Текст книги "Последний взгляд"

Скотт опять сел на землю.

– Ладно. Это, конечно, непростительно. Но я уже чувствую себя гораздо лучше, так что все вы можете сматываться. Я остаюсь здесь.

– Хорошо, хорошо, оставайся. Раз ты так решил, то одолжи мне твою шляпу.

Скотт протянул Хемингуэю свою насквозь промокшую «федору».Бо хотела было что-то сказать, но я стиснул ее руку, не дав раскрыть рта; мы ждали, что Хемингуэй в отместку за свой плащ начнет гонять эту шляпу по грязи, как футбольный мяч. По-моему, Скотт тоже Предвидел это – он даже пригнулся, чтобы вовремя перехватить Свою шляпу.

Но Хемингуэй поддал кулаком дно, расправил поля шляпы, придав ей должную форму, и водрузил ее на голову Скотту.

– Теперь ты одет как следует, Фитцджеральд, так что можно ехать.

Но Скотт опять окрысился.

– Ты думаешь, я пьян, да?

– Нет, не думаю. Ты так вымок и такой ты жалкий, что не можешь быть пьяным.

Я взял Бо за локоть и, хоть она сопротивлялась, отвел ее к машине.

– Но они же опять начнут ссориться, – прошептала она.

– Не начнут. Но пусть они сами разберутся. Вы ничем не можете помочь.

– Вы говорите, как старый дед, – сказала она.

– Иногда я и чувствую себя старым дедом.

Мы сели на заднее сиденье «фиата» и смотрели спектакль, который отлично разыгрывал Хемингуэй. В нем, как никогда еще, сказывался английский офицер, спокойно, но властно управлявшийся со старым, но уставшим солдатом, который никак не хотел вылезать из хлюпающей грязи окопа. Капитан Хемингуэй был на высоте – не знаю, что он там говорил на этом раскисшем от дождя майеннском поле боя, но я видел, как Скотт очень точно вошел в свою роль, тонко ее чувствуя, как хороший природный актер. Так я видел это и понял, что не ошибся, когда Скотт вытянулся и ловко, по-английски, отдал ему честь, а потом четко зашагал за ним, повторяя «левой, правой, левой…».

Когда они подошли к машине, Хемингуэй был подтянут и бодр и, очевидно, все еще чувствовал себя командиром.

– Хочешь вести машину? – спросил он Скотта.

– Нет. Веди сам.

– Ты ведешь не хуже меня.

– Нет. Эта машина меня не признает, – сказал Скотт. – Она меня ненавидит. Прямо напасть какая-то.

– Это я во всем виновата, Скотти, – вмешалась Бо. – Я напрасно вас отослала. Простите меня.

– Можете получить мою шляпу, – сказал Скотт.

Но Бо поклонилась, и поцеловала его, и сказала:

– Вы такой чудесный человек. Вы просто молодчина. А Эрнест очень беспокоился о вас.

Этим Бо все и испортила.

– Вы дьявольски правы, я о нем беспокоился, – быстро вмешался Хемингуэй. – Я думал, что он пьян. И один бог ведает, куда бы нас завели наши поиски, если Вы он действительно был пьян.

– А, черт бы тебя взял! Неужели нельзя хоть раз не тыкать мне этим в глаза? – жалким тоном сказал Скотт. – Хоть один раз…

Мы подъехали к Фужеру в полном молчании, и хотя Мне было понятно, что» их связывает нечто гораздо более важное, чем эти перепалки сгоряча, все же я сомневался, надолго ли хватит у них доверия друг к другу. Их, должно быть, постоянно мучило то, что они за собой знали и что им хотелось преодолеть, истребить или забыть.

Глава 5

Я до сих пор не знаю, как объяснить поведение Скотта в Фужере – мстил ли он Хемингуэю, съязвившему насчет его пьянства, или просто ухватился за возможность затеять очередную грызню. Как всегда в спорах, они не выбирали выражений и часто прибегали к самым грубым приемам, чтобы одержать верх, или доходили до жестокости, стараясь уязвить противника. Хемингуэй был жесток к Скотту, чуть ли не обозвав его алкоголиком, а потом и Скотт обошелся с ним, как нам казалось, чересчур жестоко; правда, к концу нашего путешествия я уже не был так уверен в этом. Но что бы мы ни думали, а Скотт ему ничего не простил, и это чуть не привело к трагедии.

