньшей мере сложным. Это непростое взаимодействие между представителями государственной власти и рядовыми гражданами, которых просили помочь защищать «народное богатство», – один из главных вопросов для историков советского опыта⁷⁵.

В последние годы сталинского царствования в докладах ОБХСС стало проявляться растущее недовольство осведомительной сетью. Это отношение высвечивает некоторые из дилемм, характерных для системы правления, которая по крайней мере отчасти зависит от широкой, но ненадежной сети простых людей в разоблачении коррупционной деятельности, присущей ее собственной бюрократии.

Даже после того, как кампания 1947 г. заглохла и осужденных за хищение государственной собственности и должностные преступления стало меньше примерно на две трети, осведомительная сеть продолжала увеличиваться. Хотя об абсолютной численности осведомителей мы должны говорить с осторожностью, понятно, что в относительных величинах агентура с начала войны до конца 1951 г. росла по экспоненте. Такое расширение свидетельствует, что, несмотря на ее изъяны, режим считал систему осведомительства важнейшей чертой работы правоохранительных органов. Рост агентуры должен быть понятен в послевоенных условиях быстро расширяющейся экономики, настоящей эпидемии хищений государственного имущества (и других корыстных должностных преступлений) и тревоги из-за невозможности внушить советским гражданам уважение к «социалистической собственности». В то же время милицейские руководители приходили к выводу, что значительная часть осведомителей – либо балласт, либо «двурушники», которые не дают верной информации (или просто скрываются с глаз долой).

Многие люди по целому ряду причин предпочитали не сообщать милиции о неправильных или незаконных действиях, которые видели. Однако неготовность или нежелание части советского населения доносить на соседей не следует путать с сознательным активным или пассивным «сопротивлением» социализму, советскому государству, сталинскому руководству и т. п. Кажется ясным, что множество советских граждан могли одновременно ратовать за обещания советского социализма и воровать государственное имущество или заниматься мелким взяточничеством, не чувствуя ни вины, ни угрызений совести. Другие давали или брали взятки ради достижения социальной справедливости или получения доступа к дефицитным товарам, но по-прежнему верили в блестящее сталинское руководство или превосходство социализма над капитализмом. Тем не менее мы можем утверждать, что, с очевидным успехом убедив подданных в моральных, социальных и экономических преимуществах социализма, режим не сумел убедить советских людей (как рядовых граждан, так и должностных лиц), что государственное имущество нужно уважать, как свое. Этот факт представляет собой фундаментальный провал советской системы. «Социалистическая собственность» так и не превратилась в «нашу собственность»; государство никогда не считалось принадлежащим всем людям. В таком отношении к понятиям «государства» и «его» собственности видны предвестия незаконной экономической деятельности и должностной коррупции, которые расцвели пышным цветом в хрущевский и брежневский периоды.