Текст книги "Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2"

Иногда Локарту было трудно ее понимать.

– Поступай как хочешь, но больше никаких Дошан-Таппехов, – сказал он, гладя ее по волосам. Волосы были тонкие, шелковистые и сияли так, как может сиять только юность. – Что там происходило?

Ее лицо осветилось.

– О, было так интересно. «Бессмертные» – даже они, лучшие воины шаха, – не смогли прогнать правоверных. Стреляли со всех сторон. Я была в полной безопасности, со мной были моя сестра Лалех, двоюродный брат Али и его жена. Брат Карим тоже там был. Он объявил себя сторонником ислама и революции вместе с несколькими другими офицерами и рассказал нам, где и как нам встретиться. Там было еще примерно две сотни других женщин, все мы в чадрах, и мы не прекращая скандировали: Бог велик, Бог велик, а потом несколько солдат перешли на нашу сторону. Из «бессмертных»! – Ее глаза стали огромными. – Представляешь, даже «бессмертные» начинают прозревать истину!

Локарт пришел в ужас от опасности, которой она себя подвергла, отправившись туда, не спросив у него и ничего ему не сказав, хотя ее и сопровождали. До сих пор восстание и Хомейни ее как будто не коснулись, разве что в начале, когда беспорядки переросли в настоящие столкновения, и она стала смертельно бояться за отца и родственников, которые были крупными купцами и банкирами на базаре и были хорошо известны своими связями со двором. Слава богу, ее отец быстро развеял все их страхи, шепнув на ухо Локарту, что он и его братья тайно поддерживают Хомейни и восстание против шаха и занимаются этим уже много лет. Но сейчас, думал он, если «бессмертные» дают трещину, и лучшие молодые офицеры вроде Карима открыто поддерживают восстание, прольются моря крови.

– Сколько человек перешло на вашу сторону? – спросил он, пытаясь сообразить, что ему делать.

– К нам присоединились только трое, но Карим сказал, что это хорошее начало, и в любой день теперь Бахтияр и его негодяи удерут из страны, как удрал шах.

– Послушай, Шахразада, сегодня британское и канадское правительства распорядились, чтобы все члены семей экспатриантов на время покинули Иран. Мак отправляет всех в Эль-Шаргаз, пока тут не станет поспокойнее.

– Это очень мудро, да, очень мудро.

– Завтра прилетает 125-й. Он заберет Дженни, Мануэлу, тебя и Азадэ, поэтому упакуй…

– О, я не поеду, дорогой, мне совсем не нужно уезжать. И Азадэ, зачем ей тоже уезжать? Нам здесь ничего не угрожает… Отец уж точно бы знал, если бы была хоть какая-то опасность. Ты не тревожься понапрасну… – Она увидела, что его бокал с вином почти пуст, поэтому вскочила, забрала его, наполнила и снова вернулась. – Я в полной безопасности.

– Но я думаю, тебе было бы безопаснее побыть за пределами Ирана какое-то вре…

– Это так чудесно, что ты переживаешь за меня, мой дорогой, но у меня нет никаких причин уезжать, и я обязательно спрошу завтра у отца, или ты можешь спросить… – Маленький алый уголек отвалился и упал на решетку. Он начал было вставать, но она уже была у камина. – Я все сделаю. Отдыхай, дорогой, ты, должно быть, устал. Может быть, завтра у тебя будет время повидать отца вместе со мной. – Шахразада умело поправила дрова в камине. Ее чадра лежала на стуле рядом. Она перехватила взгляд, который он бросил на чадру. По ее лицу промелькнула тень улыбки.

– Что?

Вместо ответа она снова улыбнулась, подняла чадру со стула, весело порхнула через комнату и пробежала по коридору в кухню.

