Текст книги "Тяжелые годы"

Дикарь, лежавший без чувств, зашевелился.

Снаружи воцарилась гробовая тишина.

Потеха поняла, что нарушила дисциплину, и замолкла. Индеец открыл глаза. Лежа прижавшись ухом к земле, он мог слышать звуки шагов вокруг пещеры, хотя они немногим были громче шелеста листвы. Совсем близко от себя он различил женщину с длинными волосами, и мужчину, прижимавшего ее к себе, того самого, который душил его. Он снова закрыл глаза, продолжая лежать неподвижно, но пальцы его незаметно потянулись по земле и наконец, задержались на топорике, который белый человек уронил.

Глава XIV

Прошло несколько минут после того, как Потеха выдала присутствие беглецов, и Туанетта со своим спутником очутилась под открытым небом. Необычайные вещи произошли за этот короткий промежуток времени. Чьи-то невидимые руки вытащили молодого сенеку из глубины пещеры, потом послышались возбужденные голоса, сменившиеся тихим спокойным говором. Затем кто-то заговорил на ломаном гортанном французском языке, приказывая вылезать. Они повиновались, и Джимс вышел первым, за ним Туанетта, а последней Потеха, которая, казалось, знала, что она всему виною.

Они очутились перед отрядом в двадцать – тридцать индейцев, прекрасно сложенных, с проницательными глазами, худощавых, – большею частью совсем еще молодых людей. Почти у всех на поясах красовались вражеские скальпы. Даже сейчас, в минуту смертельной опасности, Туанетта с восторгом смотрела на них. Они походили на гонцов, приготовившихся к состязанию. Они не были раскрашены, как могауки, и не были так оголены. Дикари в свою очередь не без восхищения смотрели на юношу с луком в руках и на девушку с шелковистыми, густыми волосами, едва веря своим глазам: столь юная пара чуть было не провела их всех, да еще успела взять в плен одного из них!

Впереди отряда стоял молодой краснокожий с фиолетовыми полосами на шее, точно там оставались следы от душившей его веревки, с двумя поломанными перьями на голове и с окровавленным плечом. Рядом с ним стоял пожилой индеец еще более могучего сложения, но с лицом, столь изборожденным глубокими рубцами, что оно напоминало страшную маску.

Он первым прервал молчание, обратившись к молодому воину на языке сенеков.

– Так это и есть тот юнец, который взял в плен моего храброго племянника, спасшегося лишь благодаря рычанию собаки?

Молодой индеец свирепо нахмурил брови, расслышав иронию в словах старшего.

– Он мог бы убить, но предпочел пощадить меня, – сказал он.

– В таком случае ты должен ему одно из твоих перьев.

– Я должен ему два пера. Второе девушке. Ее присутствие, я полагаю, остановило его руку, занесенную для удара.

Старый воин что-то проворчал, а потом сказал:

– Он на вид выносливый человек и сможет идти с нами. Но девушка точно надломленный цветок. Она будет нас задерживать в пути, а мы должны торопиться. Надо покончить с ней, а его мы возьмем с собой!

Услышав эти слова, Джимс испустил крик, и лица дикарей снова выразили крайнее изумление, когда он заговорил на их языке. Часы, проведенные в обществе дяди Эпсибы, и дружба с Большой Кошкой и Белым Глазом сослужили ему огромную службу в этот час. Он запинался, часто коверкал слова, делал большие пропуски, которые могло заменить лишь живое воображение индейцев, но все же он сумел рассказать всю свою повесть. Дикари слушали с большим интересом, что убедило Джимса в том, что этот отряд не имел никакого отношения к кровожадным убийцам, истребившим его родных и отца Туанетты. Указывая на девушку, он поведал о том, какая участь постигла ее близких, как они вместе бежали, как они спрятались в заброшенном доме, как его стрела пронзила белого охотника за скальпами, выстрелившего из ружья. Он молил за Туанетту, как когда-то его отец и Большая Кошка молили за собаку, прося пощадить ее.