Целью нашего путешествия был Фужер, городок, где они должны были выяснить, кто лучше описал его – Бальзак или Гюго, – и разрешить свой литературный спор. Но под вечер за обедом Хемингуэй заявил, что он приглашен на охоту в одно старинное поместье милях в двадцати к югу и собирается завтра уехать туда.

– Ты хочешь нас бросить? – спросил Скотт.

– Да, а что?

– Мы же решили довести дело до конца, – сказал Скотт. – Иначе что за смысл сидеть в этом пейзанском захолустье?

– Я вернусь, – сказал Хемингуэй.

– Ладно. А где это поместье?

Мы сидели в баре-ресторане на вершине фужерского холма. Вдали в легкой осенней дымке цвета апельсиновой кожуры вырисовывалась фужерская крепость. Все было более или менее так, как я представлял себе, читая «Девяносто третий год» Гюго, хотя вскоре мне пришлось разочароваться.

А пока что наша трапеза шла спокойно и трезво. Бо хозяйничала за столом и одним своим присутствием поддерживала порядок и мирный покой. Разговор шел главным образом о детстве и о том, что оно нам дало. Я уже знал, что мое детство было схожим с детством Хемингуэя. Оба мы выросли на природе и гордились этим. Но Скотт Лишил нас удовольствия поделиться воспоминаниями. Он сказал, что мыпочти ничем не отличаемся от крестьян из прерий и что наша примитивная культура пришла не из лесной глуши, а с городских улиц.

– Нет такой штуки, как культура лесной глуши, – сказал он. – Не было и не будет.

Они стали пререкаться, и на этот раз так озлобленно, что Бо в конце концов вмешалась и спросила, что они собираются делать завтра, и тогда-то Хемингуэй сообщил нам, что решил поехать на охоту.

– Где же этот охотничий замок? – спросил Скотт.

– В Ла-Герш-де-Бретень, – ответил Хемингуэй.

– Так это же поместье Ги де Гесклена.

– Правильно.

– О, господи! Тогда я еду с тобой, – сказал Скотт.

– Нет, ты не поедешь, Скотт. Это только для охотников.

– Ну, вот еще. Гесклены мои друзья, Эрнест, а не твои. Ведь это я тебя с ними познакомил.

– Ну познакомил, что ж из того. Но это охота, и тебя не приглашали.

– Я позвоню Ги по телефону. Я скажу, что мы все приедем. Они будут в восторге.

– Ты никогда в жизни ружья в руках не держал.

– Бог знает что ты говоришь! – негодующе воскликнул Скотт. – Я стреляю в сто раз лучше, чем ты. Я – снайпер. Это общеизвестный факт. На военных учениях я был лучшим стрелком во всем сорок пятом дивизионе.

И не успел Хемингуэй возразить, как Скотт выскочил из-за стола и пошел за стойку бара, где сидела кассирша и был телефон. Я думал, что Хемингуэй остановит его, но Бо, которая тоже была знакома с Гескленами, быстро сказала Хемингуэю:

– Пока вы будете охотиться, Эрнест, мы можем посидеть в каретном сарае. Мы будем играть в карты с Фиби и скаковыми лошадьми. Не отговаривайте Скотта, Эрнест. И не беспокойтесь за него.

Хемингуэй пожал плечами.

– Это его друзья. Я не могу ему запретить.

– Он не испортит вам охоту, – сказала Бо.

– Пусть только попробует, – спокойно сказал Хемингуэй. – Я его зарежу. В Ла-Герш лучшая в Европе охота на куропаток.

Дом Гескленов в Ла-Герш-де-Бретань был похож скорее на гостиницу, чем на замок. Он полукружьем замыкал мощенный булыжником двор с конюшнями и каретным сараем по бокам; внутри, за широким балконом и по обе его стороны, тянулось множество белых комнат. Это был огромный, толстостенный, холодный каменный дом, куда сейчас съехалось человек двадцать гостей, большей частью французов, и все они смеялись и подшучивали друг над другом, как будто только для того они здесь и собрались. Сначала я не узнал, который из них Ги де Гесклен. По правде говоря, я встретился с ним в его доме, как солдат встречается с генералом в штабе. Зато я разговаривал с его женой, богатой американкой Фиби, высокой и плоской, медленно растягивающей слова молодой женщиной из Новой Англии; судя по всему ей было уже все равно, на что тратит ее деньги родовитый супруг.