Встревоженный, Локарт смотрел на огонь и старался выстроить свои доводы, не желая ничего ей приказывать. Но, если придется, я прикажу. Господи, столько проблем: Чарли исчез, в Ковиссе творится черт-те что, Кияби убит, а Шахразада оказывается в гуще восстания! Она сошла с ума! Чистое сумасшествие так рисковать! Если я ее потеряю, я умру. Господи, кто бы ты ни был, где бы ты ни был, защити ее…

Их гостиная была просторной. В дальнем конце стоял обеденный стол со стульями на двенадцать персон. Большей частью они пользовались этой комнатой по-ирански, сидя на полу, расстелив скатерть под блюда и тарелки, удобно опираясь на подушки. Они редко носили туфли, и она никогда не ходила на высоких каблуках, которые могли повредить толстый ковер. В квартире было пять спален, три ванных комнаты, две гостиных – в этой они проводили время каждый день или с компанией гостей, вторая, гораздо меньших размеров в дальнем конце квартиры, была привычным местом, куда она удалялась, если ему нужно было с кем-то поговорить о делах, или когда к ней в гости приходила сестра, или подруга, или родственники, чтобы их болтовня не мешала ему. Вокруг Шахразады всегда было нескончаемое движение, всегда кто-то из родственников, дети, няни, но только до заката, хотя родственники или близкие подруги часто оставались у них на ночь в комнатах для гостей.

Локарта это никогда не тяготило, потому что ее родственники всегда выглядели счастливыми и общительными – в его присутствии. Это тоже было частью его договоренности с ее отцом, что он станет прилежно и терпеливо перенимать иранские нравы и обычаи, будет терпеливо вести иранский образ жизни три года и один день. Потом, если ему потребуется, он сможет какое-то время жить с Шахразадой за пределами Ирана.

Потому что к тому времени, – мягко говорил ее отец, Джаред Бакраван, – с помощью Бога Единого и Пророка Бога, да живут Его слова вечно, к тому времени ты уже будешь знать достаточно, чтобы сделать правильный выбор, потому что к тому времени у тебя, конечно же, будут сыновья и дочери, ибо, хотя моя дочь худа, разведена и все еще не имеет детей, я не думаю, что она бесплодна.

– Но она еще так молода. Возможно, мы решим, что сейчас еще слишком рано заводить детей.

– Это никогда не бывает слишком рано, – резко ответил Бакраван. – Священные книги ясно говорят об этом. Дети нужны женщине. Дети нужны дому. Без детей женщина впадает в праздность. Это самая большая проблема моей любимой Шахразады, отсутствие детей. Некоторые из современных обычаев я одобряю. Некоторые – нет.

– Но если мы оба согласимся, я и она, что еще слишком ра…

– Такое решение – не ее ума дело! – Джаред Бакраван был потрясен. Это был невысокий округлый человечек с выпирающим животом, седыми волосами и бородой и непреклонным взглядом. – Было бы чудовищно даже говорить с ней об этом, настоящее оскорбление. Вы должны мыслить как иранец, иначе этот возможный брак никак не будет долгим. Или совсем не состоится. Никогда. А может быть, все дело в том, что вы не хотите детей?

– Нет-нет, конечно же, я хочу детей, но, мо…

– Вот и хорошо, значит, решено.

– Ладно, в таком случае можем мы решить это так: в течение трех лет и одного дня могу я решать, пришло время или еще нет?

– Подобная мысль глупа. Если вы не хотите де…

– О, но я, разумеется, хочу их, ваше превосходительство.

После долгого молчания старик с неохотой произнес:

– Год и один день. Но только если вы поклянетесь Богом Единым, что вы действительно хотите детей, что эта ваша поразительная просьба является именно временной! Ваша голова поистине наполнена ерундой, сын мой. С Божьей помощью, вся эта чепуха исчезнет, как снег на песке пустыни. Женщине нужны дети, тут и думать нечего…

Локарт рассеянно улыбнулся. Этот чудесный старикан будет с самим Богом торговаться в саду Эдема. А почему бы и нет? Разве не в этом заключается национальное времяпрепровождение иранцев? Но что я ему скажу уже через несколько дней, ведь год и один день почти миновали? Хочу ли я обременить себя детьми? Нет, пока еще нет. А вот Шахразада хочет. О, она согласилась с моим решением, и никогда не говорила об этом, но я не думаю, чтобы она его одобряла.

Он слышал приглушенные голоса ее и служанки из кухни, и та тишина, которую подчеркивали эти звуки, была, как всегда, изумительна – такой контраст с кабиной вертолета, где протекала его другая жизнь. Подушки, на которые он опирался, были удобными, и он смотрел на огонь. Где-то в ночи раздавалась стрельба, но теперь она стала таким обычным делом, что он ее почти не слышал.