Смуглый юноша со светлыми волосами и с длинным луком в руках представлял собой яркую картину отваги и красноречия, и это впечатление навсегда сохранилось в памяти Туанетты. Догадываясь, что он ведет борьбу за нее, она гордо приосанилась, подняв высоко голову, глядя бесстрашно и в упор на старого вождя краснокожих.

С почтительностью, достойной великого Тиоги, завоевавшего себе славу вдоль всей границы Новой Франции, вождь внимательно слушал, и там, где Джимс не в состоянии был найти подходящее слово, старый воин мысленно рисовал себе картину превратностей, выпавших на долю молодой пары. Едва Джимс умолк, он что-то сказал, и тотчас же двое индейцев бегом пустились вниз в долину по направлению к ферме Люссана. Он задал несколько вопросов, из которых Джимс понял, что сенеки лишь случайно услышали выстрел, так как они не подходили даже к ферме Люссана. Когда зашла речь об отряде могауков, изуродованное лицо вождя потемнело от ярости и стало еще страшнее. В этом сказалась вековая вражда между могауками и сенеками, несмотря на то, что и те и другие принадлежали к могущественному союзу Шести Народов. Уже одно то, что Джимс и Туанетта пострадали от могауков, говорило в их пользу.

Порасспросив пленного, Тиога снова обратился к юному воину, стоявшему возле него:

– Я думаю, что этот юноша лжет, а потому я отправил людей, приказав найти подтверждение его слов. Если это неправда, будто он пронзил стрелой одного из союзников могауков, он умрет. Если его слова подтвердятся, это послужит доказательством его правдивости во всем остальном, и он пойдет с нами, также как и его спутница, – пока ее ноги не откажутся ей служить, а тогда придется ее убить!

Повернувшись к Туанетте, он на том же ломаном языке, на котором раньше приказал вылезать из пещеры, заявил:

– Если ты не в состоянии будешь поспевать за нами, ты умрешь!

Джимс подошел к ней, и девушка прочла в его взгляде мертвящий ужас, вызванный сомнением в ее силах и выносливости.

– О, ничего, я сумею, – тихо произнесла она. – Я знаю, о чем ты говорил, и что они думают, но я выдержу. Я тебя так люблю, Джимс, что даже их томагавки не смогут убить меня!

Молодой воин, бывший пленник Джимса, приблизился к ним. Он был единственным другом среди всех, кто окружал их.

– Меня зовут Шиндас, – сказал он. – Мы держим путь далеко, в местность, именуемую Ченуфсио. Много лесов, холмов и болот отделяют нас от цели. Я твой друг, так как ты позволил мне жить, и я должен тебе два пера из моего головного убора. Я забрал с собой твой топорик, чтобы лишить тебя возможности нанести удар и тем самым спасти от смерти. Ты любишь эту девушку. У меня тоже есть возлюбленная.

Слова воина не только вселили в душу Джимса надежду, но также ошеломили его. Эти дикари были из Ченуфсио, из таинственного города, о котором даже дядя Эпсиба говорил как о чем-то чудесном и куда он мечтал когда-нибудь направиться. Ченуфсио! Сердце таинственного царства сенеков! Эта страна лежала за землею онейдов, за владениями онондагов, за кайюгами. Она граничила с озером Онтарио с одной стороны и озером Ири с другой.

Молодой Шиндас продолжал:

– Мой дядя великий вождь, и он совсем не такой злой, каким кажется. Когда он был еще мальчиком, ему один могаук во время ссоры искромсал лицо. Но он сдержит свое слово. Если твоя девушка не поспеет за нами, он убьет ее.