Бо сказала мне, что она любит «Фиб», но ее бросает в дрожь при одной мысли о де Гесклене, который каким-то образом приходился ей родней. Она знала его уже много лет, и почти все, что она о нем рассказала, я потом нашел в Томми Барбане из романа Фицджеральда «Ночь нежна». Должно быть, Скотт придал Барбану многие черты де Гесклена, а во всем этом доме было что-то такое французское, такое бессердечное и так пахло большими деньгами, что в конце следующего дня я, сам не понимая почему, с радостью уехал из этого дома. Для меня была непонятна его атмосфера, и мне там не нравилось.

Мы приехали под вечер, охотиться было уже поздно, и Фиби де Гесклен отвела меня в комнатку над одной из конюшен во дворе. Комнатка была чистенькая, белая, заставленная громоздкой мебелью орехового дерева. Ночью я впервые в жизни слушал соловьев, но в начале второго раздался рев въезжавшей во двор машины с зажженными фарами. Это была «изотта». Скотт оставил в Фужере записку дляЗельды и Мерфи, и они приехали так, как любила приезжать Зельда, – чтобы сразу перебудить всех в доме.

Во дворе громко смеялись и кричали. Я услышал голос Скотта, предлагавшего вытащить всех из постелей и устроить небольшой выпивон. Потом я слышал, как Джеральд Мерфи увещевал его, сказав, что, если он не угомонится, Ги де Гесклен наверняка сойдет вниз и поставит его на место. А Скотти это будет неприятно, правда ведь?

– По-моему, де Гесклен любит Зельду, – прошептала мне Бо еще вечером, когда мы шли по двору. – Но к Скотту относится ужасно.

В половине шестого утра судомойка с голыми по плечи руками и темными усиками, стуча деревянными сабо, принесла мне чашку горячего черного кофе, кусочек сыру и корзиночку со свежими теплыми булочками. Потом без стука вошел малый в черных эспадрильях и положил на столик под окном кожаные краги, ягдташ, дробовик и патронташ.

– Rassemblement[4]4
  Сбор (франц.)


[Закрыть], – сказал он, хлопая локтями по бокам, какптица крыльями. И показал шесть пальцев. – Six heures…[5]5
  Шесть часов (франц.)


[Закрыть]

Позже мне довелось гостить в английском поместье и охотиться с собаками на красных куропаток в английской вересковой пустоши, и все было как-то чинно и хорошо организовано, никакой суеты и никакой путаницы. Но когда я спустился вниз, этот французский двор показался мне веселой деревенской ярмаркой. Солнце только всходило, и еще не рассеялась легкая дымка тумана во дворе, а он уже был полон людей. Почти полчаса де Гесклен разделял нас на группы с gardes champetres[6]6
  Здесь: егерями (франц.)


[Закрыть] во главе каждой (охотничьих собак не было) и наконец призвал нас всех к порядку, как хороших солдат.

– Будете стрелять попарно, – сказал он, – и держаться группами. В каждой группе будет по два gardes champetre, и еще один будет ждать вас с теми, кто не пойдет на охоту. Они приготовят ленч, вы будете закусывать в двенадцать часов. За расстояние между охотниками ответственны gardes, но ради бога не разбредайтесь в стороны. К сожалению, сегодня vent d'Est[7]7
  Восточный ветер (франц.)


[Закрыть], но если у вас есть вопросы, лучше спросите у меня сейчас, потому что я тоже буду охотиться и не увижу никого из вас до конца охоты, то есть до вечера.

Мы, как настоящие солдаты, не задали ему никаких вопросов, хотя в этом «vent d'Est», очевидно, было французское остроумие и даже непристойность, потому что все засмеялись, – один только я не понял, в чем тут соль, пока Хемингуэй не объяснил Скотту, что для охоты на куропаток нужен ветер.

– И если ветер восточный, то нужно держать курс на восток, а там где-то будут загонщики с колотушками.

– Хорошо, но почему они смеются? – спросил Скотт.

– Кто их знает. Наверно, из-за кожевенной фабрики.

Фиби объяснила, что в пяти милях к востоку есть кожевенная фобрика, от которой в Ла-Герш идет страшная вонь.

– Ги несколько лет добивался, чтобы ее закрыли, и ничего не мог добиться. Тогда он ее купил, но оказалось, что она приносит уйму денег, и он не стал ее закрывать.

– По правде говоря, деньги де Гесклена очень дурно пахнут, – сказала Зельда.

– Ш-ш! – произнес Скотт. – Это все-таки деньги Фиби, не так ли?