Я должен вывезти ее из Тегерана, думал он. Но как? Пока ее семья здесь, она ни за что не уедет. Может быть, она здесь в большей безопасности, чем в любом другом месте, но только не когда она участвует в бунтах. Дошан-Таппех! Она сумасшедшая. С другой стороны, они здесь все сейчас обезумели. Как бы я хотел знать, действительно ли армии отдан приказ подавить восстание. Бахтияру придется делать свой ход, и очень скоро, или ему конец. Но если он примет такое решение, начнется кровавая баня, потому что иранцы – жестокий народ, ищущий смерти. При условии, что отданная жизнь послужит исламу.

Ах, ислам! И Бог. Где он сейчас, Бог Единый?

В сердцах и умах всех правоверных. Шииты – правоверные. Как и Шахразада. И вся ее семья. А ты? Нет, пока еще нет, но я над этим работаю. Я пообещал старику, что буду над этим работать, пообещал прочесть Коран и держать свой разум открытым. И что?

Теперь пришло время задуматься об этом. Будь практичен, рассуждай здраво. Она в опасности. В чадре или нет, она обязательно во все это влезет. Но с другой стороны, почему бы и нет? Ведь это ее страна.

Да, она моя жена, и я прикажу ей ни во что не вмешиваться. Как насчет того дома, который ее отец держит на каспийском побережье, недалеко от Бендер-э-Пехлеви? Может быть, они возьмут ее туда с собой или отправят туда – погода там сейчас хорошая, не такой жуткий холод, как здесь, хотя дома у нас тепло, бак с мазутом всегда полон, есть дрова для камина, еда в морозильнике – все это благодаря ее старику и семье.

Господи, я стольким ему обязан, стольким обязан.

Легкий шум отвлек его. Шахразада стояла в дверях, облаченная в чадру, прикрыв лицо тонкой накидкой, которую он раньше не видел. Никогда еще ее глаза не были такими притягательными. Чадра свистяще зашуршала, когда Шахразада приблизилась к нему. В следующий миг ее полы распахнулись. Под чадрой на Шахразаде не было ничего. От ее вида воздух с шумом вырвался у него из легких.

– Ну! – Ее голос, как всегда, был мягким, пульсирующим, фарси звучал так нежно. – Итак, ваше превосходительство, мой супруг, как вам теперь нравится моя чадра?

Он протянул руку, чтобы коснуться ее, но она со смехом скользнула на шаг назад.

– Летом публичные женщины ночи носят чадру именно таким образом, люди говорят.

– Шахразада.

– Нет.

На этот раз он легко ее поймал. Ее вкус, сияние ее кожи, податливость ее тела.

– Может быть, господин, – сказала она между поцелуями, поддразнивая его, – может быть, ваша раба всегда будет носить свою чадру так, на улице, на базаре, многие женщины так и делают, люди говорят.

– Нет, одна мысль об этом сведет меня с ума.

Он хотел подхватить ее на руки, но она прошептала:

– Нет, любимый, давай останемся здесь.

И он ответил:

– Но слуги…

И опять она прошептала:

– Забудь про них, они нас не побеспокоят, забудь про них, забудь про все, молю тебя, любимый, помни лишь, что это твой дом, это твой очаг и я твоя вечная рабыня.

Они остались в гостиной. Как всегда ее страсть сравнялась с его, хотя он не понимал, как или почему, знал лишь, что с ней он поднялся в рай, по-настоящему, побывал в райском саду с райской гурией, а потом благополучно вернулся вместе с ней на землю.

Позже, за ужином их покой нарушил дверной колокольчик. Ее слуга Хасан пошел открывать, потом вернулся и прикрыл за собой дверь.

– Господин, это его превосходительство генерал Валик, – тихо доложил он. – Он извиняется за столь поздний визит, но дело важное, и он спрашивает, не уделит ли ваше превосходительство ему несколько минут.

Локарт почувствовал, как в нем вспыхнуло раздражение, но Шахразада нагнулась к нему, мягко коснулась его, и раздражение исчезло.