Джимс перевел взгляд на Туанетту. Девушка приблизилась к свирепому старому вождю и, улыбнувшись ему, показала на свою рваную обувь. Тиога в течение нескольких секунд стойко выдерживал ее «атаку», но, в конце концов, он все же посмотрел на ее ноги. Однако он не обнаружил ни малейшего желания помочь чем-либо. Круто повернувшись к ней спиной, он отдал приказание, и тотчас же у Джимса отняли лук, а на шею ему был накинут аркан.

Шиндас тоже получил какое-то приказание; когда посланцы, отправленные Тиогой, вернулись и вождь выслушал их донесение, молодой воин подошел к Джимсу и протянул ему пару мокасинов, вынутых из мешка, висевшего у него сбоку. Джимс опустился на колени и приспособил к ногам Туанетты эту невероятно неуклюжую, но более пригодную для далекого путешествия обувь.

Гонцы вернулись со скальпом белого охотника за волосами и со стрелою Джимса, успокоившей его навеки. Они возбужденно передавали описание смертельной схватки, разыгравшейся, по-видимому, между двумя белыми, и особенно напирали на огромную разницу между размерами и весом обоих. Ради вящей уверенности один из индейцев сравнил принесенную стрелу со стрелами, остававшимися в колчане Джимса. Бесстрастное лицо Тиоги несколько смягчилось, и он с большим интересом стал разглядывать лук юноши. Он выразил сомнение в том, действительно ли белый юнец в состоянии пронзить насквозь стрелою взрослого человека.

– Пусть он покажет нам, на что он способен, Разбитое Перо, – снова обратился он к племяннику, явно посмеиваясь над ним из-за его пострадавшего воинского убора. – Ты, столь гордый своей меткостью, померяйся с ним силами.

Джимс закончил возиться с чересчур большими для Туанетты мокасинами и поднялся на ноги. Взяв лук, протянутый ему молодым сенекой, он закинул колчан через плечо, чтобы иметь все стрелы наготове, и стал присматриваться к мишени. Туанетта заметила румянец, разлившийся у него по лицу, и криком поощрила его. Но Джимс отнюдь не боялся этого испытания. Даже вождь Трубка, одержавший верх над своими сыновьями, оказывался медлительнее, чем белый юноша, стрелы которого неслись в цель, подобно стае птиц.

Указав рукой на пень футов в шесть высотою на расстоянии не менее трехсот шагов, он выпустил первую стрелу, разведочную, чтобы прицелиться! Стрела упала, не долетев двадцати шагов до мишени. А потом Джимс выпустил одну за другой четыре стрелы с такой быстротой, что они, казалось, мчались вдогонку друг за дружкой. Две из них вонзились в пень, третья разлетелась вдребезги, ударившись в камень у основания пня, а четвертая пролетела немного вправо, куда дул ветер.

Старый вождь с тем же бесстрастным выражением лица повернул голову не в сторону стрелка, а в сторону Туанетты, которая снова улыбнулась ему, точно она была уверена, что нашла в нем друга. С кривой усмешкой Тиога сказал своему племяннику:

– Тебе незачем стрелять, Разбитое Перо! Довольно тебе срамить себя! Из этого юноши выйдет лучший сенека, чем из тебя. Он пойдет за нами, а его спутница займет в моем шалаше место Быстрокрылой. Позаботься о том, чтобы ему был возвращен скальп, принадлежащий ему по праву, чтобы он мог вдеть перо в волосы, когда мы прибудем на место. Слышишь? – обратился он к Джимсу. – Собери свои стрелы и храни их для врагов нашего племени. А ты будешь называться Быстрокрылой. Таково было имя моей дочери. Она умерла.