– Тогда сыромятные кожи должны быть от фирмы Шанель, – сказала Зельда.

– Зельда! – воскликнула миссис Мерфи.

Зельда подтолкнула Фиби локтем.

– Она знает, что я хочу сказать, да, Фиб?

Фиби де Гесклен засмеялась, и в этом смехе чувствовались годы и годы смиренности и бесконечных сожалений, пусть даже о каких-то мелочах.

– Может, вы там прекратите сплетничать и станете по местам, – крикнул нам Ги.

Скотт воспринял это как приказ, адресованный ему лично.

– Сейчас будем готовы, Ги, не беспокойтесь.

Скотт, в чужих бриджах и зеленой шляпе, мгновенно взял на себя роль распорядителя, он советовался с егерями, пересчитывал ягдташи, осматривал ружья и то и дело подбегал к белому столу, где бронзово-загорелый коротышка крестьянин разливал кальвадос из оплетенной бутыли в стаканы толстого стекла.

– Знаешь, довольно, Скотт, – сказал Ги де Гесклен, подойдя к нашей группе. – Не воображай, что ты будешь бродить по моей земле, нахлебавшись яблочной водки, да еще с заряженным ружьем в руках. Напиться успеешь после охоты.

Скотт отнесся к его словам совершенно спокойно, и тут же опять побежал выпить, и тут же опять стал суетиться возле нас. Кажется, ему хотелось, чтобы Зельда тоже участвовала в охоте, хотя она была в туфлях на высоких каблуках, в белых шелковых чулках и в кремовой юбке в складку выше колен. Но Фиби убедила ее остаться.

– Должен же кто-то помочь мне готовить завтрак, – сказала она, – так что ты лучше побудь со мной, Зельда, а то от этих выстрелов я совсем дурею.

– Я никогда тебя не оставлю, – пылко заверила ее Зельда.

До сих пор Зельда не обращала на меня никакого внимания, если не считать шепотом произнесенного «здравствуйте». Супруги Мерфи мне улыбнулись. Бо была одета как мальчик, но выглядела серьезной школьницей, а Хемингуэй упражнялся, то и дело вскидывая свою двустволку. Быть в паре со Скоттом он наотрез отказался.

– Я слишком ценю свой зад, – сказал он.

Партнерами для них могли быть только Бо и я. И они по очереди бросили монетку – на право первого выбора.

Хемингуэй выиграл и выбрал Бо, заявившую, что она охотится с детства, и таким образом я достался Скотту.

– Ты хоть умеешь стрелять, Кит? – шепотом спросил Скотт, когда мы двинулись в путь вслед за нашим егерем в зеленой куртке с черной отделкой.

– Я снайпер, – сказал я.

– Да ну тебя.

– Иначе говоря, я стреляю неплохо, – сказал я, немножко сконфуженный своей шуткой.

– Мы должны их обставить, – серьезно сказал Скотт. – Мне все равно как, но мы должны принести больше птицы, чем Эрнест. Это страшно важно. В сущности, это отличная возможность кое-что доказать, Кит, и, ей-богу, я ее не упущу. Тебе не приходилось читать, что говорит Грант Аллен о джентльменах-убийцах, которые дни напролет занимаются рыбной ловлей, охотой и стрельбой?

– Нет.

– Он называет их титулованными варварами – прямыми потомками полудиких готов, которые уничтожили Римскую империю, и, как истинный джентльмен, утверждает, что только постоянная борьба с ними может сохранить культуру. Так вот, клянусь богом, я намерен бороться, и я намерен заставить Эрнеста приглядеться к себе в роли титулованного варвара.

Я никак не мог понять, что он под этим подразумевает и что собирается сделать, а Скотт начал вертеть ружьем так, как это делал Хемингуэй, и я даже Чуть испугался. Когда мы двинулись вслед за нашими егерями, Скотт крикнул Хемингуэю:

– Спорим на сто долларов, что мы принесем больше птицы, чем вы! Спорим, иначе ты просто трус!

– Не валяй дурака, – отрезал Хемингуэй.

– Ты трус!

– Ладно. Ладно. Раз ты такой дурак.

Мы зашагали по небольшому бугристому полю, справа и слева от нас были видны другие охотники. Наш егерь показал руками, куда нам можно стрелять, чтобы не мешать другим. Но Скотт был несколько растерян.

– Я даже не знаю, как выглядит куропатка, – сказал он мне. – У нее длинный хвост, да? Или то у фазана? Какого она цвета?