– Прими его, любимый. Я подожду тебя в постели. Хасан, принеси чистую тарелку и разогрей хореш, его превосходительство наверняка голоден.

Валик долго и цветисто извинялся за поздний визит, дважды отказался от предложенного ужина, но на третий, разумеется, дал себя уговорить и с аппетитом поел. Локарт терпеливо ждал, выполняя свое обещание отцу Шахразады постоянно помнить об иранских обычаях – что семья всегда стоит на первом месте, что хорошие манеры требуют говорить о нужном обиняками, что никогда нельзя быть грубым и резким, нельзя быть прямолинейным. На фарси исполнять все это было гораздо легче, чем на английском.

Как только приличия позволили это, Локарт перешел на английский.

– Я очень рад видеть вас, генерал. Чем я могу быть вам полезен?

– Я только полчаса назад узнал, что вы вернулись в Тегеран. Этот хореш, без сомнения, вкуснейший из всех, что я пробовал за много лет. Мне так жаль, что я потревожил вас в столь поздний час.

– Это не беда.

Локарт дал молчанию расти, заполняя комнату. Его пожилой собеседник ел, не испытывая никакого неудобства от того, что ест один. Кусочек ягнятины повис у него на усах, и Локарт рассматривал его, поражаясь и гадая, сколько он там продержится. Валик вытер рот.

– Передайте мои комплименты Шахразаде – ее повар прекрасно выучен. Я расскажу об этом моему любимому кузену, его превосходительству Джареду.

– Благодарю вас. – Локарт ждал.

Опять молчание повисло между ними. Валик сделал глоток чая.

– Разрешение на полет для 212-го поступило?

– Когда мы уходили, его еще не прислали. – Локарт не был готов к этому вопросу. – Я знаю, что Мак послал посыльного, чтобы тот его дождался. Я бы позвонил ему, но, к сожалению, телефон не работает. А почему вы спрашиваете?

– Партнеры хотели бы, чтобы этот рейс выполнили вы.

– Капитан Мак-Айвер назначил капитана Лейна, при условии, что разрешение поступит.

– Оно будет дано. – Валик снова вытер рот и налил себе еще чаю. – Партнеры хотели бы, чтобы рейс выполнили именно вы. Уверен, Мак-Айвер не станет возражать.

– Извините, но мне необходимо вернуться в Загрос, я хочу убедиться, что все в порядке. – Он кратко рассказал генералу о том, что там произошло.

– Я уверен, что Загрос может подождать несколько дней. Уверен, Джаред будет доволен, что вы посчитали важным выполнить просьбу партнеров.

Локарт нахмурился.

– Я рад сделать что угодно. Что такого важного партнеры нашли в этом чартерном рейсе, немного запчастей, немного риалов?

– Все чартерные рейсы важны. Партнеры очень заботятся о том, чтобы обслуживание было на высшем уровне. Стало быть, мы договорились, так?

– Я… прежде всего, мне нужно обсудить это с Маком, во-вторых, я сомневаюсь, что разрешение будет выдано, в-третьих, мне действительно необходимо вернуться на базу.

Валик улыбнулся своей самой приятной улыбкой.

– Уверен, Мак даст свое разрешение. У вас будет разрешение покинуть воздушное пространство Тегерана. – Он поднялся. – Я сейчас отправляюсь к Маку и скажу ему, что вы не возражаете. Поблагодарите Шахразаду, и еще раз тысяча извинений за такой поздний визит, но времена нынче тяжелые.

Локарт не двинулся с места.

– Я все же хочу знать, что такого важного кроется в нескольких запчастях и сотне тысяч риалов.

– Партнеры решили, что рейс важен, поэтому, мой дорогой юный друг, услышав, что вы здесь, и зная о ваших тесных отношениях с моей семьей, я немедленно счел, что вы будете рады выполнить эту просьбу, если я обращусь с нею к вам лично. Мы ведь одна семья. Не так ли? – Последние слова были произнесены вполне безапелляционно, хотя улыбка на лице оставалась.

Локарт прищурился.