С этими словами он занял место во главе отряда, и без малейшего шума воины приготовились к пути. Двое забежали вперед, чтобы присматриваться, свободна ли тропа, двое отстали, чтобы прикрыть арьергард, а по каждую сторону, на некотором расстоянии от отряда, шел дозорный. Шиндас помог Джимсу собрать стрелы, а другой воин прикрепил скальп к поясу юноши, к великому ужасу и отвращению последнего. Снова отряд двинулся дальше на запад, следуя гуськом друг за другом, не производя ни малейшего шума, а в середине цепи шла девушка, длинные волосы которой развевались по ветру. Щеки ее горели румянцем, а в глазах светилось нечто более глубокое, чем воспоминания о пережитой трагедии. За собой она слышала шаги любимого человека и хромой собаки.

Глава XV

Туанетту нисколько не удивляло ни то обстоятельство, что ее страхи улеглись, ни то, что воспоминание о погибшем отце уже не так мучило ее. Ее ощущения можно было сравнить лишь с переживанием человека, на чью долю выпали несчастья, которых никак нельзя было избежать. Вид дикарей больше не пугал ее, несмотря на то, что большинство из них носило у пояса еще не высохшие скальпы, натянутые на маленькие деревянные обручи. Что-то такое было в их внешности, что невольно вызывало к ним доверие. Это объяснялось изумительной грацией их тел, силою мускулистых плеч, гордой осанкой и невероятной легкостью, с какой они скользили по земле.

А Джимс тоже был подобен этим лесным людям! Именно его дикая красота нравилась ей с самого начала, хотя она и старалась скрыть это от себя самой, благодаря влиянию матери, учившей ее ненавидеть его. Это казалось ей теперь абсурдным, так как она поняла, что полюбила его в тот момент, когда он побелел от оскорбления, нанесенного Полем Ташем.

Туанетта легко шла в своих мокасинах. Она была далеко не так хрупка, как это казалось раньше Джимсу, когда она пыталась не отставать от него на своих высоких каблучках. Ее худое тело было сильное и гибкое, взгляд проницательный, шаг уверенный. Шиндас с удовольствием отмечал мысленно, что девушка без труда поспевает за остальными. Он поравнялся с Джимсом, и они начали беседовать вполголоса. Даже Потеха и та, казалось переменила свое мнение насчет людей, которых она всю жизнь ненавидела и боялась, а Шиндас раза два ласково опустил руку на голову ковылявшего животного. Понемногу Джимс узнал массу интересного, и ему не терпелось поскорее поделиться своими сведениями с Туанеттой.

Случайный наблюдатель не поверил бы, что сенеки не преследовали сейчас никаких воинственных целей, так как внешность их невольно наводила на мысль о кровопролитии, несмотря на то, что они не были раскрашены, подобно большинству индейцев, в черный, красный и голубой цвета. Они также не были так оголены и не носили медных серег в ушах. У каждого было по две сумки по бокам – одна поменьше, со съестными припасами, другая побольше, с одеялами из бобровых шкурок. Некоторые были вооружены луками, но все без исключения имели ружья и топорики. Очевидно, поход оказался чрезвычайно удачным, так как налицо было двадцать шесть скальпов – восемнадцать мужских, пять женских и три, снятых с детских головок.

Во главе зловещей цепи воинов шел Тиога, подвигаясь вперед, точно пантера. Каждый раз, когда тропинка поворачивала в сторону, Туанетта видела его лицо, на котором, казалось, жестокость и горе оставили неизгладимые следы; тем не менее, она при взгляде на него не испытывала страха. Дважды на протяжении первых нескольких миль задерживался на ней взор Тиоги, и каждый раз Туанетта ласково улыбалась ему, а однажды даже замахала приветливо рукой.

Она не боялась, хотя в то же время не могла сказать, почему чувствует себя в безопасности. Она была уверена, что Тиога не убьет ее. Она сказала об этом Джимсу, когда он очутился возле нее, но Шиндас в беседе с ним заметил:

– Я начинаю проникаться надеждой, что она легко поспеет за нами. Она должна поспеть, в противном случае Тиога убьет ее, несмотря на то, что он выбрал ее на место Быстрокрылой.