– Они скорее похожи на жирных голубей, – сказал я. – Только рыжеватые или серые, но я не знаю, какого они цвета здесь.

– А какой величины?

Я показал.

– Они обычно летают парами.

– Ну тогда я вряд ли промахнусь.

Я засмеялся. Но все же я немного нервничал из-за Скотта и его ружья и старался держаться позади него, особенно когда с обеих сторон захлопали ружейные выстрелы. Но мы еще минут десять спотыкались о кочки и канавы, пока я, наконец, не увидел двух куропаток – они выпорхнули из своего укрытия в небольшой копне сена и, прежде чем взлететь, пробежали по земле ярдов десять. Я думал, что Скотт выстрелит, но он стоял не двигаясь и изумленно глядел, как они взлетели против ветра, потом необыкновенно красиво и плавно сделали разворот и полетели по ветру, неизбежно обрекавшему их на гибель. Я не стал ждать. Я вскинул ружье и удачным выстрелом подбил одну из птиц.

– Фантастика! – крикнул Скотт.

Я думал, что это относится к моему выстрелу, но он восторженно сказал:

– Они не летают, Кит. Они просто расцветают в воздухе.

– Почему вы не стреляли? – спросил я.

– Они же так прекрасны! Я не видел ничего подобного.

– Почему же вы не стреляли? – повторил я.

– Мне это даже в голову не пришло, – ответил Скотт.

– Тут надо не упустить минуту и стрелять, пока они поворачивают по ветру, – объяснил я. – Это ваш единственный шанс.

– Ты хочешь сказать, они всегда поворачивают так, чтобы лететь по ветру?

– Всегда.

– Почему?

– Чтобы набрать скорость. Они просто великолепны в воздухе. Они летят страшно быстро, потому что скорость – их единственное спасение.

Скотт захотел посмотреть на мертвую куропатку, которую принес наш егерь Тома. Он бережно держал ее в ладонях; маленькое упитанное тельце было еще теплым и мягким.

Скотт легонько погладил ее пальцем.

– Бедные птицы, – сказал он. – Они попадают в силки и находят свою смерть там, где искали ночлега. Это же просто убийство.

– Возможно, – вызывающе сказал я. – Но раз уж вы охотитесь, то не стоит об этом думать.

– Тогда это просто нелепо, – возразил Скотт. – Неужели ты не понимаешь, что, убивая какое-то живое существо, ты убиваешь что-то в себе самом. Брамины абсолютно правы, и я все время твержу это Хемингуэю, потому что он себя медленно убивает. Но с ним же спорить бесполезно. Можно только показать ему. Вот это я и собираюсь сделать.

У меня мелькнула мысль, что сейчас он откажется от желания обставить Хемингуэя или убивать живых тварей. Но он поразил меня:

– Кит, я хочу, чтобы ты убивал все, что ползает, бегает или летает. Мне все равно кого. Воробьев, голубей, коноплянок, жаворонков. Все, что движется. Просто стреляй во все, что попадется.

– Но зачем, скажите на милость?

– Я хочу показать Хемингуэю.

– Что показать?

Скотт сейчас был похож на зеленоглазого кота в бриджах.

– Ну, просто сделай это для меня, – сказал он.

– Не могу, – запротестовал я.

– Почему?

– Это будет убийство ради убийства.

– Какая разница, раз ты все равно убиваешь? – со злостью сказал Скотт. – Отбор не оправдывает убийства.

Очевидно, он был прав. Но когда мы снова начали охоту, я не стал убивать все, что попадалось, а Скотт стрелял без разбора. Он был неплохим стрелком. В первый же час он подстрелил коноплянку, жаворонка, двух синиц, бежавшего по земле перепела, потом голубя, ему даже удалось убить куропатку, ворона и воробья – вернее то, что от него осталось. Все это он упрямо запихал в свой ягдташ; в моем уже лежало девять куропаток.

– Надо показать Эрнесту, – сказал Скотт. – Пусть знает.

Я еще мог понять, что хотел Скотт доказать Хемингуэю, но мне даже думать не хотелось о том, что скажет Хемингуэй, увидев добычу Скотта. Когда мы пришли к месту сбора для завтрака, Хемингуэя и Бо еще не было, и я ревниво подумал, почему они так задержались.

– Джеральда тоже еще нет, – сказала миссис Мерфи, – так что начнем без них.

