Текст книги "Моникины"

ГЛАВА XIX. О смирении профессиональных святых. Вереница хвостов. Невеста и жених. Другие высокие предметы, включая дипломатию

Заметив, что бригадир Прямодушный обладает наблюдательным умом и что ему чуждо кастовое чувство, столь часто разжигающее в существах одного вида вражду ко всем прочим, я выразил желание продолжить наше знакомство и одновременно попросил его любезно сообщать мне все, что ему, умудренному опытом и бывалому путешественнику, может прийти на ум касательно обычаев, предрассудков, каковые мы можем тут подметить. Бригадир принял мою просьбу благосклонно, и мы начали прогуливаться по залам. Так как с минуты на минуту должен был прибыть архиепископ Единения, дабы совершить церемонию бракосочетания, разговор, естественно, коснулся положения религии в моникинских странах.

Я с восхищением узнал, что церковные догматы в этом краю, отрезанном от всего мира, опираются на совершенно те же принципы, что и в христианских странах. По верованиям моникинов, они—жалкое скопище негодных тварей, столь скверных по своей природе, до такой степени снедаемых завистью, алчностью и всеми прочими дурными страстями, что не способны сами по себе ни на что хорошее и могут лишь уповать на благость высшей силы мироздания. От них же самих требуется лишь одно: предать себя ей со всем смирением и покорностью. Вследствие такого умонастроения они придают особое значение отказу от всякой житейской суеты, укрощению плоти и воздержанию от пышности и блеска славы, богатства, власти и всяческой роскоши. Короче говоря, необходимо одно: смирение, смирение и смирение. Смирившись до той степени, которая предохраняла их от опасности снова поскользнуться, они обрели надежду на спасение и мало-помалу возвысились до чаяний и блаженства праведников.

Бригадир все еще красноречиво рассуждал на эту интересную тему, когда вдали отворилась дверь и церемониймейстер возвестил появление высокопреподобного отца в боге, его святейшества могущественного и светлейшего прелата, всевластного и трижды благостного святого, примаса всея Высокопрыгии.

Читатель легко представит себе, с каким любопытством я поспешил вперед взглянуть на святого, живущего при том возвышенном строе, какой господствует в великой моникинской семье. Поскольку цивилизация сделала здесь такие успехи, что лишила весь народ, до короля и королевы включительно, какой бы то ни было одежды, я не представлял себе покрова смирения, достойного облечь столпов церкви. Может быть, они, в знак величайшего самоуничижения, сбривают всю шерсть со своего тела, чтобы воочию показать, что за негодные они твари телесно, или же они тщатся достичь небес на четвереньках, показывая, насколько недостойны они вступить в обитель чистых духом, держась прямо и уверенно? Ах, эти мои фантазии лишь показали, как ошибочны все заключения тех, чей ум не просветлен достижениями крайне утонченной цивилизации! Его святейшество высокопреподобный отец в боге был облачен в мантию, удивительно тонкую, красивую и сотканную из десятой части волосков всех граждан Высокопрыгии, которые охотно подвергались бритью для удовлетворения нужд своего смиреннейшего святого. Мантия, сотканная из такого количества материала, не могла не быть очень велика, и мне показалось, что прелату трудно управляться с таким обширным одеянием, тем более, что каждый год ему ткалась новая мантия.

Меня охватило желание увидеть хвост священной особы. Зная, какое значение жители Высокопрыгии придают длине и красоте этого придатка, я, естественно, предположил, что святой, носящий такую ослепительную мантию, должен прибегнуть к какому-то особому способу, дабы доказать свое смирение в отношении этого деликатного предмета. Я убедился, что обширные размеры мантии скрывают не только фигуру, но и почти все движения архиепископа. И потому я весьма сомневался в успехе, когда повел бригадира к епископскому шлейфу. Но я вновь обманулся в своих ожиданиях. Вместо того, чтобы быть бесхвостым или скрывать под своей мантией хвост, ниспосланный ему природой, его высокопреосвященство имел целых шесть хвостов, то есть свой собственный и еще пять скрепленных с ним каким-то способом, измысленным клерикальной хитростью, – каким, объяснить не берусь. «Один налезал на другой», – как выразился затем капитан. Этот необыкновенный шлейф волочился по полу, и в этом я, при своих неизощренных способностях, обнаружил единственный признак смирения в особе и внешнем облике этого достославного образца Пастырского самоуничижения и простоты.