Точно так же скрыл он от нее и то, что Тиога считал необходимым добраться домой за шесть суток.

Тяжелые сомнения угнетали юношу, так как он видел, что в груди каждого из дикарей пылает бешеная злоба. Дядя Эпсиба достаточно ясно разъяснил ему положение, и он знал, что индейцы ничем не обязаны белым, разве только позором и утратой свободы. Он размышлял, что, случись ему очутиться на месте индейцев, он не менее глубоко ненавидел бы белых завоевателей. Воля и гордость были наследством, передававшимся из рода в род, и играли главную роль в их жизни. Их войны не были уже борьбой лесных героев, а превратились в отвратительную резню, в которой не играл роли вопрос, убивают ли они врагов или тех, кто прикидывается друзьями. Важно было лишь то, что и те и другие были белые, а самое страшное – это ненависть не между отдельными людьми, а между народами. Джимс прекрасно понимал, что одного слова Тиоги было бы достаточно, чтобы все эти люди превратились в кровожадных зверей. Он больше всего боялся Тиоги, так как Шиндас рассказал ему, что старый вождь потерял и отца и сына по вине белых.

Какова бы ни была участь, ожидавшая их, Джимсу было ясно, что она должна решиться сегодня же. Он был уверен, что Туанетта долго не выдержит этого путешествия, и он готовился к той трагической минуте, когда вождь сенеков вынужден, будет принять решение. Если Туанетте суждено будет умереть, она умрет не одна.

Шиндас, шедший позади Тиоги, прекрасно понимал, что его дядя озабочен присутствием белой девушки. Когда только ему удавалось улучить удобный момент, он начинал говорить, указывая Тиоге на хрупкость и красоту белой пленницы, и намекал на ее сходство с Быстрокрылой. Он красноречиво рисовал дяде картину шалаша, в котором все изменится, когда снова в нем раздастся пение и смех, и наконец, Тиога приказал ему замолчать. Но вскоре после этого воины стали замечать, что их вождь слегка прихрамывает и с каждой минутой все больше и больше. В конце концов, Тиога с явным бешенством вонзил свой топорик в дерево и остановился, чтобы подвязать лучше мокасины. Шиндасу показалось весьма странным то обстоятельство, что человек, перенесший на своем веку все лишения, какие только возможны, вдруг пришел в ярость из-за боли в ноге. Тем не менее, он наклонился, чтобы помочь дяде.

Лишь в полдень остановились индейцы, чтобы подкрепиться пищей. Это была скудная трапеза людей, никогда не предававшихся излишествам и этому качеству приписывавших свою выносливость[5]5
  Интересно отметить, что индейцы, как доказано тщательными изысканиями, были в большинстве вегетарианцами, и их пища состояла главным образом из плодов, орехов, корнеплодов и злаков. (Прим. автора)


[Закрыть]. Каждый достал из сумки горсть кукурузы, перемешанной с горохом и приправленной сушеными ягодами, и медленно съел это небольшое количество пищи. Туанетта предложила было Шиндасу одно из яблок, поданных ей Джимсом, но индеец что-то сказал последнему, и юноша перевел его слова:

– Шиндас благодарит тебя, Туанетта, но он говорит, что не в состоянии будет легко передвигаться, если будет много есть.

Туанетта скрыла от Джимса, что с каждой минутой все больше и больше уставала, и время от времени в тело ее точно вонзались иголки. Она съела одно яблочко и половину репы, а потом Джимс принес ей воды в березовой коре из родника, возле которого они остановились.

Когда Шиндас оставил их одних, он рассказал Туанетте о том, что ждало их впереди. Они направлялись в Ченуфсио, до которого было триста миль по прямой линии. Он говорил, стараясь скрыть свои опасения за нее. Ченуфсио, объяснил он ей, это таинственный город дебрей, куда сенеки в течение многих десятков лет уводили белых пленников. Мечтою дяди Эпсибы было когда-нибудь добраться туда. Дважды делал он попытки и дважды терпел неудачу. Но Эпсиба много чего слыхал о диковинном городе, и он часами рассказывал об этом племяннику. Множество белых детей выросло там вместе с дикарями и сами стали дикарями. Со временем колонии пошлют армию для освобождения пленных, уверял Эпсиба.