Завтрак был сервирован на двух длинных столах, покрытых белыми скатертями. На столах стояли четыре бутылки реймского шампанского в серебряных ведерках, медные мисочки с паштетом, заливное из куропаток, холодная говядина, салями, сыр, масло, молоко и свежий французский хлеб. Зельда дала Скотту хлебнуть из маленькой серебряной фляжки, а со мной заговорила так, будто весь день умирала от желания поболтать со мной.

– Милый Кит, – сказала она своим прелестным дразнящим beauregard[8]8
  Здесь: зазывным, кокетливым (франц.)


[Закрыть] голоском. – Я так рада, что Скотти вас не застрелил, я была почти уверена, что этого не миновать.

– Вздор, – сказал Скотт, сделав долгий глоток из фляжки. – Я стреляю без промаха.

– Посмотрим, что там у тебя, – сказала Зельда, берясь за его ягдташ.

– Не трогай, – закричал Скотт. – Я жду Эрнеста.

– Да к черту Эрнеста. Давай посмотрим, с чем ты пришел.

– Оставь, детка, – сказал Скотт, отнимая у Зельды ягдташ. – Тут у меня большой сюрприз для Эрнеста.

Фиби очень мягко отняла у Скотта фляжку.

– Ги разозлится на меня, если узнает, что вы пили кальвадос. Это очень опасно, Скотт.

– Да, знаю, – грустно сказал Скотт. – Но я и без того опасен, Фиб.

Сара Мерфи безмятежно взирала на нас. Это была на редкость спокойная женщина. Она протянула мне стакан молока, я его терпеть не мог, но поблагодарил и отпил немножко. Сара была в белой кружевной шляпе с мягкими ниспадающими полями, и хотя над осенней травой кружили пчелы и разные насекомые, миссис Мерфи благодаря своей шляпе, хорошим манерам и склонности к благопристойным развлечениям придавала пикнику некую изысканность. Меня она подкупила всем этим легко. Но вскоре появились Хемингуэй и Бо, и атмосфера сразу изменилась.

– Эрнесту – ни слова, – прошептал мне Скотт, будто я только и думал, как бы поскорее все выложить Хемингуэю.

– А где Хедли? – спросил Хемингуэй, снимая с плеча ружье.

Я совсем позабыл о миссис Хемингуэй, а Фиби, как всегда почему-то застенчиво, сказала, что Хедли уехала в Фужер с Джеральдом Мерфи (он не участвовал в охоте), чтоб отправить телеграмму своим родителям.

– Она очень беспокоится об отце.

– Угу, – только и произнес Хемингуэй.

– Ну? – нетерпеливо сказал Скотт, не открывая свой наглухо закрытый ягдташ. – Показывай свою добычу, Эрнест.

Бо стояла рядом со мной, а я уписывал бутерброд с паштетом. Она подтолкнула меня острым локотком. Но я ревновал ее все утро и сейчас решил показать свою независимость. Я старался не обращать на нее внимания, пока она не сказала мне на ухо:

– Сколько же вы там со Скотти настреляли? Мы все время слышали, как вы стреляли, то один, то другой – бах, бах, бах.

– А чего же вы от нас ждали?

– Должно быть, вы очень часто промахивались.

Скотт осматривал ягдташ Хемингуэя; у них с Бо оказалось двадцать четыре куропатки – не то что наши жалкие десять.

– Ладно, – сказал Скотт. – Теперь поглядите наш.

Все столпились вокруг Скотта. Он развязал парусиновый мешок и, театральным жестом опрокинув его, вывалил жаворонка, коноплянку, ворона, черного дрозда, голубя, растерзанного воробья, куропатку и синиц. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Женщины неловко засмеялись, но были потрясены.

– О, Скотти! – воскликнула Зельда. – Это ужасно.

А Фиби сказала:

– Ради бога,что вы наделали, Скотт? Какой ужас!..

Хемингуэй молчал. Он, видимо, не знал, что сказать. Он смотрел на Скотта так, будто тот был вне всяких пределов морали, вне возможностей искупления и о нем не стоило даже думать. Потом он закричал хозяйским, властным голосом:

– Трезвый человек в здравом уме никогда не станет стрелять в коноплянок и жаворонков. Никогда!

– Я совершенно трезв, – негодующе возразил Скотт и гордо выпрямился.

– Но зачем, Скотт? Чего ради вы это сделали? – в отчаянии спросила Сара Мерфи.