Однако бригадир не замедлил просветить меня на этот счет. Он объяснил мне, что церковная иерархия в Высокопрыгии наглядно выражается числом хвостов. Так, дьякону положен хвост с половиной, священнику без прихода – хвост и три четверти, с приходом – два. Настоятель носит два хвоста с половиной, архидьякон– три, епископ – четыре, примас Высокопрыгии—пять, а примас всея Высокопрыгии – шесть. Происхождение этого древнего и, разумеется, весьма почитаемого обычая связывалось с учением некоего знаменитого святого, который доказал со всей убедительностью, что чем дальше хвост, это вместилище разума, то есть духовного начала моникинов, находится от скопления материи, или тела, тем более независимым, логичным и одухотворенным должен он быть. Эта мысль вначале имела поразительный успех. Но время, не щадящее даже хвостов, породило в церкви раскол: одна секта считает, что для укрепления церкви следует добавить к украшению архиепископа еще два звена, а другая во имя реформы требует, чтобы два звена были удалены.

Эти объяснения были прерваны появлением из разных дверей невесты и жениха. Очаровательная Балабола шла с умилительно скромным видом во главе блестящей свиты из благородных девиц, которые, согласно строгому брачному этикету, опускали взоры к ногам королевы. С другой стороны, милорд Балаболо, сопровождаемый наглецом Высокохвостом и другими своими приятелями того же пошиба, шествовал к алтарю гордо и самоуверенно, как тот же этикет требовал от жениха. Как только обе стороны заняли свои места, прелат приступил к совершению обряда.

Церемония бракосочетания в Высокопрыгии торжественна и внушительна. Жених должен поклясться в том, что любит невесту и никого, кроме нее, что он сделал выбор только на основе ее достоинств, не принимая во внимание даже ее красоты, и в дальнейшем будет так сдерживать свои порывы, что никогда и ни при каких обстоятельствах не полюбит другую Невеста, в свою очередь, призывала в свидетели небо и землю, что она будет делать все, чего потребует от нее муж; что она будет его служанкой и рабой, его утешением и его радостью; что никакой другой моникин не мог бы дать ей счастье и, напротив, что всякий другой моникин сделал бы ее несчастной. После того, как все эти обещания, заверения и клятвы были произнесены и записаны в книгу по всей форме, пресвятой отец соединил счастливую чету, обвив их своим пастырским хвостом и провозгласив мужем и женой.

Я не буду останавливаться на последовавших обычных поздравлениях и изложу лишь мой краткий разговор с бригадиром.

– Сэр, – спросил я его, едва прелат произнес «аминь», – как же это так? Я сам видел документ, свидетельствующий, что этот союз одобрен по соображениям, о которых вовсе не упоминалось во время церемонии.

– Этот документ не имеет никакого отношения к церемонии.

– Однако церемония отвергает соображения, перечисленные в документе.

– Эта церемония не имеет никакого отношения к документу.

– По-видимому! И все же и тут и там дело идет об одном и том же торжественном согласии на брак.

– Видите ли, сэр Джон Голденкалф, сказать по правде, у нас, моникинов (ибо в этом между Высокопрыгией и Низкопрыгией никаких различий нет) все, что мы говорим и делаем, определяется двумя различными принципами, которые можно назвать теоретическим и практическим (их можно было бы обозначить как нравственные и вненравственные). С помощью первого мы управляем всеми нашими интересами, вплоть до конкретного их воплощения, которое всецело подчиняется второму. Возможно, в этом словно бы проглядывает некоторая непоследовательность, но наиболее сведущие из нас утверждают, что эта система действует хорошо. Несомненно, вы, люди, в своих взаимоотношениях умеете избегать подобных противоречий.

После этого я направился принести свои поздравления новобрачной, которая стояла, опираясь на руку вдовствующей графини Балаболо, дамы весьма достойного и величественного вида. Едва я приблизился, как официальное выражение стыдливой скромности на лице прелестной юной графини сменилось искренней радостью и, повернувшись к своей свекрови, она объяснила, что я – человек! Любезная старая дама заговорила со мной весьма милостиво и осведомилась, вкусно ли меня кормят и не ошеломлен ли я множеством всего для меня нового и непонятного, что я увидел в Высокопрыгии. Затем она сказала, что я, вероятно, очень благодарен ее сыну, соблаговолившему привезти меня в их страну, и пригласила посетить ее как-нибудь утром.