Джимс тоже мечтал когда-нибудь посетить этот таинственный город, а теперь вдруг его желание осуществлялось. Он также поведал Туанетте о той удивительной случайности, которая, в сущности, спасла их. Много лет тому назад в Ченуфсио была приведена белая пленница. Шиндас был тогда еще мальчиком. Эта белая пленница принесла с собой ребенка, который успел превратиться в прекрасную девушку и стать возлюбленной Шиндаса. Из любви к ней он и заступился за молодых пленников и стал просить Тиогу отпустить их, тем более что единственная дочь его дяди, сверстница Туанетты, утонула шесть месяцев тому назад во время купания в пруду. Тиога был вдовцом, и он души не чаял в своей дочери. Потому-то он и пощадил Туанетту, надеясь, что она займет в его сердце место Быстрокрылой.

После этого продвижение вперед пошло несколько медленнее; казалось, сама судьба пришла на помощь Туанетте. Она уже не пыталась скрывать своего изнеможения. Силы ее иссякли, она испытывала во всем теле такую боль, точно ее избили. Еще одна миля, и она рухнула бы наземь, приветствуя смерть. Но тут-то на помощь ей пришла неожиданная хромота Тиоги. Когда они очутились близ реки, населенной дикими голубями, сенеки сделали второй привал. Индейцы не сомневались в том, что их вождь испытывает боль в ноге, но их поразило то обстоятельство, что он это обнаруживает.

– Мы давно уже не ели мяса, Разбитое Перо, – обратился он к Шиндасу. – Через несколько часов сюда слетятся тысячи голубей, и мы попируем, а потом отдохнем до рассвета.

После этого Шиндас уже больше не сомневался в правдивости своих предположений, и, когда ему выдался случай поговорить с Джимсом, он шепнул ему:

– Впервые приходится мне слышать ложь из уст дяди. Его ноги так же здоровы, как и мои. Только ради белой девушки прикинулся он хромым и вдруг захотел мяса. Ей теперь нечего больше опасаться, он не убьет ее.

Когда Джимс передал его слова Туанетте, она тихо заплакала, низко опустив голову. Тиога видел ее. Эта девушка, сидевшая в столь жалкой позе на земле, так похожа была на Быстрокрылую, прекрасное и безжизненное тело которой было извлечено из пруда. Никто не догадывался, что творилось у него в душе, когда он приблизился к Туанетте. Воины, широко раскрыв глаза от изумления, спрашивали себя, почему он вдруг перестал хромать. А Тиога остановился возле белой пленницы и бросил у ее ног свое бобровое одеяло. Туанетта сквозь слезы улыбнулась ему и протянула к нему одну руку, точно перед нею находился отец или Джимс. Но Тиога, по-видимому, не заметил ее жеста и, пристально глядя на нее, сказал:

– Шиндас прав. Душа Сой-Иен-Макуон вселилась в тебя!

Так звали его утонувшую дочь.

Тиога повернулся и начал удаляться. Его воины поняли, что их вождь принял решение и теперь уже не будет больше такой спешки.

* * *

Пока индейцы готовились к пиршеству, Туанетта отдыхала на ложе из бобрового одеяла и огромной охапки бальзамовых ветвей, принесенных Джимсом. У нее ныли и болели все кости, и ей казалось, что она отдыхает впервые после трагедии в замке Тонтэр. Ей не хотелось спать. Хотелось лишь лежать и лежать, совершенно не шевелясь. Она с огромным интересом наблюдала за молодыми воинами, занимавшимися приготовлениями к пиршеству, совсем как заправские стряпухи. Они развели с полдюжины небольших костров из сухого валежника, приготовили без числа лучин, чтобы на них, как на вертеле, жарить голубей, принесли камней, на которых следовало печь дикие артишоки и сочные коренья водяной лилии, и во время работы они вполголоса разговаривали между собой и смеялись.