– Хочу доказать Эрнесту, что смерть есть смерть, и что мы все умрем вот так же, и что на его счету множество убитых, птиц или зверей – это неважно. Убийство есть убийство, Эрнест. Отбор не оправдывает гнусности.

– Это что, такой принцип? – буркнул Хемингуэй.

– Конечно. Ты же возводишь в принцип свою идею об убийстве по выбору.

– Да будь я проклят, если дойду до того, чтобы ради какого-то принципа убивать синичек и певчих птиц.

– А разницы тут нет, – уверенно сказал Скотт. – Что львы, что соловьи, быки или антилопы – все равно…

– Это что джин, что виски – все равно, – сказал Хемингуэй. – Но погляди, что ты с ними делаешь. И, черт бы тебя взял, погляди, что они делают с тобой.

– Предоставляем слово доктору Эф Скотту Фицджеральду, сказал Скотт. – Доктор Фицджеральд утверждает, что лучше быть чувствительным алкоголиком, чем задубевшим здоровяком с непробойной шкурой. Вот в чем разница, Эрнест.

– Ох, ради бога перестаньте, – сказала Фиби, а Сара Мерфи добавила:

– Да, это уже какое-то ребячество.

И даже Бо сказала:

– Я охочусь с десяти лет, Скотт, но вряд ли меня можно назвать задубевшей.

Только Зельда не сказала ни слова. Она тихонько напевала «тим-та-та, тим-та» и плела венок из веток букового дерева, потом опустилась в траву на колени перед Хемингуэем, водрузила венок ему на голову и сказала:

 
Венок из роз для юных дней,
Мирт – для годов расцвета силы,
Фиалки – для могил друзей
И лавр – для Эрнста могилы.[9]9
  Перефразированные строки из стихотворений английской поэтессы Кристины Россетти (1830—1894). Перевод Виктора Лунина.


[Закрыть]
 

Мне казалось, что Хемингуэй сейчас ее ударит, но он поднял бутылку шампанского, Из которой только что пил, и опрокинул ее над золотистой головой Зельды. Струйки потекли с волос на ее лицо.

Зельда вскочила на ноги.

– Какая гадость, Эрнест, оно же липкое!

– Это помазание, Зельда, – сказал Хемингуэй. – Ты помазана вином твоего безумия.

Зельда знала – Хемингуэй считает, что она не только ненормальна, но еще и дурно влияет на Скотта, позволяя ему пить, и мне стало жаль Зельду – на мгновение она показалась мне совершенно уничтоженной. Скотт упорно старался не замечать их дуэли. Но тут Зельда сказала слова, которые теперь, на расстоянии многих лет, кажутся столь грустно пророческими, что, вспоминая их, я восхищаюсь ее проницательностью и чутьем.

– Мы с тобой очень похожи, Эрнест, – спокойно сказала она, снимая с его головы венок. – Мы оба очень боимся смерти. Да, мы боимся смерти. Но я умру мужественно, я сгорю в огне, а ты пустишь себе пулю в лоб.

Зельда надела венок себе на голову и, сбросив туфли, стала танцевать в белых чулках, и я ручаюсь, что видел слезы в глазах Скотта, смотревшего на нее с восхищением.

Все остальные растерянно примолкли, все ощущали напряженность, мало что понимая в этой путанице, а я знал, что спор еще далеко не кончен. И весь остальной день будет логическим продолжением ссоры, с которой он начался, и отношения Скотта и Хемингуэя не станут лучше, а обострятся еще больше. Должно быть, Скотт много выпил – утром кальвадос и шампанское за ленчем, – но он не казался мне пьяным, хотя позже Хемингуэй объяснит происшедшее, обвиняя Скотта в том же, что всегда, и снова затеет прежний спор.

Хемингуэй заглянул в мой ягдташ, сосчитал трофеи и был приятно удивлен.

– Неплохо, мальчуган. Совсем неплохо, – сказал он и предложил мне обменяться партнерами.

– Ты пойдешь с Бо, а я, если хочешь, возьму Скотта, потому что с ним сейчас шутки плохи, он слишком опасен. Но мне не хотелось, чтобы Скотт и Хемингуэй с ружьями в руках оставались наедине, и я почувствовал, что должен оберегать Скотта. Я боялся, что дело может кончиться плохо.

– Если вы не возражаете, я останусь со Скоттом, – сказал я.