– Я рад сделать что угодно, но…

– Прекрасно, значит, решено. Благодарю вас. Прошу, не провожайте меня. – С порога Валик обернулся и окинул квартиру многозначительным взглядом. – Вы очень счастливый человек, капитан. Я вам завидую.

Когда Валик ушел, Локарт сел у угасающего камина, глядя на языки пламени. Хасан и горничная убрали со стола, пожелали ему доброй ночи, но он не слышал их, как не услышал и Шахразады, которая появилась чуть позже, пристально посмотрела на него от двери и тихонько вернулась в постель, оставив его, как велел ее долг, наедине со своими мыслями.

Локарт томился сердцем. Он знал, что Валику известно, что все ценное в этой квартире вместе с самой квартирой было свадебным подарком от отца Шахразады. Джаред Бакраван даже передал ему фактическое право собственности на все здание – по крайней мере на получение арендной платы, взимаемой с других жильцов. Немногие знали о случившемся между ними споре:

– Как бы я ни ценил вашу щедрость, я не могу принять все это, сэр, – говорил тогда Локарт. – Это невозможно.

– Но это всего лишь материальные вещи, вещи, не имеющие значения.

– Да, но их слишком много. Я знаю, зарплата у меня не особенно высокая, но мы управимся. Правда.

– Да-да, разумеется. Но почему муж моей дочери не должен жить в приятной обстановке? Как еще вы сможете обрести покой, чтобы освоить иранский образ жизни и выполнить свое обещание? Уверяю вас, сын мой, все эти вещи представляют для меня малую ценность. Вы теперь часть моей семьи. Семья – это самое важное в Иране. Родственники заботятся о родственниках.

– Да, но это я должен заботиться о ней. Я должен, не вы.

– Конечно, и, с Божьей помощью, вы сумеете, со временем, обеспечить ей ту жизнь, к которой она привыкла. Но сейчас это для вас не является возможным, когда вы должны помогать своей бывшей жене и ребенку. Сегодня у меня есть желание: устроить все достойным, цивилизованным образом, по-нашему, по-ирански. Вы обещали мне жить так, как живем мы, разве нет?

– Да. Но, прошу вас, я не могу это принять. Дайте все, что вы хотите, ей, а не мне. Я должен получить возможность делать все, что в моих силах.

– Я уверен, что вы так и поступите. А тем временем, все это – мой дар вам, не ей. Благодаря этому, я могу отдать вам в дар свою дочь.

– Отдайте это ей, а не…

– На то воля Бога, чтобы мужчина был хозяином в доме, – резко произнес Джаред Бакраван. – Если это будет не ваш дом, вы не сможете быть в нем господином. Я должен настоять. Я глава семьи, и Шахразада поступит так, как я скажу, и ради Шахразады я должен настоять, или свадьба не сможет состояться. Я знаю, что вы, как человек западный, стоите перед дилеммой, хотя и не понимаю ее, сын мой. Но здесь иранский образ жизни доминирует во всем без исключения, и родственники заботятся о родственниках…

В просторном одиночестве гостиной Локарт кивнул сам себе. Это правда, и я выбрал Шахразаду, решил принять подарок, но… но этот сукин сын Валик ткнул мне всем этим в лицо и снова заставил чувствовать себя оплеванным, и я ненавижу его за это, ненавижу то, что мне не нужно ни за что платить, и знаю, что единственный подарок, который я могу сделать ей, это свобода, которой у нее иначе никогда бы не было, и свою жизнь, если понадобится. По крайней мере, теперь она канадка и может не оставаться здесь, если не захочет.

Не обманывай себя, она иранка и всегда будет ею. Чувствовала бы она себя как дома в Ванкувере со всеми его дождями, без семьи, без подруг, без всего иранского? Да, думаю, да; какое-то время я мог бы компенсировать отсутствие всего остального. Какое-то время, но не вечно.