Индейцы расположились в некотором отдалении от голубиной рощи, так как оттуда несся неприятный запах. Птицы начали собираться еще до захода солнца. Сперва они прилетали маленькими стаями, а с приближением сумерек огромное пространство в пол квадратной мили было сплошь усеяно пернатыми, точно колыхающимся облачком. Когда совершенно стемнело, индейцы, вооружившись факелами и шестами для сбивания голубей с ветвей, отправились в рощу. Прошло не более получаса, и они вернулись с добычей, которую свалили в маленький полукруг между шестью кострами.

Потеха не отставала ни на одну минуту от Туанетты. Она не только делила теперь свою преданность Джимсу между ними обоими, но отдавала явное предпочтение девушке. Она лежала возле ее ног, неустанно следя за каждым движением индейцев, и не шевельнулась даже тогда, когда до ее обоняния донесся аромат жареных голубей. А между тем собака уже столько времени ничего не ела. Лишь когда Джимс вернулся, неся на длинной лучине дюжину жареных голубей, Потеха немного отошла в сторону, чтобы утолить голод.

Джимс не стал будить Туанетту, а, насытившись, зажарил несколько голубей и припрятал их для нее вместе с печеными артишоками. В продолжение двух часов индейцы ели и жарили голубей, готовя запас для дальнейшего пути, потом завернулись в одеяла и улеглись спать.

Вскоре водворилось глубокое безмолвие, и юноша в течение долгого времени сидел и размышлял об удивительных событиях, происшедших, в его жизни всего только за двое суток.

* * *

Снова заря, затем долгий день и опять ночь. Проходили дни за днями, а отряд Тиоги все шел и шел через лесистые дебри, но теперь уже не было спешки. В первое утро, когда Туанетта проснулась, она увидела, что над нею стоит какая-то высокая фигура. Это был Тиога. Увидев, что она проснулась, он что-то проворчал и отвернулся. После этого он не переставал смотреть за нею, точно коршун за своими птенцами, но внешне он ничем не выдавал себя и лишь изредка выражал свои мысли и желания в кратких фразах, обращенных к Шиндасу. Теперь уже путь не был так страшен Туанетте. Когда она сильно утомлялась, индейцы разбивали лагерь и возобновляли путь лишь тогда, когда она просыпалась. Тиога называл ее Сой-Иен-Макуон, остальные индейцы тоже относились к ней уже более приветливо. Видя мужество девушки, они стали проникаться к ней теплым чувством, и порою их взгляды выражали дружелюбие, которого никогда нельзя было заметить в глазах Тиоги.

На четырнадцатый день вождь послал гонца вперед. Вечером он сидел на земле возле Туанетты, а Джимс переводил ей его слова. Он курил сухие листья сумахи и лишь изредка прерывал курение, чтобы произнести несколько слов, и часто его голос напоминал заглушенное рычание дикого зверя. Завтра они будут в Скрытом Городе, где его племя уже ждет их. Там будет большая радость, так как они добыли много скальпов и сами не потеряли ни одного воина. Его племя с почетом примет белую девушку и белого юношу. Туанетта займет место его дочери. В ее душе будет жить душа Быстрокрылой. Такова была весть, переданная вождем через гонца. Тиога возвращается с дочерью! Белая девушка навсегда останется дочерью лесов.

Когда он ушел и растворился во мраке, Туанетта и Джимс долгое время боялись поделиться мыслями, душившими их обоих. Навсегда! Это слово без конца повторялось в мозгу. В эту ночь Туанетта долго лежала с открытыми глазами и смотрела на небо.