Я поклонился в ответ и вернулся к бригадиру в надежде быть представленным архиепископу. Однако до того, как описать свою беседу с этим благочестивым прелатом, следует упомянуть, что семья Балаболо удалилась немедленно по окончании поздравлений, и больше мне уже не довелось увидеть кого-либо из них. Но раньше, чем я покинул моникинские края, – а это произошло приблизительно через месяц после описанной свадьбы, – до меня дошли слухи, что благородная пара живет врозь не то из-за выяснившегося несходства характеров, не то из-за какого-то гвардейского офицера, – этого я в точности так и не узнал. Однако их поместья так хорошо подходили одно к другому, что в общем этот брак оказался настолько счастливым, насколько можно было ожидать.

Архиепископ принял меня с большим профессиональным благоволением, и наш разговор, естественно, перешел на сравнение религиозных систем Великобритании и Высокопрыгии. Он был очень доволен, узнав, что у нас есть государственная церковь, и, думаю, именно поэтому обходился со мной настолько как с равным, насколько это возможно с существом иного вида. Я почувствовал значительное облегчение, так как в начале беседы он слегка прощупал, насколько я тверд в доктрине, и мне показалось, что некоторые из моих ответов заставляли его хмуриться: я ведь не слишком тверд в подобных вопросах, поскольку дела церкви никогда меня не интересовали. Но когда он услышал, что у нас в самом деле есть государственная религия, он, видимо, вполне успокоился и в дальнейшем даже не спросил, язычники мы или пресвитериане. Когда же я сказал ему, что и у нас есть церковная иерархия, добрейший старик прелат начал так трясти мне руку, что я даже боялся, как бы он ее не оторвал и не причислил меня к лику блаженных тут же на месте.

– Мы когда-нибудь встретимся на небе! – воскликнул он в священном восторге. – Люди или моникины, разница, в конце концов, невелика. Мы встретимся на небе, и притом в высших его сферах!

Читатель, наверное, поймет, что я, никому не ведомый иностранец, был весьма польщен таким отличием: отправиться на небо в обществе архиепископа Высокопрыгии само по себе было немалой честью, но удостоиться такого внимания с его стороны при дворе – этого, поистине, было достаточно, чтобы поколебать убеждения самого строгого философа. Я только все время побаивался, что он перейдет к подробностям. Тут и обнаружит расхождения по каким-либо важнейшим принципам, после чего его восхищение поостынет. Например, спроси он. сколько хвостов носят наши епископы, я стал бы в тупик: насколько я помню, знаки сана у них иные. Но почтенный прелат вскоре дал мне свое благословение, настойчиво приглашая меня побывать до отъезда в его архиепископском дворце, обещал послать со мной в Англию несколько своих трактатов и затем поспешно удалился, так как должен был, по его словам, подписать приговор об отлучении от церкви одного строптивого пресвитера, который в последнее время смущал покой церкви новой ересью, которую он называл «благочестием».

После ухода священной особы мы с бригадиром еще некоторое время беседовали о религии. Он сообщил мне, что моникинский мир разделен на две более или менее равные части, старую и новую. Последняя долго оставалась необитаемой, и лишь несколько поколений назад некоторое количество моникинов, слишком полных достоинств, чтобы жить в Старом Свете, все вместе эмигрировали и обосновались в Новом. Впрочем, бригадир признал, что эта версия принята в Низкопрыгии, жители же старых стран единодушно утверждают, будто это они населили новые страны, отправив туда всех тех, кто был недостоин оставаться на родине. Сам бригадир не придавал особого значения этой маленькой неясности а истории Нового Света, так как подобные пустячные расхождения всецело зависят от личности историка.

Высокопрыгия отнюдь не была единственным старым моникинским государством: среди других, например, можно назвать Подпрыгию и Спрыгию, Перепрыгию и Недопрыгию, Дальнопрыгию и Близкопрыгию, Околопрыгию и Запрыгию. Каждая из этих стран имеет свою государственную церковь, но в Низкопрыгии, созданной на другой социальной основе, государственной церкви нет. Бригадир в общем находил, что при наличии этих двух систем страны с государственной церковью пользуются репутацией высокорелигиозных, зато страны без подобной церкви обладают истинной религиозностью, хотя и не могут похвалиться репутацией в этом отношении.