Впервые он посмотрел в глаза настоящей проблеме, которая вырастала между ними. Наш Иран, старый Иран, шахский Иран, навсегда канул в прошлое. И не важно, окажется новый лучше или нет. Она приспособится, приспособлюсь и я. Я говорю на фарси, она моя жена, и Джаред – влиятельный человек. Если нам придется на время уехать, я смогу заполнить все, что она потеряет при этом недолгом расставании, тут проблем не будет. Будущее по-прежнему рисуется в розовом цвете, все должно быть хорошо, и я так люблю ее и благодарю за нее Бога…

Дрова в камине почти догорели, он вдыхал успокоительный запах сожженных поленьев и вместе с ним чуть уловимый след от ее духов. На подушках еще оставались вмятины от их тел, и, хотя он был полностью удовлетворен и выжат, ему до боли хотелось ее. Она и в самом деле одна из гурий, духов рая, сонно подумал он. Я опутан ее чарами, и это чудесно, я не жалуюсь, и если мне суждено умереть сегодня ночью, я умру, познав, что такое рай. Она удивительная, Джаред удивительный, и со временем ее дети будут чудесными, и ее семья…

Ах, семья! Родственники заботятся о родственниках, это закон, мне придется сделать то, о чем просил Валик, нравится мне это или нет. Придется, ее отец ясно дал это понять.

Последний уголек затрещал, пламя на нем затрепетало и, прежде чем угаснуть, ярко вспыхнуло на миг.

– Что же такого важного в нескольких запчастях и нескольких риалах? – спросил он у огня.

Огонь ему не ответил.

Понедельник
12 февраля

Глава 14

База «Тебриз-1». 07.12. Чарли Петтикин беспокойно спал, съежившись под тонким одеялом на матрасе, брошенном прямо на пол. Его руки были связаны перед собой. Только что рассвело, и в комнате было очень холодно. Охранники забрали переносную газовую печку с собой, а его заперли в закутке жилища Эрикки Йокконена, который обычно служил кладовкой. Внутренняя поверхность стекла в маленьком окошке покрылась инеем. Снаружи окно было зарешечено. На подоконнике лежал снег.

Его глаза открылись, и он рывком сел на матрасе, испуганно озираясь, не сообразив в первый момент, где находится. Потом память нахлынула, и он привалился к стене, чувствуя боль во всем теле.

– Черт, ну я и влип! – пробормотал он, пытаясь расправить затекшие плечи.

Обеими руками он неуклюже протер глаза, прогоняя остатки сна, провел по лицу, чувствуя себя грязным. Короткая щетина местами серебрилась сединой. Терпеть не могу, когда я небритый, подумал он.

Сегодня понедельник. Я прилетел сюда в субботу на закате, а поймали они меня вчера утром. Ублюдки!

В субботу вечером вокруг трейлера Петтикин слышал много всяких звуков, которые добавили ему беспокойства. Один раз он готов был поклясться, что слышал приглушенные голоса. Он потихоньку погасил свет, отодвинул засов и встал на верхней ступеньке крыльца, сжимая в руке сигнальный пистолет Вери. С большой тщательностью он принялся обследовать темноту вокруг. Увидел, или подумал, что увидел, какое-то движение шагах в тридцати от трейлера, потом еще одно, чуть подальше.

– Кто вы? – крикнул он, и его собственный голос отозвался странным эхом. – Что вам нужно?

Ему никто не ответил. Снова какое-то движение. Где? Шагах в тридцати-сорока – в темноте было трудно определить расстояние. Смотри, вон опять! Человек? Или животное, зверь, а то просто тень от ветки? Или, может быть… а? Что это? Вон там, возле большой сосны.

– Эй, вы! Там! Что вам нужно?

Никакого ответа. Он никак не мог разглядеть, человек это был или нет. В ярости и даже немного напуганный, он прицелился и нажал на курок. Ему показалось, что ударил гром, грохот выстрела запрыгал по горам раскатистым эхо; ракета вспорола темноту красной лентой, ударилась в сосну, отскочила от нее, выбросив сноп искр, ударилась о соседнее дерево и упала в сугроб, шипя, плюясь огнем и разбрызгивая искры. Он подождал.

Ничего не произошло. Какие-то звуки в лесу, поскрипывание крыши ангара, шум ветра в верхушках деревьев, а то вдруг снег упадет с придавленной им ветки, и та, спружинив, подскакивает вверх, вновь свободная от гнета. Он с картинной злостью потопал ногами от холода, включил свет, перезарядил пистолет и закрыл дверь на засов.