– Как тебе будет угодно. – Хемингуэй набил карманы патронами из стоявшего под деревом ящика. – Но ты с ним поосторожнее, мальчуган. Скотти способен на самые дикие выходки – куда хуже, чем убивать жаворонков и коноплянок.

– Ничего, я справлюсь, – сказал я.

Мы снова отправились на охоту, на этот раз в глубь леса, в густые заросли. Теперь мы шли ближе к длинной цепи невидимых загонщиков, которые где-то далеко впереди вспугивали и гнали куропаток в нашу сторону. Слева и справа уже слышались выстрелы, и первая куропатка вспорхнула почти из-под ног Скотта. Он вскинул свою двустволку, и я ждал двойного выстрела, потому что Скотти быстро научился стрелять из двух стволов почти одновременно.

– Давай! – крикнул я.

Но Скотт прицелился и тут же опустил ружье.

– Я больше не стреляю, Кит. Если б я ее сейчас подбил, это было бы хладнокровное убийство.

Он зашел по колено в мягкую сухую траву. Приятно пригревало солнце, стоял чудесный день, и в зеленовато-голубом небе Аквитании не было ни единого облачка. Над дикими цветами жужжали пчелы, и шелестели под солнцем высохшие травы.

– Возьми-ка, – Скотт протянул мне свою двустволку.

Я заколебался.

– Я больше не охочусь, – произнес он. – Я же тебе сказал.

Я понимал, что ружье ему не понадобится, но брать двустволку мне не хотелось. И я отказался. Я предпочитал свое ружье.

– Тогда иди впереди меня, – сказал Скотт. – А я буду тащиться сзади.

– Может, вы хотите сбежать отсюда? – спросил я.

– Чего ради? Я буду наслаждаться болотной грязью и всласть надышусь на гескленовском воздухе гескленовским танином. Восточный ветер будет овевать меня вонью его денег.

Скотт не внушал никаких опасений, и я радовался предстоящей охоте.

– Ну ладно, – сказал я и пошел вслед за Тома, который поторапливал нас сердитой жестикуляцией.

Целый час я был поглощен охотой – чем ближе мы подходили к невидимым загонщикам, тем чаще попадались куропатки, несмотря на стоявший в воздухе тошнотворный запах сыромятной кожи. Я почти ни разу не промахнулся, и Тома пришлось дважды опорожнять мою сумку в металлические ящики на колесах, которые потом должны были привезти загонщики.

Со всех сторон я слышал выстрелы. Скотт исчез из виду, но немного погодя я заметил, что он направляется в Ту сторону, где охотились Хемингуэй и Бо. Потом я на время забыл о нем, пока не увидел, что он довольно далеко углубился в участок Хемингуэя; я даже остановился на небольшом холмике, стараясь проследить, куда он идет.

– Почему мосье пошел туда? – спросил егерь. Он тоже стоял на холмике и, очевидно, встревожился за Скотта.

– Не знаю, – сказал я. – Но… – Я не сразу находил французские слова. – Ничего с ним не случится.

– Мосье де Гесклен велел нам ни в коем случае не менять места.

– Знаю. Но он больше не будет стрелять. Он не охотится.

– Это опасно, если другой американский мосье не знает, что он там.

– Да. Но он позади американского мосье.

– Даже если так, все равно опасно.

– А что вы можете предложить?

– Я должен пойти и разыскать его.

– Хорошо. Я, пожалуй, тоже пойду с вами.

– Нет. Вы, молодой мосье, идите все прямо и прямо, пока не увидите белый дом на холме. Это кожевенная фабрика. Тут конец. Но пока вы дойдете, я уже буду там. Я приведу другого мосье. Он недоволен. Мы все должны прийти вместе, иначе мосье де Гесклен спросит с меня. Так что, пожалуйста, не торопитесь. Пожалуйста, будьте осторожны. Пожалуйста, не теряйте меня из виду, мосье. Вы поняли?

– Отлично понял.

Егерь ушел медленным, тяжелым шагом, а я почему-то встревожился.

Пожалуй, никто кроме Скотта и Хемингуэя толком не знал, что произошло в тот день. Бо знала больше всех, а егерь Тома одному только де Гесклену рассказал о том, как, по его мнению, все это было. Скотт и Хемингуэй рассказали мне две совершенно разные истории;впрочем, эти истории чуть-чуть изменялись, когда Скотт и Хемингуэй начинали спорить. Я могу лишь соединить наиболее правдоподобные версии из всего, что я услышал, и добавить то, что я знаю о настроениях Скотта в тот день.