Я спросил бригадира, не считает ли он, что установление государственной церкви способно благодетельно укреплять истину, подавляя ереси, пресекая непотребные богословские бредни и вообще ограничивая новшества. Мой друг не вполне согласился со мной, но откровенно признал за государственной церковью ту пользу, что она может спасти две истины от столкновения, разделив их. Так, государственная церковь Подпрыгни поддерживает ряд религиозных догматов, противоположных тем, которые признает государственная церковь Спрыгни. Разъединение этих истин, несомненно, способствует религиозной гармонии; проповедники того и другого толка получают возможность обратить все свое внимание на грехи паствы, вместо того, чтобы изобличать в грехах друг друга, как это бывает, когда приходится бороться с враждебными интересами.

Вскоре король и королева разрешили всем удалиться. Мы с Ноем выбрались из толпы, не повредив наших хвостов, и расстались в дворцовом дворе. Капитан отправился в постель грезить о завтрашнем суде, а я пошел с судьей Другом Нации и бригадиром, чтобы по их приглашению закончить вечер ужином. Однако сначала мне пришлось болтать только со вторым из них. Впрочем, судья сначала удалился в свой кабинет, чтобы составить для своего правительства депешу касательно событий этого вечера и оставил нас с бригадиром занимать друг друга.

Бригадир довольно едко отозвался о том, чему мы были свидетелями в королевском зале. Как республиканец, он не прочь был иной раз пройтись насчет нравов владетельных особ и дворянства. Впрочем, я должен отдать справедливость этому достойному, честному моникину, сказав, что он был безусловно выше пошлой враждебности, свойственной многим представителям его общественного слоя и проистекающей просто из того, что все они сами не могут быть королями и дворянами. Пока мы дружелюбно беседовали, непринужденно расположившись по-домашнему, – бригадир при своем обрубке, а я – отцепив свой хвост, – к нам присоединился и судья Друг Нации с незапечатанной депешей в руках. К моему великому удивлению, ибо я считал, что дипломатические послания не предназначены для чужих ушей, он прочел нам ее вслух. Однако судья заметил, что в данном случае по двум веским причинам незачем соблюдать секретность: во-первых, он вынужден был поручить снятие копии местному писцу. Его правительство придерживается благородной республиканской экономии, полагая, что, в случае осложнений, если тайны корреспонденции выплывут наружу, у него во всяком случае останутся сбереженные деньги и будет на что улаживать дело. Во-вторых, он знает, что правительство само опубликует его донесение, как только получит его. Со своей стороны, он бывает рад, когда его труды публикуются. При таких обстоятельствах я даже попросил разрешения снять копию для себя и ниже привожу ее дословно:

«Сэр, я, нижеподписавшийся, чрезвычайный посол и полномочный министр Северо-западной конфедерации Низкопрыгии, имею честь уведомить министерство иностранных дел о том, что наши интересы в здешних краях в целом поддерживаются наилучшим образом. Наш национальный престиж возрастает с каждым днем, наши права уважаются все в большей мере, и перед нашим флагом все больше смиряются моря. После отрадного вступительного и правдивого описания общего состояния дел спешу сообщить следующие интересные подробности.

Договор между нашей возлюбленной Северо-западной конфедерацией и Высокопрыгией нарушается по всем статьям. Девятнадцать наших моряков были силой взяты в матросы на военный корабль Перепрыгии. Король Подпрыгии позволил себе против нас недвусмысленную демонстрацию малопристойной частью своей особы. А король Недопрыгии приказал захватить и продать семь наших судов, чтобы подарить деньги своей любовнице.

Сэр, поздравляю вас с таким блестящим состоянием наших международных отношений; оно может быть приписано только нашей славной конституции, которой все мы скромно служим, и справедливому страху, который имя Низкопрыгии внушает всем другим нациям.