– К старости ты начинаешь вести себя как старуха, – вслух проговорил он, потом добавил: – Кого ты хочешь обмануть?! Я не выношу тишины, ненавижу быть один, ненавижу снег, ненавижу холод, ненавижу бояться, и то, что случилось сегодня утром в Гелег-Морги, меня проняло до самых печенок, будь оно проклято, и это факт – если бы не молодой Росс, этот ублюдок из САВАК пристрелил бы меня, я знаю!

Он проверил запоры на двери и на всех окнах, задернул занавески, отгородившись от ночной тьмы, потом налил себе хорошую порцию водки, смешал ее с замороженным апельсиновым соком, который нашел в морозильнике, и уселся перед огнем, пытаясь собраться с духом и успокоиться. У него были яйца на завтрак, и он был вооружен. Газовая печка работала исправно. Внутри было уютно. Через какое-то время он почувствовал себя лучше, в большей безопасности. Прежде чем лечь спать в спальне для гостей, он еще раз проверил запоры. Вскоре заснул.

Утром ночные страхи пропали. Позавтракав яичницей, пожаренной вместе с хлебом, как он любил, он прибрался в комнате, надел свою утепленную летную куртку и штаны, отпер дверь и уперся носом в дуло автомата, которое ему сунули прямо в лицо; шесть революционеров ввалились в комнату, и начался допрос. Час за часом.

– Я не шпион, и не американец. Повторяю вам, я британец, – говорил он снова и снова.

– Ложь, ваши документы говорят, что вы из ЮАР. Клянусь Аллахом, они что, тоже фальшивые? – Командир группы, человек, называвший себя Федором Ракоци, был крепким мужчиной с непроницаемыми карими глазами, выше ростом и старше годами, чем остальные; по-английски он говорил с акцентом. Одни и те же вопросы раз за разом: – Откуда вы прибыли, зачем вы здесь, кто ваш начальник в ЦРУ, кто ваш связной здесь, где Эрикки Йокконен?

– Не знаю, я уже пятьдесят раз вам говорил, что не знаю… Здесь никого не было, когда я прилетел сюда вчера вечером, на закате. Меня прислали, чтобы забрать Эрикки и его жену. У них дела в Тегеране.

– Ложь! Они сбежали ночью, два дня назад. Зачем им было сбегать, если вы должны были прилететь, чтобы их забрать?

– Я уже говорил. Меня здесь не ждали. Почему им вообще пришлось бежать? Где Диббл и Арберри, наши механики? Где наш директор базы Даяти, и ку…

– Кто ваш связной ЦРУ в Тебризе?

– Нет у меня никакого связного. Мы – британская компания, и я требую встречи с британским консулом в Тебризе. Я тр…

– Враги народа ничего не имеют права требовать! Даже пощады. По воле Бога у нас идет война. На войне людей расстреливают!

Этот допрос продолжался все утро. Несмотря на его протесты, они забрали у него все документы, его паспорт с жизненно необходимыми разрешениями на выезд и на пребывание в стране, связали ему руки и бросили сюда, грозя самой страшной расправой, если он попытается сбежать. Позже Ракоци и два охранника вернулись.

– Почему вы не сказали мне, что привезли запчасти для 212-го?

– А вы не спрашивали, – зло ответил Петтикин. – И вообще, кто вы такой, черт вас подери? Верните мне мои документы. Я требую встречи с британским консулом. Развяжите мне руки, черт возьми!

– Бог поразит вас, если будете сквернословить и богохульствовать! На колени, и молите Бога о прощении. – Они поставили его на колени. – Молите о прощении!

Он подчинился, ненавидя их.

– Вы можете управлять не только 206-м, но и 212-м?

– Нет, – ответил он, неуклюже поднимаясь на ноги.

– Ложь! Это указано в вашей лицензии. – Ракоци швырнул документ на стол. – Почему вы лжете?

– А какая разница? Вы не верите ничему из того, что я говорю. Вы и правде не поверите. Разумеется, я знаю, что это указано в моей лицензии. Разве я не видел, как вы ее забрали? Конечно, я могу пилотировать 212-й, раз мне присвоена такая категория.

– Комитет будет судить вас и вынесет приговор, – сказал Ракоци с непреложностью, от которой у Петтикина мурашки побежали по спине. Потом они оставили его.

На закате ему принесли немного риса и супа и снова оставили одного. Он почти не спал и сейчас, на рассвете, понимал, как он беспомощен. В нем начал расти страх. Во Вьетнаме его один раз сбили, он попал в плен и был приговорен вьетконговцами к смерти, но его эскадрилья вернулась за ним с вертолетами огневой поддержки и «зелеными беретами»; они расстреляли всю деревню и вьетконговцев вместе с ней. Это был еще один раз, когда он избежал неминуемой смерти. «Никогда не ставь на смерть, пока ты живой. Только так, старина, – сказал ему тогда его молодой американский командир. – Только так ты сможешь спать по ночам». Командира звали Конрой Старк. Их вертолетная эскадрилья была смешанной: американцы, британцы, несколько канадцев. Базировались они в Дананге. Черт, там тоже была та еще заваруха!

Интересно, что сейчас поделывает Дюк? – подумал он. Везучий сукин сын. Небось в Ковиссе-то он в полной безопасности, да и Мануэла с ним – опять везение. Вот уж действительно потрясающая женщина, и сложена как медвежонок-коала – вся такая милая, с этими ее огромными карими глазищами, и изгибов на теле в самый раз.

Он отпустил свои мысли бродить бесконтрольно, размышляя о ней и о Старке, о том, куда подевались Эрикки с Азадэ, о той вьетнамской деревушке и о капитане Россе и его людях. Если бы не он! Росс был еще одним его спасителем. В этой жизни человеку необходимы спасители, чтобы уцелеть, эти удивительные люди, которые чудесным образом появляются в твоей жизни безо всяких видимых причин, появляются как раз вовремя, чтобы дать тебе шанс, в котором ты отчаянно нуждаешься, или спасти тебя от катастрофы, опасности, зла. Интересно, они появляются потому, что ты молишься, чтобы помощь пришла? Стоя на самом краю, человек всегда молится, так или иначе, даже если молитва обращена и не к Богу! Но у Бога много имен.

Он вспомнил старину Сомса в посольстве и его: «Не забывай, Чарли, Пророк Мухаммад провозгласил, что Аллах – Бог – имеет три тысячи имен. Тысяча известна только ангелам, тысяча – только пророкам, три сотни содержатся в Торе, Ветхом Завете, еще триста – в Забуре, это псалмы Давида, еще три сотни – в Новом Завете и девяносто девять – в Коране. Итого получается две тысячи девятьсот девяносто девять имен. Одно имя сокрыто Богом. По-арабски оно называется аль-исм аль-азам – Величайшее Имя Бога. Каждый, кто читает Коран, прочтет его, не зная об этом. Бог поступил мудро, что спрятал Свое Величайшее Имя, а?»

Да, если только Бог есть, подумал Петтикин, продрогший и измученный.

Перед самым полуднем Ракоци вернулся с двумя из своих людей. Петтикина поразило то, что Ракоци вежливо помог ему подняться на ноги и принялся развязывать веревку на руках.

– Доброе утро, капитан Петтикин. Очень прошу извинить за ошибку. Пожалуйста, следуйте за мной. – Ракоци прошел в главную комнату. Кофе стоял на столе. – Вы пьете кофе черным или по-английски, с молоком и сахаром?

Петтикин потирал саднящие запястья, пытаясь заставить свой мозг работать.

– Что это значит? Узника решили попотчевать обильным завтраком?

– Извините, я не понимаю.

– Да нет, ничего. – Петтикин во все глаза смотрел на Ракоци, все еще ожидая подвоха. – С молоком и сахаром. – Кофе был великолепным на вкус и вернул его к жизни. Он налил себе еще. – Стало быть, ошибка? Все это – ошибка?

– Да. Я… э… проверил ваш рассказ, и все подтвердилось, хвала Аллаху. Вы вылетаете немедленно. Чтобы вернуться в Тегеран.

У Петтикина сжалось горло от этой внезапной отсрочки приговора – видимой отсрочки, черт знает, что у них на уме, с подозрением подумал он.

– Мне нужно топливо. Все наше топливо украли, на складе нет ни капли.