Король Высокопрыгии только что устроил прием, во время которого я внимательно следил за тем, чтобы честь нашей возлюбленной родины ни в чем не пострадала. Мой хвост был по крайней мере на три дюйма длиннее, чем у представителя Подпрыгии, посла, особо одаренного природой в этом отношении, и я с удовольствием могу добавить, что ее величество королева удостоила меня весьма милостивой улыбки. В искренности этой улыбки, сэр, не может быть ни малейшего сомнения. Правда, достоверно известно, что королева на днях недостойным образом отзывалась о нашей возлюбленной родине, однако сомнение в искренности ее величества во время последнего придворного торжества недопустимо нарушило бы каноны дипломатической вежливости. Более того, сэр, во время последних приемов меня награждали самыми искренними и ободряющими улыбками не только король, но и все его министры, а особенно его старший двоюродный брат Я уверен, что это окажет самое благотворное влияние на разрешение спора между Высокопрыгией и нашей возлюбленной родиной. Если бы они теперь стали на справедливую точку зрения в важном деле о возмещении нам давнишних убытков, чего мы безуспешно добиваемся уже семьдесят два года, я бы сказал, что наши отношения складываются наилучшим образом.

Сэр, поздравляю вас по поводу того глубокого уважения, которое имя Низкопрыгии встречает в самых отдаленных уголках земли, и того благодетельного влияния, которое это счастливое обстоятельство может оказать на осуществление наших важнейших интересов.

Мне представляется маловероятным достижение успеха в моей особой миссии, но следует с полной уверенностью уповать на искренность улыбок короля, королевы и всей королевской семьи.

В недавней беседе его величество самым любезным образом осведомился о здоровье Великого Сахема (титул главы правительства Низкопрыгии) и заметил, что наше развитие и благоденствие посрамляют все другие народы, а также что мы при всех обстоятельствах можем рассчитывать на глубокое уважение и неизменную дружбу его страны. Короче говоря, сэр, все нации, дальние и близкие, стремятся к союзу с нами, ищут новые отрасли торговли с нами и питают к нам величайшее и нерушимое уважение. Вы можете сказать Великому Сахему, что это уважение к нам поразительно усилилось при его правлении и за время моей миссии по крайней мере учетверилось. Если только Высокопрыгия будет соблюдать свои договоры, Перепрыгия перестанет ловить наших моряков, Подпрыгия вернется к манерам приличного общества, а король Недопрыгии перестанет захватывать наши суда для того, чтобы у его любовницы были деньги на булавки, наши международные отношения можно будет считать наилучшими. Но и теперь, сэр, они гораздо лучше, чем я ожидал и надеялся. В одном могу вас дипломатически заверить: нас уважают повсеместно, и имя Низкопрыгии никогда не упоминается без того, чтобы все не встали и не замахали хвостами.

Подпись:

Иуда Друг Нации.

P. S. (Лично). Дорогой сэр, если вы пожелаете опубликовать эту депешу, опустите ту часть, где повторно перечисляются затруднения. Прошу вас проследить, чтобы мое имя, вместе с именами других патриотов, было вложено в малое колесо при очередном вращении, так как я, несомненно, вскоре вынужден буду вернуться домой, исчерпав все мои средства. Расходы по содержанию хвоста, о которых наш народ не имеет представления, поистине так велики, что, по моему мнению, отправлять сюда посольства более чем на неделю не следует.

Я особенно рекомендую расширить сообщение в той части, где говорится о высоком престиже Низкопрыгии у других наций, ибо, говоря откровенно, факты требуют, чтобы это утверждение повторялось возможно чаще».

После того, как это письмо было прочитано, разговор вновь перешел на религию. Бригадир объяснил мне законы Высокопрыгии, касающиеся этого предмета, и, должен признаться, ничего подобного я прежде не слыхал. Так, моникин не может родиться, не уплатив церкви некоторой суммы, что сразу же приучает его к выполнению долга по отношению к этому важнейшему институту. И даже умирая, он оставляет мзду для священника как напоминание остающимся в живых, чтобы они не забывали о своих обязательствах. Бригадир добавил, что священные интересы церкви оберегаются весьма ревностно. Например, если моникин не соглашается быть ощипанным для новой епископской мантии, в ход пускаются раскаленные железные прутья, которые обычно так обжигают ему кожу, что он, как правило, быстро предоставляет себя в полное распоряжение сборщиков волоса.

Признаюсь, я был возмущен этой картиной и без колебаний назвал такой обычай варварским.

– Ваше негодование, сэр Джон, – сказал бригадир, – вполне естественно для иностранца, заметившего, что милосердие и жалость, братская любовь и добродетель, а в особенности смирение превращаются в лошадок для спеси, себялюбия и скаредности. Так уж водится у нас, моникинов, но, без сомнения, люди поступают лучше.